Глава 16. Сюзи

Бельгия, Брюссель, наше время

– Та‑а‑ак. Хорошо! – Сюзи Новелли удовлетворенно оглядела свои разноцветные ногти и, вытянув трубочкой губы, подула на них. Потом, очень стараясь не смазать лак, двумя пальчиками взяла телефон и набрала номер. – Мам, привет. Как дела? …Я завезу к тебе Марту вечером. На недельку… Собираюсь в Рим… Да, на мотоцикле. Мам, опять ты начинаешь? Все будет хорошо. Да, целую, чао.

Сюзи аккуратно потрогала подушечкой пальца сначала желтый ноготь, потом голубой, осторожно выудила из сумочки красную помаду и присела к зеркалу у кровати. Лысая Марта выпрыгнула из‑под туалетного столика, забралась к хозяйке на колени и стала ласкаться.

– Поедешь к маме, моя дорогая. – Сюзи растопырила пальчики и погладила кошку ладонью. Марта строго мяукнула. – Да знаю, она считает, что ты не очень красивая из‑за твоей лысости, но зато у нее садик, и за тобой не надо убирать шерсть. Но ты‑то знаешь, что ты самая красивая кошка на земле! – Марта заурчала и свернулась клубком на длинной шелковой юбке цвета пастельной розы. – Нежно‑розовое и темно‑серое, очень гармонично, – заключила Сюзи и аккуратно спихнула кошку с колен. – Мне пора!

В коридоре она надела черные мартинсы и снова поберегла ногти – закинула шнурки внутрь ботинок. Оглядела себя оценивающе в зеркале: гипюровая майка цвета пармской фиалки, короткая черная кожаная куртка, тоже черная маленькая стеганая сумочка а‑ля Шанель на длинной цепочке. Оглядела шкатулку с украшениями и выбрала кольцо – муху из красных кристалликов. Подкрасила губы красной помадой. Можно выходить!

Сюзи всегда хорошо знала, чего хочет, ничего не боялась, была открыта всему новому, любознательна, абсолютно самодостаточна и с удовольствием экспериментировала, исследуя свой внутренний и окружающий ее внешний мир. В общем, любила жизнь во всех ее проявлениях и с удовольствием пользовалась ее дарами. Она даже не пыталась стать успешным художником, как мама. Рисовала неплохо, но только для себя, потому что считала, что когда ты умеешь просто хорошо рисовать – это не повод посвящать свою жизнь холсту. Вернее, не считала, а внушила себе это. Внутри Сюзи всегда жила неудовлетворенность по поводу отсутствия у нее настоящего художественного таланта, не отточенного до идеала ремесла, а такого, который дается свыше. Но Сюзи всегда умела с собой договориться. Будучи помешанной на художниках и картинах, она нашла себя на другом, близком к своей страсти поприще.

В свои двадцать пять лет, блестяще окончив Академию искусств в Брюсселе, она получила диплом искусствоведа и стала востребованным автором и критиком во многих журналах и галереях Бельгии. Отец Сюзи был бельгиец, а мать – итальянка. Они жили на окраине города в красивом, недавно купленном ими доме. По документам она носила фамилию отца, но от матери взяла псевдоним Новелли, черные, густые, завивающиеся крупными локонами волосы, которые всегда коротко стригла, глаза цвета горького шоколада и нетипичную для итальянцев худощавую фигуру. Фигурой на жителя Италии больше походил ее отец, который, в свою очередь, виртуозно исполнял роль маминого менеджера и администратора. Сама же Сюзи недавно отделилась от семьи, сняв себе небольшую студию‑мансарду в центре.

Она долго искала ее и нашла – маленькую, уютную, почти не пропускающую солнечных лучей, под самой крышей из потемневшей черепицы, кое‑где заросшей мхом, с тяжелой старой мебелью – резным комодом, тяжелым дубовым шкафом, большим письменным столом и бархатным креслом. Квартиру Сюзи обставляла с маниакальной тщательностью, продумывая каждую мелочь, вплоть до цвета и формы зубной щетки в ванной. Она всегда любила ходить по блошиным рынкам и антикварным лавочкам и сейчас с удовольствием выискивала разные мелочи для своего первого самостоятельного жилища. Она уже купила пару старинных бронзовых подсвечников, тонкую фарфоровую чашку в бледно‑лиловых фиалках, слегка пожелтевшую от времени, большую китайскую вазу для цветов – не слишком старую, но очень красивую, тяжелый стеклянный шар для бумаг, подставку для писем из красного дерева и серебра. Но больше всего ей хотелось найти старинную картину, которую она бы повесила между двумя узкими окнами напротив кресла. Сюзи даже представляла ее себе: на ней обязательно должна быть изображена рисующая девушка, похожая на нее. Конечно, такой картины нигде не было. Попадались другие, даже очень красивые, и даже на паре полотен присутствовали рисующие люди, но все юноши в бархатных беретах и пышных панталонах. Сюзи на компромиссы не шла. Она придумала себе мечту, искала ее, и место между двух узких окон оставалось пустым.

