Новелла о Багдаде: Зубейда 1 page

Дома тоже никаких событий. Капитан еще там. Александр по уши в делах нового учебного года. Анна Петровна не тот человек, к которому внезапно завалишься просто поболтать. Вот Ахмед – теперь другое дело. Поскольку удалось уличить нашего тайного философа в сокрытии профессии, то и поболтать с ним не грех. Спускаюсь вниз, захожу во двор и стучу в дверь.

– Здравствуй, Ахмед.

– Здравствуй, милок, здравствуй. Как ма… Тьфу ты черт, вот, что называется, привычка – вторая натура. Заходи.

– Нет, ты мне сначала скажи, сколько можешь терпеть гостя. Не занят ли.

– Не занят.

– Тогда ставь свой чайник, а я покуда в магазин сбегаю.

В гастрономе беру маленький фруктовый тортик. Точно замечено, что от фруктового тортика Ахмед добреет. Беру еще пряничков триста грамм и двести грамм "Белочки". Ахмед хоть и старик, но сластена редкий. А зубы тем не менее – как у молодого. Выгружаю гостинцы на стол, а сам иду полюбоваться нашей машиной. Завороженный, стою несколько минут, не зажигая света. Сзади подходит Ахмед и тоже некоторое время молча созерцает небывалое творение.

– Притягательная штука, – наконец произносит он.

– Я теперь почти каждый день сюда заглядываю. Как присяду на стул, так время словно останавливается. Мысли начинают течь плавно и приятно.

И тут светящиеся при переходе элементы машины вспыхнули, и через секунду погасли. Кто‑то ушел туда или вышел оттуда. Зажигаю свет и подхожу к панели реле. Да, кто‑то ушел туда. Капитанские ряды замкнуты, и теперь еще шесть рядов сработали, но не те, которые срабатывали на Александра.

– Анна Петровна куда‑то пошла, – констатирую я.

И только поворачиваюсь, чтобы отойти, как опять вспышка. Контакты Анны Петровны разомкнулись.

– Пришла обратно.

Опять не успел отойти – как еще вспышка. Снова Анна Петровна. Но я успел уловить положение пары угловых шариков при прошлом переходе. Сейчас оно иное.

– Анна Петровна, но в другое место.

– Да, – подтвердил Ахмед, – у нее не один мир. Наверное, ошиблась в первый раз и забежала не туда, куда хотела попасть.

Закрываем дверь и садимся за стол. Пошли в ход чайники. Сначала заварочный, а потом большой.

– Ты ведь с ней ходил, Ахмед? И по моим наблюдениям, наверное, не раз. Я понимаю, что о том, куда ходил, может рассказывать только хозяин своего мира. Просто сам факт группового ухода и возвращения сам по себе интересен. Ведь мир придуман не тобой, а погружаешься в него как в свой.

– Анна Петровна иногда просит меня там чем‑нибудь помочь. Женщина всё‑таки. Не всё может сделать сама. А ты‑то откуда знаешь о чувстве чужого мира?

– Капитан на днях взял меня с собой.

– Да ну!? Интересно было?

– Очень. Слушай, Ахмед, совесть‑то поимей. Мне‑то хоть кусочек тортика оставь! Что ты, в самом деле, навалился на него так.

– А ты не зевай. Ладно, забирай свою долю. Я пряничками утешусь.

– Утешься, утешься и "Белочку" не забудь. Я сегодня добрый.

