Глава 29. Часы показывали девять утра, уже подали завтрак, а Цинна все еще продолжал упрямо отмалчиваться

Часы показывали девять утра, уже подали завтрак, а Цинна все еще продолжал упрямо отмалчиваться. Точнее, упрямо избегал каких-либо комментариев по поводу малоприятного и неожиданного для него самого появления в мастерской его заносчивого папаши. Хеймитча так и подмывало расспросить Мастера, но в этот раз он сдержался и невероятным усилием воли заткнул свое «хочу-все-знать» куда подальше. Если мальчишка захочет, то сам все ему расскажет, решил ментор.

- Ты говорил об особенных новостях, - закончив с завтраком и отложив в сторону вилку, напомнил ему молодой человек. Хеймитч кивнул и достал из кармана коммуникатор.

- Я не силен в медицине, так что посмотри сам – может, поймешь хоть слово из этой ахинеи, - он нашел сообщение, касавшееся Пита, и, протягивая Мастеру коммуникатор, лишь крепче сжал зубы, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. В свете последних событий он почему-то не сомневался, что раз уж Цинна принадлежал к такой знатной фамилии, то, видимо, получил в свое время весьма разностороннее образование и был сведущ не только в тряпках и дизайнерских штучках.

Молодой человек задумчиво перечитал отчет капитолийских медиков и выразительно поднял брови.

- Что ж, Двенадцатый, могу тебя поздравить – ты умудрился влезть в такие запретные тайны Капитолия, что теперь тебя проще убить, чем гарантировать твое молчание, - мрачно пошутил он. – А Китнисс – надеюсь, с ней ничего серьезного?

- Угроз для жизни не обнаружено, - процитировал Хеймитч текст второго сообщения. Мастер примирительно качнул головой и попытался улыбнуться. Ментор поморщился – как не похоже было это машинальное движение губ на обычную светлую улыбку Цинны! К тому же ему категорически не понравился этот замогильный голос всегда такого оптимистичного друга.

- Так, хватит, - твердо отрезал он и отобрал коммуникатор у молодого человека. – Или ты сейчас же рассказываешь мне, о чем ты тут трепался со своим высокомерным предком – потому что я еще не ослеп и вижу, как это гложет тебя! – или, клянусь бутылкой любимого самогона старухи Риппер, я устрою тебе хорошую взбучку!

Цинна медленно поднялся из-за стола. Прошелся по гостиной, остановился у экрана на стене и молча глубоко засунул руки в карманы брюк. Хеймитч прищурился: не нужно быть психологом, чтобы понять этот непроизвольный жест – закрыться, спрятаться, уйти в себя… Он сам частенько любил так отгораживаться от постороннего внимания. Нет, парень, со мной этот фокус не пройдет, беззлобно усмехнулся он собственным мыслям – хочется тебе этого или нет, но сегодня я буду твоим исповедником!

Неслышно появившийся безгласый аккуратно убрал со стеклянного стола опустевшие тарелки и приборы и поставил два конусообразных бокала с какой-то жидкостью нежно-бирюзового цвета. Водка, с надеждой подумал ментор. Принюхался – ха, если бы! Залпом опрокинув свою порцию – содержимое бокала оказалось легким и приятным аперитивом – ментор жалобно крякнул.

- Это Blue Curaçao, «голубой Курасао», - так и не обернувшись, подал голос Мастер. – Я иногда пропускаю бокал за завтраком… да, знаю, чересчур легкий для тебя напиток.

- Да нет, просто подумалось вдруг – аперитивы по утрам пьют только аристократы и дегенераты, - многозначительно хмыкнул Хеймитч, - и в этом у нас с тобой сегодня полное попадание!

Самый надежный способ вызвать собеседника на откровенность – это довести его до белого каления... Обернувшись, Цинна сердито сверкнул зелеными глазами, на что Хеймитч лишь широко и приветливо заулыбался.

- Рассказывай, - снисходительно обронил он, внимательно глядя на Мастера.

- Да нечего особенно рассказывать, - поведя плечами, спустя долгую минуту упрямого молчания негромко отозвался молодой человек, рассматривая пустоту перед собой. – Просто меня несколько ошарашил этот визит – и только. Поверь, Двенадцатый, наши семейные склоки не стоят и капли твоего внимания!

Так, по-хорошему, значит, не получается… Хеймитч откинулся на спинку любимого дивана, забросил ноги на столик и, выразительно прокашлявшись, скрестил руки на груди. Мастер коротко глянул в его сторону – и, не сдержавшись, улыбнулся, теперь уже искренне и по-настоящему.

- Начни сначала, от простого к сложному, - усмехаясь, посоветовал ему ментор. – Меня зовут Циний Лукреций Кар, мой дом – Капитолий… ну и так далее…

Глубоко вздохнув, Цинна отошел от экрана и опустился в свое любимое кресло, как раз напротив ментора. Откинулся на спинку и посмотрел в глаза Двенадцатому прямым и ясным взглядом.

- Действительно – что это я? – губы его тронула легкая усмешка. – Меня зовут Циний Лукреций Кар. Мой отец – тот самый павлин, которого ты имел удовольствие видеть здесь час назад – представитель одного из десяти самых богатых семейств Капитолия. Тебя не смущает мое имя? – ментор отрицательно покачал головой. – А, тем не менее, меня назвали в честь одного древнего философа, Тита Лукреция Кара – моему родителю понравились его учения и взгляды на жизнь. Не хочу напрягать тебя подробностями… чего стоит одно только его изречение: «Благо легко достижимо!» - как раз в духе моих предков!

Он на мгновение запнулся и едва заметно покачал головой собственным мыслям.

