Интервью последнего любовника

Omnes vulnerant, ultima necat [1]

«Чушь! – обиженно повторяла Алина, топая домой под дождем. – У меня чушь! Сам дурак!»

В кармане затилинькал мобильный.

– Я не дурак, – сообщил ей профессор. – Хотя, конечно, сам.

Отбой.

Алина выключила мобильный и спрятала в сумку, на самое дно, подальше от яснослышащего профессора.

Дождь перестал быть мелким, укрупнился, охладился, и Алина решила зайти в какое‑нибудь маленькое теплое кафе. Она вспомнила, что еще не ела сегодня. Платье уже мокрое, очки залиты водой и не пропускают картины мира. В кафе, скорее!

Заведение оказалось сплошь деревянным: лавки, столы, даже приборы. Уютно, как в избушке. Девушки в цветастых фартуках с орнаментом. «Сейчас принесут балалайку, лапти, матрешку и клюкву», – подумала Алина, усаживаясь в дальнем углу.

Но принесли телекамеры. В избяную тишь кафешки вдруг вбежали шумные операторы в спецжилетах со спецкарманами для запасных аккумуляторов, быстро повставляли шнуры в розетки, выставили съемочный свет и закурили, оглядываясь на входную дверь.

Первой вошла долговязая брюнетка с утрированно тонкой талией. Она несла себя скромно‑торжественно, покачивала задиком в черных трикотажных брюках и ответственно понимала, как призывно торчат ее моложавые груди под голубой водолазкой.

«Режиссерша? – без интереса прикинула Алина. – Нет. Ассистентша? В любом случае одета и намазана не для кадра: пудры маловато, возраста многовато. Кто же следующий?»

Дверь держали открытой, ожидая кого‑то более главного, чем круглоглазая моложавица в натянутом, как на манекене, трикотаже.

В открытую дверь прибоем ворвался запах дождя, прохладной вечерней свежести, легкого французского одеколона – и вошел высокий холеный мужчина в классических полуботинках, с полуулыбкой потомственного интеллигента.

Ударил свет, заработали телекамеры. Брюнетка неторопливо убралась в сторонку, всем видом подчеркивая свою неслучайность, села неподалеку от Алины и принялась собственнически озирать арену. Ее глаза вращались, как те полупрозрачные глобусики в заставках Internet Microsoft: то в себя заглянут, то на людей нацелятся – и так непрерывно.

Мужчина весьма царственно поздоровался с репортерами, с метрдотелем, сел в заготовленное кресло, поправил синий галстук в мелкий красный колокольчик, оглянулся на чернявый манекен с интернет‑глазами и собрался было что‑то сказать в камеру, на пробу звука, но в этот миг какое‑то неожиданное впечатление отвлекло его. Он сначала не понял, отвернулся, потом резко повернулся в сторону Алины, вгляделся – и узнал.

Алине показалось, что у мужчины свело шею, поскольку он застыл с неудобно повернутой головой, а с лица осыпалось светское выражение, приготовленное для съемки.

Главный репортер встрепенулся, подскочил:

– Степан Фомич, может, вам воды?

– Да‑да, если можно, – прохрипел Степан Фомич и попытался вернуть голове анатомически оправданное положение. Но шея не слушалась.

Алина поняла, что срывает съемку, и подозвала одну из девушек в вышитом фартучке.

– Скажите, поблизости есть еще что‑нибудь, похожее на ваше кафе?

– Да разве вам у нас плохо? – огорченным шепотом залопотала девушка. – Сейчас отснимут этого… Говорили, что не больше пятнадцати минут. Просто это все нужно какому‑то заморскому телевидению – нам так объяснили, – поэтому снимают в нашем, так сказать, русском интерьере. Да вам‑то вообще не о чем беспокоиться. Здесь вас и не видно, в углу‑то.

– Видно, – сказала Алина. – Ладно, пойду сниму с него паралич, а то в самом деле голодной останусь.

Она медленно встала, медленно подошла к мужчине. Он тоже хотел встать, но мешала петличка микрофона на лацкане, проводок зацепился, и он замер в неуклюжей позе на полдороге.

– Ничего‑ничего, Степан Фомич, – утешила Алина, – лучше садитесь обратно, а то проводок оторвется. Он ведь не рассчитан на встречу с привидениями. Здравствуйте.

