АлбАста, лобАста, лобОста,лопАста — русалка, шутовка; водяниха. 11 page

На попечении домового -дворового находится, прежде всего, скотина (лошади, коровы, овцы и т. п.). При покупке их поручают духу двора с приговорами, например: «Домовиш -

128 (Стр. 129-130 – рис.)

ко-дедушка, всех пой, корми овечушек и ладь ладно, а гладь гладко и стели им мягко» (Арх.). Получив скотину себе «в масть», по душе, домовой -дворовой холит ее, поит, заплетает лошадям гривы. Эти «косы» ни в коем случае нельзя расплетать (точно так же домовой плетет, путает волосы людям и даже лижет их — см. ЛИЗУН).

Забота его о скоте простирается так далеко, что он может отправиться воровать для «своих» животных сено (если сена не хватает). Нередко это сопровождается дракой с соседским домовым. В рассказе из Тульской губернии домовой всю ночь не может напоить лошадей из-за проверченной в бочке-водовозке дырки. Утром его - маленького человечка -- находят повисшим на губе лошади и замерзшим до смерти.

Нелюбимых животных домовой «загоняет», катаясь на них ночами во дворе, забивает под ясли, путает и сбивает им гривы, хвосты. В таких случаях корову или лошадь обычно стараются продать, сменить, чтобы угодить домовому. Правда, иногда «знающие» люди смиряют своего или «напущенного» (чужого) домового; бьют с приговорами лутошкой или метлой по стенам двора, избы (Нижегор., Волог,), расправляются с домовым при помощи особого веника, плетки (новой погонялки, треххвосткой плетки) (Олон., Новг.); тычут вилами в нижние от земли бревна избы (Волог.). От проказ домового в разных районах России оберегались по-разному: помещали в конюшне медвежью голову, убитых ястреба или сороку; зарывали под жильем череп козла; окуривали дом и двор медвежьей шерстью или обводили вокруг двора медведя. Также махали по всему двору липовой палкой, втыкали нож: над дверью, чертили мелом кресты на притолоке, служили молебны, окуривали скотину ладаном, кропили святой водой и т. п.

По распространенным поверьям, домовой может обижать, беспокоить кур, стричь шерсть овец (занятие, более свойственное, впрочем, кикиморе). Кроме вышеперечисленных, оберег от вредящего курам домового — куриный бог («кикимора одноглазый») — камень с дырочкой, подвешиваемый в курятнике (иногда камень заменяется старым лаптем, горлышком разбитого кувшина).

Однако у русских крестьян преобладает все же уважительное, с некоторой опаской, отношение к домовому: «Крестьяне сильно верят в существование домового, они говорят, что когда идешь в хлев, то прежде чем открыть хлевную дверь, кашляни. Зайдя в хлев, молчи, а то можешь помешать домовому или увидеть его, а если увидишь домового, в хлеве случится беда. Если животное захворает, идут просить помощи у колдуна. Последний всегда велит принести домовому

какой-нибудь подарок, который разложить по углам хлева > (Нопг.).

Подарки домовому — хлеб, цветные лоскутки, монету с изображением св. Егория — клали и под ясли. В Орловской губернии под яслями для домового оставляли цветные лоскутки, овечью шерсть, мишуру, блестки, старую копейку с изображением лошади и горбушку хлеба. В смоленских деревнях домовому предназначали кусок хлеба, обернутый в прошитую красной ниткой тряпочку. Дар относили в сени или на перекресток, где кланялись на четыре стороны и читали молитвы. В Тамбовской губернии для домового клали хлеб и блины под застрехи, в Вологодской — оставляли на печном столбе крашеные яйца. В некоторых районах Русского Севера домовому отдавали корочку каши, которую клали в подпечек, а по праздникам ему предназначали горшок круто посоленной каши (Арх.). В Курской губернии «в хороших семьях» после ужина всегда оставляли на столе «харч для домового»,

Домового «кормили», угощали по большим праздникам (на Рождество, под Новый год, в Чистый четверг Пасхальной недели), его «закармливали» перед Великим постом. (В Саратовской губернии угощение домовому ставили на перемет, а в Калужской - под комягу, приглашая домового разговеться.) Домового «закармливали» и на Филиппово заговенье, в начале Рождественского поста (27 ноября), приглашая «Царя домового и царицу домовицу с малыми детками заговлять» (Смол.) (кушанье для домовых оставляли на покрытом скатертью столе).