– Понятно. Доброта у тебя, разумеется, самая что ни на есть бескорыстная. Не иначе как что‑то выпытать хочешь. – Ахмед такой простак, что за половинку крошечного тортика и пару пряников выдаст любую дворницкую тайну. Дешево меня купить хочешь. Вот если бы торт был большой, как в прошлый раз, и при этом на одного, а пряников – целый килограмм, то тогда у тебя шансы еще какие‑то были бы. А так…

– Ни фига, мой интерес большого торта не стоит. А если без трепа, то вот что я хотел бы узнать. Ты опытом умудрен по самые завязки. Понимаешь, есть некоторые трудности незаметного входа в другой мир. Мы с Капитаном не придумали ничего другого, как приобрести там для этого свои дома. Это, конечно, в какой‑то степени снимает проблему. Но всё равно существует странность внезапного появления человека в доме, если знаешь, что недавно его там не было, а прибытия откуда‑то снаружи не наблюдалось. У капитана есть слуги, которые держат язык за зубами и присматривают за хозяйством. А у меня нет и того. Приходящая экономка, но рано или поздно я столкнусь с ней при появлении из ниоткуда. Будет ли она молчать об этом или распсихуется? Может, у тебя есть какие‑нибудь свои идеи, опыт по этой части?

– М‑м‑да‑а, спросил бы что полегче. Сам мучаюсь с такой же проблемой. У меня для появления дом – не дом, но разница, по сути, не велика. Там наготове человек, который меня прикрывает. А дом и у меня есть, но только далеко от места входа. Так что в свой дом я прибываю совершенно естественно.

– А поподробнее, что и как ты делаешь не секрет?

– Да вроде и секретничать особенно смысла нет. Мы ведь, получается, не чужие друг другу люди, хотя и не родственники, – немного подумал и добавил, – а может, и больше, чем некоторые родственники. У меня в Багдаде времен Гарун‑аль‑Рашида есть дом неподалеку от дворца халифа. А вхожу я в Басре. В Басре есть один содержатель курильни опиума, который обязан мне своей неотрубленной головой. Вот на задворках курильни, куда имеют доступ только хозяин и я, есть всегда запертое помещение. Вот там я и вхожу. Хозяин курильни принимает и чтит меня как незлого колдуна. Побаивается, конечно, тоже. Тем и обеспечивается его верность и молчание. Колдуны и джинны там понятны каждому. Хотя и не каждый их видел воочию. Ну, а из Басры я за два дня на судне по Тигру или за четыре дня с караваном по дорогам добираюсь до своего дома в Багдаде. В том мире я богатый торговец, который редко и недолго бывает дома. Вот такая у меня легенда. Так что обычно получается побыть в Багдаде всего лишь день‑другой. Путь из Басры съедает почти всё доступное время. Разве что во время отпуска удается побыть в Багдаде подольше. С выходом всегда проще. Можно прямо из Багдада. Сказал, что уезжаешь, нашел безлюдное место и уходи. А вот появление из ниоткуда просто не объяснить. Вот и приходится мудрить.

– Понятно. Может, поразмышляем на эту тему? Ты ведь философ. Стало быть, не чужд логике. Вдруг и придумаем что‑то стоящее хотя бы для Багдада. Тогда и другие ситуации будет освоить проще.

– Да я разве против рассуждений и размышлений? Не раз думал об этом. Но всегда наталкиваешься на необходимость иметь того, кто тебя встретит и прикроет. Либо возникают проблемы со странностью ситуации, когда появляешься среди людей.

– Хорошо, давай подумаем детально о разных условиях внезапного появления среди людей. Мы все, как я понимаю, опираемся на безлюдье места входа. Но это безлюдье как раз и играет злую шутку незаметности момента входа, но заметности внезапного появления нового лица на месте событий. Пожалуй, что единственным по части безлюдности идеалом может служить только лес. Никто не может ручаться, что ты в него откуда‑то не вошел, как все. Так что не странно и выходить из леса когда и где угодно. Здесь возникает лишь вопрос, какого черта тебя носит по лесу, если, например, не охотишься, не рубишь дрова или не собираешь грибы‑ягоды? А охота и прочие лесные дела подразумевают, что совсем недавно, а не несколько месяцев назад ты вышел из дома. То есть нужна хорошая лесная легенда и средства передвижения от леса к людным местам.

– Да, – согласился Ахмед, – лесное появление хорошо покрывает и момент входа, и странность появления оттуда возникает не для всех наблюдателей со стороны и не всегда. Неподалеку от Багдада есть лесные массивы. Можно подумать над лесной легендой и ее обеспечением.

