Октября 1975 года. Г.А. Приготовились к началу

Г.А. Приготовились к началу.

РОЗОВСКИЙ. Георгий Александрович, у нас с Юрой Ряшенцевым предложение. Поскольку многие после репетиции подходят к нам и спрашивают, что такое «пегий» и в чем его вина, то хотелось бы добавить одну фразу Мише Данилову. Помните, когда он говорит: «Замечу в любви... загоняю и убью», — сказать еще что-то вроде: «Породу портить не дам! К кобылам ластиться — ни-ни-ни».

Г.А. Такой текст может быть, только в том месте он иллюстративен. Давайте вставим текст в начале, когда Конюший увидел пегого жеребенка. «Нет, Генерал тебя на заводе не оставит. Породу портить? Ни-ни-ни».

РОЗОВСКИЙ. А когда он предупреждает Холстомера насчет любви, будет понятно почему? Не забудет ли к тому времени зритель, что значит пегость? Может, ему напомнить?

Г.А. Но мы же задаем: пегий жеребенок может испортить породу. А дальше зритель все время слышит: пегий, пегий, пегий!

РОЗОВСКИЙ. Может, «породу портить — ни-ни-ни», — пустить рефреном по спектаклю?

Г.А. А не будет назойливо? Пока не знаю, проверим, есть ли в этом необходимость. Пока оставим одну реплику.

Витя Соколов! Мишу Данилова позовите ко мне.

После разговора с Даниловым о вставке.

(Розенцвейгу.) Напомните, надо поговорить с Кочергиным, чтобы он придумал натюрморт из пней. Сейчас они не смотрятся... А что, барабан таким и останется?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Придумаем, закамуфлируем, Георгий Александрович.

Г.А. Важно, чтоб никеля не было.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Кожей покроем.

Г.А. Кожей нельзя — шекспировская фактура, лучше холстом, в одном приеме с оформлением. (Соколову.) Давайте сигнал, Витя.

Песня сонного Конюха.

(Штилю.) Детонируете, Жора, я же просил вас распеваться. ШТИЛЬ. Я распеваюсь.

Г.А. (Скрипачу.) Не надо Жоре Штилю давать тональность, он должен привыкнуть к ней сам.

ШТИЛЬ. Я скрипку не слышу, а если слышу, то каждый раз разную тональность дают.

Г.А. Да, масса причин, мешающих вам петь, я понимаю.

ШТИЛЬ. Георгий Александрович, немного простудился, поэтому такой голос.

Г.А. Кто простудился?

ШТИЛЬ. Я.

Г.А. Вы?

ШТИЛЬ. Да.

Г.А. Ну, что я могу вам сказать? Поправляйтесь быстрей.

После песни.

¶ Стоп! А почему во время действия настраиваются инструменты? РОЗЕНЦВЕЙГ. Они не настраиваются. Пошла тема. Г.А. Тема?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Да, всегда так было.

Г.А. Полное впечатление, что пошла настройка инструментов. Начните с баяна, а потом уже вступят остальные.

Хор рассказывает о старом больном мерине.

{Хору.) Сейчас, наверное, от музыки, вы попадаете в патетический тон, и получается дурная мелодрама. А мы говорили: должна быть констатация факта.

КАРАВАЕВ. Да, объективная постановка диагноза.

Г.А. А сейчас театральщина. Надо текстом резать музыку, а не наоборот. Сухо и деловито. Тогда появится юмор, а не слюни по поводу изможденных лошадиных копыт.

{Изотову.) Юра, я надеюсь, вы перепишете пробег табуна. Сейчас возникает ощущение проезда поезда, а хочется услышать стук копыт по мягкой земле.

Лебедев, нагибаясь, приставляя хвост, пытается пристроиться к центральному столбу.

ЛЕБЕДЕВ. Черт его знает, что-то не могу понять. Г.А. А в чем дело, Женечка?

ЛЕБЕДЕВ. Чего-то никак не пристроиться. Выше столб стал, что ли? СОКОЛОВ. Евгений Алексеевич, столб действительно стал выше. Декорации выдвинули на метр вперед, и если раньше столб был скрыт нашей наклонной площадкой, то теперь... ЛЕБЕДЕВ. Ну, ладно, сейчас пристроюсь. РОЗОВСКИЙ. На этот столб и Миша Волков взбирается. Г.А. Позовите Володю Куварина или Толю...

Пока ищут В. П. Куварина или А. М. Янокопулоса, в новых сапогах на сцену выходит Михаил Волков. Попробовал пристроиться к столбу. Нет, он явно выше. Не получается.

О-о! Какие у Миши сапоги появились! Наконец-то мы увидели те самые знаменитые сапоги! ВОЛКОВ. Разрешите мне надеть свитер.