- Все мое многочисленное семейство всегда существовало по одному лишь принципу – жизнь должна приносить удовольствие! Причем удовольствие это определялось как безделье и праздное прожигание времени. Мои родители не видели необходимости обременять себя и своих любимых чад никакими земными заботами. Пожалуй, единственное, что стоило их внимания – это получение лучшего в Капитолии образования… но даже к этому нас никто не принуждал. Если бы не моя врожденная страсть к знаниям и движению, пожалуй, я так бы и остался сейчас глупым и заносчивым себялюбцем вроде Тони, - молодой человек заметил вопросительно вскинутые брови ментора и пояснил: - Антоний – мой старший брат… это он впервые назвал меня просто Цинной, за что был сурово наказан – две недели собственными руками поливал в нашей оранжерее матушкины розы!

Ментор презрительно фыркнул, заметив колючую насмешку в зеленых глазах напротив – да уж, очень жестокое наказание, заставить капитолийскую неженку делать что-то своими руками!

- И когда же случился бунт? – с интересом усмехнулся он – теперь он ни минуты не сомневался, что перед ним сидел такой же буян и бунтарь, каким был он сам. Цинна покачал головой, и на губах его заиграла мечтательная улыбка.

- Мне было шестнадцать, когда в очередном порыве к знаниям в бескрайней отцовской библиотеке я обнаружил кое-что интересное, - он многозначительно запнулся и уже другим, восторженным голосом произнес: - Тит Лукреций Кар, «О природе вещей»! Мне тогда это показалось даже забавным – откопать сочинения человека, в честь которого меня назвали… я проглотил эту философскую поэму за несколько дней. В ней было много непонятного мне, но одно я выяснил абсолютно точно – жизнь не ограничивалась ничегонеделанием, а все те нелепые пустые принципы, которые с рождения вбивались в мою детскую голову – лишь искаженная версия учения этого великого философа!

Хеймитч слушал молодого человека со смешанным чувством удивления и страха… да, именно страха: он и представить не мог, что милый, открытый и талантливый Цинна на деле представлял собой настолько образованного и высокоинтеллектуального человека!

- Я нашел в этой поэме любимое отцовское выражение насчет легкой достижимости благ, - Мастер глубоко вдохнул, и в зеленых глазах засветился азарт. – Каково же было мое глубокое изумление и радость, когда я обнаружил, что это лишь часть, одна четверть теории, последователем которой был мой древний тёзка! Три другие гласили – «не должно бояться богов», «не должно бояться смерти» и «зло легко переносимо»... и вместе эти изречения составляли тетрафармакос, так называемое «четвероякое лекарство»!

Не должно бояться богов… просто золотые слова! Двенадцатый растерянно смотрел на оживившегося Цинну. Теперь ему стало ясно, откуда росли ноги у этого непостижимого спокойствия и фатализма его капитолийского друга!

- Я решил не ограничиваться прочитанным и продолжил изучение своего собственного открытия, - продолжал тем временем свой рассказ молодой человек. – Автором этой теории был другой великий философ – Эпикур. Он определял удовольствие как отсутствие телесной боли и душевных страданий и тревог. Главный интерес для него представлял чувственный мир, поэтому его основным этическим принципом было удовольствие, но не вульгарное и упрощенное прожигание собственной жизни, как представлялось моему отцу, а благородное и уравновешенное спокойствие. Эпикур говорил, что хотя желания человека безграничны, но средства для их удовлетворения ограничены, а поэтому необходимо ограничивать себя лишь потребностями, неудовлетворение которых ведет к страданию. От остальных желаний следует отказаться, и как раз в этом человеку необходима мудрость и благоразумие. Учитель Лукреция также утверждал, что тревоги в душе возникают из-за ложных мнений о богах и смерти, которые вызывают у людей страх, а избавить их от этих мнений может лишь трезвое рассуждение, приводящее в свою очередь к атараксии - состоянию полного отсутствия этого страха и сосредоточению на самом общем и главном. Как ты там говорил – от простого к сложному?

Хеймитч вздрогнул, будто сквозь него пропустили электрический разряд. Перед его застывшими глазами замелькали картинки из прошлого двадцатичетырехлетней давности... Холодные белоснежные стены Центрального госпиталя. Стерильная капсула, в которой он очнулся после ванны, дочерна наполненной его собственной кровью из вскрытых вен. Внимательные прозрачно-серые глаза молодого доктора и его негромкие рассказы ни о чем – просто тонкая ниточка, связавшая уже умершего, но волей Капитолия заново воскресшего Хеймитча Эбернети с его новой бессмысленной жизнью. И тихий ласковый голос, снова и снова повторявший ему его будущую спасительную мантру – меня зовут… мой дом…

Неужели тот безымянный капитолийский доктор тоже был последователем этого самого мудрого Эпикура?

Наверно, он изменился в лице, потому что Цинна умолк и пристально смотрел на него слегка прищуренными глазами.

- Ничего… продолжай, - осипшим голосом с трудом выдавил он, судорожно переводя дыхание.

- Уверен?

- Уверен.

Молодой человек потер глаза и на мгновение задумался.

- Я постараюсь говорить проще – не стоит напрягать тебя философской терминологией, - решил он и мягко улыбнулся. – В свои шестнадцать я прочел все труды Эпикура… а еще Пиррона, Эмпирика и многих других его последователей – и тогда же вывел для себя свою собственную будущую философию: жизнь – вот главное наслаждение. Главная цель ее – быть счастливым, а для счастливой жизни человеческому существу необходимы всего три вещи: отсутствие телесного страдания, невозмутимость души и дружба… да, не удивляйся – обычная человеческая дружба, которой мне так не хватало в моей великосветской семье! Мне пришлось приложить массу усилий, пытаясь доказать моему отцу, что из всех стоящих изречений и тезисов он выбрал для себя неверное – правота и верность его состояла лишь в единстве с тремя остальными!

