Новелла о Багдаде: Зубейда 5 page

Синдбад бесцеремонно запихнул Джафара в носилки, дал знак отпустить стражников и жестом указал двигаться с носилками обратно. Стражники подобрали свое оружие и, опасливо оглядываясь, поплелись за носилками. Мы еще немного постояли, глядя процессии вслед, и вернулись на корабль.

– Где это ты, Серж, научился так ловко изъясняться? – поинтересовался Абу. – Я прямо заслушался.

– Природный талант и чтение книг, – скромно потупив взор, ответил я. – Но зато Синдбад просто ошарашивает своими очень весомыми аргументами. У меня никогда не получится так быстро и так убедительно. Ребята, мы с Ахмедом завтра уезжаем. Поэтому он просил передать, что сегодня вечером все собираемся у него. Предупредите Шехи и Аладдина.

– Ладно, сделаем. Зубейду‑то покажете? Стоит она войны с Джафаром?

– Стоит.

В доме на улице Ткачей все уже давно отобедали. Но и мне всё же что‑то перепало. Официантка принесла пищу и теперь сидит напротив, с улыбкой наблюдая сапфировыми глазами, как я с аппетитом все уплетаю. Наконец отваливаюсь от стола. Вздремнуть, что ли, маленько? Я подбираюсь к Зубейде и принимаю горизонтальное положение, положив голову ей на колени. Нет, лучше не так. Поворачиваюсь на бок и устраиваюсь поудобнее, уткнувшись носом в ее живот. Под щекой – теплое и упругое бедро девушки, а ее пальцы ласково ворошат мои волосы.

– Интересно, Зубейда, а райские гурии очень похожи на тебя? – спрашиваю я и засыпаю, так и не дождавшись ответа.

Я и не заметил, как из‑под моей щеки утянули теплое и упругое, а заменили на рыхлое и душное. Подушка никогда не заменит девичьего бедра. Сны ими навеваются разные. От девичьего бедра исходят сладострастные сны, а от подушки – романтические. Солнце уже склоняется к вечеру, а я еще валяюсь на оттоманке. Не сразу, конечно, а проснувшись и ополоснувшись, выбираюсь из дома и топаю на рынок. Ахмед, как и предполагалось, сидит в коверной лавке и мирно распивает чаи с Али‑Бабой и кем‑то еще. Оказывается, со своим давнишним приятелем Бахтияром‑хаджи. Ахмед нас знакомит и подсовывает мне пиалу.

– Давай‑ка догоняй.

– И далеко вы оторвались?

– На два часа. Тут, понимаешь, какая‑то странная история, – украдкой подмигивая мне, говорит он. – К Бахтияру сегодня после обеда пришел гонец с письмом и мешком денег от визиря Джафара. Джафар извиняется за поведение сына и просит не держать зла на их семейство. Мол, произошла досадная ошибка, и просит принять возмещение за нанесенный ущерб и хлопоты. Бахтияр не может понять, что такое произошло с Джафаром. Притащил сюда деньги и пытается всучить их мне. Помоги мне от него отбиться. Бахтияр хоть и приятель мне, но иногда до ужаса въедливый и занудливый, когда дело касается его принципов.

– Я не знаю, как вас рассудить. Вы давние приятели, а я человек посторонний для Бахтияра‑хаджи. Какой из меня судья! Но давайте хотя бы разберемся в ситуации. Может, всё дело не в принципах и отношениях, а просто в неверно истолкованных событиях. Начнем с Джафара. Конечно же, он причастен к неприятностям с Бахтияром‑хаджи. Я, Синдбад и Абу встретились сегодня с Джафаром в дружеской обстановке и попытались выяснить, что произошло. Джафар оказался на редкость приятным и понимающим человеком. Оказалось, что его обманул собственный сын. Не на Саида напали, как он сообщил отцу, а Саид напал на дочь Бахтияра‑хаджи. За что и пострадал. Узнав это, Джафар, как всякий честный и разумный человек, поспешил исправить свою ошибку. Отменив свой визит во дворец, он бросился скорее домой и по невнимательности споткнулся, упал и сильно ушибся. Однако, как я понимаю, свое намерение искупить вину постарался выполнить как можно быстрее.