Г.А. Конечно, вы же простужены. {Рудановой.) Спасибо, Танечка, за сапоги, быстро прореагировали.

Появился А. М. Янокопулос.

Толечка, тут у нас столб выдвинули вперед, и он стал выше. Нельзя ли его прямо сейчас подрезать?

ЯНОКОПУЛОС. На сколько?

ЛЕБЕДЕВ. Я покажу. Дайте мне ножовку, я могу и сам подрезать.

С ножовкой вышел старший машинист А. Н. Быстрое. Пока подрезали столб, небольшой

перерыв.

Г.А. Ну как, удобней?

ЛЕБЕДЕВ. Конечно, совсем другое дело.

Избиение Табуном Холстомера.

Г.А. Почему пауза?

ФЕДЕРЯЕВА. Простите, Георгий Александрович, но моя реплика — кашель Евгения Алексеевича. Вы не отменили кашель?

Г.А. Нет-нет. {Лебедеву.) После избиения ты тяжело дышал, помнишь?

ЛЕБЕДЕВ. Я буду помнить эти мелочи, а главное упущу. Мне необходимо «соединиться», иначе не нащупать главное. Появится стержень, потом черте какие подробности возникнут.

Г.А. Тогда давай отменим кашель, но Алла должна знать определенную реплику! Либо «Да», либо «Нет»!

ЛЕБЕДЕВ. Оставим кашель, давайте еще раз избиение.

Повторение сцены.

¶ Г.А. (Федеряевой.) А фразу сказали, Аллочка, плохо, равнодушно как-то. РОЗОВСКИЙ. Очуждение играет.

Начало рассказа Холстомера: «Когда я родился...» Этюд с бабочкой.

ЛЕБЕДЕВ. Вы знаете, мешает музыка. Сцена сентиментальная, да еще музыка аналогичная, я в нее невольно попадаю, и получается иллюстрация. Давайте оставим только скрипку. Она имитирует дрожание бабочки.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Георгий Александрович, я категорически против! Или под оркестр, или в тишине! Никаких звукоподражаний в этом спектакле быть не может.

Г.А. Хорошо, давайте сделаем оркестром музыкальный акцент и оставим Евгения Алексеевича в тишине. Нет-нет, одними литаврами делать акцент плохо, надо всем оркестром.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Все рушится.

Г.А. Что рушится, Сеня? Я слышу, что акцент, сделанный всем оркестром, лучше, чем одними литаврами.

ЛЕБЕДЕВ. Причем этот акцент можно сделать приемом при переходе с лошадей на людей и наоборот! Должно же ведь быть какое-то музыкальное разграничение.

Г.А. Я не понимаю, Сеня, вы принципиально против музыкального акцента на переход или что? Объясните, пожалуйста.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Дело не в акценте, Георгий Александрович! Когда на сцене сидит оркестр, разве можно так нерационально использовать музыку?

ЛЕБЕДЕВ. Я же, Сенечка, не утверждаю. Мне что-то мешает, попробуем со скрипкой, попробуем без музыки, попробуем с акцентом оркестра, а вы посмотрите. Не понравится — вернемся к старому варианту.

Г.А. Посмотрим все варианты. (Скрипачу.) Озвучьте бабочку, пожалуйста.

Сцена воспоминаний Холстомера и Вязопурихи о первой любви.

(Лебедеву и Ковель.) Сняли со столбов хвосты и встаньте поближе друг к другу. Создайте впечатление, когда в деревне парень у калитки, дождался девку и, пряча улыбку, переминается с ноги на ногу... Молодцы, хороший кусочек получается. Только надо довести до обострения. Активней включайте хвосты. Он молчит, она молчит, а любовь идет...

Песня Милого про лошадиную любовь. Вдруг, не спрашивая разрешения Г.А., Лебедев эхом

повторяет текст Милого.

(Розенцвейгу.) Семен Ефимович! Стихийную импровизацию Евгения Алексеевича поддерживаю, но ее надо музыкально организовать!

ВОЛКОВ (явно расстроен). Георгий Александрович! Мне кажется...

Г.А. Мне нравится, что у нас получается не просто песня Милого, а игровая сцена: обучение сосунка любви!

РОЗЕНЦВЕЙГ. Георгий Александрович, то, что вы хотите сделать, музыкально не получится.

Г.А. Почему?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Есть вещи, которые изменить нельзя!

Г.А. О чем вы говорите, Сенечка? Что нельзя сделать? Я прошу найти люфты, в которые может вступать Евгений Алексеевич!

РОЗЕНЦВЕЙГ. Из этой песни невозможно сделать дуэт, уверяю вас.