Чествовали домового и дворового хозяина и в день первого выгона скота в поле. Новгородцы, например, при первом выходе коров в поле «торкали вербочки» на седьмом венце двора, «чтобы не превысить и не принизить домового».

Были и особые праздники домового. Один из них -7 февраля, день Ефрема Сирина, «именины домового», когда домового «закармливали», оставляли ему еду (кашу на загнетке) с просьбой беречь скот. 12 апреля, в день Иоанна Лествичника, домовой праздновал наступление весны. По словам крестьян, в этот день он бесился, сбрасывал шкуру, подкатывался хозяевам под ноги и т. п. Крестьяне Новгородской губернии считали, что домовой бесится и перед Петровым днем.

Лик домового, дворового, обращенный не столько к животным, сколько к людям (домовой вещает судьбу обитателей дома), более очеловечен, но сохраняет «звериные черты». Часто в поверьях домовой — человек, но обросший шерстью, мохнатый; седой, как лунь, весь покрыт волосами (Волог.), плотный мужичок в смуром кафтане (по праздникам - в синем, с алым поясом), космат, весь оброс мягким пушком

<Даль, 1880>; домовой мохнат (Тульск.); ходит в свитке, подпоясанный, все тело его в белой шерсти (Орл.).

С представлениями о мохнатости домового связаны и понятия о достатке дома, его хозяев. Если домовой мохнат, хозяин богат; давящий во сне мохнатый домовой «наваливается к богатству», «голый» --к бедности. Здесь определенно прослеживаются представления о едином в своих «звериных» и «человеческих» ипостасях существе, от которого зависит и благополучие двора, скота, и благополучие людей.

Домовой-человек (старик или человек среднего роста и возраста, плотного сложения) в доме обитает чаще всего в подпечье, подполье (в голбце - см. ГОЛБЕЧНИК). Другие традиционные места его обитания — углы, чердак, порог. У него могут быть жена и дети, в том числе по количеству детей в реальной крестьянской семье, которая живет в данной избе (Арх.).

Домовой «пользуется положением, равным хозяину дома» (Олон.), откуда и такие его имена, как «большак избной», «хозяйнушко мохнатый» (Олон.); «большачок» (Волог.); «домоведушко» (Самб.); «сам» (Яросл.). Жена домового — домаха, доманушка, домовичка. Иногда семья домового появляется и в избе: «Мужик раз лежит себе ночью. Видит вдруг -- вошла баба с зыбкою. Повесила зыбку, а сама у печки греться стала: „Аа-а-а! -- говорит. -- Холодно!" А сама зыбку качает. Испугался мужик, взял да и зажег спичку. Она сейчас в дверь и зыбку с собой взяла. Потушил мужик огонь — лежит. Взошел сам-то дворовой — говорит: „Жалко тебе избы стало, что ли? Не пустил бабу обогреться!" Он муж; ее был, знать» (Олон.).

По некоторым поверьям, домовой любит посещать тоскующих жен, вдов. Он женится и на проклятых, «отсуленных» ему недобрым словом девушках, которые, как и другие проклятые матерью дети, исчезают, но могут продолжать невидимо жить в подполье, у домового (см. ПОДПОЛЬНИК, ПОДПОЛЬНИЦА).