Ахмед и Бахтияр переглянулись и дружно расхохотались.

– Сержи‑сахеб, – отсмеявшись, сказал Бахтияр, – я еще ни разу не встречал такого бесстыдного и складного вранья. Джафар, стало быть, упал и ушибся? Ахмед верно описал вас как очень находчивого человека.

– Спасибо. Что там еще, Ахмед? Твой друг хочет навязать тебе какие‑то деньги? Сколько и за что?

– Пятьдесят динаров выкупа почему‑то хочет вернуть мне.

– Вот это очень странно, Бахтияр‑хаджи. Выкуп за вас кто вносил?

– Зубейда.

– Это были ее деньги или чужие?

– Ее.

– Тогда почему вы пытаетесь вернуть их не дочери, а совсем другому человеку?

– Но…, – и Бахтияр замолк на полуслове.

– Вот именно – "но". Может быть, вы сомневаетесь в источнике денег? Ведь Зубейда была сегодня дома и наверняка рассказала, какой странной связью мы все совершенно случайно оказались опутаны.

– Рассказала.

– Вы не думаете, что в произошедших событиях со стороны кого‑либо из нас было сделано что‑то нечестное?

– Упаси Аллах! Нет, конечно. Но всё как‑то странно, необычно. Как реагировать на всё это?

– Никак. Ситуация необычная и путанная. Тут я согласен с вами. Сложилась она в результате беды. Это невозможно отрицать. Но сами подумайте, есть ли в этой путанице хоть какое‑то положение беды сейчас для кого‑нибудь из нас? Кто‑нибудь жалуется? У нас в стране есть народная поговорка: "Не было бы счастья, да несчастье помогло". Самым пострадавшим человеком два дня назад была Зубейда. А сегодня она себя считает страдающей? Что она говорит?

– Она не хочет ничего менять.

– Вот вам и ответ. Смиритесь с тем, что получилось, и не пытайтесь изменить принудительно. Со временем всё само встанет на свое место. Ну, а что делать с деньгами, посоветуйтесь с Зубейдой. В доме Ахмеда‑ага они вряд ли ей понадобятся. У нее всё необходимое есть. Вас, наверное, больше всего беспокоит получившаяся несвобода вашей дочери.

– Еще как беспокоит!

– Напрасно. Нет никакой несвободы даже формально. Договора покупки на бумаге уже нет, и она совершенно свободна. Но она – дочь своего отца и свои обязательства никогда не нарушит. Не надо ее к этому подталкивать. Странное положение Зубейды известно только нам. А внешне соответствует законам и традициям вашей страны. В силу обстоятельств она оказалась в чужой семье не как чья‑то жена, чего вам, Бахтияр‑хаджи, наверное, хотелось бы, но она и не рабыня. Пусть она сама выбирает свою судьбу. Мне почему‑то кажется, что Ахмед‑ага склонен относиться к Зубейде, как и к своей, а не только вашей дочери, и в обиду ее никому не даст. Что поделаешь, раз уж так нескладно всё получилось.

– Вот видишь, Бахтияр, как этот стервец всё здорово излагает. Соблазнил нашу общую дочь, а теперь уговаривает нас ничего не делать. Хотя, насколько я его знаю, у него наверняка уже созрел какой‑нибудь коварный план на будущее. Но сейчас он прав. Не нужно пытаться что‑то распутывать, чтобы чего‑то случайно не испортить. Тем более что, похоже, они с Зубейдой влюблены друг в друга. Сам понимаешь, соваться сюда никому не следует.

– Одурманили вы меня своими разговорами. Хотя и возразить трудно. Я так и этак прикидываю. Что ни попытайся зацепить – получится только хуже. Раз Зубейда не хочет ничего менять, то пусть так и будет.

Мы просидели вместе еще часок, болтая о разном, и разошлись вполне довольные друг другом. Бахтияр отправился к себе домой один, а мы – на улицу Ткачей втроем.

– Слушай, Ахмед, может, посиделки устроим у меня в гостевой комнате? Синдбад и Абу жаждут увидеть, за кого сегодня воевали. Пусть лопнут от зависти.