- Я так понимаю, из этой твоей затеи ничего не вышло? – усмехнулся Хеймитч. Цинна утвердительно кивнул и с сожалением пожал плечами.

- Когда в восемнадцать я понял, что все мои попытки достучаться до них тщетны, я покинул семью и начал свою собственную взрослую жизнь. С самого детства во мне кипело стремление к творчеству и созиданию, я видел в этом всего себя, свое призвание, свою цель. И свою работу – в отличие от всех своих близких я не боялся работать! Разумеется, пока я оставался в отцовском доме, ни о какой работе не могло быть и речи… а меня буквально разрывало от идей и невозможности их реализации! Поэтому первое, что я сделал, когда стал совершеннолетним – это ушел из семьи и, вступив во владение собственными немалыми денежными средствами, открыл собственный Модный Дом…

Мастер запнулся и перевел дыхание. Ровно на секунду в его зеленых глазах мелькнуло сожаление, и, дрогнув, он с горькой улыбкой добавил:

– А когда я создал свою первую долгожданную коллекцию и избалованный Капитолий принял ее бурными овациями и восторгами, мой отец прилюдно отказался от меня.

Цинна умолк и выразительно посмотрел на ментора в ожидании его ответа. Но ментор задумчиво молчал, едва заметно криво усмехаясь своим мыслям. Как несправедлива жизнь! У одних детей она отнимает родителей именно тогда, когда те особенно в них нуждаются… а другие родители по собственной воле бросают своих детей. Китнисс, его огненная девочка – он достаточно хорошо знал Троя Эвердина и потому был совершенно уверен, что никто и никогда не сможет заменить молчунье из Шлака ее замечательного отца. А зеленоглазый капитолийский мальчишка напротив – как бы ни старался внушить он старому пропойце, что презирает и, быть может, даже ненавидит своего родителя, но во взгляде, которым он провожал его всего какой-то час назад, светилась такая неподдельная горечь! Нет, Хеймитч отнюдь не собирался оправдывать методы или взгляды этого надменного аристократа, но он прекрасно понимал происхождение глухой тоски в глазах его гениального сына – какими бы отвратительными не были родители, дети все равно продолжали любить их…

- И когда в последний раз ты разговаривал с отцом? – горько усмехнувшись, спросил он молодого человека. Цинна растерянно нахмурился, и ментор саркастически пояснил: – Ну, я же не совсем еще дурак и понимаю, чем чревато отречение предков… давно?

- Давно… больше десяти лет назад, - нехотя отозвался молодой человек.

- Так, может, пора бы зарыть топор войны? – примирительно предложил Двенадцатый. – Возможно, твой родитель хотел помириться – за этим и пришел сюда сегодня?

Мастер выразительно фыркнул и закатил глаза.

- Если бы ты слышал наш разговор, друг мой, то понял бы – таким тоном не мирятся… Я скорее поверю, что он захотел еще больше унизить меня – хотя, спустя столько лет, какое это имеет значение? Все равно ничего уже не изменишь…

Хеймитч нехотя поднялся с дивана и подошел к креслу. Цинна недоуменно вскинул на него свои зеленые глаза и растерянно сдвинул брови.

- Запомни, несносный мальчишка – неизменной может быть только смерть, - положив руку ему на плечо, доверительно усмехнулся ментор в ответ на его удивленный взгляд. – И я ни за что не поверю, что после десяти лет молчания твой папаша явился сюда только за тем, чтобы поддеть тебя… сам скажешь или мне опять догадываться?

Молодой человек шумно выдохнул и отвел глаза.

- Если я скажу тебе, в чем дело, ты только все испортишь! – сердито огрызнулся он.

Теперь Хеймитчу пришел черед удивляться – это что за ребячество? Куда, позвольте спросить, подевался его всегда безупречно вежливый и благовоспитанный капитолийский напарник?

- Циний Лукреций… не заставляй меня применять к тебе физическое воздействие! – строгим учительским тоном шутливо пробасил Двенадцатый, сильнее сжимая плечо друга. Цинна непроизвольно поморщился, нервным движением рефлекторно поправляя воротничок сорочки, и ментор дрогнул – он многое отдал бы за то, чтобы кто-нибудь в этом мире вот так же машинально повторял за ним его собственные характерные жесты…

- Ох, Двенадцатый, - то ли всхлипнул, то ли усмехнулся молодой человек, упрямо качая головой, - ты совсем как мой старый наставник…

- Ага, - подтвердил Хеймитч, - и, если понадобится, могу и за розгой послать!

Цинна закрыл руками лицо и тихо невесело рассмеялся.

- О боги, мне снова десять лет! Хорошо, учитель, - в его голосе мелькнула насмешка, - я скажу тебе, - молодой человек убрал руки и, натянуто улыбаясь, снова взглянул на ментора: - Мой отец прочел мне целую нравоучительную лекцию о забытых мною семейных ценностях, - он на мгновение неловко запнулся, - а потом, совсем как в далекой юности, посетовал на мою крайнюю безалаберность!

В зеленых глазах Мастера мелькнуло что-то – и это заставило ментора насторожиться.

- Вот видишь, родитель волнуется за тебя… а ты говоришь, ему нет дела! – продолжал шутливо распекать его Двенадцатый, но внутри уже зашевелились сомнения. – Я, например, на его месте давно бы тебя выпорол, как следует… или придумал какое-нибудь наказание похуже поливки роз!

- Перестань дурачиться, я не шучу! – Цинна упрямо дернул подбородком, и взгляд его изменился и стал серьезным.