Домовой, пребывающий в основном у печи (за печью, в подпечье, в голбце), часто появляется и на печи, и даже в самой печи (Волог.). «Если хозяин уходит из дому, то для того, чтобы вместе с ним не ушел домовой, печь загораживают ухватом или заслоняют заслонкой» (Влад.) < Зеленин, 1991>. На печи домовой располагается в определенном направлении - вытягиваясь вдоль нее (Курск.). Отметим, что в некоторых районах России крестьянам полагалось спать поперек печки, чтобы не досаждать ее традиционному обитателю — домовому: «Ты никогда не учись лежать вдоль печи, когда греешься на печке; а завсегда легки поперек. Грелся раз мужик на печке, а лежал-то вдоль печки. Вдруг

кто-то приходит в избу, да и идет прямо на печку. [ Домовой ] стал на лежанку-то да и видит, что мужик лежит вдоль печи; а уж ему-то пройти и нельзя...» (Новг.).

Домовой представлялся и живущим на печи: «Домовой прежде жил в избе, лежал рядом с хозяином. Для этого пристраивалась (и теперь существует) казенка вдоль печи место нечистое, куда нельзя класть ни хлеба, ни креста» (Тамб.).

По поверьям ряда районов России, на печи (под печью) могли появляться и покойники. Покойник, как и домовой появляется на печи в определенном положении, соположении с печью, вдоль нее — он как бы «выступает» из самой печи, затем «растворяясь» в ней: «Я лежу на печи, головой вот туда. Слышу - дышит кто-то около меня... Я одной рукой пощупала: там кошка. А другой вот так стала щупать: ой, кто-то холодны и-холодный мне попался! Я взяла от головы до самых ног ощупала: женщина... Погоди-ка я ее по голове бухну своей пяткой! И слышу — больше никого нет. Зажгла огонь. <...> Нет никого. Там женщина умирала, на этой печи. А может быть, мне она и привиделась?» (Новг.).

В подобных сюжетах, поверьях представления о печи как о своеобразном живом существе сливаются с представлениями о «выступающих» из нее (или появляющихся из-под нее) умерших родственниках, предках-покровителях, которые могли ассоциироваться и с домовым, его семьей. Местопребывание всех этих существ в доме искони связывалось прежде всего с подпечьем, запечьем, печью, очагом. В.Я. Пропп полагал, что, когда оседлость становится постоянной, создается культ предков. «Культ предка встречается, перекрещивается с культом огня, и в сознании людей очаг становится местом пребывания умершего предка» <Пропп, 1979>.

Связь домового с культом огня, очага в русских поверьях обнаруживается в основном лишь в устойчивом его пребывании под печью, за печью, на печи или на чердаке, возле трубы. Домовой — покойник, предок выступает в верованиях крестьян очень рельефно. Об этом свидетельствует не только его традиционное обличье (например, белизна его шерсти, одежды — белый цвет отличает обитателей иного мира), но его положение «хозяина» (часто - «деда»), старшего над всеми жившими и живущими в доме. При этом домовой, пожалуй, не столько «хозяин» дома (его хозяйские функций проявляются в основном по отношению к скоту), сколько вещун, «хозяин» человеческой судьбы.

Надо сказать, что и хозяйское отношение домового к скоту часто двойственно: он то холит, то губит скот; нерасположение домового к скотине может быть и совершенно немотивированным. Точно так же, вопреки устоявшимся

представлениям о нем как о «благодушном хозяине дома», домовой в многочисленных рассказах о нем или невидимо шалит, вредит в избе (топает, кричит, кидает кирпичи, разбрасывает посуду и т. п.), или беспричинно выживает хозяев из дома. Кроме того, по достаточно распространенным поверьям, он может красть детей и приносить болезни, то есть опять-таки быть источником несчастий. Домовой невидимо расхаживает по избе, и нечаянно попавший на его «дорогу» человек может тяжело заболеть, умереть (Яросл.).

Обычно невидимый, а только слышимый или осязаемый домовой стонет и плачет перед бедой, «наваливается» на человека к переменам (причем уже неотвратимым), а появляется, становится видим к несчастью.