– Зачем? В гостевой и тесновато будет, и угощение, наверное, уже начали расставлять у меня. Просто возьмем прислуживать Зубейду.

– Ладно, как скажешь.

Шехерезада уже пришла и болтает о чем‑то с Гюльнарой‑ханум, зашедшей в комнату мужа проверить, всё ли готово к приходу его друзей. Прикладываемся по очереди к щечке сказочницы, и я на минутку забегаю к себе. Зубейда скучает в своей комнате.

– Зубейда, – прошу я, присасываясь ненадолго к ее губам, – сейчас у Ахмеда соберутся наши друзья. Помоги их обслужить. Тебе нужно хоть немного с ними познакомиться. В наше с Ахмедом отсутствие ты всегда сможешь обратиться к ним за помощью, если возникнет необходимость.

– Поняла, Сержи‑сахеб. Сейчас переоденусь и приду. Нужно еще спросить у Гюльнары‑ханум, что и когда подносить.

Вернувшись к Ахмеду, обнаруживаю, что все уже в сборе. Рассаживаемся и, балуясь легким винцом, ждем вноса яств. Зубейда правильно уловила не высказанное мной пожелание. Первое же вплывшее в комнату блюдо – это просто предлог для явления собравшемуся обществу женской красоты и совершенства. Уж на что Шехерезада искушенный и всё повидавший по части женских прелестей человек, но и она не сдержалась.

– Ахмед, откуда у тебя это чудное создание? Прячь скорее. Если халиф прослышит о такой красоте в твоем доме, то не миновать беды, – и, подумав, добавила: – Кому‑нибудь.

– Это не моя красота, – ответил Ахмед. – Ее обладатель Серж.

– Так это и есть Зубейда? – чуть не в один голос восхищенно ахнули Синдбад и Абу. Переглянулись между собой, и Синдбад пообещал:

– Прибьем Джафара.

– Аладдин, – скомандовала Шехеризада, – закрой рот и смотри перед собой. А то я всё скажу царевне Будур.

– Брось, Шехи, – ответил тот, – восхищение красотой и измена – не одно и то же.

– Небывалая удача тебе выпала, Серж, – признал Али‑Баба.

И, действительно, Зубейда, зардевшаяся от комплиментов, как майская роза, ужас как хороша! Мне даже стало завидно самому себе. Вишневое ниспадающее платье с ажурным серебром украшений, сапфир глаз и каменьев, совершенство черт лица, пластичность и стройность фигуры создают поразительное по гармонии, безукоризненности сочетание.

А Зубейда между тем, похоже, решила пошалить, раз представился такой случай. Поставив поднос с пловом и мясом на стол, она не ушла, а отступила на три шага назад и, сложив перед собой опущенные руки, застыла, словно в ожидании распоряжений. Трапеза началась, но в поведении гостей чувствуется какое‑то замешательство. Только Ахмед посмеивается себе в бороду. Правда, Шехерезаду не так просто провести женскими уловками. Она всё поняла и моментально исправила неловкость положения.

– Зубейда, иди садись рядом со мной. А то кто‑нибудь из присутствующих подавится невзначай или вывихнет себе шею, оборачиваясь к тебе.

– Я не смею, Шехи‑ханум. Только если Сержи‑сахеб разрешит.

– Зубейда, не позорь меня перед друзьями. Ты прекрасно знаешь, что тебе никто ничего не запрещает. Стало быть, и разрешений никаких не надо.

– Тогда я сяду рядом со своим повелителем, – улыбнулась она.

– Вина выпьешь?

– Спасибо.

Между тем Ахмед на минуту вышел и вернулся с другой служанкой, уже нагруженной всяким разным. Что она и принялась расставлять перед гостями.

Шехерезада тяжело вздохнула:

– Счастливая ты, Зубейда. Тебе не нужно никому никаких сказок рассказывать по ночам. Ты сама сказка. Я бы с радостью приняла тебя в нашу компанию.