Мужчина плюхнулся в кресло и с кривой улыбкой сказал:

– З‑здравствуйте. Очень рад. Вот – интервью даю. Для канадцев.

– Конечно‑конечно, – кивнула Алина. – На каком языке сегодня?

– На обоих, – постукивая зубами, ответил мужчина.

– Прекрасно. Уверена, что вы, как всегда, блеснете на обоих. Желаю успеха. А я тут просто ем, точнее, собираюсь. Не отвлекайтесь, пожалуйста. Я постараюсь не чавкать во время вашей канадской съемки. Счастливо.

Возвращаясь в свой угол, Алина заметила, что у трикотажной брюнетки тоже что‑то случилось с анатомией, в частности, куда‑то поползли дрессированные груди. Будто захотели спрятаться. Дама, несомненно, все видела и слышала, но как вести себя – решить не успела. Глобусы вдруг остановились Африками к авансцене.

Озадаченные операторы только сейчас заметили, что не выключили камеры и весь сюжет отснят с двух точек и со звуком. Режиссер взглянул на часы и крикнул: «Начинаем!» На перемотку времени не оставалось. Журналист‑интервьюер схватил микрофон и забарабанил по‑английски что‑то про положение либералов в России и в мире.

Степан Фомич, которому по‑английски всегда было легче врать, чем по‑русски, с готовностью и даже счастьем ухватился за тему – и понеслось. Дама с непослушными сиськами чуть успокоилась и дерзко взглянула в угол, где Алина уже вовсю уплетала борщ. Не встретив никакой реакции, дама постаралась вернуть себе первоначальный скромный вид – с аппликацией тотального торжества на торцах и фасаде, – но глаза так и остались слишком круглыми. Интернет ик завис.

Интервьюер перешел на французский. В ответ гость программы ворвался во вторую тему, как нож в теплое масло. Он почти пел, рокоча о свободах и равенствах, и владение частной собственностью, воспеваемой им в избушечном кафе, казалось единственно важной функцией любого организма – вплоть до кошачьего, собачьего и муравьиного. Залогом успеха.

Алина перешла к блинам. Заявленные пятнадцать минут давно вышли, и она с озорством подумала, что уже можно бы и чавкнуть. Но воздержалась.

– Что будете пить? – повторила вопрос официантка.

Алина встрепенулась, извинилась и попросила медовухи. Девушка убежала, стараясь не запутаться в проводах.

Дама с глазами тормознула официантку и потребовала мартини.

– У нас такого не бывает, – огорченно сказала девушка в русском фартуке. – Вот через дорогу – европейская кухня, там все‑все такое…

– Вот и сбегайте через дорогу, – порекомендовала ей дама, устанавливая груди на места.

– Нам туда нельзя, – жалобно объяснила девушка, – понимаете, никак нельзя. Не наш профиль.

– А мешать ответственным съемкам – можно? – прошипела дама.

– А… съемки уже закончились… – Вконец расстроенная девушка махнула рукой в сторону группы, уже сворачивавшей технику.

Дама величественно перестала замечать бедную девушку, поднялась и пошла к проинтервьюированному мужчине, с которого уже снимали петличку с микрофоном.

– Превосходно, дорогой, – с чувством заявила она. – Только, по‑моему, слишком уж здесь а‑ля рюс. Лапти расписные, понимаешь ли.

Вспотевший до костного мозга «дорогой» пробормотал что‑то про волю заказчика, быстро попрощался с журналистами, схватил даму под локоть и вылетел из кафе не оглядываясь.

Алина усмехнулась, выпила медовуху, расплатилась и пошла домой. Дождь уже закончился. Вечер установился тихий, приятно‑сырой. В такую погоду Алине всегда хорошо работалось. Раньше.

Ровно через две недели.

– Доброе утро, профессор. Сегодня я не опоздаю ни на секунду.

– Ну‑ну, – равнодушно обронил он и положил трубку.

В полдень Алина, великолепная в новом зеленом костюме, плюхнулась в глубокое кресло между профессорским столом и камином.

– Читайте. Разминка удалась! – объявила она.

– Ну‑ну, – повторил Василий Моисеевич. – Костюмчик действительно удачный. Шерсть хорошая, крой английский классический. Вам некуда деньги девать?

– Некуда, – кивнула Алина. – Работать будете?

Доктор с легкой неприязнью посмотрел на свежепринесенные бумаги, полистал, вздохнул и начал читать.

