Н. Абрамов

ДАР СЛОВА

ВЫП. 2. ИСКУССТВО РАЗГОВАРИВАТЬ И СПОРИТЬ (ДИАЛЕКТИКА И ЭРИСТИКА)

(1901 г.)

Г л а в а I О разговоре

(...) Всему люди учатся, всякие науки и искусства прохо­дят, как полезные в жизни, так и совершенно бесполезные, толь­ко на одно искусство решительно никто не обращает внимания: на искусство разговаривать. Точно разговор, беседа, возможность общения с другими — не есть самое дорогое наше достояние, самое значительное отличие человека от животного, точно умение разговаривать не есть один из важнейших элементов человеческо­го усовершенствования!

И вспомнил я записанный Гоголем разговор двух мужиков: — Сват, здорово! — Здорово, сват! — А что табак-то есть? — Есть.

— Ну, еще здорово (нюхает).

— Да что ж ты, сват, к нам того?

— Я было того, жена-то таё, так уж и ну.

Да, именно так и должны при встрече люди неразвитые го­ворить. Им разговаривать не о чем. Как корова в известном па­радоксе, они не говорят не потому, что не умеют, а потому, что им говорить не о чем. (...)

Г л а в а II Что значит разговаривать?

Разговор, как удачно выразился один английский писатель, есть род меновой торговли: мы даем одно и получаем за это другое, по возможности равноценное.

Если из двух собеседников только один дает, а другой все получает или отделывается незначительными ценностями, вроде да и нет, то беседа гаснет, не будучи поддерживаема, а если не гаснет, то получается не беседа, а преподавание или допрос.

Правда, есть разные характеры. Иной по преимуществу — получатель: он любит послушать молча, охоч подумать чужими мозгами, лениво повторяя в своей голове чужой умственный про­цесс, флегматик по темпераменту, он старается замолчать при первой к тому возможности. Другой, наоборот — словоохотлив, говорок, он не может долго следить за чужой мыслью; сангви­ник по темпераменту, он при первой возможности врывается в вашу речь и уже не даст вам больше говорить, боясь, как бы его опять не заставили слушать; этот любит давать, а не полу­чать.

И тот и другой плохие собеседники. Для того, чтобы беседа носила ровный, приятный характер, каждый из собеседников дол­жен и давать и получать, говорящий и слушающий должны пос­тоянно меняться ролями, чередоваться.

Впрочем, было бы жестокой ошибкой думать, что разговор есть только обмен мыслей. Скорей можно было бы сказать, разговор есть обмен симпатий. Часто самый процесс разговора, близость к известному лицу, его взоры, мины, жесты, поза нас интересу­ют несравненно более, нежели смысл произносимых им слов, мо­жет быть, пустых и банальных, но из его уст имеющих лично для нас особенный, глубокий интерес. Молчание иногда красно­речивее слов. Мало того, слова могут иногда мешать обмену симпатий, могут вносить известную ложь в глубокую истину мол­чания, ибо самые сильные, самые интенсивные чувства нейдут в слова (...)

Как поддерживается разговор? Разговор поддерживается кри­тикой. Можно даже сказать, что разговор — это взаимная кри­тика, взаимное опровержение или подтверждение, взаимное ис­правление мнений. При критическом направлении разговора мысли обоих собеседников исправляются, углубляются, принимают над­лежащее направление. «Из столкновения мнений вытекает исти­на» — говорит французская поговорка. И не только истина выте­кает, еще появляются совершенно новые, не думанные ранее мыс­ли, как из столкновения двух тел появляются искры. Только такой разговор плодотворен, только такой разговор достоин мыс­лящих людей.

(...) Можно ли и должно ли подготовляться к разговору? Нет. Отправляясь в общество, я знаю, что я могу сообщить дру­гим, могу, пожалуй, догадаться, что мне сообщит то или другое лицо, с которым встречусь, но решительно не знаю, какой оборот примет наш разговор, о чем мы будем разговаривать. Ведь раз­говор — это громкое мышление в присутствии собеседника, от ко­торого мы ждем и суда и поддержки. Разговор хорош, когда он является экспромтом для обоих собеседников, когда оба в оди­наковой степени к нему не подготовлены и совместно ищут истины. Только в этом случае беседа не рискует перейти в спор.