Багдадский вор мечтательно и завистливо сказал:

– А вот мне бы для отвлечения внимания такую напарницу, как Зубейда. Пока все, раскрыв рот, пялятся на нее, я мог бы вернуть себе не только Око Света. Дворец халифа разобрал бы по кусочкам, и никто ничего бы не заметил.

– Брось, – отмел такую возможность Али‑Баба. – Зубейда не создана для воровских махинаций. Вот если бы взять ее к нам в лавку, то продавать стали бы вдесятеро больше. Весь базар сбегался бы к нам, чтобы полюбоваться на такое диво.

– Блестящая идея, – воскликнул Ахмед, – и спасение от домашней скуки. Ты как, Зубейда?

– Я не знаю, Ахмед‑ага.

– Ладно, потом обсудим.

– А мне бы от нее ничего кроме вреда, – посетовал Синдбад. – Матросы посходят с ума. Обидно.

– А мне, а мне…, – начал было Аладдин.

– А тебе ничего, – оборвала его Шехерезада, – ты уже продан царевне Будур. Вы только представьте себе, какая история произошла сегодня во дворце…

– Шехи, совсем не обязательно всем об этом рассказывать, – забеспокоился Аладдин.

– Как это не обязательно? Сам знаешь, что у нас друг от друга секретов нет. Так вот, явился Аладдин во дворец, разодетый, как модник на базаре. Пришлось даже кое‑что тут же снять, чтобы не позориться. Провела его в верхний сад, где обычно гуляет Будур. Усадила на скамейку и настрого велела ему ни в коем случае рта не раскрывать и только вежливо поклониться, если Будур его заметит. Очень важно, чтобы она первая проявила интерес и начала расспрашивать у кого‑нибудь о нем. У "кого‑нибудь" – это, значит, у меня. Сама я спустилась в нижний сад и села у фонтана, словно совершенно ни при чем. Только прислушиваюсь.

И дослушалась. Буквально через четверть часа из верхнего сада донеслись истошные вопли Будур "Стража, стража!" Взбегаю наверх. Стражники уже тут и держат нашего Аладдина вполне надежно. С Будур чуть ли не истерика. Упала мне на грудь и всё повторяет: "Это он, это он!" Больше ничего не может промолвить. Я распорядилась стражникам пока не уводить Аладдина из сада никуда, а привязать к колонне и присматривать. А Будур я увела к себе. Когда Будур немного поуспокоилась, то выяснилась очень интересная вещь. Оказывается, что Аладдин кое‑что утаил от нас. Будур его видела раньше. И при очень интересных обстоятельствах. Как я понимаю, имело место следующее событие.

Аладдин положил глаз на Будур, когда она шествовала в баню. Он последовал за процессией, проник в баню и стал подсматривать, как Будур раздевается. На этом сама Будур его и застукала. Конечно же, вопли, паника, стража. Аладдину удалось удрать только потому, что стражники, преследовавшие его, поскользнулись на мыле. Повествование пришлось прервать из‑за жуткого хохота охватившего всех.

– А мне было не до смеха, – обиженно проговорил Аладдин, когда все немного поуспокоились.

– Да ладно тебе, – смахивая набежавшие слезы, отмахнулся Ахмед. – Шехи, продолжай, пожалуйста. Только поосторожнее. У меня сердце может не выдержать.

– А дальше вот что. Когда истерика кончилась, то началось обсуждение того, какой казни потребовать у отца для наглеца. Нужно так, чтобы помучился, но без крови и хрипов. Будур очень впечатлительна и не выносит крайностей, а понаблюдать за жертвой ей хочется. Я ей сказала, что всё это можно устроить. А одновременно и получить большую пользу для себя. У тебя, мол, Будур, куча старших, еще незамужних сестер. Когда тебе выпадет черед выйти замуж, одному Аллаху известно. Тебе представилась возможность опередить всех и избавиться от дворцовой скуки. Нужно только наглеца поставить перед выбором. Или женитьба на Будур, или топор палача. Понятно, чту он выберет. Ну, а пытку ты уже после свадьбы устроишь ему сама. Главное, чтобы отец не узнал о преступлении наглеца. Тогда и твои просьбы о помиловании не помогут, а безголовых мужей не бывает.