Появляется домовой -судьба не только в облике старшего в доме (часто тождественном облику реального хозяина дома), но и в обличье недавно умерших обитателей избы или тех домочадцев, которым предстоит опасно заболеть, умереть. Домовой в отсутствие хозяина дома носит его одежду, кажется редко и к несчастью (Вятск.); домовой имеет вид хозяина дома, является к несчастью (Яросл.); перед смертью хозяина он садится на его место и работает его работу < Даль, 1880А >; домового — своего двойника — видит лишь тот человек, которому грозит несчастье: если домовой идет впереди, человек умрет, идет сзади — ему грозит беда <Даль, 1880А>; домовой имеет человеческий вид: хозяина дома, по большей части — уже умершего, или старшего в семье; увидеть домового в образе еще живого человека — к смерти этого человека, «самое явление это, говорят, с того света» (Яросл,); домовой - - предок рода, обреченный в батраки живущим в доме и каждый раз принимающий облик последнего умершего в семье (Тамб,).

Очевидно, что домовой -вещун не только самый первый покойник в доме, в роде (родоначальник, предок), не только самый двойник хозяина в доме, но и двойник любого из живущих в доме. Двойник -судьба, он становится зримым перед бедой.

Подобное сочетание старшего и последнего покойников (в одном или двоящихся образах) характерно для верований многих народов. «Раздвоение» патронов дома отмечено, например, Л. Я. Штернбергом у гольдов, где старший покойник воплощает «душу счастья дома», прочие же покровители дома сменяются по очередной смерти живущих в нем людей < Штернберг, 1936>.

Также распространены и представления о двойниках-охранителях, спутниках человека, становящихся видимыми перед несчастьями.

Домовой -двойник, возможно, и дух-охранитель, и жизненная сила, душа, «хозяин» человека: в поверьях русских

крестьян душа материальна, почти в точности повторяет человеческое обличье. Это соответствует общим для разных народов представлениям о душе не только как о достаточно самостоятельной материальной субстанций, но и как об обладающем независимым бытием «хозяине», двойнике человека. Человек живет потому, что в нем живет особый дух, его двойник. У примитивных народов душа (двойник) так и называется -- «хозяин» <Штернберг, 193б>. Этот «хозяин» может не только обитать внутри человека, но и передвигаться отдельно, вне его, и даже обладать самостоятельным бытием.

То, что домовой -двойник — своеобразная «внешняя» душа человека в материальном обличье, подтверждается и сходством домового с тенью, с отражением в зеркале. В ряде районов России домовой пастень, стень - это и призрак, тень, и двойник человека, видимый в зеркале при гадании <Черепанова, 1983>. «Тень-отражение» - один из традиционных обликов души в верованиях многих народов.

Итак, домовой - предок, покойник, двойник - - не столько рачительный «хозяин» дома, сколько «душа-хозяин» человека, «хозяин» судеб живущих в доме людей, судеб дома.

Появление домового (не обязательно в облике двойника) почти всегда равнозначно появлению персонифицированной судьбы и даже смерти: девушка, увидевшая домового, умирает (Арх.); у женщины в жизни было три напасти, и каждый раз перед ними «наваливался» домовой (Тульск,); домовой прикладывает руку к губам старика отца — старик умирает (Орл.); влезает в окно и ложится на печь — в доме умирает ребенок (Курск.); выметает сор из дома — дом сгорает (Тверск.); домовой показывается к большому пожару (Вятск.); дворовые «приносят» девушке смерть: «Одна из двух подруг-девушек села в большой угол, между тем как другая влезла на печку и стала смотреть сквозь хомут (если кто пожелает увидеть дворового, — стоит ему лишь надеть хомут на себя, причем этим способом можно узнать о будущем). Вдруг она увидела двух страшных „черных" мужиков, которые несли гроб: они поставили гроб в большой угол. Это и были дворовые. Девушка так испугалась, что упала с печки. А та девушка, что в большом углу сидела, в тот год умерла» (Олон.).