Разговор питается мимолетными впечатлениями, случайны­ми мыслями, пришедшими нам в голову во время самого раз­говора. Разумеется, чем больше мы вообще думали о разных ве­щах до данной беседы, чем больше мы имеем опыта и знаний, иначе говоря, чем более мы развиты и образованы, тем более мы приготовлены ко всякому разговору.

Г л а в a 111

О чем разговаривать?

Одного отличного собеседника спросили:

— Почему это с вами разговаривать интересно?

— Я говорю только о том, что знаю; если же чего не знаю, то об этом молчу и стараюсь навести разговор на то, что хорошо мне известно.

В этом весь секрет приятного разговора: говори о том, что знаешь.

Детям с малых лет внушают мысль, что-де неприлично в об­ществе говорить о самом себе. Мотивируется это тем, что чело­век, говорящий о себе,— или хвалит себя, что есть тщеславие, или себя порицает, что есть самооплевание. Так как то и другое обнаруживает в говорящем умственную ограниченность, то они одинаково неприятны для слушателя. По-моему, это правило не выдерживает критики. О чем же говорить, коли не о себе? Что я лучше знаю, нежели себя, и о ком я могу рассказать больше интересных подробностей, нежели о самом себе, о своих впечат­лениях и опытах, о своем туалете и своей кухне?

«Человек любит касаться тончайших волокон чужого сердца и прислушиваться к его биению... он сравнивает, он сверяет, он ищет подтверждений, сочувствия, оправдания». И этого удовольст­вия хотят лишить его сухие педанты только потому, что среди говорящих о себе имеются бахвалы и плаксы. Как будто день­ги теряют свои ценности от того, что имеются и фальшивые мо­неты!

Правда, люди, вечно недовольные собой или самодовольно хвастающие своей особой, не суть самые приятные собесед­ники. Благородный характер редко плачется на свою судьбу, осо­бенно при постороннем. Делает это обыкновенно черствый эгоист, ставящий свою персону центром мира и смотрящий на окру­жающих людей (может быть, более, чем он, несчастных), как на нечувствующих манекенов, до которых ему нет никакого дела; он все свое внимание обращает на свою драгоценную особу. Отсюда у него и повышенная чувствительность ко всякого рода

неудачам, и постоянное хныканье на свою судьбу, иногда даже желание хвастнуть безмерностью своего несчастья.

Бахвал — тот же эгоист, но в другом роде. Он хочет возбу­дить в слушателях зависть или высокое мнение о себе, о своих достоинствах, о своем постоянном счастье. Бахвал оскорбляет своих слушателей. Хвастать счастьем, положением, богатством оскорбительнее, нежели хвастать достоинствами. Чем более че­ловек старается вызвать в слушателях уважение к себе, тем ме­нее он его получает; он только показывает, что уважением еще не пользуется. Самодовольство вообще — признак глупости. Оно чаще всего возникает из незнания. Человек, который не в состоя­нии видеть чужих совершенств, весьма доволен собственной пос­редственностью. Это — «счастье дураков».

Хныкания, как и бахвальства, должно, конечно, избегать, но в промежутке между этими крайностями лежит широкая об­ласть всяких тем для разговора о самом себе, которые не только не подлежат порицанию, но прямо должны рекомендоваться. Го­воря о самом себе, раскрывая перед собеседником то, что иначе оставалось бы для него скрытым, вы этим самым вызываете и его на разговор о самом себе, требуете от него равноценности. Беседа приобретает задушевный, назидательный характер, каж­дый из собеседников чувствует себя ею более или менее удовлет­воренным.

Другое заблуждение, также внушаемое в детстве, состоит в наставлении не разговаривать о лицах. Конечно, разговаривать о присутствующих неумно и неприлично, но говорить о чьих-нибудь друзьях еще не значит говорить о них дурное с целью поссорить их с собеседником или вообще посплетничать, еще не значит неискренно хвалить в уверенности, что ваша похвала будет им передана. Почему же не сказать: говори о ком хочешь, но говори разумно и благожелательно. Мнение, выраженное словами: N, конечно, хороший человек, но как оратор едва ли достигнет известности, — не станет шокировать и лучших его друзей.

Из всего сказанного отнюдь не следует, что беседы о самом себе и о лицах должны быть единственными родами разгово­ра. Мы даже сделаем уступку педантам, сказав, что в виду соб­лазна, представляемого этими темами в смысле уклонения в отри­цательную сторону, при наличности нескольких тем предпочте­ние должно быть отдаваемо не им. Впрочем, выбор тем, как уже выше замечено, не есть дело свободной воли разгова­ривающих.