Тут Будур и призадумалась. А потом высказалась, что наглец, вообще‑то, недурен собой. Поинтересовалась, кто он. За что отец собирается наградить его титулом. Какой у него дом. Ну, и всё такое прочее. Осталось только передать наглецу наши условия. За тем я и вернулась в верхний сад.

– Ну, ты и дипломат, Шехи, – восхитился Синдбад.

– Раз Аладдин здесь, то значит, твоя миссия увенчалась успехом. И как удивительно просто у тебя всё получается. Восхищаюсь.

– Ты подожди восхищаться простотой. Во дворце ее не бывает. Там на каждом шагу возникают неожиданные сложности. Так получилось и на этот раз. Поднявшись наверх, я застала в саду халифа. Гарун стоял напротив привязанного Аладдина и о чем‑то расспрашивал стражников. Увидев меня, Гарун оставил стражников в покое и между нами состоялся примерно вот такой разговор:

– Шехерезада, что это значит? Почему он тут привязан? Стражники говорят, что Будур истошно кричала "Это он, это он!". Что происходит?

– Просто Будур признала в Аладдине человека из своих снов. И это ее так возбудило, что она и начала кричать, а стражники подумали, что на нее напали, и схватили парня.

– А зачем он привязан? Стражники говорят, что это ты приказала.

– Будур попросила как‑нибудь задержать его. Она застеснялась своих чувств и убежала. А этот вот претендент на ее руку тоже норовил удрать. То ли испугавшись криков Будур, не поняв их значения. То ли испугавшись стражников. Не могла же я разорваться надвое. Бежать за Будур и стеречь этого парня. Вот и сказала, чтобы его здесь придержали.

– Да? А можно было бы подумать, что виной всему вспыхнувшая с такой силой страсть, что предмет страсти приковали поближе к себе, чтобы удобнее было пользоваться. Но тогда нужно было бы этот предмет утащить в комнату Будур. Здесь ее сёстры быстро парня растерзают.

– Ваше величество, очень хорошо, что вы оказались тут. Не уходите. Сейчас я приведу Будур, и всё разъяснится.

– Веди. Посмотрим, как она выкручиваться будет. Знаю, что тебя‑то на обмане так просто не поймаешь.

Прибегаю к Будур.

– Всё, нас накрыли! Твой отец наверху и пытается выяснить, почему парень привязан. Ты врать, как я, не умеешь. Поэтому на любые вопросы отвечай, что хочешь выйти за него замуж. Только это и больше ничего. Поняла?

– Поняла.

– Побежали!

Наверху всё та же картина.

– Будур, что это все значит?

– Папа, я хочу выйти за этого человека замуж.

– А почему тогда он привязан?

– Я хочу выйти за него замуж.

– Ты его знаешь?

– Хочу выйти за него и всё тут!

– А он хочет взять тебя в жены?

– А мне плевать, – заявила Будур и получила от меня больный щипок пониже спины. – Ой, я хочу выйти за него замуж! Чего тут непонятного?

– Сил у меня нет с вами ладить. Врете вы все! Сговорились, – заявил Гарун и повернулся уходить. – Не забудьте отвязать парня и готовьтесь к свадьбе".

– Вот, собственно, так наконец мы и продали Аладдина в мужья. За избавление от топора.

– Ловко, – заметил Синдбад. – А ты, Зубейда, не хочешь рассказать нам какую‑нибудь историю?

Зубейда прижалась к моему плечу и помотала головой.

– Я еще ни одной истории не прожила, – звонким, как серебряный колокольчик, голосом призналась Зубейда.

– Ничего, у тебя в семнадцать лет еще всё впереди, – обнадежила Шехерезада.

Так за разговорами и шутками разошлись уже только после полуночи. В гостевой комнате только мы с Зубейдой. Она сидит у меня на коленях и, склонив голову на плечо, дышит мне в шею. Весь дом уже спит, а мы никак не можем оторваться друг от друга.

– Какие у вас хорошие друзья, Сержи‑сахеб, – промурлыкала Зубейда.