– С другой стороны, – продолжил я, – эффект толпы. Чем больше вокруг незнакомых людей, тем естественнее среди них появление нового человека, исключая сам момент его материализации из ниоткуда. То есть ситуация совершенно противоположная лесной. Однако имеющая свои достоинства. Сразу происходит внедрение в толпу – и никаких проблем с транспортом, но нужно как‑то скрыть от глаз толпы момент входа. Где в Багдаде постоянно образуются скопления людей?

– В мечети, на базаре и, пожалуй, у городских ворот. Но это, конечно, днем, – ответил Ахмед. – Ночью‑то можно появиться где угодно. Хоть посреди любой улицы, но ночное появление само по себе неестественно. Как объяснить дома, где ты болтался весь день? Ночью же городские ворота заперты, и ты не можешь попасть в город.

– В чем дефектность наших любимых миров, – размышляю я вслух, – так это в отсутствии железнодорожных вокзалов. Из кабинки вокзального туалета можно входить в мир совершенно без каких‑либо проблем и противоречий в любое время.

– Да, за исключением того, что в момент перехода нужно, чтобы для тебя заведомо была бы свободная кабинка. Понятно чем будет сопровождаться твое внезапное появление в занятой кабинке. Хорошо, если человек перед тобой уже будет сидеть на горшке! А если нет?

– Ну вот, что за привычка у философов осквернять цинизмом даже самые блестящие идеи! Хотя постой! Как ты сказал? Заведомо была бы? Так ведь Дом‑то как раз и создает заведомо предсказуемые ситуации. Как мы до сих пор не доперли до такой простой мысли? Это же очевидно. Инертность нашего мышления просто поразительна. Мы ситуации управляемого Домом переноса в другие миры противопоставляем типичную ситуацию нашего родного мира, которой управлять не можем. А это ошибка рассуждений. Что мешает переноситься в специально подготовленные условия? Ничего!

– Подожди, подожди, дай‑ка сообразить, – заинтересовался Ахмед. – Если скопление людей – наиболее подходящее с точки зрения удобства место появления, то нужно всего лишь, чтобы в момент переноса на точку входа просто никто со стороны не смотрел. А как только ты в толпе нарисовался, то ты уже часть ее и никто не обратит внимания, что секунду назад тебя тут не было и в помине. Ты это имеешь в виду?

– Именно.

– Слушай, а ведь это очень интересно. Например, если появляться в толчее у городских ворот, то достаточно быть заслоненным на момент от чьих‑либо глаз хотя бы какой‑то повозкой. А если на базаре, то за какой‑нибудь лавкой или за завесой выставленного, развешанного товара. А в мечети можно материализоваться за любой колонной, углом и выйти оттуда, словно только что за них зашел.

– Верно. Да хоть просто у всех за спиной. Важно только, чтобы в момент входа в твою сторону никто не смотрел. Это в беспорядочной толпе нужно за что‑то спрятаться. А вот в мечети, как я понимаю, во время молитвы все смотрят исключительно в сторону Мекки, а не озираются вокруг себя.

Всегда спокойный и уравновешенный Ахмед просто заерзал на месте от возбуждения.

– Это надо немедленно проверить, – заявил он. – Посиди тут. Я сейчас, – и вылетел во двор. Вернулся минут через десять.

– Порядок. Сегодня четверг. Отпросился на пару дней. Так что у меня в распоряжении будет четыре дня. Можем отправляться в Багдад.

– Постой, постой! Это что, приглашение?

– А что еще может быть после нахального подкупа тортиком и пряниками? Я просто вынужден тащить тебя с собой. Не думаешь же ты, что причина – это твои собственные хилые логические рассуждения. Не подкрепленные никакой систематизацией, диалектикой, обращением к печатным источникам и авторитетам?

– Ахмед, притормози. Ты же не собираешься идти в Багдад прямо так, в дворницком комбинезоне? Да и проинструктировать меня о тамошних порядках и обычаях не мешало бы. А от Багдада Гарун‑аль‑Рашида я отказаться просто не в силах.