Для хорошего собеседника не должно существовать хороших или дурных тем. Все темы должны быть для него хороши, вся­кую он обязан привести в живое отношение к тому лицу, с кото­рым он разговаривает. Ибо тема не столь важна, как ее обра­ботка.

Хороший собеседник не терпит скучного или незначительного, избегает отступлений, общеизвестных или из газет вычитанных истин, он чувствует в каждом вопросе, какая сторона его пред­ставляет для собеседника наибольший интерес в данное время и при данных обстоятельствах, он всегда стоит на почве действитель­ности и не уклоняется в сторону беспочвенных фантазий, он соразмеряет размах своей мысли с настроением собеседника. Он никогда не позволит себе высказывать собственные дилетантские мысли о каком-либо предмете, знатоком которого является его собеседник. Он не позволит себе пуститься в такие подробнос­ти, которые не представляют никакого интереса для слушателя. Он не односторонен. Он отзывчив на всякую мысль собесед­ника. (...)

Вопрос, о чем разговаривать, тесно связан с вопросом о такте. Такт — латинское слово и значит: «прикосновение». «При­косновение» должно быть безболезненное, деликатное: в этом вся задача такта. «Коснуться» грубо, жестко — нехорошо, «кос­нуться» слабо — останется без действия. Тактичный человек умеет быстро, почти инстинктивно угадать золотую середину, оценить положение и поступить сообразно обстоятельствам. Истинный такт заключается не во внешних манерах, а во внутрен­нем чувстве. Такту выучиться трудно. Эта способность должна быть природной; она развивается путем долговременного, в не­скольких поколениях, упражнения, долговременного наблюдения за собою и другими.

Если разобрать, что такое такт в разговоре, то увидим, что он, главным образом, заключается в том, что человек умеет ставить себя на место собеседника, умеет забывать о том, что тот старается скрыть, и наоборот помнить и говорить лишь о том, что тот желал бы знать. Тактичный человек никогда не скажет чего-либо такого, что его собеседник может принять на свой счет, он никогда не поставит такого вопроса, на который ответить собеседнику неприятно. Наоборот, он еще с большей или мень­шей непринужденностью выведет собеседника из затруднитель­ного положения, в которое тот случайно попал благодаря свое­му же неудачному обороту речи.

Тактичный человек не Станет фамильярничать с собеседни­ком, когда это может быть неприятно последнему. Вообще «так­тичный» это синоним благовоспитанного, вежливого, вниматель­ного, обходительного, светского человека.

«В доме повешенного не говорят о веревке» — вот посло­вица, кратко формулирующая требования такта. В разговоре нельзя упоминать ничего такого, что может навести собеседника на мысль о своем несчастии. Замечание, совершенно невинное са­мо по себе, может оказаться бестактным по отношению к дан­ному лицу и при данных обстоятельствах.

Г л а в а IV Как и когда разговаривать?

Естественный способ речи, обращающейся не к чувствам, а к мысли, речи, имеющей целью сообщать, убеждать или раз­убеждать,— есть простая, ясная проза. Так как к разговору не приготовляются, то и проза, которую разговаривают, должна быть безыскусственна. Разговор, ведущийся книжным стилем, оставля­ет неприятное впечатление чего-то искусственного, неискрен­него. В разговоре должен преобладать стиль разговорный с не­которыми, подсказываемыми тактом, уклонениями, в зависимос­ти от темы и отношения собеседников между собою. Только грубые «несалонные» выражения не должны допускаться ни в каком случае, ибо они предполагают не столько интимную бли­зость к собеседнику, сколько полное к нему неуважение.

Так как люди встречаются чаще для развлечения, нежели для разрешения сложных философских проблем, то в разгово­ре обыкновенно преобладает легкий, шутливый, веселый тон. Шут­ки, остроты и смех — необходимые принадлежности приятного разговора. К сожалению, остроумие — качество довольно редкое среди людей. Большинство же пробавляется в обществе более или менее смехотворными анекдотами, вычитанными или слышан­ными. Это не только не может заменить природного остроумия, но иногда и прямо неуместно, ибо читанное и слышанное вами могло быть прочитано или услышано и вашим собеседником. Пушкин еще сказал: «Повторенное острое слово становится глу­постью».

