Глава 18. Вонючка

Москва, 1981 год

Павлик Акимов, снова благодаря папе, оказался в одной английской спецшколе вместе с Ритой и Генкой. Андрею Ильичу для этого пришлось неофициально пожертвовать ощутимую сумму «на ремонт и общественные нужды». Зато первого сентября он удовлетворенно отмечал, что, похоже, очень, очень приличные люди собрались на утренней торжественной линейке. Он учтиво кивнул и деликатно улыбнулся Генкиному папе, своему начальнику. Подобным же образом раскланялся еще с несколькими лицами, знакомыми по детскому садику. Когда первоклассники выстроились парами – Павлик, замешкавшись, оказался последним в строю с какой‑то сопливой, заплаканной девочкой Женей, – отец, находившийся в приподнятом настроении, подошел к нему и похлопал по плечу:

– Ну давай, сынок, не опозорь семью! Чтобы не пришлось за тебя краснеть.

Вместе с Женей они оказались в левом ряду у стены за задней партой. Пока учительница произносила торжественную речь, Женя всхлипывала.

– Ты чего ревешь? – спросил Павлик шепотом.

– Боюсь.

– Ну, ты даешь, это же школа, чего ее бояться!

– Та‑а‑ак… Павел Акимов, если я не ошибаюсь! Ну‑ка встань! Что же, позволь спросить, будет дальше, если ты свой первый день в школе, первый урок начинаешь с такого непозволительного поведения?! Мне что, сразу жаловаться твоему отцу? Думаю, он очень расстроится. А может быть, ты уже все знаешь про школу и то, что я сейчас говорю, тебе не интересно? Тогда можешь выйти из класса и не мешать другим детям.

– Нина Григорьевна… – Павлик покраснел и взволнованно пытался вытереть друг о друга вспотевшие ладони.

– Я – Нина Георгиевна! Посмотрите на него, ребята! Он даже не удосужился выучить имя своей первой учительницы.

– Нина Георгиевна, простите, пожалуйста. Я больше так не буду! Не говорите только папе, пожалуйста.

– Хорошо, Акимов. Садись. Но если еще раз…

Павлик едва сдерживал слезы, в горле стоял ком. Зато перепуганная Женя успокоилась, выпрямилась и примерно сложила руки перед собой. Нина Георгиевна продолжила речь.

Время шло, дети осваивались, потихоньку приглядывались друг к другу. Павлик несколько раз делал попытки поболтать с Геной и с Ритой, но они прерывали разговор и уходили к своим новым школьным знакомым. Еще у них в классе был задира с милой фамилией Кроликов. Действовал Кроликов исподтишка. То ручку стырит у кого‑нибудь перед уроком, то тетрадку спрячет. И главное, учительница только слегка журила его и называла «резвым и шаловливым». У Кроликова даже было «правило чести»: никогда не трогать тех, к кому Нина Георгиевна испытывает особое благоволение. И они хулигана не боялись. А самой главной жертвой Кроликова стал, конечно же, Павлик. Да и сидел Кроликов прямо перед ним – очень удобно. Однажды Павлик не выдержал и пожаловался. Нина Георгиевна посмотрела на него укоризненно и покачала головой:

– А ты, оказывается, еще и трус, и ябеда!

Она тоже почувствовала в Павлике жертву и выступала с Кроликовым заодно. Конечно, когда почти все первоклашки их суперэлитной школы – дети важных людей, а те, про кого неизвестно, могут ими оказаться, приходится все время быть настороже, чтобы не ляпнуть чего лишнего, – с этим, по крайней мере, все известно. Можно расслабиться. К тому же с первого урока стало ясно, что он правда вон какой неприятный парень оказался, да к тому же и ябеда, оправдывала себя Нина Георгиевна. Пару раз она сталкивалась с тем, что у какого‑нибудь ребенка вроде и родители простые совсем, а дед – полковник какой‑нибудь. И потом следовали неприятности. И главное, ничего такого – двойку поставила заслуженную или к директору отправила за то, что не слушал на уроке. А потом раз – тот же директор ее вызывает и начинается: «Ну что же вы, Нина Георгиевна…»

С Павликом все ясно – папаша‑бухгалтер умолял взять отпрыска в их школу, да еще и сам сказал: если что – незамедлительно сообщайте, разберемся в лучшем виде. Но она пока подождет. Не злыдня же она какая, в конце концов! Хотя проблемный, явно проблемный! А не надо потому что рубить сук не по себе. Пошел бы в обычную школу. А сейчас подрастут, начнется зависть, соперничество по отношению к более удачливым одноклассникам. Она за свой многолетний учительский опыт с таким поведением у детишек простолюдинов частенько сталкивалась.