– Ну вот, всю ажитацию[11]сбил! – посетовал Ахмед, оглядывая свою рабочую амуницию. – Давай‑ка я чайничек подогрею. "Белочка" еще не освоена, а в Багдаде ее не водится.

Горячий чайник снова на столе. Посасываем конфетки и прихлебываем божественный ахмедовский чай.

– Стало быть, так. Багдад в основном как раз такой, как в преданиях. Только избавлен от некоторых досадных пороков, которые в натуральном мире есть до сих пор. Мой арабский мир терпим к остальному внешнему миру. Нет религиозного психоза ни в отношении самих арабов, ни в отношении иностранцев. Если какому‑нибудь маньяку вздумается объявить газават против неверных, то у него большие шансы кончить свою жизнь на плахе по приказу халифа. Женщины достаточно свободны. Хотя многоженство, гаремы никуда не делись. Запрет для женщин на открытое лицо больше традиционный, чем религиозный, и касается только появления на улице. В помещении закрывать лицо или нет – ее личное дело. Традиции затворничества женщин и беспрекословного подчинения мужу тоже нет. Грамотность женщин не порицается, но и не славится. Рабство как было, так и есть. Правда, по формам может быть довольно разнообразным. И довольно безобидное волшебство тоже имеется, и жить людям не мешает. Смертная казнь существует, но только за очень серьезные провинности. Супружеские коллизии, воровство к таким не относятся. Вот, в общем‑то, и всё, но из этого многое вытекает. Например, иноверец или безбожник может беспрепятственно войти, осмотреть мечеть. Или даже встретиться в ней с кем‑то для беседы. Там даже есть специальные уголки для этого. В караван‑сарае или порту к иностранцу всегда отнесутся как к гостю, а не врагу или конкуренту.

– Учить арабский язык надо или ты будешь переводчиком?

– А с чего ты взял, что мне, прожившему всю жизнь в СССР, и притом в Питере, могут быть известны древние арабские языки? Там как‑то сама получилась смесь русского с вкраплениями арабских слов и понятий.

– Тогда нам остается только решить, где в Багдаде мы сейчас появимся. Вернее – тебе решить, Ахмед. Ты в курсе ситуации.

– Я думаю, чтобы особо не искушать судьбу, попробуем в уголке мечети. И полюбуешься на нее изнутри, и базар рядом, куда мы пройдемся в первую очередь. Давай собираться.

Ахмед раскрыл стоящий в углу комнаты сундук и извлек из него всякое шмутье восточного происхождения.

– Вот тебе тюбетейка. Иначе голову напечет. Больше ничего для пришлого и не требуется. Только со своей европейской внешностью не вздумай изображать из себя араба.

– Зачем? Я всегда свой собственный Серж, – отпарировал я, разглядывая богато расшитую тюбетейку.

Когда снова обратил свой взор на Ахмеда, то просто поразился произошедшей метаморфозе голубого комбинезона в цветастый халат и белую чалму.

– Ну, как?

– Нет слов. Вылитый Хоттабыч. Только вот борода длиной подкачала.

– Борода – ерунда. Мой умище при мне, и этого достаточно. Сядем на дорожку, – и мы присели за стол.

– Сними башмаки и положи вот в этот мешок. В мечеть нельзя в обуви.

И сам Ахмед, смотрю, уже босиком. Ахмед взял меня за руку и, закрыв глаза, мы полетели на сказочный Восток…

Мечеть. Вернее, какой‑то ее кусочек со стенами с трех сторон. С четвертой ничего нет. То есть, конечно, имеется, но что‑то очень обширное, откуда гулко доносится хор голосов, повторяющих одни и те же слова молитвы. Если взглянуть вверх, то разукрашенный изразцами потолок где‑то на совершенно недостижимой высоте. Напротив, на низенькой лавочке сидит Ахмед и подо мной такая же, а между нами – резной с инкрустацией столик. Наверное, это и есть упомянутый им уголок для беседы в мечети. Получилось! Никто не стоит рядом и не глазеет на нас как на диво дивное.