ЛЕБЕДЕВ. Не надо никаких люфт-пауз, я так могу вступать.

Г.А. Нет, без люфт-пауз грязно.

ВОЛКОВ. Георгий Александрович! Мне кажется, дело вот в чем. Сейчас не получается, как вы говорите, обучение сосунка. Это происходит потому, что, на мой взгляд, Евгений Алексеевич рано вступает в песню. Я подхожу к нему: «Жеребчик я». Он повторяет: «Жеребчик я». А надо, как мне кажется, вступать, когда я спел: «Чего ж не ржать, когда весна, чего ж не ржать?» И он заржал. Тогда у нас обучение получится.

ЛЕБЕДЕВ. Это правильно Миша предлагает. Я попробую, но вступать могу без специальных пауз. Вот, пожалуйста, Миша, начни любую песню. «Что стоишь, качаясь?» — помнишь?

¶ВОЛКОВ. Да.

ЛЕБЕДЕВ. Давай!

ВОЛКОВ (поет). «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина...»

ЛЕБЕДЕВ (вторит). Что стоишь, качаясь...

ВОЛКОВ. Голову склоняя...

ЛЕБЕДЕВ....тонкая рябина...

ВОЛКОВ....До самого тына...

ЛЕБЕДЕВ....голову склоняя...

ВОЛКОВ. Ну вот, песни-то нет.

ЛЕБЕДЕВ. Почему — нет?

ВОЛКОВ. А разве есть?

ЛЕБЕДЕВ. Есть!

ВОЛКОВ. Я жду, когда вы закончите, искусственно ожидаю, потому что вы за мной не успеваете. И это то, что нам надо?

ЛЕБЕДЕВ. Ну и неважно, что не успеваю! Важно из песни сделать Урок! Давайте попробуем!

Во время песни Милого на «чего ж не ржать?» Лебедев ржет, на «учитесь правильно дышать»

повторяет строчку и показывает, как он это понимает: вздувает грудь и шумно, с усердием

выдувает воздух. Оркестр сходу, без репетиции, делает все необходимые люфт-паузы.

Г.А. (Розенцвейгу.) Ну вот, все получается?!

РОЗЕНЦВЕЙГ. Да, надежда есть.

Г.А. Конечно! Только надо довести до чистого приема.

Эпизод измены Вязопурихи.

ВОЛКОВ. Вы просили напомнить французское слово.

Г.А. Эляс.

ВОЛКОВ. Эляс?

ГА. Да. (Лебедеву.) Когда Милый выйдет из кулис, фыркнет и скажет: «Поздно», — что ты делаешь, Женя?

ЛЕБЕДЕВ. Я говорю ему: «Ты врешь».

Г.А. Ага, вот здесь, Миша, и скажите: «Эляс». А ты, Женя, переспроси: «Чего?»

ВОЛКОВ. А я отвечу: «Увы».

Г.А. Милый готовится стать придворным конем. Он может знать несколько слов по-французски.

Вязопуриха приютилась на коленях у Милого. Холстомер кричит: «Иди ко мне!» Милый должен

уточнить: «Кто? Я?» — Холстомер должен показать на Вязопуриху: «Нет, ты»! Тогда она

встает, подходит к Холстомеру, тот срывает с нее венок и на вязопурихино «не надо»

бросается на нее.

Г.А. А почему пропустили реплику: «Кто? Я?»

ВОЛКОВ. Евгений Алексеевич не дал сказать.

ЛЕБЕДЕВ. Тут много лишних пауз.

ГА. Давайте еще раз проверим... (После проверки.) Никаких лишних пауз. Все получается.

ЛЕБЕДЕВ. Как только я понял, что измена Вязопурихи — правда, мне хочется сразу, без лишних разговоров, ее схватить!

ВОЛКОВ. Так, может быть, сразу после моей реплики: «Кто? Я?» — не ждать, пока она подойдет к вам, а схватить Вязопуриху? И пусть она орет «не надо» уже лежа на веревках?

Г.А. Давайте проверим.

Монолог Холстомера после оскопления.

(Кутикову.) Евсей Маркович, надо прибавить свет на Хор. Евсей Маркович! Где он? Что за странная манера — уходить с репетиции?

ГОЛОС КУТИКОВА. Георгий Александрович! Я в регуляторной! Сейчас буду в зале!

¶ Г.А. Я вас прошу: никуда не уходите во время репетиции!

КУТИКОВ. Хорошо.

Г.А. Надо прибавить свет на Хор.

ЛЕБЕДЕВ. И я в темноте.

КУТИКОВ. Ну, как же в темноте, Евгений Алексеевич?