А Павлик между тем старался вести себя тише воды, ниже травы… В то время как ребята и девчонки играли и вовсю обменивались фантиками, календариками, монетками, марками и всякой другой детской мелочью, он общался только с соседкой, да и то по урокам, и сближаться с другими ребятами боялся из страха, что его отвергнут. Женя училась еле‑еле, а Павлику учеба давалась хорошо и легко. Этот факт, кстати, сильно раздражал учительницу. Она сформулировала и свято поверила в то, что «Павлик – плохой и невоспитанный мальчик», а его смышленая голова и хорошая память неудобно нарушали стройную концепцию. Поэтому пятерки Нина Георгиевна ставила, сложив ротик гузкой, но что делать, когда ни одной ошибки, помаркам радовалась даже небольшим – за них можно уже поставить четверку, да и вовсе не заслуженные тройки Павлику тоже приходилось получать периодически. Но он молчал, хотя дома отец ругал его на чем свет стоит даже за пресловутые четверки:

– Чувствовал, что нельзя тебя отправлять учиться с приличными детьми! Хотел человека из тебя сделать. Да, видно, не получится из тебя человек! На заводе у станка тебе место, а лучше – дворником!

От слабых попыток сына оправдаться он бесился еще больше. В общем, Павлик старался молчать всегда; и в школе, даже тогда, когда очень хотелось в туалет, он предпочитал терпеть до конца урока, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания.

– Ну что, сынок, кого будем приглашать на день рождения? Нашел себе друзей? – спросил как‑то слишком бодро отец в преддверии восьмилетия. Павлик вдруг осознал в тот момент, что никто из класса не разу не позвал его. Потом подумал: «Может, Женю или Риту с Геной, может, таким образом удастся подружиться вновь, как тогда, в детском саду».

– Я подумаю, пап.

– Давай, давай, сынок. У нас и заказики подоспеют. И мать что‑нибудь в «Березке» отоварит. В общем, не бойся, все будет как у людей. И родителей ребят пригласить не забудь. Надеюсь, что друзья твои из приличных.

На перемене Павлик подошел к Рите.

– Ой, а мы в эти выходные уезжаем, – ответила Рита, не проявив никакого интереса, и убежала к подружкам.

Примерно такой же ответ мальчик получил и от Гены. Женю он приглашать не стал.

– Пап, может, без дня рождения обойдемся? – сказал Павлик вечером отцу.

– То есть как это? Мы с матерью уже готовимся. Тебе что, некого позвать?

– Я просто не хочу. – И, заметив, как лицо отца становится злым, добавил: – Некого.

– Понятно, – засопел Акимов‑старший. – Никто не хочет дружить с таким недоделком. Надо было тебя в районную школу матерщинников отдавать. Вот там бы ты себе завел друзей. Таких же остолопов без будущего. А потом вместе в ПТУ! Отец старался, договаривался…

Решив не дожидаться, пока отец окончательно заведется, Павлик пошел в свою комнату:

– Пап, извини, мне уроки надо делать.

Он был очень грустный, и отец все‑таки немного охолонился, добавив вслед:

– Толк бы только был с этих деланий. Ладно, может, еще подружится с приличными ребятами! Маленький еще. Не понимает.

Павлику было тяжело постоянно находиться в таком напряжении. Несколько раз он попытался заболеть, потому что, несмотря на то, что в детском саду он болел довольно часто, в школе почему‑то этого не случалось. Он безрезультатно ел мороженое на морозе, подставлял голову под капель, снимал на улице шапку, расстегивал куртку. Ничего не помогало. Как‑то на перемене, стоя у окна, он услышал разговор двух старших ребят:

– Блин, эта контрольная на носу, а я вообще ничего не знаю. Если поставят двойку, мать убьет.

– Да наешься соленых огурцов с кефиром или селедки с молоком! Два дня дома считай обеспечены. Так скрутит, что мало не покажется!

Вечером, когда родители увлеклись передачей «Что? Где? Когда?», Павлик пошел на кухню и, порывшись в холодильнике, нашел все необходимое для того, чтобы обеспечить себе два дня дома в одиночестве. Только он не стал выбирать или‑или, а решил для верности употребить все. Ночью он лежал в кровати и ждал, когда же скрутит. Однако так и заснул, не дождавшись. Утром живот тоже не подавал никаких признаков расстройства. Выйдя к столу, Павлик все же на всякий случай решил пожаловаться на боль, хотя знал, что без явной причины с родителями этот номер, скорее всего, не пройдет. Однако он уже так настроился, что ему удастся побыть дома, что решил попробовать:

– Мам, у меня что‑то живот болит.

– Что у тебя с животом?

– Не знаю, крутит что‑то.