– Смотри‑ка, как всё просто оказывается. Очень удачная мысль пришла тебе в голову. Пойдем, – предлагает Ахмед и встает, прихватив мешок с нашей обувью.

Выходим из закутка в молельный зал с грандиозным куполом и поразительной стереоакустикой. Молящихся не так уж много, но звуки их голосов, отражаясь от купола и стен, идут со всех сторон. Здесь не задерживаемся и выходим наружу. Жарко. Ахмед вытряхивает из мешка башмаки и облегченно вздыхает. Обуваемся. Перед нами большая площадь с разбегающимися во все стороны улицами, окруженная одно‑ и двухэтажными глинобитными домами. Чуть правее – мощное и вместе с тем изящное сооружение, блистающее на солнце мраморной белизной и окруженное крепостной стеной.

– Дворец халифа, – говорит Ахмед, – а нам вон туда, – и тянет меня в какую‑то улицу левее дворца.

Идем хоть и не спеша, но не долго. Воздух становится какой‑то тяжеловатый, насыщенный вовсе не амброзией.

– Базар близко, – объясняет Ахмед. – Жарко, и как торговая стража ни следит за чистотой лавок и караван‑сараев, запаха животных и отбросов не избежать. Канализации европейского типа здесь нет, но сточные каналы вдоль улиц всё‑таки есть. Их каждый день проливают водой из Тигра для очистки и тем самым спасают город от смрада и заразы.

Вот и добрались до базара. Шум есть, да еще и какой! Колорит имеется, и при этом совершенно невообразимый. Товаров завались и еще трижды по столько. Порядка, на первый взгляд, никакого. Толчея интенсивная и совершенно беспорядочная. Многокрасочно пестрые лавки, палатки расставлены, как кому в голову взбредет. Не сразу замечаешь, что они кучкуются по товарному признаку. Вот кучка медников и чеканщиков. А вот гончары. А чуть дальше – сапожники. О, а вот и уголок европейцев. Чем торгуют, издали не разобрать. Просто видно группу людей в средневековой испанской и итальянской одежде.

Но Ахмед даже не приостанавливается нигде, пробираясь к только ему известной цели. Цель приближается. Об этом можно судить по тому, что всё чаще встречаются люди, здоровающиеся с Ахмедом.

– Салям алейкум, Ахмед‑ага.

– Салям, Джафар.

– Салям, Махмуд.

– Салям, Ибрагим…

Да сколько же их тут – Махмудов и Ибрагимов? Этак Ахмед со всем базаром перездоровается, если дня хватит. Бег замедлился. Видно, мы уже почти достигли цели. Останавливаемся. Все тот же "салям".

– Как здоровье, хозяин? – пришли, стало быть.

– Спасибо, как торговля, Мустафа?

– Хвала Аллаху, хорошо идет.

– Завтра поговорим.

Батюшки, китайский фарфор! Как ему не идти‑то хорошо! Какая прелесть, изящество, тонкость работы! Особенно это видно в искусно и любовно сделанных статуэтках. Просто как живые. Век бы любовался. Но оказывается, что в какие‑то владения Ахмеда мы пришли, но до конца еще, как видно, не дошли. Он тянет меня за рукав дальше. Останавливаемся на минуту у большой ювелирной лавки, где Ахмеда тоже признали хозяином. Глаза опять разбежались, созерцая сокровища. Не богатство поражает – в пещере Капитана его намного больше. Поражает человеческое искусство, безграничная фантазия придания форм. Разговор со своим приказчиком Ахмед и здесь отложил на завтра.

Уже медленно идем среди лавок тканей и ковров. Здесь Ахмеду знакомы все поголовно. Мне кажется, он уже устал от бремени ритуала арабской вежливости. Однако нарушать его не собирается. Слава Богу, что он меня не представляет никому. Иначе вообще стояли бы на месте. Тем не менее до финиша все‑таки добрались. Это уже не базарная лавка, а целый магазин ковров и тканей в одном из окружающих базарную площадь домов. Заходим.