Но и с природным остроумием нужно знать, когда и где шутят. Шутка, даже хорошая сама по себе, хороша далеко не всегда, не везде и не у всякого рассказчика.

Хорошую шутку нужно еще рассказать умеючи, чтобы про­извести желаемое действие. Самодовольно хохочущий своей шут­ке рассказчик имеет довольно глупый вид, особенно, когда его смех не поддерживается слушателями или поддерживается в слабой степени как дань вежливости.

Память — великое дело в искусстве разговаривать. Человек со слабой памятью — плохой слушатель именно потому, что, боясь забыть свою мысль, спешит возражать. Он часто повторяет­ся и этим производит впечатление человека ограниченного. К кон­цу речи он обыкновенно забывает, с чего начал, и поневоле ударяется в бесцельную болтовню не без задней мысли — набрести на забытую тему.

Насколько несносен плохой слушатель, настолько неоценим человек, умеющий слушать. Разговор только тогда приятен для обоих собеседников и приводит к тем или другим результатам, когда они выслушивают и понимают друг друга и сообразно с этим отвечают, последовательно и логично. В то время как один говорит, дело другого слушать и только слушать; обдумывать свой ответ он должен лишь после того, как первый кончил; ответ, отделенный от вопроса паузой обдумывания, приобретает особый вес.

Конечно, и говорящий не должен злоупотреблять молчанием собеседника. Он не должен говорить без конца и наговорить с три короба так, чтобы ни одна память человеческая не в состоя­нии была удержать всего им сказанного, не то что разобраться в этом. Пусть каждый из собеседников высказывает зараз не все, что он знает, а лишь одну, много две мысли, пусть он выклады­вает не все имеющиеся у него доводы в пользу своего положения, а пару самых главных и ждет ответа от собеседника. Может быть, в его дальнейших доводах нет никакой надобности, так как со­беседник с ним вполне согласен, и он ломится в открытую дверь; может быть, собеседник эти доводы сам знает и имеет против них неопровержимые возражения. Только при постепенном разви­тии разговора, в ответах и репликах беседа приобретает ровный характер и ведет к положительным результатам.

Вежливость — необходимое условие всякого разговора. Она и признак, и украшение благовоспитанного человека. Ошибка не­веж часто заключается в том, что они принимают отрицательное качество невежливости за положительное качество решительности и выдержки характера. Вежливый человек уважает своего собе­седника и этим самым требует уважения к себе. На вежливость и отвечают вежливостью.

Однако вежливость, услужливость по отношению к собеседни­ку никогда не должна переходить в подобострастие. Никогда не теряйте уважения к себе, сознания собственного достоинства.

(...) Нельзя в разговоре употреблять таких оборотов, как: не может быть, правда ли?, ой ли? и проч. Конечно, когда у вас дойдет до дела, вы хорошенько взвесите, кто вам это ска­зал: серьезный человек, шутник или лжец, и поступите по собст­венному разумению; но в разговоре вы не должны подавать и ви­ду, что не верите собеседнику, раз он говорит серьезно. На этом же основании уважающий себя человек не допускает и мысли, что его собеседник может ему не верить и поэтому не клянется, не приводит доказательств.

Уважение к собеседнику требуется и в самом поведении во время разговора, во внешних манерах лиц разговаривающих, в позе, минах и жестах. Слишком близкое расстояние к собесед­нику (несоблюдение «приличной дистанции»), орошение его брыз­гами при кашле, чихании и свистящих согласных, обвевание его дыханием или пускание ему дыма в глаза — в прямом смысле этого выражения, равно как держание его за пуговицу, чтоб он не убежал, фамильярные жесты и тому подобные проявления не­уважения должны быть, разумеется, тщательно избегаемы. Если неприятна речь слишком громкая, угрожающая целости вашей ба­рабанной перепонки, то речь слишком тихая, заставляющая вашего собеседника постоянно переспрашивать,— истинная пытка, и при том пытка для обеих сторон, так как и переспрашивать го­ворящего и повторять сказанное — одинаково неприятно...

Что касается времени, наиболее удобного для разговора, то наилучшее время — состояние полного физического и нравст­венного спокойствия. (...)

Г л а в а VI Искусство приказывать, просить и отказывать

Приказания, просьбы и отказы — специальные виды разго­вора, требующие более подробного рассмотрения.

