ТРИНАДЦАТЬ. Фехтование

Её первым порывом было развернуться и убежать, её тошнило. Человеческое существо без демона – всё равно, что человек без лица, либо же с развороченной грудью и вырванным сердцем: нечто неестественное и ужасное, принадлежащее скорее миру призраков, нежели разумному миру живых.

Лайра вцепилась в Пантелеймона, у неё всё поплыло перед глазами, и ком подошел к горлу, и холодный как ночь отвратительный пот окропил её тело чем-то ещё более леденящим.

– Крысятина, – произнёс мальчик. – У вас моя Крысятина?

У Лайры не было сомнений, что он имеет в виду.

– Нет, – произнесла она ломким и испуганным голосом. Затем, – Как тебя зовут?

– Тони Макария, – ответил он. – Где Крысятина?

– Я не знаю... – начала она и с усилием сглотнула, чтобы совладать с тошнотой.

– Глакожеры... – Но она не смогла закончить. Ей нужно было выйти из сарая и посидеть на снегу в одиночестве, разве что она, разумеется, не была одна, она никогда не была одна, потому что с ней всегда был Пантелеймон. О, быть отрезанным от него, как этот маленький мальчик был разлучён со своей Крысятиной!

Самое худшее на свете! Она поняла, что всхлипывает, и Пантелеймон тоже поскуливал, и они оба чувствовали страстное сострадание и жалость к этому мальчику-половинке.

Потом она снова поднялась на ноги.

– Пойдём, – позвала она дрожащим голосом. – Тони, выходи. Мы отвезем тебя в безопасное место.

В рыбном домике послышалось шевеление, и он появился в дверном проеме, всё ещё прижимая свою вяленую рыбу. На нём были достаточно тёплые вещи: толстая стёганная угольно-чёрная куртка и ботинки на меху; но у всей одежды был поношенный вид, и она плохо сидела. В немного белее ярком свете, который исходил от едва заметных следов Авроры и заснеженной земли, он выглядел даже ёще более потерянным и жалким, чем на первый взгляд, съёжившийся у жердей с рыбой в свете светильника.

Селянин, который принёс светильник, отошел на несколько ярдов, и позвал их.

Йорек Барнисон перевёл: «Он говорит, что ты должна заплатить за рыбу».

Лайре хотелось приказать медведю убить его, но она сказала: «Мы забираем от них этого ребёнка. Они могут себе позволить потратить одну рыбину, чтобы заплатить за это».

Медведь заговорил. Мужчина забормотал, но не спорил. Лайра поставила его светильник на снег, и взяла за руку мальчика-половинку, чтобы отвести его к медведю. Он беспомощно пошёл, не выказывая ни удивления, ни страха от вида большого белого медведя так близко. А когда Лайра помогла ему сесть на спину Йорека, он заговорил:

– Я не знаю, где моя Крысятина.

– И мы тоже не знаем, Тони, – сказала она. – Но мы... мы накажем Глакожеров. Мы сделаем это, я обещаю. Йорек, ничего, если я тоже сяду?

– Моя броня весит намного больше, чем дети, – ответил он.

Она взобралась позади Тони и заставила его прижаться к длинному жёсткому меху, а Пантелеймон сидел в капюшоне, тёплый, близкий, скорбящий. Лайра знала, что Пантелеймон хотел бы дотронуться и прижать к себе этого маленького мальчика-половинку, лизнуть его, поласкать его и согреть его как бы это сделал его собственный демон; но, конечно, великий запрет не давал ему этого сделать.

Они поднялись вверх по деревне, а потом к хребту, на лицах же селян был страх и какое-то боязливое облегчение при виде того, что девочка и большой белый медведь забирают это жестоко искалеченное существо.

В душе Лайры отвращение сражалось с сочувствием, и сочувствие победило. Она обняла маленькую худую фигурку. В пути назад к экспедиции было холоднее, и суровее, и темнее, но, несмотря на всё это, показалось, что время пролетело быстрее. Йорек Барнисонбыл неутомим, привычка же Лайры к верховой езде автоматизировалась, так что она не боялась упасть. Холодное тельце в её объятиях было таким лёгким, что, с одной стороны, с ним было легко управиться, но он был вялым; он неподвижно сидел во время движения, так что, с другой стороны, с ним не было так уж легко.