- А кто здесь шутит? - пожал плечами Хеймитч, не сводя с растерянного собеседника внимательных глаз – и сжался от дурного предчувствия. Случилось что-то непредвиденное, шепнул ему внутренний голос – не просто так появился сегодня в мастерской Цинны этот капитолийский аристократ. Интуиция подсказывала ментору, что его неожиданная беседа с сыном – после гордого десятилетнего молчания! – меньше всего была связана с ценностями великосветского семейства.

- А напоследок, - уклончиво отводя глаза, вдруг добавил Цинна, - он упрекнул меня в том, что его сын, то есть я, в последнее время стал особенно безответственным…

- …после того, как рискнул связаться с Голодными Играми и Двенадцатым дистриктом, - невесело усмехнувшись, наконец, догадался ментор. И, судя по неловко повисшей паузе, он попал в самую точку – Мастер дрогнул и сильнее сжал пальцами подлокотники кресла.

- Слова моего отца для меня ровным счетом ничего не значат! – упрямо качая головой, предупредил Цинна. – Поэтому даже не надейся, что сможешь изолировать меня от своих дальнейших планов… Хочешь правду? Что ж, вот тебе правда, – он вскинул сердитый взгляд и, криво усмехнувшись, поинтересовался: - Ты ведь не думал, что никто, кроме тебя, так и не узнает про «вечную жизнь»?

- Ах, вот оно что… Финник проболтался? – беззлобно съязвил Хеймитч.

- А если и Финник?! – вспылил молодой человек, порывисто поднимаясь на ноги. – Он, в отличие от тебя, не делает из своих друзей идиотов, скрывая от них такие важные вещи! Ты можешь провести в Капитолии кого угодно, только не меня – я давно уже понял, что ментор Двенадцатого дистрикта вовсе не старый дурак и отнюдь не горький пьяница! Ты сказал мне, что решил с Плутархом вопросы насчет лекарства для Пита – и я тебе поверил! Ты просил меня не вмешиваться в этот твой загадочный трюк с двойником на маскараде – я нашел тебе помощника и не вмешивался, понадеявшись на обещанное тобою же благоразумие… а что в результате?!

- Кстати, о двойнике, - вдруг встрепенулся ментор. – Где ты откопал этого парня? Я уж было решил, что он какой-нибудь секретный агент!

- Так и есть, - сердито кивнул молодой человек. – Особый отдел Службы безопасности Капитолия, так называемые «люди без прошлого».

Охренеть! Хеймитч пошатнулся и почувствовал, как земля уходит из-под ног. Этого он и боялся!

- То есть как – Службы безопасности? – он аж задохнулся от изумления. – Да ты с ума сошел?! Доверить это дело спецслужбам – все равно, что самому сунуть голову в петлю!

- Успокойся, Двенадцатый – неужели ты никогда не слышал об этих ребятах? – ментор отрицательно качнул головой, и молодой человек снисходительно усмехнулся. – Ну, в таком случае я открою тебе сейчас государственную тайну: существует отдел, сотрудники которого не помнят своего прошлого… если быть точным, различных частей своего прошлого.

- Но разве такое возможно? – шокировано пробормотал Двенадцатый.

- Я не знаю подробностей, поэтому опишу в общих чертах: одна маленькая операция… даже не операция, а скорее процедура, блокирующая часть головного мозга, отвечающую за долговременную память – и человек помнит лишь то, что происходило с ним за последние три, четыре часа, максимум сутки. Человек становится неуязвим в эмоциональном плане, он практически робот – его невозможно достать, на него невозможно надавить. У него нет прошлого – нет собственных привычек, нет привязанностей, нет воспоминаний… Только настоящее. И я подумал, что в твоем деле тебе нужен именно такой человек. Так что я могу ручаться за полное беспамятство твоего двойника!

Хеймитч открыл было рот, чтобы уточнить, откуда Мастер может знать такие вещи… но тут же благоразумно закрыл его и еле слышно застонал – ночные откровения новой Эффи Бряк начинали казаться цветочками в сравнении с этим новым Цинной!

- Но неужели Капитолий не сможет вскрыть головы этим ребятам, чтобы при особой необходимости выяснить, что может прятаться в их мозгах? – вместо этого спросил он.

- В том-то и фокус, что нет, – многозначительно хмыкнул молодой человек. – Видимо, кому-то в столице понадобились люди, которые ни под каким физическим или моральным воздействием не смогли бы выдать доверенных им дел и секретов. И Капитолий обработал этих людей настолько тщательно, что собственноручно подложил самому себе гвинейскую свинью!

- Пожалуй, я тоже не отказался бы от такой процедуры, - саркастически качнул головой Двенадцатый. – Даже не представляешь, скольким людям облегчил бы жизнь беспамятный Хеймитч Эбернети! И, кстати, кое-кому не пришлось бы сейчас распекать его по поводу всяких бесценных вакцин…

- Да ты понимаешь, - Цинна аж взвился от его насмешки, - что с этой «вечной жизнью» залез практически в карман к самому Сноу?! Или ты думаешь, что Главный Распорядитель так охотно поделился с тобой своей собственностью? Ты представляешь, что будет после того, как копия полученного тобой сегодня утром медицинского отчета попадет на стол соответствующих спецслужб, и высокое капитолийское начальство сообразит, что Китнисс Эвердин ввела своему напарнику вовсе не морфлинг… как ты думаешь, кто пострадает первым?