Отдавая приказание, мы имеем в виду две цели: чтобы оно было непременно исполнено и чтобы оно было точно исполнено, т. е. в полном объеме и в разумеемом нами смысле. Этими дву­мя целями определяется характер приказания. Все, что способст­вует послушанию и точности со стороны получившего приказ, должно быть принимаемо к сведению и соблюдению, все, что ве­дет за собою непослушание и неточность, должно быть тщатель­но избегаемо.

Поэтому отдающий приказание должен прежде всего сообра­зоваться с силами исполнителя. Нельзя требовать большего, чем этот в состоянии дать. Если, например, педагог потребует от живого ребенка, чтобы он долгое время сидел неподвижно, ни­чем не выражал своих мыслей, то ему нечего удивляться, если ребенок окажется непослушным: он потребовал от ребенка слиш­ком многого. Также требует слишком многого тот, кто издает приказание за приказанием, не давая исполнителю возможности проявить собственную волю. Такой властолюбивый «приказчик» неизбежно натыкается на систематическую оппозицию со стороны более или менее сильных натур. Людьми должно управлять так, чтобы они не чувствовали вожжей. Вызывать оппозицию, драз­нить подчиненных, создавать враждебное с их стороны отноше­ние ко всем приказаниям — очень плохая политика. Нагроможде­ние приказаний, вызывая в подчиненном сомнение в их целесооб­разности, заставляет приписывать их капризу, а как бы щедро вы ни оплачивали исполнение капризов, какой бы великой ответствен­ностью вы ни обставляли неисполнение их, исполнитель никогда не отделается от обидной мысли, что вы распоряжаетесь им как вещью, безвольной и неразумной. Едва ли это способствует послушанию, тому охотному, добровольному, радостному, не из-под палки, послушанию, к которому должен стремиться всякий разумный начальник. Когда человек отдает свои приказания под влиянием настроения и каприза,— а это всегда случается с власто­любивыми натурами,— то стоит опасность, что одни приказания будут противоречить другим, что запрещенное вчера будет сегод­ня дозволено и наоборот. Это неизбежно влечет за собой умаление престижа, выражающееся непослушанием. Наконец, лицо, отдающее приказание, должно сообразоваться и с другими ус­ловиями, в которые поставлен его подчиненный. Если противо­речат друг другу приказания двух воспитателей, отца и мате­ри, школы и семьи, то ребенок чаще всего не исполняет ни тех, ни других приказаний, а идет собственным, наиболее для него удобным и приятным путем.

Точность исполнения зависит больше от приказывателя, чем от исполнителя. Кто хочет приказать, должен точно знать, чего он требует; кому предстоит исполнять, не должен иметь никаких сомнений относительно того, что именно от него требуется. По­этому, с одной стороны, приказыватель не должен в своих при­казах предполагать слишком многого разумеющимся само собою, не должен быть слишком краток, а с другой — не должен слиш­ком подробным перечислением деталей затемнять сущность своего приказания. Он должен сообразоваться с умственным разви­тием исполнителя, должен говорить его языком. Если приказа­ние не допускает двусмысленного толкования, то исполнитель будет гораздо меньше поддаваться соблазну что-нибудь урвать в свою пользу, чем если приказание выражено неясно, двусмыслен­но, общо.

Изложенными рассуждениями определяется уже и форма, в которую приказание должно быть облекаемо. Приказание требует безусловного послушания. Всякая мотивировка, апеллирующая к усмотрению исполнителя, желающая повлиять на его волю указанием на необходимость и целесообразность требуемого, противопоказуется, как умаление престижа. Исполнитель должен верить в необходимость требуемого, он сам должен догады­ваться о целях приказания по намеку, по взгляду. Мотивиров­ка, присовокупляемая к приказанию, указывает на возможность не необходимых и нецелесообразных приказаний и на допусти­мость непослушания со стороны исполнителя в случае не необ­ходимых и нецелесообразных приказаний. Язык приказания дол­жен быть — определенный, категорический, твердый. Он должен быть краток, как военная команда; но не груб, не оскорбите­лен. Русский язык выработал целый ряд оборотов, смягчающих повелительное наклонение: извольте сделать то-то, не угодно ли, потрудитесь, будьте добры, будьте любезны, пожалуйста, прошу вас, я бы вас просил, вы меня премногим обяжете и проч. Все они, как и просительные жесты, мины, интонации, имеют единствен­ной целью—обратить требование в просьбу: позолотить прика­зание, всегда заключающее в себе нечто оскорбительное. Эту же цель имеют усиленные благодарности, расточаемые исполнив­шему приказание — впоследствии.