Конечно, старший домовой, «хозяин», дед, предок, по поверьям крестьян, следит и за соблюдением определенных правил поведения в доме (хотя не столько за ведением хозяйства, сколько за уважительным или неуважительным к себе отношением). Однако он все же скорее «судьба семьи», «судьба дома», переменчивая и не вполне предсказуемая; он может быть и добрым, и равнодушным, и злым

(Волог.); может «озорничать бессмысленно и зло», «внушать безотчетный страх» (Олон.); может быть «причудлив» <Даль, 1880А>. Соответственно двойственно, немотивированно проявляется отношение «переменчивого, как судьба», домового к человеку: «Еще не так тебя испугаю!» -- заявляет внезапно появившийся перед женщиной домовой, после чего она вскоре падает, расшибается и умирает (Новг.). Домовой «наваливается к худому»: «И бабе сразу худо все пошло: мужика застрелили, дочка спилась, померла... К худому! Это домовой так делает!» (Новг,).

Естественно, что в свете всех этих представлений видеть домового было нежелательно: увидевший домового умрет или онемеет (Тамб.); домовой днем не виден и наказывает тех, кто пытается его увидеть <Ушаков, 1896>; домового можно увидеть на Пасху, но кто его увидит, тот долго не проживет (Сарат.); тот, кто увидит домового, будет болеть шесть недель (Тульск,),

Те, кто все-таки решались поглядеть на домового, могли увидеть его через хомут или через борону (через три бороны), а также посмотрев в печку или опустившись на третью ступень лестницы, ведущей на двор, и глянув промеж ног (Олон.). Увидеть домового можно было и в Чистый четверг, и на Пасху, между заутреней и обедней, пошарив по углам дома, двора со свечой от Пасхальной заутрени.

Способы увидеть домового, дворового были иногда достаточно сложными. Крестьяне. Архангельской губернии полагали, что для этого необходимо простоять всю праздничную пасхальную службу, держа красное яйцо и свечку. Затем ночью, до петухов, нужно с зажженной свечой и яйцом стать перед отворенной дверью хлева и сказать: «Дядя дворовый, приходи ко мне, не зелен, как дубравный лист, не синь, как речной вал, приходи таким, каков я; - я тебе христовское яичко дам!» После этого из хлева выйдет дворовый в обличье двойника говорящего. Однако нельзя никому рассказывать об этой встрече, иначе рассерженный дворовый сожжет дом, передавит скот, а хозяина доведет до самоубийства. Еще более сложный способ описывается крестьянами Вятской губернии: чтобы «сойтись с домовым», нужно взять траву плакун, растущую на болоте, и повесить ее себе на шелковый пояс. Затем взять озимь с трех полей, завязать в узелок и привязать к змеиной головке на гайтане (вместо нательного креста). В одно ухо положить козью шерсть, в другое — последний кусок пряжины, взятый тайно; надеть сорочку наоборот (наизнанку); идти ночью в хлев, завязав глаза тремя слоями материи. Придя в хлев, сказать: «Суседушко-домоседушко! Раб к тебе идет, низко голову несет, не томи его напрасно, а заведи с ним приятство, покажись ему в своем облике, заведи с ним дружбу да служи ему легку службу!» Если после этого раздастся пение

петуха, иди домой. Если же, раздастся шорох и появится старик в красной рубахе с «огневыми глазами», со свечой в руках, необходимо схватиться за гайтан, змеиную головку, плакун-траву, а также за пояс и держаться за них. В противном случае домовой отстегает того, кто осмелился вызвать. Появившись, домовой поставит условием договору с ним: во-первых, давать ему каждую ночь по свече, во-вторых, держать в хлеве козу. Кроме того, он будет стараться стащить с вызвавшего его человека гайтан и пояс. Если выдержать все это, домовой обязуется «рассказывать обо всем на свете» и помогать.

Итак, домовой -дворовой -- существо многоликое. Он и «хозяин» скота, двора, дома, и «старший», предок, и персонифицированная судьба, и «душа-двойник» человека. Домовой -судьба в поверьях крестьян непредсказуем, отношения же с домовым — «хозяином» дома определялись своеобразным договором между ним и обитателями избы, в котором можно выделить обычай чествования и угощения домового, с одной стороны, и наказания вредящего домового --с другой.

Вера в домового издавна была общераспространенной на Руси: «...верят, что во всяком доме живет черт под именем домового, он ходит по ночам в образе человека, и когда полюбит которую скотину, то оную всячески откармливает, а буде не полюбит, то скотина совсем похудеет и переведется, что называется не ко двору», - - писал в XVIII в. М. Д. Чулков.