Она где‑то в оборудовании моего организма отыскала правую руку, разогнула пальцы и прижала мою раскрытую ладонь к своей груди. Я и не подумал сопротивляться такому бесстыдству.

– Наши друзья, Зубейда, наши. Теперь они и твои друзья тоже, – шепчу ей в маленькое ушко, ласково поглаживая упругую округлость, к которой мне открыли доступ. – А не пора ли нам ко сну? Как ты думаешь?

– Наверное, пора. Я пойду переоденусь.

– Зачем? Снимай свое парадное платье прямо здесь.

– Как скажете, Сержи‑сахеб.

Какая прелесть это парадное платье! Его приходится очень долго снимать. Откровенно любуюсь сложной процедурой. Зубейда уже не стыдится свой наготы, а, закончив процесс и тряхнув своими роскошными волосами, ныряет под покрывало нашего ложа.

Хорошо быть хозяином, не обремененным заботами. Хотя бы даже хозяином только самому себе. Когда хочешь, тогда и просыпаешься. Просыпаюсь, когда солнце уже довольно высоко. Вокруг на всём ложе ни души, кроме меня. Бросили меня одного без зазрения чего бы то ни было! Время, наверное, где‑то между пора вставать и пора завтракать. Намного ближе ко второму. Черт, задумавшись, чуть не вылетел на террасу в чем мама родила, а там, у дверей уже ждет засада. Едва успел прикрыться какой‑то салфеткой, сдернутой на лету со стола.

– Сержи‑сахеб, а чего ты такой голый? Зубейда ограбила? Ну, я ей задам! Хотя нет, вон твои штаны позади тебя лежат.

Подлетает мать Джамили. Смеясь и отводя от меня глаза, хватает дочь.

– Сержи‑сахеб, меня опять уносят! Да вы что, сговорились все, что ли? Каждый день одно и то же…, – доносится уже откуда‑то издалека.

Полить некому. Так что моюсь одной рукой, в другой держа кувшин. Хорошо хоть, что вчера Ахмед снабдил меня безопасной бритвой. Скребусь. Вроде ничего рожица в мутном зеркальце. В меру смазливая, в меру мужественная, а вообще‑то ничего особо примечательного. За что она меня любит? Загадка. Семнадцать лет, как заметила Шехи? Или восемнадцать? Сам как‑то стесняюсь спросить. Наверное, всё же не больше. Почти крайний срок девичества на Востоке. Прибыл завтрак, а с ним и гость.

– Сегодня я позавтракаю с вами, – говорит Ахмед, – поговорим заодно о некоторых делах в наше отсутствие.

Все трое расселись и принялись вкушать.

– Я, собственно, больше по поводу Зубейды. Неизвестно, сколько мы будем отсутствовать, а ей нужно будет чем‑то время занять. Гюльнара, конечно, может ее чем‑нибудь загрузить по дому, но для молодой девушки это скучно. Али‑Баба вчера хорошую мысль подал. А, Зубейда? Не хочешь торговлей тканями заняться или фарфором? Интересно, весело и время незаметно летит.

– Спасибо, Ахмед‑ага. Я подумала. Наверное, интересно. Но я ведь не умею торговать. Да и этим обычно мужчины занимаются. Как смотреть на нас будут? Что скажут?

– Да пусть говорят, что хотят. Поговорят и перестанут. Мы убедились ведь, что чувство красоты у тебя есть, и при этом изрядное.

– Вот‑вот, – поддержал я, – взять, скажем, торговлю тканями. Что может подсказать торговец‑мужчина женщине о ткани на платье, которая была бы ей к лицу? Ничего. А ты можешь, и со стороны женщин к тебе будет больше доверия. Тем более что у тебя теперь есть новый друг – Али‑Баба. Он как начальник тебе поможет, научит. Ну что – попробуем?

– Как скажете, Сержи‑сахеб.

– Ну вот, опять то же самое. А свои‑то желания у тебя есть?

– Я согласна. А вдруг не получится?

– Вот и хорошо. Всё у тебя получится, Зубейда, – Ахмед поднялся, – собирайся, и пойдем учиться продавать ткани и ковры. А ты, Серж, чем займешься? Не забудь, что днем мы уезжаем.