Как ни важно в интересах последовательности и авторите­та не отменять своих приказаний, однако требовать, только из принципа, безусловного исполнения всех приказаний, даже явно ошибочных, значит заходить слишком далеко. Мудрая умеренность в приказаниях лучше всего предохраняет от необходи­мости отменять свои приказания. Кроме того, в деле послуша­ния немалую роль играет добрая привычка, и все то, что мешает укорениться этой доброй привычке, как частая отмена приказа­ний под влиянием сознания их непрактичности или — что еще хуже — под влиянием просьб и лести со стороны исполнителей,— должно быть признано вредным.

Просьба — это в некотором роде сестра приказания. Цели те же — послушание и точность, но средства подойти к этим целям более шатки, менее надежны. Мы просим о том, на что не имеем ясных, законных прав. Мы всецело в руках того, к кому обращена наша просьба. Поэтому все зависит от него, а не от нас, и указать какие-нибудь правила для руководства проси­телю почти невозможно. Изучайте его, выбирайте такое время, когда он наиболее расположен, наиболее милостив, употребляй­те такие средства, которые больше на него влияют. Узнать чу­жую слабость, чужой конек — в этом секрет управления чужой волей. Нет такой воли, которая не имела бы своих слабостей. Все мы идолопоклонники: одни поклоняются почету, другие — интересу, третьи — и их большинство — удовольствию. Задача в том, чтобы найти и определить его идола. Раз вы это сделали, вы имеете ключ к его воле. Иные натуры — очень грубые — любят лесть, любят, чтобы вы унижались перед ними, стушева­лись в блеске их величия; иные — не могут выносить слез и тают, яко воск перед лицом огня, при виде плачущей (притворными слезами) женщины; иной, наоборот, преисполняется благородно­го негодования при виде унижения просителя. Герцен описы­вает удивительную сцену, разыгравшуюся в приемной одной важ­ной особы. Там стоял какой-то бедный старик с медалями, про­сивший, по-видимому, чего-то очень важного. Когда особа вели­чественно подошла к нему, с своей грациозно-снисходительной улыбкой, старик стал на колени и вымолвил: «Ваше сиятельство, войдите в мое положение».

— Что за мерзость,— закричал граф,— вы позорите ваши ме­дали,— и, полный благородного негодования, он прошел мимо, не взяв его просьбы. Старик тихо поднялся, его стеклянный взгляд выразил ужас и помешательство, нижняя губа дрожала, он что-то лепетал.

Как люди бесчеловечны, замечает Герцен, когда на них при­ходит каприз быть человечными!

Исполнить просьбу во всяком случае приятнее, чем отка­зать. Многие не умеют отказывать и этим доставляют себе большие затруднения, ибо отказывать так же иногда необходимо, как соглашаться. Особенно люди застенчивые соглашаются со всем, обещают все и часто горько жалеют об этом. Требуется известная школа для отказывания. Сначала упражняются на малых вещах, стараются, например, отклонять предложения разносчи­ков, лавочников, не принимают дурно исполненного и напускают на себя искусственно некоторую жесткость. Скоро у вас явится смелость сказать «нет» и в более важных вопросах. Конечно, очень много значит форма отказа; иное «нет» ценится выше другого «да», ибо позолоченный отказ приятнее сухого согла­сия. Существуют многие, у которых постоянно на языке «нет» и которые этим приносят людям много неприятностей. У них на первом плане — отказ, и когда они впоследствии на что-нибудь соглашаются, то это не ценится; это все равно, что вывалять кусок мяса в грязи, а потом дать. Никогда не следует отказы­вать прямо, сразу, лучше разочаровать просителя шаг за ша­гом, должно всегда оставлять ему некоторую надежду, подслас­тить горечь отказа. Наконец, должно изысканной вежливостью заполнить недостаток благоволения, должно хотя бы красивыми словами заменить дела. Да и нет говорятся очень скоро, но требуют долгого размышления.

Печатается по изданию: Абрамов Н. Дар сло­ва.— Вып. 2: Искусство разговаривать и спорить (Диалекти­ка и эристика).—СПб., 1901.—С. 3—8, 18—21.

Date: 2015-10-18; view: 1575; Нарушение авторских прав