– Салям алейкум, Ахмед‑ага, – подскакивает к нам молодой человек немногим старше меня, а еще двое молча кланяются хозяину из‑за прилавка.

– Алейкум салям, Али‑Баба. Познакомься. Мой гость Серж. Очень издалека.

– Салям.

– Салям, – соприкасаемся мы с Али‑Бабой по восточному обычаю двумя руками.

Проходим внутрь дома. Красиво и уютно. Ноги утопают в таких коврах, что ходить по ним кажется кощунством. Большая комната с большим, но низким столом, и вокруг него расставлены несколько оттоманок. На одну из них, скинув у двери башмаки и бросив чалму в угол, немедленно заваливается Ахмед. Я тоже разуваюсь и располагаюсь напротив.

– Ахмед, а почему мы не разулись при входе в дом, а только здесь? – спрашиваю я.

– Там торговое помещение для всех, а здесь жилое. Моя как бы домашняя штаб‑квартира. Не устраивать же ее в своем семейном доме.

– Семейном?

– А что ты удивляешься? – улыбается он. – Восток – дело тонкое. Советую тебе на время пребывания здесь забыть обо всех привычных условностях и традициях. Попробуй поступать так, как все, и снищешь доверие и понимание окружающих. Не надо быть белой вороной. Вот я отдохну немного, и сходим купим тебе рабыню, которая будет тебе прислуживать, пока ты здесь и, если появишься еще, то и потом.

– Рабыню!? Мне? Да ты что, Ахмед! Что я с ней буду делать‑то?

– Да что хочешь. Твой ужас лишь от незнания местных законов и обычаев. Я тебе потом все объясню. Ограниченная свобода здесь вовсе не означает полного отсутствия прав. Али‑Баба, где ты застрял?

– Бегу, бегу, хозяин. Вот попить и закусить слегка, – Али‑Баба ставит на стол поднос со всякой всячиной.

– Скажи‑ка, любезный Али‑Баба, твоя жена Марджана рабыня?

– Рабыня. Моя, конечно.

– Она горюет об этом.

– С чего бы ей горевать?

– Да вот Серж что‑то испугался, когда я предложил купить ему рабыню для прислуживания.

– И что тут страшного? Она ведь войдет в вашу семью.

– Ладно, проехали. Расскажи‑ка, что у вас тут новенького произошло, пока меня не было.

– Всё можно рассказывать? – спросил Али‑Баба, покосившись на меня.

– Всё. Серж достоин доверия.

– Тогда ладно. Халиф наш тут выкинул недавно славненькую штуку. Отпустил на волю половину своего гарема. Представляете, сколько раз ему пришлось трижды повторять каждой: "Я развожусь с тобой"? Женский рев стоял на весь Багдад. Хотя им предоставлялся выбор: брать или не брать с собой детей. А также давались немалые деньги на обзаведение своим домом, хозяйством. При этом совсем забыли о том, что закон не позволяет бывшим женам халифа снова выходить замуж и вступать в связь с мужчинами. Причем под угрозой охолащивания нарушивших закон мужчин. Пришлось издать фирман[12], снимающий относительно уже разведенных жен халифа означенный запрет и наказание. Тогда уже не во дворце, а в городе начались беспорядки. Сюда нахлынуло неисчислимое количество желающих взять в жены особу из халифского гарема. Даже с детьми. Ведь дело‑то небывалое! Не мужчина платит калым за жену, а жена приносит в дом большие деньги. Возникало столько драк между претендентами, что стража не успевала разнимать. В конце концов объявили, что выбирать мужей будут сами женщины. Беспорядки в городе прекратились. В два дня женщины пристроили сами себя и всё вроде бы успокоилось. Лишние женихи убрались из города. Однако когда подсчитали, во что всё это обошлось казне, то оказалось, что втрое дороже, чем содержание всех бывших жен в гареме до конца их жизни. Трое визирей, включая главного, лишились должностей. Ведь этот массовый развод был их советом халифу по уменьшению государственных расходов.