Время от времени мальчик-половинка говорил.

– Что это ты сказал? – спросила Лайра.

– Я говорю, она узнает, где я?

– Да, она узнает, она найдёт тебя и мы найдём её. Держись крепче, Тони. Это недалеко отсюда.

Медведь бежал все дальше. Лайра даже не понимала, как устала, пока они не догнали бродяжников. Сани остановились, чтобы дать собакам передохнуть, и неожиданно все появились, Фардер Корам, Лорд Фаа, Ли Скорсби, все сгрудились помочь, и затем отшатнулись и замолчали, увидев кого-то ещё с Лайрой. Она так застыла, что даже не могла разнять объятья, и самому Джону Фаа пришлось бережно раскрыть её руки и осторожно снять её.

– Боже милосердный, что это? – сказал он. – Лайра, дитя, что ты нашла?

– Его зовут Тони, – пробормотола она замёрзшими губами. – И они отрезали его демона. Вот что делают Глакожеры.

Люди отшатнулись в страхе, но к вялому удивлению Лайры заговорил медведь, ругая их.

– Стыдитесь! Только подумайте, что сделал этот ребёнок! Может у вас смелости и не больше, но вам должно быть стыдно выказывать меньше.

– Ты прав, Йорек Барнисон, – произнёс Джон Фаа и повернулся, приказывая. – Разведите огонь и подогрейте суп для ребёнка. Для обоих детей. Фардер Корам, ваша палатка натянута?

– Да, Джон. Приводи её, и мы её согреем...

– И мальчика, – сказал кто-то ещё. – Он может кушать и греться, даже если...

Лайра пыталась рассказать Джону Фаа о колдуньях, но все были так заняты, и она так устала. После нескольких неловких минут, заполненных светом светильников, дымом костра, фигурами, снующими туда сюда, она почувствовала нежный укус горностаевых зубов Пантелеймона, и проснулась, чтобы обнаружить медвежью морду в нескольких дюймах от собственно лица.

– Кодуньи, – прошептал Пантелеймон. – Я позвал Йорека.

– О да, – пробормотала она. – Йорек, спасибо, что ты отвёз меня туда и обратно. Возможно, я забуду сказать Лорду Фаа о колдуньях, сделай лучше ты это за меня. Она услышала, как медведь согласился, и тогда она уже крепко уснула.

Кагда она проснулась, было уже так светло, как вообще возможно. Небо было бледным на юго-востоке, а воздух был полон серого тумана, сквозь который бродяжники двигались как тяжелые приведения, загружая сани и впрягая собак в упряжки.

Она всё это видела из под крыши саней Фардера Корама, внутри которых она лежала на куче мехов. Пантелеймон проснулся раньше неё, и пытался принять форму арктической лисы, прежде чем превратиться в любимого горностая.

Йорек Барнисон спал рядом на снегу, его голова покоилась на лапах; а Фардер Корам не спал и был занят, и как только он заметил появление Пантелеймона, он захромал разбудить Лайру.

Она увидела. Как он идёт, и села, чтобы поговорить.

– Фардер Корам, я знаю, что это было, что я не могла понять! Алетиометр всё время говорил «птица» и «нет», а это было бессмысленно, потому что означало отсутствие демона, и я не понимала, как это возможно... Что это?

– Лайра, боюсь тебе это говорить, после всего, что ты сделала, но тот мальчик умер час назад. Он не мог устроиться, он не мог оставаться на одном месте; и он так крепко держал этот иссохший кусок рыбы, как будто... О, я не могу говорить об этом; но в конце концов он закрыл глаза и затих, он впервые выглядел успокоенным, потому что походил на любого другого мертвеца, демон которого пропал по закону природы. Они пытались выкопать ему могилу, но земля как камень. Поэтому Джон Фаа приказал зажечь костёр, и они собираются его кремировать, чтобы он не достался пожирателям падали.

– Дитя, ты совершила мужественный поступок, и хороший поступок к тому же, и я горжусь тобой. Теперь мы знаем, на какие ужасные злодеяния способны эти люди, и мы представляем себе наш долг чётче чем когда-либо. Тебе же нужно выспаться и наесться, потому что прошлой ночью ты заснула чересчур быстро, чтобы подкрепиться, и при такой температуре нужно есть, чтобы не ослабеть...