«Вот, собственно, и началось – с интервью. Вам, дорогой читатель, предстоит долгое путешествие с приключениями – и все из‑за этого интервью. Хотите?

Я – нет, и не хочу, и боюсь. Но если я не пройду этот путь, я погибну. Навязчивая идея какого‑то там счастья – детский лепет по сравнению с ядовитым морским ежом любовного бреда, застрявшим в мозгу. Значит, надо идти – назад? вперед? – и вытаскивать ежа.

Недавно в кафе я случайно встретила Степана Фомича. Он вещал что‑то умное перед канадскими телевизионщиками. Его английский все так же блистателен. Его французский завораживает. Профессионализм не спрячешь. Одет был как всегда элегантно, подстрижен аккуратно. Ото всего облика по‑прежнему веет неброским богатством, исполненным врожденного вкуса.

Общую картину настоящей роскоши слегка портила самоуверенная дама с чрезвычайно круглыми глазами навыкате. Нервная, ревнивая и на удивление нескладная, как и любая высокомерная женщина.

Я подумала: «Отчего такой контраст? Почему сей блистательный господин покупает второй сорт третьей свежести? Ведь я давно знаю его. Он никогда не брал дешевой колбасы, тухлого пива, мягких огурцов… В любое время суток, при любой погоде он готов был идти искать наилучшее – что бы ни потребовалось ему в ту секунду. Что случилось?»

Нам не удалось поговорить в кафе. Только поздороваться и попрощаться. Но как мне хотелось влезть в его канадское интервью, отобрать у журналиста микрофон и на глубоко русском языке задать выступающему единственный вопрос: «Какого х..?»

Несколько лет назад я называла его своим повелителем… Боже мой! И устно, и письменно, и прилюдно, и наедине. Было даже весело – ловить на себе недоуменные взгляды окружающих, странно реагировавших на мой несовременный стиль любви. Особенно тех окружающих, кто знал меня до него.

Я не только называла его повелителем. Я так жила. Я так чувствовала.

Был у нас, например, такой сюжет. Называется «Карфаген».

(Окончание в Приложении 1)

Доктор не стал дочитывать, кашлянул и поднял глаза на Алину, чуть задремавшую в кресле у камина.

– Вы зря так обрадовались, голубушка, – сообщил доктор. – Что тут, собственно, произошло? Вы встретили на улице, то есть в кафе, мужчину, которого когда‑то любили. У него, видите ли, другая женщина. Она вам не понравилась. Вы ударились в волнующие воспоминания. Это все что – сюжет? Пойдите переслушайте танго:

Нахлынули воспоминанья, Воскресли чары прежних дней, И пламя прежнего желанья… –

и так далее. Уж куда яснее, элегантнее, короче и приятнее. Ваш текст неплохо скроен, но неладно сшит. А уж материальчик вообще из рук вон. Все изделие расползется вмиг. Одноразовый костюмчик. Знаете, где и для кого продают одноразовые костюмы?

– Где? – машинально переспросила Алина, открывая глаза.

– В магазине ритуальных принадлежностей. Когда родственникам жаль хоронить усопшего в настоящем костюме, ему покупают дешевый одноразовый. Аналогия понятна? – строго уточнил доктор.

– Василий Моисеевич… – начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, – а вы любили когда‑нибудь?

– Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, – голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, – побиты всходы, урожай под угрозой полного… неурожая!

– То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет…

– …могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?

– Не знаю. А вы откуда знаете? – полюбопытствовала Алина.

– Очевидец рассказывал.

– А где он теперь?

– Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, – вздохнул доктор.

– Аналогия понятна? – неожиданно перехватила инициативу Алина.

– О! Вы только посмотрите на нее! – восхитился профессор. – Барахтается. Ну‑ну. Вот вам счет…

Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он – цап ее запястье!

– Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, – отчеканил врач.

Алина, грудь колесом, – напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла…

– Есть‑есть. Придете домой – начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой – и все сначала. А во‑он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.

– Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается? – Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.

– Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, – уверенно пообещал профессор. – Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?

– А про какого‑нибудь другого, интересно, можно вспоминать – хотя бы по великим праздникам? – попыталась Алина.

– Нет. О мужиках – нельзя. О душе, о душе подумайте… Идите. Жду вас через две недели в полдень. – Он встал и кивнул на дверь.

Date: 2015-10-22; view: 250; Нарушение авторских прав