– Не знаю, пойду прогуляюсь. Потом зайду к вам в лавку. Оттуда и двинемся.

Захватил мешок со своей отстиранной, отглаженной джинсой и зашел попрощаться с Гюльнарой‑ханум.

– Очень благодарен вам, Гюльнара‑ханум, за кров и пищу.

– Да что там, Сержи‑сахеб. Мы всегда вам рады. Ахмед сказал, что угловая комната навсегда ваша. А за Зубейдой я присмотрю. Не беспокойтесь. Очень хорошая девушка, – помолчала и, вздохнув, добавила: – Мы с Ахмедом встретились почти сорок лет назад. Он и тогда был взрослым мальчишкой. Таким и остался до сих пор – старый мальчишка. А я так и не могу привыкнуть к его внезапным появлениям и исчезновениям. Хотя и ни о чём не жалею. С ним интересно и покойно, когда он здесь. Вы ведь, Сержи‑сахеб, тоже оттуда, куда он исчезает? Конечно же, оттуда. И характер у вас похожий. Почему‑то думаю, что Зубейда тоже ни о чём жалеть не будет. Возвращайтесь. Здесь всегда вас ждут.

Бреду потихоньку к базару и размышляю. Почему‑то во всех мирах, которые я посетил, нас – пришельцев – воспринимают одинаково. Как сказала Гюльнара‑ханум: "С ним интересно и покойно". Несмотря на сумасбродства. Наш Дом отобрал схожих по характеру, морали людей? Как это ему, Дому, а, вернее – Генриху Швейцеру, удалось?

Теперь я начинаю понимать, почему там, у себя в Питере, мы обречены на самоизоляцию. Это вовсе не только ради свободы перемещений. А потому, что создали в другом мире то, что больше нигде повторять нельзя. Во всяком случае, по нашим собственным моральным принципам. Зубейда – это хотя мне и очень дорогое, но еще не неповторимое, хотя может им стать. А вот семья Ахмеда – уже то неповторимое, которое нельзя множить. Думаю, что если Ахмед почувствует, что его время на исходе, то он уйдет сюда насовсем. А что касается меня, то всё‑таки Багдад – это не мой мир. Чёрт, а что может помешать перетащить Зубейду в свой мир? С ее согласия, разумеется. Надо же, какая мыслишка любопытная проскочила!

Шумит и суетится восточный базар. Карманные деньги, которыми меня обеспечил Ахмед, так все и не потрачены. Бренчат и оттягивают карман. Интересно, а то чудное вишневое платье Зубейды, которое я назвал парадным, уже было у нее или куплено на деньги Ахмеда?

Тащить монеты с собой в Питер не стоит. Стало быть, надо спустить всё здесь. А на что? Кого это я пытаюсь надуть таким вопросом? Когда ясно заранее, на что – на подарки. Причем и известно кому. Так, где тут европейцы? Вон они, держатся особнячком. Чего это они на меня с таким интересом уставились? Ну да, конечно – физиономия европейская, а штаны турецкие. А вот и лавка венецианского купца.

Торговец очень похож на персону с портрета руки Леонардо. Зеркала? Пожалуйста. Ого! Настенное стоит двадцать золотых динаров. Это нам не по карману. А ручное? Да‑да, вон то – овальное. Четыре? Это нам подходит – беру! Очень даже миленькое, чистое зеркало в изящной оправе. И низенький ларчик для него. В мешок!

Куда дальше? Вспоминаю о китайском фарфоре в одной из лавок Ахмеда. Пробираюсь к ней сквозь базарную толчею. Приказчик узнает меня. Дружелюбно здороваемся. Как же его зовут? Ага, вспомнил.

– Мустафа, покажи, пожалуйста, китайские статуэтки. Все, какие есть.

– Люди, животные или растения? Их много всяких, Сержи‑сахеб.

Смотри‑ка, и он меня по имени знает! Хотя в прошлый раз Ахмед нас не знакомил.

– А вот об этом‑то я как раз и не подумал. Пожалуй, люди.

– Таких в этот раз привезли немного, и все женщины.

– Давай всех их и посмотрим.