Он носился вокруг неё, подтыкая шкуры, подтягивая верёвку, идущую вокруг саней,

перебирая постромки, чтобы их распутать.

– Фардер Корам, где сейчас мальчик? Они его уже сожгли?

– Нет, Лайра, он лежит там сзади.

– Я хочу посмотреть на него.

Он не мог ей в этом отказать – она видела кое-что похуже, чем просто мёртвое тело, и это могло успокоить её. Она устало побрела вдоль саней туда, где мужчины собирали хворост в кучу. Пантелеймон в виде белого зайца мягко трусил рядом.

Тело мальчика, накрытое стеганым одеялом, лежало около тропы. Она наклонилась и приподняла одеяло. Один из мужчин хотел остановить её, но другие кивками остановили его.

Пантелеймон подполз поближе, в то время как Лайра вглядывалась в несчастное измождённое лицо. Она сняла митенки и коснулась его глаз. Они были холодны как лёд, а Фардер Корам был прав; бедный маленький Тони Макария ничем ни отличался от прочих людей, чьи демоны умерли. О, если бы они забрали у неё Пантелеймона!

Она схватила его и обняла, как будто хотела забрать его в своё сердце. А всё, что имел маленький Тони – это лишь жалкий кусок рыбы...

Где он?

Она сдёрнула одеяло. Его не было.

Она мгновенно оказалась на ногах, её глаза метали молнии в стоящих неподалеку мужчин.

– Где его рыба?

Они остановились в растерянности, не уверенные, что она имеет ввиду; хотя демоны некоторых из них знали и обменялись взглядами. Один из мужчин начал неуверенно ухмыляться.

– Не смейте смеяться! Я вырву вам сердце, если вы будете смеяться над ним! Это всё, за что он мог держаться, только старая высохшая рыба, это всё, что у него было вместо демона, чтобы любить и лелеять! Кто забрал её у него? Куда она делась?

Пантелеймон стал рычащим снежным леопардом, прямо как демон Лорда Азраэля, но Лайра этого не видела; все, что она видела – это плохое и хорошее.

– Полегче, Лайра, – сказал один из мужчин. – Полегче, дитя.

– Кто взял её? – она снова взорвалась, и бродяжники отступили на шаг перед лицом её страстной ярости.

– Я не знал, – произнёс другой мужчина извиняющимся тоном. – Я думал, он просто ел её. Я вынул рыбу из его руки, потому что думал так будет более уважительно. Это всё, Лайра.

– Тогда где она?

Мужчина смущено сказал: «Я думал, что она не нужна мальчику и отдал её моим собакам. Прошу прощения, Лайра».

– Тебе нужно просить прощения не у меня, а у него, – сказала она, и тут же повернулась, чтобы снова склониться над мальчиком, и положила руку на его ледяную щеку.

И тут к ней пришла идея, и она начала шарить в одежде. Холодный воздух обжёг, когда она распахнула куртку, но несколькими секундами позже у неё было то, что она хотела. Она вынула золотую монету из кошелька прежде, чем плотно закутаться вновь.

– Я хочу одолжить твой нож, – сказала она человеку, взявшему рыбу. И когда он дал ей нож, она обратилась к Пантелеймону: «Как её звали?»

Конечно он понял и сказал: «Крысятина.»

Она крепко сжала монету и, держа нож как карандаш, глубоко процарапала в золоте имя пропавшего демона.

– Надеюсь, будет нормально, если я позабочусь о тебе, как о мастере из Джордана, – прошептала она мёртвому мальчику, и разжала его зубы, что положить монету в рот. Это было нелегко, но она справилась, и вновь свела его челюсти.

Затем она вернула нож и в предрассветных сумерках повернулась, чтобы вернуться к Фардеру Кораму.

Он протянул ей кружку супа прямо с огня, и она стала жадно цедить его.

– Что делать будем с этими, колдуньями, Фардер Корам? – спросила она. – Интересно, была ли ваша ведьма среди них.