- Я, - усмехнулся в ответ Хеймитч. Цинна вздрогнул от его спокойного и насмешливого голоса. – Или ты решил, что старый пьяница сперва расскажет вам все подробности, а потом отсидится за вашими спинами? Или подставит под удар ваши глупые детские головы? Нет, дорогой мой, я сам за все отвечу…

- Ну, ты и кретин, Двенадцатый, - процедил сквозь зубы Мастер, сверкая глазами. – Как можно в сорок лет оставаться таким наивным? Даже если случится чудо, и никто не сможет напрямую доказать твою причастность и уличить тебя в подмене посылки для Китнисс, тебе все равно не избежать неприятностей…

Прерывая его пламенный монолог, на столике жалобно пискнул и дернулся менторский коммуникатор. Цинна подхватил его, глянул на экран – и выразительно поднял брови.

- А они быстро реагируют… Поздравляю, друг мой, - молодой человек сделал короткий жест, в сердцах отшвыривая на пол бесполезный теперь прибор, - тебя только что отключили от общей информационной сети!

Хеймитч растерянно сдвинул брови и побледнел. Черт подери… его лишили связи?

- Следующее, что они сделают – лишат тебя доступа в телецентр, - сбивчиво зашептал Цинна, - чтобы ты мог видеть только то, что позволит видеть Капитолий. И больше никаких личных новостей!

- А потом? – ментор почувствовал, как дернулось и отчаянно сжалось сердце.

- А потом они заморозят спонсорский счет Двенадцатого дистрикта, - выдохнул Мастер едва слышно. – Понимаешь, что это значит?

Он только и смог, что коротко молча кивнуть. Кипевшие минуту назад эмоции будто испарились, оставив внутри звенящую пустоту…

И тут его осенило.

- Вот что сказал тебе час назад твой отец, – это было скорее утверждение, чем вопрос. – Поэтому-то у тебя и было такое лицо, будто кто-то умер…

- Ты понимаешь, что я сказал только что?! – повысил голос Цинна. Хеймитч опустился в кресло Мастера и, ссутулившись, устало прикрыл глаза.

- Конечно, понимаю, - с глухим отчаянием во внезапно севшем голосе выдавил он. – Это значит, что у трибутов Двенадцатого дистрикта больше нет ментора. Распорядители не станут наказывать меня лично, это было бы слишком легко… Они обставят все это гораздо изящнее: я просто не смогу оплачивать Арену – солнце, воду, пропитание – и Китнисс и Пит останутся без поддержки. И без шансов.

Молодой человек растерянно смотрел на своего собеседника.

- Что ж… рано или поздно этого следовало ожидать, - Хеймитч поднял глаза и, поймав его взволнованный взгляд, криво усмехнулся: - Мне и так сделали слишком много поблажек – неужели тебя самого ни разу не смутило, как легко устраивались все наши безумные дела?

- Смутило, - признался Мастер.

- Я только теперь понимаю – это всего лишь очередной изощренный способ наказать меня, - покачал головой ментор. – Сначала позволить поднять голову и вдохнуть поглубже… а потом со всей дури шарахнуть по этой самой башке, чтобы больше не смела высовываться!

Он яростно скрипнул зубами. Да уж, теперь его ожидала самая искусная капитолийская пытка – беспомощность и ожидание… он и раньше не мог повлиять на ход Игр, а теперь его лишили последнего – возможности хоть как-то помочь своим трибутам. От него уже больше ничего не зависело…

- Если ты думаешь, что мы бросим их – ты ошибаешься, - твердо отрезал Цинна в ответ на его молчаливое чертыханье. – В конце концов, есть еще Эффи – она ведь тоже числится в менторах твоего дистрикта…

О нет, только не это! Он аж подскочил в своем кресле и зло уставился на Мастера.

- Не смей даже заикнуться этой женщине о том, что меня дисквалифицировали! – глаза его заметали молнии. – Или ты так хочешь увидеть розовую голову Эффи Бряк, висящую на ограде президентского дворца рядом с моей?! Нет?! Тогда запомни – чтобы я не слышал от тебя никаких откровений с Мисс-Вселенская-Глупость… пусть наша капитолийская неженка и дальше остается в блаженном неведении!

Капитолийская неженка… на мгновение ему стало страшно. Эта чокнутая женщина ни в коем разе не должна прознать о том, что Хеймитч Эбернети больше не контролирует своих подопечных! Некстати вспомнился уверенный взгляд колючих глаз. Пожалуй, с нее станется подставить Капитолию себя вместо него … а уж этого он никак не мог допустить!

- Ты уяснил, что я сказал тебе насчет Эффи? – шумно выдохнув свою агрессию, строго переспросил он Цинну. Молодой человек нехотя утвердительно кивнул, и ментор перевел дыхание и выразительно погрозил ему пальцем. – Учти – ты пообещал мне!

- Почему я должен слушаться тебя – ты ведь никогда меня не слушаешь? – попытался огрызнуться Мастер.

- Потому что я старый упрямый осел, а ты не должен уподобляться ослам.

Молодой человек уже собрался было возражать, когда высокая входная дверь номера с грохотом распахнулась, и на пороге мастерской возникла запыхавшаяся Порция.

- Я пропустила прямую трансляцию, но только что видела свежие новости… у Китнисс все получилось! – разглядев ментора в любимом кресле Цинны, она счастливо заулыбалась.

- Это лишь половина новостей, Порция, - охладил ее пыл Хеймитч. – И, увы, последняя радостная!

- Его только что заблокировали, - негромко пояснил Цинна в ответ на ее недоуменно сдвинутые брови. – Отключили связь, закрыли доступ на телевидение…

- Ага, и, похоже, вот-вот перекроют все счета в банке, - хмуро поддакнул ментор. – Так что моим менторским обязанностям пришел преждевременный и печальный конец – я даже от телевизора не смогу теперь отойти, чтобы не пропустить что-нибудь важное…

Молодая женщина задумалась ровно на мгновение – а потом с внезапно оживившимся лицом обернулась к Цинне.