Ахмед, а за ним и мы с Али‑Бабой от души расхохотались.

– Видишь, Серж, – чуть не сквозь слезы проговорил Ахмед, – какие чудеса тут происходят. А мы пропустили.

– Но на этом история еще не закончилась, – продолжил Али‑Баба, – так что еще есть возможность понаблюдать за ее развитием и повеселиться.

– И что же еще произошло, когда уже всё кончилось?

– Оставшиеся жены все вместе потребовали от халифа, чтобы с ними тоже развелись и притом на тех же самых условиях, что и с предыдущими. И даже в старых законах вроде нашли установление их права на такое требование. Халиф и его советники в полной панике, – и мы опять дружно захохотали.

– Давненько я так от души не смеялся. Да, попал наш Гарун‑аль‑Рашид в переделку. Как он будет из нее выбираться, наверное, и Аллаху неизвестно, – подытожил Ахмед. – Что еще интересного?

– Вчера приплыл Синдбад. Доставил кашмирские платки, китайский фарфор и шелка.

– Фарфор мы с Сержем видели – очень хорош. А ткани?

– Еще тюки не открывали.

– Пойдем, посмотрим. Что за вино? – спросил Ахмед, наливая себе и мне.

– Местное. Взял на пробу. Мне понравилось.

– В самом деле, неплохое вино. Но мне доводилось пробовать и намного лучшее, – подмигивая мне, осушил кубок Ахмед.

Вышли во двор. Али‑Баба отпер склад и вскрыл один из тюков с шелками и один с кашмирскими платками. Я ничего в тканях не понимаю, но Ахмед остался очень довольным.

– Думаю, пойдут хорошо, и надолго торговли ими не хватит.

– Да, пожалуй, – согласился Али‑Баба.

– Закажи Синдбаду двойное количество. Когда он собирается опять отплыть в Китай?

– Говорил, что недели через две. Хочет корабль подремонтировать. Бурей потрепало.

– Значит, можем сегодня вечером собраться у него на судне. Он еще не знает, что я в городе. Нужно предупредить его и остальных. Надеюсь, Синдбад не будет против, что соберемся опять у него. Бочонок вина ему доставь и копченого мяса. Остальное он сам сообразит. Вроде пока всё. Отправляйся. А мы с Сержем пойдем покупать ему красавицу, а потом домой. Да, деньги принеси. У меня с собой ничего нет.

Через полминуты Али‑Баба приносит два мешка с деньгами и развязывает их. В одном серебряные монеты самого разного размера, а в другом – золотые. Ахмед отсчитывает с горсть серебра разного достоинства, добавляет к нему несколько золотых и пододвигает ко мне.

– Это тебе на всякий случай. Без денег в кармане здесь нельзя. Мало ли что и вообще на текущие расходы. Серебро больше в ходу, чем золото. Если вдруг не хватит – скажешь.

Себе он тоже тщательно отсчитывает. Только больше золото.

– Али‑Баба, запиши расход в семьдесят золотых динаров.

Выйдя из этого оплота торговли Ахмеда, мы направились в дальний конец рынка, где шла торговля рабами. С Ахмедом бесполезно спорить. Не зря говорят, что не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Он здесь хозяин положения по всем статьям. Пусть и делает, как знает. Наша мораль для здешних обычаев смешна и нелепа. Слепо придерживаться ее вряд ли разумно. Никто не оценит. Скорее, как минимум, глупцом посчитают.

Так это и есть рабский рынок? Ну и дела. Никаких клеток. Никаких плеток. Никаких ошейников, веревок и цепей. Сидят себе детишки, молодежь и взрослые рядками, группками или поодиночке. Чистенько и по‑разному все одеты. Явно своевременно накормлены. Аккуратно причесаны. Кто молчит и смотрит по сторонам, а кто оживленно болтает с товарищами по несчастью. По несчастью? Как‑то не заметно несчастья в глазах. Возмутительно! Рабы должны быть битыми, грязными и испуганными. Иначе что ж это за рабы будут? Этак и бунтовать, бежать не захотят. Всё тут как‑то неправильно.