– Моя ведьма? Я бы не осмелился зайти так далеко, Лайра. Они могли направляться куда угодно. Есть множество дел, которые определяют жизнь колдуний, вещей для нас незаметных: загадочные болезни, жертвами которых они становятся, а мы бы от них даже не поморщились; причины войны, понять которые мы не в силах; веселье и грусть, связанные с цветением крохотных растений тундры... Но если бы, Лайра, я видел, как они летели. Хотелось бы мне наблюдать подобное зрелище. Ну, допей суп до конца. Хочешь ещё? Ту ещё и лепёшка печётся. Наедайся, дитя, потому что мы вскоре двинемся в путь.

Еда вернула Лайру к жизни, и холод в душе начал отступать. Вместе с остальными она пошла смотреть, как тело мальчика-половинки положили на погребальный костёр, и наклонила голову, и закрыла глаза во время молитвы Джона Фаа; а потом мужчины разбрызгали горючую жидкость и подожгли, и всё вспыхнуло в мгновение ока.

Уверившись, что всё выгорело, они вновь отправились в путь. Это было призрачное путешествие. Снег выпал рано, и вскоре мир сузился до серых теней собак впереди, покачивания и поскрипывая саней, жалящего холода, и водоворота крупных снежинок, чуть темнее неба и чуть легче камня.

Собаки продолжали бежать сквозь всё это, хвосты высоко подняты, из пастей – клубы дыма. На север, и дальше на север бежали они, пока пришел и прошел бледный полдень, и сумерки вновь окутали землю. Они остановились отдохнуть и подкрепиться между холмов, а так же выбрать направление. Пока Джон Фаа обсуждал с Ли Скорсби наилучший способ использования воздушного шара, Лайра подумала о мухошпике; и она спросила Фардера Корама, что случилось с жестянкой из под табака, в которую он посадил муху.

– Коробка у меня крепко стянута, – сказал он. – Она там, на дне мешка, но смотреть там не на что; я запаял её намертво еще на корабле, как и обещал. По правде говоря, я не знаю, что с ней делать; может, мы могли бы кинуть её в кипящую шахту, чтобы успокоить. Но не волнуйся, Лайра. Пока она у меня, ты в безопасности.

При первой же возможности она погрузила руку в промёрзшую ткань мешка и вынула маленькую жестянку. Даже не касаясь её, Лайра чувствовала жужжание внутри.

Пока Фардер Корам говорил с другими лидерами, она отнесла жестянку Йореку Бирнисону и рассказала о своей идее. Эта мысль пришла ей в голову, когда Лайра вспомнила, с какой лёгкостью он разрезал метал кожуха мотора.

Он выслушал, а затем взялся за крышку жестянки от галет и ловко свернул её в маленький плоский цилиндр. Она восхищалась его умелыми лапами: в отличие от большинства медведей у него и его сородичей был противопоставленный коготь большого пальца, с помощью которого они могли удерживать различные предметы; и у него было врождённое чувство крепости и гибкости металлов, а это значило, что ему достаточно было поднять метал один или два раза, повертеть его так и этак, и он мог провести по нему когтем по кругу, чтобы оценить, как хорошо он будет сгибаться. Именно это он сейчас и делал, выгибая края внутрь до тех пор, пока они не стали кромками, а потом сделал подходящую крышку. Он сделал две по просьбе Лайры, одну такого же размера, как и жестянка из под табака, а ещё одну достаточно большую, чтобы в ней поместилась та жестянка и немного шерсти, мха и лишайника, чтобы заглушить шум. Закрытая коробка была одного размера с алетиометром.

Дело сделано, она села рядом с Йореком Барнисоном, грызшем оленью ногу: такую мерзлую, что она была твёрдой как камень.

– Йорек, – спросила она, – тяжело жить без демона? Тебе не одиноко?

– Одиноко? – сказал он. – Не знаю. Говорят, что холодно. Но я не знаю, что такое холод, потому что не мёрзну. Поэтому я также не знаю, что такое одиночество.

– А как насчёт свалбардских медведей? Их ведь тысячи, да? Я так слышала.

Он ничего не ответил, а разодрал ногу на двое с таким звуком, как будто треснуло дерево.

– Извини, Йорек, – сказала она. – Надеюсь, я не обидела тебя. Мне просто интересно. Видишь ли, я особенно интересуюсь свалбардскими медведями из-за моего отца.