- Наверняка, ты сейчас подумала о том же, что и я, – поймав ее многозначительный взгляд, взволнованным голосом шепнул Мастер. Порция неопределенно повела плечами и кивнула, продолжая растерянно улыбаться. – А что, неплохая мысль…

Он порывисто обернулся к Хеймитчу, и в сверкающих зеленых глазах ментор заметил азартный блеск. Очередная гениальная идея? Ох, ну уж теперь Двенадцатому ни за что не удастся уговорить их не вмешиваться…

- Я должен вас оставить… это ненадолго, - примирительно вскидывая руки, оживленно заговорил Цинна. – Вы можете дождаться меня здесь или в холле – в любом случае, обещаю, что не задержусь дольше часа!

Ментор не успел даже возразить или выругаться, а молодой человек уже коротко пожал ему руку, что-то шепнул своей напарнице и, на ходу натягивая неизменный черный пиджак, словно ошпаренный, выскочил за дверь.

- Спустимся лучше вниз, - предложила Порция. – Там вывесили трансляционный экран, и раз уж вы лишены доступа в телецентр, так мы хотя бы сможем беспрепятственно увидеть все новости… если, конечно, таковые окажутся.

- А я обязательно закажу себе огромное ведро выпивки, - чертыхнулся ментор, нехотя поднимаясь с места, - и заодно расскажу тебе все, что свалилось на голову старого пропойцы за это бесконечное гребаное утро!

Едва спустившись вниз, он тотчас выловил администратора и потребовал бутылку «Рэд Лэйбл» от старинного приятеля, Джонни Уокера – производителя лучшего в мире виски. Его любимое кожаное кресло в самом углу холла пустовало, словно ожидало очередного визита. Не прошло и суток, как он последний раз сидел в нем… да, как раз перед ночной вылазкой в номер своей капитолийской помощницы. Что ж, криво усмехнулся Двенадцатый – ему пора уже бронировать за собой это место!

Порция расположилась на соседнем диванчике – облокотившись на подушку, молодая женщина с неподдельным интересом приготовилась слушать обещанные новости. Ментор открыл было рот – и вдруг растерялся. Черт подери… а ведь то, что сейчас, в своем порыве откровенности, он собирался поведать капитолийке, вовсе не предназначалось для ее ушей! Он почувствовал себя неуютно. Самый настоящий исповедник: с одной стороны тайны и секреты Эффи Бряк, с другой – признания Цинны… Циния Лукреция… тут было от чего сойти с ума!

- У меня сегодня просто день откровений... я столько нового узнал – аж голова кругом! - снисходительно признался Хеймитч. Порция улыбнулась, удивленно вскинула брови, и он тут же добавил: - Знаешь, я передумал – лучше не стану ничего тебе рассказывать… но, если у тебя тоже есть свой задушевный рассказ для старика-ментора, можешь выкладывать прямо сейчас – подумаешь, одним больше, одним меньше…

- Зачем вы так говорите? – перебивая его, она укоризненно покачала головой.

- Как – так? – непонимающе уточнил он.

- Вы даже не замечаете, что постоянно называете себя стариком? Но вам ведь всего-то сорок лет – разве это возраст для мужчины? – придвинувшись ближе и положив руку на его сцепленные в замок пальцы, мягко улыбнулась молодая женщина.

Под ее внимательным понимающим взглядом Двенадцатый непроизвольно поежился. Вот и поговорили… и, как всегда получалось у Порции – в самую точку! Да, она права, ему едва за сорок... но в душе он давно уже ощущал себя древней развалиной, эдакой сломанной вещью, бесполезным и никому ненужным куском холодного камня. Черт подери, он совсем не собирался жаловаться ни ей, ни кому-либо другому – в конце концов, разве он не сам определил для себя такую жизнь? Когда-то давно, спасая его жалкую шкуру, Капитолий предоставил ему возможность выбора – и тогда же вернувшийся из ада новый юный ментор угольного дистрикта раз и навсегда твердо решил, что назло всем подачкам Капитолия намертво запрет и похоронит все живое и человеческое глубоко внутри себя, под надежным слоем хамства, пьянства и безразличия. Чтобы ни один человек больше не узнал и не увидел настоящего Хеймитча Эбернети... Четверть века назад никто и ничто не способно было помочь ему, но он искренне верил и отчаянно надеялся, что, закрывшись от людей и эмоций, возможно, сумеет когда-нибудь привыкнуть к оглушающей каменной пустоте в своей груди, и со временем – возможно! – ему станет гораздо легче.

Он невесело хмыкнул – прошло двадцать пять лет, а облегчение так и не наступило.

- Какое значение имеет мой биологический возраст, если в душе я – столетний старик... если в душе я давно уже умер? – только и смог возразить он молодой женщине.

Порция отрицательно покачала головой.

- Нет, вы не умерли... более того, я никогда прежде не встречала еще человека с такой кипучей энергией, смешанной с таким абсолютным бесстрашием. Как, по-вашему, почему спустя столько лет Капитолий по-прежнему продолжает контролировать каждый ваш шаг? – он растерянно пожал плечами, и тихий голос капитолийки выразительно дрогнул: – Потому что Капитолий до сих пор боится вас... а теперь он боится еще и ваших трибутов, ведь один из них такой же безнадежно чокнутый, а другая – такая же совершенно бесстрашная!

Двенадцатый дрогнул от ее слов – и непростое, но в данном случае единственно верное решение пришло само собой.

- Значит, я должен отказаться от них… и от вас с Цинной тоже, - еле слышно выдохнул он, многозначительно заглядывая в глаза своей собеседнице. – Только так я сумею уберечь вас от гнева Капитолия… и заодно оставить ребятам хоть какие-то шансы на выживание. И на победу.