– Не говори ерунды! Тань, небось в школу идти не хочет. Давай ешь свой бутерброд и марш учиться.

– Может, и правда болит?

– Ты не помнишь, когда в саду болел, от унитаза не отходил, его рвало, и он лежал в кровати. Так что давай, давай… – Он кивнул Павлику на его завтрак.

«Действительно, надо было лечь», – подумал Павлик, съел бутерброд с колбасой, запил горячим чаем с молоком и отправился в школу. Первый раз его прихватило в раздевалке. Думал, что все – сейчас прямо здесь и случится. Однако отпустило. Он выдохнул и пошел в класс.

К концу урока спазм снова повторился, и в этот раз он был такой сильный, что Павлик весь покрылся испариной. Склонившись над тетрадкой, в которую они записывали упражнение по русскому, он старался медленно и глубоко дышать. Женя тоже оторвалась от задания:

– Павлик, ты чего?

– Ничего, ничего, сейчас пройдет. Пиши.

Он на самом деле надеялся, что все пройдет. В первый раз же обошлось! Вот сейчас закончится урок, и он отправится домой. Можно даже сходить к медсестре, чтобы она написала ему освобождение. Чуть‑чуть потерпеть.

Женя не унималась:

– Ты белый весь. Может, врача нужно позвать?

– Отстань! – рявкнул Павлик достаточно громко. Сил терпеть уже не было никаких.

– Нина Георгиевна! – Поднял руку Кроликов, которому упражнение давалось с трудом. – А что Акимов с Дроздовой там шепчутся, не дают упражнение писать?! – заныл он.

– Так! – Учительница подорвалась со своего места, обрадовавшись лишнему поводу прищучить парня. – Акимов, опять мешаешь классу работать и Женю с толку сбиваешь! Ну‑ка встань!

– Я не могу, – выдавил Павлик.

– Ему плохо, кажется, – тихонько встряла Женя.

– Ах, не может он! Отца к директору вызову, сразу сможешь. А ты не защищай! Нашлась адвокатша! Болтать на уроке он может, а встать не может. Ну‑ка, вставай быстро! – И она рванула к нему через класс. Кроликов с интересом наблюдал.

Павлик встал, почувствовал, как теплая жидкость потекла по его ногам, и заплакал.

Запах моментально распространился по классу.

– Акимов обосрался! – торжествующе завопил Кроликов, и по классу прокатился смех.

Нина Георгиевна остановилась. Женя неожиданно вскочила со своего места и толкнула Кроликова:

– Ты что, дурак! – и ударила его книжкой по голове, отчего сама испугалась и села обратно на свое место.

– Нина Георгиевна, а чего она дерется!

В этот момент прозвенел звонок.

– Акимов, иди в туалет и домой! А вы все быстро на перемену. – Учительница пошла открывать окна.

Павлик идти не мог, он стоял и плакал. Некоторые ребята и девочки поднялись и выбежали со смехом в коридор, затыкая носы и оборачиваясь на одноклассника. Те, кому было любопытно развитие событий, остались. Кроликов заткнул нос, а другой рукой тыкал пальцем в Павлика и гундосо шептал, чтобы не слышала учительница:

– Фу! Вонючка! Обосрался, обосрался! Никто с тобой дружить не хочет, потому что ты воняешь. Пашка – в трусах какашка!

Вдруг Павлик, собрав последние остатки сил, схватил стул, накинулся на Кроликова и стал лупить, не понимая куда. Подстрекатель пару раз увернулся, а потом побежал вон из класса, крича:

– Нина Георгиевна, помогите! Вонючка с ума сошел! – Однако Павлик все же успел пару раз сильно заехать ему по рукам, которыми он защищался.

Нина Георгиевна, вся красная, успела схватить его сзади и держала:

– Отпусти стул, кому сказала, отпусти! Бандит настоящий! Быстро вымыл за собой пол и отца в школу! – Закончив визжать, она кинула в Павлика мокрой тряпкой и, оправляя волосы, отправилась смотреть, как себя чувствует избитый племянник главврача санэпидемстанции, курирующей их школу, а затем – срочно к директору.

– Тебе помочь? – Вытирающая рукавом сопли и слезы Женя, все это время остававшаяся незамеченной в уголке, подняла тряпку. Под Павликом большими потоками вырисовывалась коричневая вонючая размазня.

– Да отстань ты! Из‑за тебя все!

Женя расплакалась и тоже вылетела из класса. Павлик, рыдая, вытирал пол. В класс зашли Нина Георгиевна с директором.

– М‑да‑а‑а… Скандал, конечно, будет. Ты зачем стулом‑то его бил? Хоть бы руками. Хорошо, Женя сказала, что он первый издеваться начал. Нина Георгиевна‑то не слышала, как он обзывался. А потом ребята, кто рядом был, подтвердили. Но у него синяки на руках, все равно твоего отца придется вызывать.