– Кто твой отец?

– Лорд Азраэль. И его держат узником в Свельбарде, понимаешь. Думаю, Глакожеры предали его и заплатили медведям, чтобы они держали его в тюрьме.

– Я не знаю. Я не свалбардский медведь.

– Я думала, ты...

– Нет. Я был свалбардским медведем, но сейчас им не являюсь. Меня отослали в наказание, потому что я убил другого медведя. Поэтому меня лишили звания, богатства и состояния и послали жить на границе с миром людей и сражаться, когда найду работу, или выполнять отвратительную работу и топить память в чистом спирте.

– Почему ты убил другого медведя?

– Ярость. Среди медведей существует множество способов разрядки ярости друг на друге, но я потерял контроль над собой. Поэтому я убил его и был справедливо наказан.

– И ты был богатым и у тебя был высокий чин, – с изумлением сказала Лайра. – Прямо как и мой отец. Йорек! После моего рождения с ним случилось то же самое.

Он тоже кого-то убил, и у него забрали всё его богатство. Хотя, это было задолго до того, как он стал узником в Свельбарде. Я ничего не знаю о Свельбарде, кроме того, что он на крайнем севере... Он весь покрыт льдом? Туда можно добраться по замёрзшему морю?

– Ни с этого берега. Море иногда замерзает к югу от него, иногда – нет.

Понадобится лодка.

– Или, может, воздушный шар.

– Да, или воздушный шар, но тогда потребуется ветер в нужном направлении.

– Он вцепился в оленью ляжку, и Лайре в голову пришла дикая мысль, когда она вспомнила обо всех тех ведьмах в ночном небе; но она ничего не сказала об этом.

Вместо этого она расспрашивала Йорека Бирнисона о Свельбарде, и с нетерпением внимала его рассказам о медленно ползущих айсбергах, о скалах и плавучих льдинах, на которых лежат сотни моржей с огромными блестящими бивнями, о морях, кишащих тюленями, о нарвалах, гремящих белыми длинными бивнями над ледяной водой, об огромном суровом береге, закованном в ледяной панцирь, скалах высотой тысяча футов или больше, где гнездились и внезапно нападали отвратительные скальные приведения, об угольных и огненных шахтах где медведи-кузнецы выковывали крепчайшие листы стали и выковывали из них броню...

– Если они забрали у тебя броню, Йорек, откуда у тебя эта?

– Я её сделал сам из небесного металла в Нова Зембла. Пока у меня её не было, я был неполным.

– Итак, медведи могут сами делать свою душу... – сказала она. В мире ещё было много неизведанного. – Кто король Свельбарда? – продолжила она. – У медведей есть король?

– Его зовут Лофур Ракнисон.

Звоночек зазвонил в голове Лайре призвуке этого имени. Она уже его слышала, но где? И произнесённое ни медвежьем голосом, ни голосом бродяжника. Голос, произнёсший его, был голосом Мудреца, аккуратный, педантичный и лениво надменный, очень типичный голос для Джорданского колледжа. Она вновь воскресила его в своей памяти. О, она его так хорошо знала!

А потом что-то щёлкнуло: Комната отдыха. Мудрецы, внимающие Лорду Азраэлю.

Именно профессор пальмерологии говорил что-то о Йофаре Ракнисоне. Он использовал слово «панцербьёрн», которое Лайра не знала, и она не знала, что Йофар Ракнисон медведь, но что он сказал? Король Свельбарда тщеславен, ему можно польстить. Было что-то ещё, если бы только она могла вспомнить, но с того момента так много произошло....

– Если твой отец пленник свалбардских медведей, – сказал Йорек Барнисон, – ему не сбежать. Там нет леса, чтобы построить лодку. С другой стороны, если он аристократ, с ним будут обращаться соответствующим образом. Ему дадут дом и слугу, и пищу, и топливо.

– Медведей можно победить, Йорек?

– Нет.

– А, может, надуть?

Он прекратил глодать ногу и прямо посмотрел на неё. Потом он сказал:

– Панцирных медведей никогда не победить. Ты видела мою броню, а теперь посмотри на моё оружие.