Порция на мгновение растерянно дрогнула, но тотчас понимающе закивала головой.

- Понимаю – нельзя показывать Капитолию свое слабое место…

Он крякнул и недовольно поморщился. Какого черта…? У него нет слабых мест… по крайней мере, еще месяц назад он был твердо уверен, что не было. Неужели за это время что-то изменилось? Ментор сердито отвел глаза и яростно скрипнул зубами. Внутри под ребрами снова беспокойно ныло и саднило, но он настолько привык к этому неприятному ощущению, что давно уже перестал реагировать на него. Но сегодня, после утренних переживаний в телецентре, после сообщения из Центрального госпиталя, после шокирующей беседы с Цинной и знакомства с его заносчивым папашей… и особенно после его отстранения это тянущее чувство внутри было особенно болезненным.

- Капитолию меня не достать, - упрямо возразил он, избегая внимательных темных глаз напротив. – В этом мире давно уже не осталось ничего, имеющего для меня хоть какую-либо ценность. Эти дети там, на Арене – всего лишь мои подопечные, коих до них были десятки…

- Я вам не верю, - перебила его Порция, – после всего, что вы для них сделали, вам не удастся убедить меня, что Китнисс и Пит для вас просто очередные трибуты!

- А что я сделал? – он наигранно округлил глаза. – Я всего лишь выполнял свою работу и свои обязанности. Конечно, они не просто очередные трибуты... и я буду только рад, если они смогут выбраться, чтобы занять мое место на посту наставника Двенадцатого дистрикта. Поверь, девочка – мне давно уже пора на покой, чтобы в глаза больше не видеть ни Капитолия, ни Голодных Игр, ни президента Сноу! За двадцать с лишним лет старому пропойце до смерти осточертели менторские регалии… а кроме них мне терять абсолютно нечего.

Ага, мысленно хмыкнул он, теперь остался сущий пустяк – самому в это поверить…

- Вы в этом уверены? – вопросительно усмехнулась капитолийка, выразительно глянув куда-то за его спину. Он непонимающе обернулся – и растерянно замер.

Он мог бы поклясться чем угодно, что еще минуту назад возле ресепшена никого не было… но сейчас, откуда ни возьмись, там стояла эта кошмарная, невозможная и загадочная женщина и, бодро потряхивая розовыми кудрями и розовым коммуникатором в руке, что-то шумно вещала на весь Ройял Сентрал Таун. Ее голос звенел на самых высоких нотах – и он прекрасно знал, что именно это означало: она была взволнована и одновременно счастлива… наверно, только что получила новости о чудесном исцелении Пита Мелларка. Что ж, сказал себе Хеймитч – пусть хоть кто-то сегодня будет доволен!

Ментор нехотя отвернулся – и наткнулся на многозначительную усмешку Порции.

- Не понимаю, при чем здесь Эффи Бряк, - криво усмехнулся он, деланно-безразлично пожимая плечами – только бы его собеседница не заметила, что за этим своим безразличием он снова отчаянно пытался спрятаться от ее всевидящего и насквозь прожигающего взгляда!

- Возможно, ни при чем, - выдержав паузу, с сожалением вздохнула молодая женщина. – Видимо, Цинна ошибся на ваш счет… что ж, может, оно и к лучшему.

Черт подери, глазастый мальчишка… и как только Цинна смог углядеть то, чего он сам усердно не замечал целый десяток лет?!

Звенящий знакомый голос за его спиной притягивал, словно магнит… Скривившись, Хеймитч снова обернулся и растерянно уставился на его обладательницу. И с чего они взяли, что это и есть его слабое место? Да это просто бред!

Видимо, Двенадцатый слишком откровенно пялился в эту минуту на свою напарницу, потому что расфуфыренная дамочка рядом с ней осторожно тронула свою восторженную приятельницу за локоть и, игриво кокетливо хихикнув, выразительно кивнула в его сторону. Вот сейчас она обернется, мысленно загадал он – и, картинно закатив свои странные синие глаза, опять заверещит на весь отель какую-нибудь очередную глупость… но нет, ничего подобного не случилось – она только косо посмотрела на него и, отведя рассеянный взгляд, натянуто улыбнулась своей капитолийской подружке и деланно-безразлично отмахнулась. А затем взяла ее под руку и, снова глупо улыбаясь и продолжая оживленно чирикать, с гордо поднятой головой спешно покинула отель. И все – никаких бурных сцен, шумных выяснений отношений, заумных лекций или надоевших моралей! – словно минуту назад там, на другой стороне огромного холла, стояла вовсе не его неизменная Эффи... Его неизменная Эффи?!

И вдруг он понял, что именно уже который час не давало ему покоя: у него никак не шел из головы тот ее сдержанный жест, мягкое касание рукой его заросшей колючей щеки. И то, как она повела себя там, в своем номере – словно уже много лет они были друг для друга чем-то большим, чем просто вынужденные напарники по менторским обязанностям. Черт подери, нелепость какая-то, зло обругал себя Двенадцатый – что может быть общего у старого пьяницы из глухого голодного дистрикта и эффектной столичной кокетки? Только двое трибутов на одной Арене. Почему же тогда он никак не может отделаться от противного ощущения, что, будто глупый слепой щенок, тычется носом в кромешную темноту, упуская из виду нечто важное и совершенно очевидное?

Хеймитч поморщился и лишь тяжело вздохнул – определенно, прежняя, надоедливая, до зубной боли знакомая Эффи Бряк устраивала его гораздо больше.

- Это всего лишь Мисс-Вселенская-Глупость, - он не узнал собственный голос – такой чужой, язвительный и насмешливый, - делится очередной радостной новостью с такой же глупой куклой!