Павлик молча продолжал мыть пол.

– Я постараюсь смягчить, как смогу. А что же ты руку не поднял сказать, что хочешь в туалет?

Павлик тер линолеум.

– Ладно. На вот тренировочные тебе, мокрое полотенце и пакет – штаны уберешь. Оботрись и иди домой. Я уборщицу позвала.

Павлик вышел из класса. Первое, что он увидел – это надменное лицо Риты, которая, бросив на него брезгливый взгляд, отвернулась к подружкам, и они начали шушукаться и хихикать. Два больших белых банта на ее длинных хвостах покачивались в такт смеху.

Целую неделю мальчик не ходил в школу, и, несмотря на разнос отца, это было прекрасное время. Скандал был нешуточный. Павлика чуть не исключили из школы, о чем он на самом деле мечтал. Но этого не случилось. Директриса, пожалев Павлика, как могла; извинялась перед родителями Кроликова, и те, зная о вредном характере сына, все же смягчились. К тому же и «ранения» были не ахти какие, так, пара синяков. Андрей Ильич также сделал все возможное, чтобы замять скандал. Даже Нина Георгиевна подобрела и перестала ставить мальчику тройки. Он продолжал учиться лучше всех в классе, не считая некоторых девчонок, в том числе Риту. Хорошая учеба была единственным щитом от враждебного к нему окружающего мира. Хотя неожиданно некоторые одноклассники начали с ним общаться, вот только он не очень хотел. Многие ребята в глубине души ему нравились, особенно Рита. Но он все равно им всем завидовал, и боялся их, и ненавидел. Рита, кстати, никаких попыток сблизиться с ним не проявляла. Кличка Вонючка прилепилась к нему на несколько лет, хотя почти всегда называли его так за спиной и больше уже даже как‑то по привычке. Возможно, она так и осталась бы до окончания школы или просто забылась, если бы на поверхность не всплыл «водитель».

Из личных записок доктора.

Последняя запись, сделанная до пожара

Серебрянка, 1915 год

Сегодня произошло событие, которое выбило меня из реальности. Перед самым моим отъездом, когда пили в последний раз чай на веранде, Петя вдруг вышел и вернулся с небольшой книгой. Это был французский роман.

– Дарю тебе ее, друг мой! В ней заключена моя глубокая тайна.

– Спасибо, прочитаю с удовольствием, – ответил я, не придавая особо значения его словам.

Роман был довольно скучный, я откладывал его надолго, потом вновь принимался читать. Разгадки «тайны» моего друга я так и не находил. Наконец остались последние страницы, и сегодня я решил ее дочитать. Дойдя до финала, я увидел, что два последних листа склеились. Освободив их ножичком, я разъединил страницы, и два листочка, написанные рукой моего друга, выпали из томика.

«Я больше не могу без нее. Я все приготовил. Окно ее забито. Я решился. Сегодня самый лучший день для этого. Сегодня жатва. В окрестностях и в доме никого нет. Я принесу ее домой, и она будет рядом всегда …»

«Удивительно, но мне кажется, что она за три месяца совсем не изменилась. Я посадил ее в любимое кресло у камина. Дверь закрыта на ключ. Завтра ее замуруют. Любимая моя Мария Афанасьевна! Негоже тебе лежать вдали от меня…»

У меня потемнело в глазах, и пришлось выпить лекарство. Значит ли это, что я столько времени приходил в дом, где она отдыхала в своей спальне? Боже! Что весь этот спектакль с также замурованной дверью Петиной спальни был разыгран для отвода глаз?! Он превосходно скрывал свою тайну! Ездил на кладбище, устроился жить в библиотеке, говоря, что из окна видит ее могилку на том берегу. А она все это время была рядом! Я не мог представить себе, как Петр Николаевич один сделал все это. Теперь я понял, зачем был поставлен полотняный шатер над могилой. Конечно, не для астр! Под его прикрытием он раскопал могилу, вынул (о ужас!) ее, положил, видимо, на повозку, прикрыв чем‑нибудь, закопал могилу, отвез жену в дом, посадил в кресло и запер дверь навсегда! Я могу только предположить, как все это происходило. Сколько горя, сколько душевной боли!

Бедный Петя! Совсем один! Надо собраться и срочно поехать его навестить. И надо что‑то решать с Новелли. Пора забирать его оттуда и отправлять домой в Италию. Надо бы и Петю взять к себе, но ведь не поедет! Приглашу погостить, а там видно будет, может, и останется.

Date: 2015-09-24; view: 248; Нарушение авторских прав