Он бросил мясо и протянул ей лапы ладонями вверх. Каждая чёрная подушечка была покрыта ороговевшей кожей толщиной в дюйм или больше, и каждый из когтей был по меньшей мере такой же длинный как рука Лайры и острый, как нож. Он позволил ей изумленно потрогать их.

– Один удар размозжит череп тюленя, – сказал он. – Или сломает хребет человека, или вырвет сустав. А я могу кусаться. Если бы ты не остановила меня в Троллесунде, я бы раздавил голову того человека как яйцо. Довольно о силе; теперь об обмане. Нельзя обмануть медведя. Хочешь увидеть доказательство? Возьми палку и фехтуй со мной.

Стремясь попробовать, она ухватила палку с покрытого снегом куста, обломала все мелкие веточки, и помахала ей из стороны в сторону как рапирой. Йорек Барнисон присел на корточках и ждал, держа передние лапы на коленях. Приготовившись, она повернулась к нему лицом к лицу, но не хотела наносить ему удар – он выглядел таким мирным. Поэтому она взмахнула палкой, делая ложные выпады вправо и влево, совершенно не пытаясь ударить его, и он не двинулся с места. Так повторилось несколько раз, и ни разу он не сдвинулся ни на дюйм.

Наконец она решила прямо уколоть его, не сильно – просто коснуться палкой его живота. Его лапа немедленно вырвалась вперед и отстранила палку.

Удивлённая, она попробовала ещё раз с таким же результатом. Несомненно, он двигался намного быстрее и увереннее неё. Она попыталась ударить его всерьёз, владея палкой как фехтовальной рапирой, и ни разу она не дотронулась до его тела. Казалось, он узнавал все её замыслы раньше неё самой, и когда она сделала выпад в голову, его тяжёлая лапа отмела палку безо всякого ущерба, а при ложных выпадах он даже не двигался.

Она вышла из себя и бросилась в яростную атаку, коля и, хлеща, и вонзая, и нанося различные удары, и ни разу ей не удалось обойти эти лапы. Они были повсюду, всегда во время для защиты, именно в нужном для блока месте.

Наконец, напуганная, она остановилась. Она вспотела в тёплой одежде, запыхалась, выдохлась, а медведь всё еще апатично сидел. Если бы у неё был настоящий меч со смертоносным остриём, и тогда бы он был совершенно невредим.

– Готова поспорить, ты можешь ловить пули, – сказала она, отбрасывая палку. – Как ты это делаешь?

– Я не человек, – ответил он. – Вот почему невозможно провести медведя. Мы видим хитрости и уловки так же чётко, как и руки-ноги. Люди забыли, как видеть таким образом. Но ты знаешь об этом, ты понимаешь чтец символов.

– Но это не одно и то же, так? – сказала она. Теперь она боялась медведя больше, чем тогда, когда увидела его в ярости.

– Это одно и то же, – ответил он. – Как я понимаю, взрослые не могут его читать. Сравнивать тебя и чтец символов со взрослыми, всё равно, что сравнивать меня с бойцами-людьми.

– Да, думаю, это так, – неохотно сказала она, сбитая с толка. – Значит ли это, что я всё забуду, когда вырасту?

– Кто знает? Я никогда не видел ни чтеца символов, ни кого-либо, кто его понимал. Возможно, ты отличаешься от других. – Он снова опустился на четвереньки и продолжил жевать своё мясо. Лайра расстегнула куртку, но теперь туда пробирался холод, и её пришлось застегнуть. В целом, эпизод был беспокоящим. Она хотела свериться с алетиометром немедленно, но было слишком холодно, и, кроме того, её звали – пора было выезжать. Она взяла жестяную коробочку, сделанную Йореком, положила такую же пустую назад в мешок Фардера Корама, а другую, с мухошпиком, положила вместе с алетиометром в мешочек на поясе. Она была рада, что они снова ехали.

Лидеры условились с Ли Скорсби, что на следующей стоянке они надуют его шар, и он осмотрит всё с воздуха. Естественно, Лайре не терпелось полететь вместе с ним, и естественно, ей это не разрешили, но она ехала с ним всю дорогу и засыпала вопросами.

– Мистер Скорсби, как полететь в Свельбард?