ЛЕБЕДЕВ. Но глаз-то нет?!

КОВЕЛЬ. Опять черепа вместо глаз!

ЛЕБЕДЕВ. Дайте зрителям посмотреть на актеров!

КУТИКОВ. Да даем, Евгений Алексеевич!

ЛЕБЕДЕВ. Но я же чувствую верхний свет, в глаза-то ничего не бьет!

КОВЕЛЬ. Вы нам еще вчера обещали, Евсей Маркович, что к сегодняшнему дню игровые точки будут высвечены.

КУТИКОВ. Уверяю вас, Валентина Павловна, что к сегодняшнему дню мы уже очень многое успели сделать. Георгий Александрович, вы не дадите мне три минуты, и мы окончательно исправим свет?

Г.А. Зачем же три? Даю вам пятнадцать минут. Перерыв, товарищи.

После перерыва.

Г.А. Начнем с монолога «когда я родился»... ЛЕБЕДЕВ. А может, теперь с музыкой попробуем? Г.А. (оркестру). Только пианиссимо, пожалуйста. РОЗОВСКИЙ (во время пробы). Прекрасно.

Г.А. (Розовскому.) Надо было, чтобы Евгений Алексеевич, сыграв без музыки, сам пришел к выводу о ее необходимости.

Конюший замечает новорожденного: «Ишь ты, подишь ты».

(Данилову.) И от удивления присядьте на бочку. Вон бочка, рядом. Ваську зовите в другом ритме. Тут такие дела происходят, а ты спишь. На втором «пегий» оценка растет. «И в кого ты такая уродина?» — Дайте жеребенку ответить, развести руками. Это не только можно, но и нужно, раз у нас получается не просто лошадь, а диффузия, помесь человека с животным.

Раздается кряхтение Генерала. Конюший будит Конюха.

(Штилю.) Качайтесь, Жора, чтоб вас носило, чтоб корпус ходил, как маятник. И когда Генерал вас поманит стеком, от старания окажитесь около него, сделайте нерасчетливое движение, во-от, чтоб смрад донесся до ноздрей Генерала. А когда Генерал вас стеком отодвинул, сообразите — почему? Обязательно должен быть момент: а что такое? Неужели от меня воняет? Не может быть. Понюхал себя. Да, действительно, вспомнил, что спал в навозе.

Генерал называет жеребенка Пегим и дарит его Конюшему.

(Данилову.) Подарок от Генерала! «В зобу дыханье сперло». И на колени: «Благодарствуйте!» Вот здесь подлинная эмоция! А уход Генерала озвучьте: «Позвольте, Ваше превосхо... Я вам помогу, Ваше превосхо...» И легче стало! Неторопливо постойте, посмотрите на Пегого, можно плотоядно засмеяться на «мо-ой, мо-ой!»

Сцена измены Вязопурихи.

ВОЛКОВ. Простите, Георгий Александрович, за остановку, но появилась музыка, и мне бы хотелось фыркнуть не на мелодии, а в паузочке.

Г.А. Правильное предложение.

ВОЛКОВ. Можно я договорюсь с оркестром?

Г.А. Договаривайтесь. (Кутикову.) Евсей Маркович! В тот момент, когда... Евсей Маркович! Что, опять нет на месте?

КУТИКОВ (входя в зал). Я здесь, Георгий Александрович, мы устраняли накладку со светом.

Г.А. Все-таки я прошу вас не уходить. Пока вы устраняли первую накладку, уже вторая появилась. На выход Милого условный пятнистый свет должен смениться на яркий бытовой дневной.

¶КУТИКОВ. Я понял, Георгий Александрович.

Сцена усмирения лошадей.

Г.А. (Данилову.) А разве не готов кнут с длинной веревкой? ДАНИЛОВ. Готов, но я думал, в этой сцене он не нужен. Г.А. Напрасно, именно в этой сцене он необходим. ДАНИЛОВ. Может, все-таки коротеньким? Я боюсь попасть в актеров. Г.А. Короткий хлыст — бутафория, надо бить длинным, но так распределиться, чтобы не задевать ни зал, ни актеров. Не дай бог кому-нибудь в глаз.

Поиски наилучшей и безопасной точки для Конюшего. Но, оказывается, Данилов не владеет техникой удара. Г.А. просит умельцев показать, как это делается. Отработка ударов

хлыстом. Сцена оскопления и монолог Холстомера идут без остановок.

(Лебедеву.) Хорошо, Женя! Ты сейчас мыслил, рассуждал, и получился проповедник, а не трибун, что нам и нужно. Другое дело, что со временем ты утвердишься и покажешь иной, более высокий градус, но качество проповеди хотелось бы сохранить...