Шаг вперед, сто шагов назад

Алина с удовольствием проснулась и с неприязнью посмотрела на часы. Потом на календарь – с ужасом. Сегодня – день первого визита к профессору. «Господи помилуй, – подумала она, – во что же я влезла? Дописалась, милая, досочинялась. Собираюсь советоваться за свои же деньги – с врачом! И о чем? О сохранении меня – в литературе, в здравом уме, в твердой памяти… Впрочем, контракты надо выполнять. Уговор дороже денег… Назвался груздем – полезай… Не в свои сани не садись…» Продолжая брюзжать, она залегла в горячую ванну и закрыла глаза.

«Что бы такое выдумать, чтоб не пойти к нему сегодня?» – вот к каковой нечестной цели устремились ее помыслы.

Отговориться нездоровьем невозможно. Она здорова, и доктор это знает, – вчера беседовали по телефону. Сказать, что не написала ничего путного, – это вообще бессмысленно: в контракте записано, что нести в клинику надо все подряд, что ни напишется. Отказаться от контракта – запрещено контрактом. Плюс жесткий штраф по неотменяемой схеме: у профессора есть доверенность на ее банковский вклад.

«Может, притащить что‑нибудь чужое?» – вкралась негодная идейка. У Алины издавна хранились кипы рукописей непризнанных гениев, временами советовавшихся с нею – с нею! – по поводу. По тому же поводу.

«Заодно и посмотрим, что скажет великий врачеватель исписавшихся, истанцевавшихся, испевшихся и прочих…» С хулиганским выражением лица, еле успев вытереться, Алина босиком побежала к шкафу, где хранились пожелтевшие шедевры.

Мгновенно нашлась папка с безжалостным названием: «Возвраты». Первая порция: «…Она любила витой узор из бивней и бус». Нет, это не пойдет. Доктор мигом раскусит подлог, потому что Алина никогда не любила красивые вещи до такой витой степени. Штраф.

Следующий автор: «Сашенька вынула замерзшими ручками из кармана шубки морковку…» Ну а это уж был бы первосортный блеф. Суффиксы‑то – уменьшительно‑ласкательные. А умиление любыми действиями любого ребенка Алина никогда в жизни не описала бы в собственных сочинениях. И это профессор тоже поймет с первого же слова и выпишет штраф.

Так. Кто у нас еще тут завалялся? «Перед зарей в августе тучи заволокли звездное небо…» Ага, конечно. Осталось только воспеть радости грибного дождя, и все дела. Полная близость с родной природой. Оно, конечно, бывает, но не с Алиной, точнее, не сейчас. Штраф.

Переворошив первую папку, она все‑таки нашла одно вполне пристойное сочинение про любовь – без суффиксов, детей и немотивированных звезд. Вспомнила имя и лицо автора. Вообще‑то очень приличный человек. Богатый, с благотворительными фондами, с хорошим, чистым голосом. Меценат, русский, похож на красивого, доброго медведя. Нет, не подходит. У него не было своего стиля, но была совесть. Правда, он путал Пятикнижие с двуперстием: он очень любил числа, все равно какие, но пользоваться ими умел только в своих коммерческих операциях. А прозу свою писал как в глубоком счастливом обмороке. Отпадает. Штраф.

Алина оделась, выпила кофе и пошла на второй штурм шкафа. Вынырнула громадная рукопись в крепком кустарном переплете, с пожелтевшими листами. Страница с именем была вырезана неаккуратно, словно автор навек решил избавиться от самого себя: волнистый край обреза измягчился, истрепался – видать, давно это было.

На второй же странице Алина дрожа обнаружила: «Он как никто знал, что в самом себе он умер давно и ничего нового сотворить уже никогда не сможет. Он помнил, что когда‑то написал какую‑то книжицу, но о чем она была, он совершенно не мог вспомнить. Иногда он даже начинал думать, что его самого вовсе и не существует, а его просто выдумали люди. Но, спохватившись, он усилием воли заставлял себя верить в свое существование».

Алина поежилась от неприятного совпадения чувств – своих и героя из цитаты. Она ясно увидела этого анонима, вспомнила свои встречи с ним – и вдруг поняла, кто заразил ее бессилием и смертью. Очень давно она не вспоминала этого человека, вытеснив его другими и разными. Но рукопись, мирно валявшаяся в шкафу, оказывается, все эти годы излучала, излучала, излучала.

Об этой жуткой радиации таланта и говорил профессор тогда, в ресторане. Убийственные вибрации гения, переполненного злодейством. Вернуть ему рукопись? Так просто? И тогда что – шкаф, вся квартира, вся душа Алины, наконец, – все это очистится? И вред многолетнего лежания этого текста уйдет? А куда уйдет? Может, данный автор вообще забыл, где хранится его старый роман…

Алина, как выражаются графоманы, физически почувствовала яростное, непотускневшее присутствие этого автора – кругом, везде, по всем радиусам ее бытия. «Прочь, собака!» – некрасиво подумала сочинительница. Но было поздно. Она его вспомнила целиком, от ушей до хвостей. Когда‑то она его любила до смерти. Точнее, так: любила, но только до смерти. Потом разлюбила. Или?

Она запрятала его рукопись в глубину шкафа. Пусть пока поспит.

Прыгнув за компьютер, она быстренько вытащила коротенький текст из собственного дневника, очень старую запись, подредактировала, подобессмыслила, напустила туману, втиснула пару красивостей и облегченно откинулась на спинку своего любимого вертлявого рабочего кресла. Начинаем!

– Доктор, здравствуйте! – Вопреки договоренности Алина позвонила Василию Моисеевичу в день визита. – Я…

– Э‑э, нет. На воре шапка горит? – усмехнулся доктор.

– Ах, какой умный доктор попался, – с досадой сказала Алина.

– Не выйдет, дорогая. Первый же визит пытаетесь испортить! Нехорошо. Единственное, что я могу вам сегодня разрешить, – это перенос времени. Мы на полдень договорились? Не успели? Давайте в пять. Ладно? Успеете? Успеете. Закройте все ваши архивные шкафы – и за дело. Не в моих же, в конце концов, интересах ваше творчество. Впрочем, в литературе все есть цитата, сами знаете.

– Доктор, к пяти я только и успею что процитировать, – пожаловалась Алина, потрясенная осведомленностью доктора.

– Ничего страшного. Главное, чтоб поприличнее, с чувством. Или, знаете, напишите мне какую‑нибудь сексуальную сцену. По памяти, но без документалистики. Вы еще помните что‑нибудь из этой области?

– С трудом, – призналась Алина.

– Чудесно. Вот и напишите, почему это вдруг вы – и с трудом, – посоветовал профессор.

– Хорошо, уважаемый любитель чудесного, – пообещала Алина и положила трубку.