– Что? Не похожи на рабов? – спрашивает Ахмед. – Что поделаешь, такой уж здесь товар. Разный и не весь подневольный. Давай смотреть.

Не подневольный раб? Что это за диво такое? Но на девушек приятно посмотреть. Лица открыты. Только мало их. Пять штучек всего, если считать их как товар. Совсем даже не дурнушки. А одна – так вообще картинка! Волосы длинные, черные как смоль. Стройная и высокая. Немного ниже меня. Выступает хорошо сформировавшаяся грудь. Тонкая талия. Губки поцелуя просят. Или обещают? Глаза синие, как у Жанны. Но черты лица совсем другого характера – восточного, но тоже тонкие и мягкие, как у Жанны. Что это я всё про Жанну, да про Жанну? Хорошая девица – и всё тут. Во взгляде ни страха, ни стеснения, ни забитости.

– Ну, что? Берем эту? – спрашивает Ахмед. – Как тебя зовут?

– Зубейда.

– А что ты умеешь?

– Всё по дому – готовить, шить и вышивать, за огородом и цветами ухаживать.

– А за детьми?

– И за детьми, и за больными тоже.

Ахмед протянул руку и приподнял девушке подол, открыв до середины плотно сомкнутых бедер стройные, как у Жанны, красивые ноги. Девушка покраснела, но не шелохнулась и промолчала.

– Видел?

– Видел, – отвечаю я.

– Если хочешь осмотреть ее всю, то это можно сделать вон в той палатке. Разрешается.

Я повернул голову и встретил умоляющий взгляд девушки.

– Не надо.

– Берем?

– Берем.

– Сколько ты хочешь, Зубейда?

– Пятьдесят динаров.

Вот так фокус. Рабы сами себя торгуют!

– Давай‑ка отойдем, – берет меня под руку Ахмед. – Понравилась?

– Понравилась, а что?

– Девица хорошая, но она столько не стоит на здешнем рынке. Что‑то здесь не так. Она может стоить не больше сорока, и это если ей просто повезет. Но смотри, это ведь для тебя. Если скажешь, то отдадим ей пятьдесят. Мне просто интересно. Похоже, что она не первый день здесь стоит и цены знает, но ее никто не берет из‑за высокого запроса. Наверное, очень нужны именно пятьдесят динаров.

Возвращаемся к девушке, и Ахмед начинает торг.

– Скажи, Зубейда, а сама как ты думаешь, за сколько можно купить здесь девушку вроде тебя?

– За тридцать пять динаров.

– Я тебе предлагаю сорок.

– Мне нужно пятьдесят.

– Сорок пять.

– Мне нужно пятьдесят.

Ахмед искоса взглянул на меня – я кивнул.

– Где твой договор, Зубейда?

Девушка подняла руку вверх, и подбежал писец с уже почти готовой бумагой и чернильницей.

– Ты умеешь писать, Зубейда? – спросил Ахмед.

– Умею.

– Впиши свое имя, цену и приложи палец.

Она так и сделала, передав бумагу Ахмеду, который как покупатель вписал и свое имя. А получив деньги, облегченно вздохнула, виновато взглянув на нас. Писец получил свою серебряную монетку и, расписавшись на договоре как свидетель, ушел.

– Сколько времени тебе нужно, Зубейда?

– Часа два.

– Придешь на улицу Ткачей в дом старого Ахмеда. Смотри не перепутай. А то на этой улице есть еще и дом молодого Ахмеда. Если меня и его, – продолжил Ахмед, кивнув на меня, – дома не окажется, то скажи любому, кто ты. Я предупрежу домашних, что придет новая прислуга.

Date: 2015-10-18; view: 308; Нарушение авторских прав