Мустафа вытаскивает изделия из разных углов. Некоторые приходится распаковывать. Помогаю расставить их на одном из сундуков и начинаю рассматривать. Разные. Есть грубоватые, а есть и тщательно сделанные. Одна сразу привлекает внимание. Большая фигурка девушки – наверное, сантиметров тридцать пять в высоту. Идеальная, тонкая работа! Складки одежды. Гармонично подобранный, сочный колорит. Изящная поза и жест рук. Тончайшие пальчики и нежнейшие цветочки. Тщательно прорисованные мельчайшие детали лица совсем вроде бы не китаянки. Или китаянки, похожей то ли на индианку, то ли на персиянку. Слегка подрумяненные щечки. И во всём вместе что‑то неуловимо похожее на Зубейду. Восхитительно!

– Вот эту возьму. Сколько?

– Полтора динара.

Высыпаю на сундук всю наличность.

– Давай считать, Мустафа, хватит ли?

– Хватит, и еще останется. Вот один золотой динар есть, и серебром отсчитаем остальное. Вот это остается.

– Понимаешь, Мустафа, мне еще нужен гребень. Лучше из слоновой кости и красивый. Этого хватит?

– Должно хватить.

Статуэтка завертывается в ткань, потом в циновку и укладывается в специально для нее сплетенную корзиночку. Мустафа объясняет, как добраться до изделий из кости. Гребней и гребешков просто завались. Из слоновой кости тоже немало. Объясняю торговцу, для кого гребень и показываю, сколько есть денег. Оказывается, на такие деньги можно получить даже набор резных гребней из слоновой кости. Выбираю. Вот набор из пяти предметов разного размера и частоты зубьев. Недурно, недурно – беру. Всё! Пустой. Можно идти в лавку к Ахмеду.

Смотри‑ка ты – у Зубейды уже клиент. Вернее, клиентка. Первая? Стоят у полок с пестрыми тканями и, вытащив концы нескольких рулонов, что‑то оживленно вполголоса обсуждают. Али‑Баба с помощниками внимательно за ними наблюдают из‑за прилавка. Какой‑то мужик в богатом халате с унылым видом сидит в сторонке и пялится на Зубейду. Наверное, он кошелек клиентки и скучает уже давно. Не хочу мешать и, скинув в нужном месте башмаки, тихо проскальзываю во внутреннее помещение. Ахмед тут.

– Что это ты набрал, – наблюдая за выгружаемыми свертками, подозрительно спрашивает он.

– Наши подарки для Зубейды.

– Наши?

– А ты как думал? Деньги‑то твои. Да и вообще – ты меня втянул в рабовладение и теперь думаешь в стороне остаться? Дудки! Последствия делим по справедливости. Мне радости – тебе траты.

– Ну‑ну. Видел, что там творится? Зубейда прямо слёту уже вторую покупательницу обрабатывает.

– И как?

– Предыдущая модница пришла купить головной платок, а ушла с ним и еще с материей на три платья, – со смехом говорит Ахмед.

– Ты знаешь, Ахмед, у меня в моем мире хорошая доля в модельном, пошивочном деле. Если что, можешь советоваться. Тут же можно так развернуться! А если наладить обмен опытом между мирами? Модник – он всегда и везде модник.

– Что‑то ты городишь про обмен опытом между мирами? Обмен опытом хорош при личном ознакомлении, а не по переписке или с чужих слов

– Видимо ты, Ахмед, не до конца меня понял. Что, например, мешает нам ту же Зубейду в два приема перекинуть отсюда в мой мир, а потом вернуть обратно. Вот тебе и личный обмен опытом. В моем мире есть чему поучиться. Я уж не говорю о нас самих.

– Знаешь, в этом что‑то есть. Заманчиво. И новые приключения притом, – тут у него загорелись глаза. – Подумаем. А вот насчет Зубейды, то я тебя насквозь вижу. Уж очень это смахивает на переманивание кадров. Вот она возьмет и не захочет сюда возвращаться. Жулик! Из молодых, да ранний! Ай‑ай‑ай, старого Ахмеда решил вокруг пальца обвести!