Д. К. Зеленин полагал, что древнейшее имя домового - мара. Оно «родственно древневерхненемецкому mara, английскому night-mare — „кошмар", французскому cauchernar <...> Отсюда русское кикимора, маруха, как нередко называли злых домовых» <Зеленин, 1991>.

Само слово домовой появилось на Руси, по-видимому, не ранее XVII—XVIII вв. Тем не менее представления о духе двора и дома, бесе-хороможителе, сходном по некоторым проявлениям с домовым, прослеживаются в средневековых житиях (XIV—XVвв.).

Крестьяне ряда районов России «вносили» домового духа в избу уже при начале строительства вместе с устанавливаемым в срубе (на месте переднего утла) деревцем (в Сибири это кедринка — см. СУСЕДКА).

При переходе в новый дом обязательно приглашали с собой и домового. В Новгородской губернии, приготовив в подполье нового дома хлеб и водку для домового, хозяин ночью, без шапки и в одной сорочке, приглашал его на новое место жительства. В Курской губернии водку и хлеб помещали в трубу и, взяв ковригу испеченного в новой избе хлеба, в полночь, обратившись к востоку, звали: «Хозяин, пожалуйте ко мне на новоселье!» Ковригу оставляли на

припечке или на столе. Если она оказывалась надкушенной, это означало, что домовой пришел. Перебираясь в новый дом, хозяйка брала горшок недоваренной каши и доваривала ее в новой избе; домового при этом нередко «перевозили» в лапте (Арх.); «перевозили» его и на помеле, хлебной лопате. На Терском Берегу Белого моря в новую избу входили с кошкой или поленом, приглашая домовых: «Хозяин с хозяюшкой, спасибо больше, а в новый дом пожалуйте вместе, на веселое житье».

В Вологодской губернии домового зазывали так: «И здесь оставайся, и туда пойдем».

Домовой, позабытый на старом месте жительства, тосковал, иногда даже умирал и мог извести скот, навлечь беды на семью. По рассказу из Орловской губернии, дворовые, оказавшиеся после пожара без крова, так стонали и плакали, что для каждого из них построили временный шалашик, попросив: «Хозяин-дворовый, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего». Домовой, дворовой — «хозяин», «душа и судьба» человека и дома — не мог не сопутствовать всей жизни крестьянина.

Д О ННЫЙ — «хозяин» моря (Сев.).

Сведения о донном единичны. В былинах упоминаются Царь Донской и Поддонный царь. В поверьях Терского Берега Белого моря донный - «хозяин» моря и «хозяин» зверей; он предсказывает, каким будет промысел: «Прежде на торос поезжают до покручеников нанимают, кто побогаче. Мамин отец на море ходил спрашивать, каков будет промысел. Мама запросилась с ним. „Вы, девки, забоитесь!" „Нет". Ну, и взял с собой.

Ну, и сели они в стороне. А дед сел к проруби. Самый-то донный вышел весь в волосах. Водой весь залит — в носу, в ушах.

Говорит деду: „Спрашивай, я буду сказывать!" Дед спросил: „Будет ли промысел?"

Вода спала, донный стал сказывать. И столько заревело вокруг зверей, что страсть.

Дед пришел на берег, говорит: „Будет промысел, нанимайте людей"».

ДРОЖ У XА - лихорадка (см. ЛИХОРАДКА).

ДУХ — душа, дыханье; бесплотное существо, призрак; нечистая сила, черт; ветер.

«Иду я по чистому полю, навстречу мне семь бесов с полудухами, все черные, все злые, все нелюдимые» |из заговора] < Забылин, 1880 >.

В. Даль определяет дух как «бестелесное существо» — это «обитатель не вещественного, а существенного мира».