То ли Порция действительно поверила сейчас в его клоунство, то ли просто уважала чужие мысли и чувства – он так и не понял. Но капитолийка сдержанно промолчала в ответ на его насмешку, и за это ментор молча поблагодарил ее.

- Так что, у чудесного стилиста Пита Мелларка нет от меня совсем никаких секретов? – спешно переводя тему, вопросительно усмехнулся он. Порция задумчиво помолчала, потом тяжело вздохнула и нехотя ответила:

- Это даже не секрет… просто никто никогда не спрашивал меня об этом, - она неуверенно подняла глаза, и ментор ободрительно кивнул ей.

- Ну, вот я и спрашиваю… не хочешь рассказать мне?

Они словно поменялись ролями – теперь уже она пряталась от него за своей милой и растерянной улыбкой. Еще вчера он и не заметил бы в открытой и жизнерадостной Порции ничего странного… но сегодня, после собственных невеселых новостей и откровений, за этой ее натянутой спасительной усмешкой он нутром почуял острую, как опасная бритва, издавна терзающую ее боль.

- Наверное, вы обратили внимание, что на Играх я чаще готовлю мальчишек, - молодая женщина запнулась, судорожно переводя дыхание, и он понимающе кивнул. Когда спустя минуту она снова заговорила, ее осипший от волнения голос выдал все, что скопилось у нее внутри: - Просто когда-то и у меня был мальчик… мой собственный мальчик… мой сын…

Наверняка, светловолосый и голубоглазый, отчего-то мелькнуло в менторской голове. Хеймитч растерянно выдохнул и подсел ближе, осторожно сжимая ее ледяные пальцы в своих широких ладонях.

- Я очень сильно любила его отца… до одури любила, до помешательства! Но он был уже женат – и слишком известен и безупречен, - отчаянно пытаясь сдержать подступившие слезы, Порция жалобно заглянула в понимающие глаза своего неожиданного слушателя. – А я была еще слишком молода, и потому поддалась угрозам и уговорам своей семьи... да что там, я просто струсила – так испугалась отцовского гнева, что позволила им отобрать у меня моего ребенка… моего мальчика…

- И что с ним стало? – осторожно спросил ментор, по-прежнему не отпуская ее рук. Молодая женщина дернула подбородком и глухо выдавила в ответ:

- Не знаю… я никогда больше не видела его. Сейчас ему было бы уже четырнадцать… прошло столько лет, а я все еще помню его весенний взгляд – и все так же ненавижу себя за свою трусость!

Она так и не заплакала – просто шумно глубоко вдохнула и тряхнула головой, словно рассердилась на свою несдержанность. Двенадцатый незаметно перевел дыхание. Теперь он точно знал причину, по которой из всех трибутов семьдесят четвертых Голодных Игр эта маленькая женщина выбрала именно Пита Мелларка. И почему так умилялась его синяку на открытии, и почему все это время так переживала за него, и почему так отчаянно требовала у ментора спасительного шанса для своего любимого светловолосого мальчика. Он списывал ее поведение на профессиональный интерес и рвение к работе, тогда как на самом деле все оказалось гораздо проще – ею двигал всего лишь разыгравшийся материнский инстинкт.

Отвлекая их обоих от грустных мыслей, возле менторского кресла, откуда ни возьмись, появился безгласый с подносом, на котором Двенадцатый с радостным облегчением узрел знакомую квадратную посудину с красной этикеткой, бутылку содовой, стаканы для скотча и небольшое ведерко со льдом.

- Хватит хандрить… настало самое время выпить! – встряхнувшись и одарив Порцию подбадривающей улыбкой, усмехнулся он одними глазами. Официант откупорил бутылку и профессиональным жестом плеснул в каждый из стаканов по паре глотков молодого виски, следом до половины насыпав ледяных кубиков.

- Нет-нет, я не буду, - замахала руками капитолийка, - не то окончательно расклеюсь и утоплю вас в своих слезах!

- Что ж, а я с удовольствием выпью за нас обоих! – взяв в руки оба стакана, Хеймитч демонстративно ударил их друг о друга и залпом опрокинул один, другой… а потом вдруг сдавленно поперхнулся и, сдвинув брови, непонимающе уставился на Порцию.

Он и раньше чувствовал это – комок в горле, тяжесть в голове и тянущее жжение где-то в желудке, будто в него всыпали хорошую пригоршню тлеющих углей. Наверняка, обычная изжога – от роскошных, но непривычных для его пищеварения капитолийских блюд его в последние дни постоянно мутило и откровенно тянуло на рвоту. Впрочем, после четверти века беспробудного пьянства было даже удивительно, что его желудок вообще реагировал на что-либо, кроме спиртного. Обычно в таких случаях его спасал стакан обыкновенной содовой. Вот и сейчас, продолжая натужно покашливать, он спешно отвинтил пробку и, налив половину стакана, маленькими глотками медленно выпил свое спасительное лекарство.

Не помогло – костер в его желудке будто только и ждал этих нескольких глотков, чтобы вспыхнуть с удвоенной силой. Хеймитч растерянно сдвинул брови… и вдруг ощутил, как комок внутри дернулся и начал набухать, пережимая ему горло и перекрывая дыхание. Перед глазами поплыли красно-зеленые круги, в ушах зазвенело… это что еще за хрень?! Под испуганным взглядом растерявшейся Порции он выпучил глаза, отчаянно хватая ртом воздух и дергая руками за обязательный шейный платок в безуспешных попытках сорвать этот дурацкий атрибут гардероба… и в ту же минуту угли в его желудке буквально взорвались обжигающими искрами, затопив сознание дикой разрывающей болью.

А пустой стакан, выпавший на мраморный пол из его бессильно разжавшейся руки, со звоном разлетелся на мелкие хрустальные осколки.