– Понадобится дирижабль с бензиновым двигателем, что-то вроде цеппелина, или же хороший южный ветер. Но, чёрт, я не посмею. Ты когда-нибудь его видела? Самый унылый, голый, негостеприимный, забытый богом тупик пустоты.

– Мне просто интересно, если бы Йорек Барнисон захотел вернуться...

– Его бы убили. Йорека изгнали. Как только он появится там, его разорвут на части.

– Как вы наполняете свой шар, Мистер Скорсби?

– Двумя способами. Я могу получить водород, влив серную кислоту в железные опилки. Ловишь газ, он поднимается и постепенно наполняет баллон. Другой способ – найти место выхода природного газа рядом с огненной шахтой. Здесь под землёй много газа, и кроме того – земляное масло. Но самый быстрый способ – использовать земляной газ. Хороший гейзер наполнит баллон за час.

– Сколько человек вы может взять?

– Шестерых, если это будет необходимо.

– Вы может поднять Йорека Бирнисона в броне?

– Я уже это делал. Однажды я спас его от татар, когда он был отрезан и умирал с голода – это было в Тунгусскую компанию; я залетел в окружение и забрал его.

Звучит легко, но, чёрт, но мне пришлось прикинуть вес этого парня наугад. А потом мне пришлось делать вираж, чтобы найти земляной газ под построенным им ледяным фортом. Но мне было понятно, какая это земля и с воздуха, и я посчитал, что копать безопасно. Понимаешь, чтобы спуститься, мне нужно было выпустить газ из шара, но я бы не поднялся в воздух без новой порции. Но всё же мы заправились, бронёй и всё такое.

– Мистер Скорсби, вы знаете, что Татары пробивают дыры в головах?

– Да, конечно. Они это делают на протяжении тысяч лет. В Тунгусскую кампанию мы захватили пятерых татар живьём, и у троих их них были дыры в черепах. У одного из них их было две.

– Они делают их друг другу?

– Это так. Сначала, полукругом надрезают часть кожи на черепе, так что можно поднять лоскут и обнажить кость. Затем, они вырезают небольшой круг кости из черепа, очень осторожно, чтобы не проникнуть в мозг, а потом они вновь зашивают скальп.

– Я думала, они делают это со своими врагами!

– Чёрт, нет. Это великая честь. Они делают это, чтобы с ними говорили боги.

Вы когда-нибудь слышали об исследователе Станиславе Граммане?

– Граммане? Конечно. Я встретил одного из членов его команды, когда пролетал над Енисеем два года назад. Он собирался пожить среди татарских племён вверх по течению. На самом деле, я думаю, ему сделали ту дыру в черепе. Это часть церемонии инициации, но человек, рассказывавший мне, не много об этом знал.

– Так... Если он был почётным Татаром, они бы не убили его?

– Убили его? Он что, мёртв?

– Да. Я видела его голову, – гордо ответила Лайра. – Мой отец нашёл её. Я видела её, когда он показывал её Мудрецам в Джорданском колледже в Оксфорде. Они оскальпировали её и всё такое.

– Кто оскальпировал её?

– Ну, Татары, так думали Мудрецы... Но может это были не они.

– Может, это была голова не Граммана, – сказал Ли Скорсби. – Твой отец мог провести Мудрецов.

– Думаю, он мог, – задумчиво поддержала Лайра. – Он просил у них денег.

– А когда они увидели голову, они дали ему денег?

– Да.

– Хороший трюк. Люди шокированы, увидев что-то подобное; им не очень-то хочется приглядываться.

– Особенно Мудрецы, – сказала Лайра.

– Тебе лучше знать. Но если это действительно была голова Граммана, готов поспорить, его оскальпировали не Татары. Они скальпируют своих врагов, не своих соплеменников, а он был приёмным Татарином.

Лайра обдумывала это по пути. Вокруг неё были дикие многозначащие водовороты; Глакожеры и их жестокость, их страх перед Пылью, город в Авроре, её отец в Свельбарде, её мать.,. А где было она? Алетиометр, колдуньи, летящие на север. И бедный маленький Тони Макария; и механический муха-шпик; и сверхъестественное фехтование Йорека Барнисона...

Она заснула. И с каждым часом они приближались к Болвангару.