«Относя слово это к человеку, иные разумеют душу его, иные же видят в душе только то, что дает жизнь плоти, а в духе - - высшую искру Божества, ум и волю или стремление к небесному. Добрый дух, ангел, дух света, чистый; злой дух, дух тьмы, Диавол, нечистый дух...» <Даль, 1880>. Отметим, однако, что, хотя В. Даль определяет дух как «бестелесное явление», в народных воззрениях душа и духи часто вполне материальны, телесны: душа может быть и слегка измененным подобием человека, и маленьким человечком, и т. п. В поминальные дни душу обогревают, угощают. Также материален и добрый дух, ангел-хранитель, которого, по поверьям, можно раздавить, если спать на правом боку; крестьяне Новгородчины верили, что ангел-хранитель прополаскивает душу только что скончавшегося человека в стоящей рядом с умершим чашке с водой.

В широком смысле и леший, и водяной, и домовой — духи, однако чаще они именуются не нечистыми духами, но просто нечистыми. Односложно — духами — разных представителей нечистой силы называют редко. Духи (в отличие от божеств) принадлежат к низшему уровню верований. Они постоянно и ежечасно взаимодействуют с человеком и в основном двойственны в своих проявлениях — «добры или злы по обстоятельствам». Исключение составляют духи, представления о которых подверглись наибольшему влиянию христианства, — ангел-хранитель (добрый дух) и черт, бес-искуситель (злой дух).

В Смоленской губернии (и некоторых других) духами именовали ветры: ветры, по мнению юхновских и гжатских раскольников, «суть духи грешных людей <...> Духи эти, или ветры, находятся во власти четырех ангелов. Один из этих ангелов находится на восточной стороне, другой на закате, третий на полдне, четвертый на полночи; поэтому и ветры дуют не с одной стороны, а с четырех».

ДЬ Я ВОЛ — старший над злыми духами, Сатана; злой дух; черт.

Дьявол о вка— чертовка.

«Бог дает путь, а Дьявол крюк»; «Свят дух по земле, а Диавол сквозь земли (при крике петуха)» < Даль, 1984 >; «Дьявол стар, да празднества ему нет»; «Гнев дело человеческое, а злопамятство — дьявольское»; «Всех чертей знаю, одного Дьявола не знаю»; «При церквах проживают, а волю дьявольскую совершают» < Даль, 1880 >; «Дьявол, заступи дорогу [имя], едущему на торг, чтобы не имел счастья и обнищал» [из заговора] < Запольский, 1890 >.

Образ дьявола, от греческого dιαβολοs — «клеветник» привнесен в народные поверья христианством и получил преимущественное развитие, разработку не столько в устной, 140

сколько в письменной традиции — в апокрифах, житиях святых и т. п., причем в памятниках древнерусской и средневековой литературы Дьявол чаще именуется Сатаной (Сатанаилом) (см. САТАНА).

Один из традиционных обликов Дьявола — черный человек огромного роста. В средневековом видении святого Антония Дьявол — великан, «иже до облак доседаше высотою, под ним же озера, яко моря кипящие». Он ловит души, летающие в виде птиц. В народных поверьях Дьяволу также приписывается темный, черный цвет, большой рост, сиплый, очень громкий голос, способность к оборотничеству. Излюбленный облик Дьявола — змей (змий).

Среди русских крестьян были распространены воззрения, согласно которым Дьявол, как и другие злые духи, — падший ангел; он обязан своим появлением Богу; Злые духи «произошли тоже от Бога, как и весь мир, то есть по Его желанию» (Волог.); «Когда ангел возгордился перед Богом, Бог обратил его в Дьявола» (Новг.).

В некоторых крестьянских версиях повествования о миротворении Дьявол (Сатана) принимает участие в создании мира, например, он достает из-под безбрежных вод землю, затем, будучи проклят Богом (за попытку утаить часть земли), творит болота, рытвины, а также полчища демонов и мороз (Новг.). В апокрифах повествуется и о других деяниях Дьявола: ему приписывается попытка соблазнить Еву; он подговаривает Каина убить Авеля; пытается испортить ковчег; после потопа соблазняет людей в идолопоклонство. Дьявольским наваждением в XIX—XX вв. считались самоубийство, болезни, особенно психические расстройства, пьянство.