Однажды поздно вечером она возвращалась от родителей. Лил страшный дождь. Она бежала к трамвайной остановке и решила срезать маршрут, свернув в какую‑то узкую улочку, по которой она никогда раньше не ходила, но ей показалось, что так будет быстрее, чем идти по большой, но длинной дороге. Скользкая брусчатка сбегала под уклоном вниз, струи неслись маленькими стремительными ручейками между кирпичиками. Сюзи засеменила, чтобы не упасть. Но вдруг ее тонкий каблук застрял в щели с ручейком, и она, неуклюже повернувшись, упала на бок. «Черт!» Сюзи оперлась ладонью о холодную мостовую, чтобы помочь себе встать. И тут ее взгляд остановился на полуподвальном окне, с выложенным разноцветными ромбиками витражом. За ними горел мягкий свет. Она перевела взгляд в сторону и увидела низкую обшарпанную дверь синего цвета, с медной табличкой и внушительных размеров колокольчиком сбоку. Сюзи попыталась приподняться, нога заныла. Девушка посмотрела на часы. Они показывали начало десятого. «Мне надо туда», – сказала она себе, повинуясь чутью, чувствуя, что за этой дверью ее ждет то, что она искала. Сердце забилось в ожидании чего‑то прекрасного – такое чувство возникало у нее всегда, когда она открывала для себя какую‑то новую, потрясающую картину, с которой она потом жила долгое время, рассматривая ее, выискивая новые грани, подробности, изучая руку художника, представляя, что он чувствовал в момент творчества. И не расставалась с ней до тех пор, пока не остывала, узнав о ней все, или не находила новое увлечение, еще более загадочное и интересное. Она меняла их так, как иной мужчина меняет женщин. Каждая его манит и восхищает, но ни с одной, какой бы прекрасной она ни была, он не может находиться долго и ищет новую, свой идеал. Сюзи тоже придумала и искала свой идеал. Во всех любимых ею картинах она находила его черты, но вместе собрать их пока не получалось. С трудом поднявшись, она дохромала до двери. Прочитала полустертую надпись на табличке: «Ян Бремер. Антиквариат. Ломбард». Несколько раз с силой дернула колокольчик и прислушалась. Через несколько минут за дверью раздались шаркающие шаги и недовольный голос прокряхтел:

– Кого там принесло в такую погоду? Что надо?

– Простите, я упала и промокла. Вот, увидела у вас свет. Мне только посмотреть, что с коленкой, и немного обсушиться.

Дверь немного приоткрылась. С той стороны ее удерживала тяжелая толстая цепочка. Высокий и дряхлый худой старик, закутанный в длинный стеганый халат, прощупал Сюзи глазами с цепкими черными зрачками, четко прорисованными на фоне испещренного морщинами лица, и пустил ее внутрь. Потом выглянул на улицу, быстро повернул свою, похожую на птичью, седую облезлую голову, сидящую на тонкой сухой шее вправо, влево и, захлопнув дверь, кивком указал ей на стул в прихожей. Сюзи прислонила к стене мокрый зонтик, сняла и повесила на спинку стула вымокшее с одной стороны пальто и стала ладонью отчищать загрязнившиеся места. Потом села рассматривать ногу. Ничего страшного – даже брюки не испортила, только испачкала немного. Старик в это время, молча сложив крест‑накрест руки на груди, разглядывал ее. Сюзи заглянула за его спину. Вся комната в пределах видимости была завалена вещами и картинами. Протоптанная сквозь них дорожка вела к узкой винтовой лестнице, видимо, поднимающейся к жилью хозяина. Она улыбнулась, взяла сумочку и, достав визитку, протянула ему:

– Меня зовут Сюзи Новелли. Я искусствовед. Можно немного походить по вашему магазину?

Старик, не читая, положил визитку в карман.

– Такое впечатление, что сейчас каждый второй решил заделаться искусствоведом, ничего, однако, не смысля при этом в искусстве. И у меня не магазин. – Он резко кивнул ей на дверь в знак того, что она может пройти. И тут же тычком узловатого дрожащего пальца остановил поднявшуюся со стула Сюзи и опустил палец вниз: – Обувь!

– Простите! – Она сняла сапожки и осторожно, практически на цыпочках, с замершим в ожидании сердцем вошла.

Сейчас она будто играла в игру «холодно‑горячо». Вот комод – на нем выставлены старые рамки для фотографий: большие, маленькие, средние, деревянные, серебряные, потертые… В некоторых – черно‑белые лица. В некоторых – пустота за стеклом. Она достала одну, тяжелую, широкую, гладкую, и только в углу справа выгравирован по серебру маленький букет незабудок. «Холодно…» Повернула влево. На круглой столешнице собраны настольные лампы вперемешку с вазами. Подошла, провела пальцами по треснувшим в некоторых местах цветным стеклышкам Тиффани. «Еще холоднее». Огляделась вокруг. Картины были составлены в беспорядочные ряды, из‑за которых к стенам подойти становилось невозможно. Сверху накиданы свернутые трубами холсты. Но некоторые экземпляры в тяжелых золоченых рамах все же висели. Мрачные потускневшие пейзажи. «Теплее». Вот горы книг в старинных переплетах.

– Как здесь найти то, что нужно?

– У меня есть каталог. Все переписано. Я помню каждую из них в лицо.

Сюзи медленно двигалась по направлению к лестнице. «Тепло, еще теплее… Горячо!» Между двумя лестничными пролетами она увидела Ее. На старом, тронутом патиной полотне, окантованном плоской и широкой коричневой рамой, посреди комнаты, выложенной черно‑белой плиткой, перед мольбертом, с палитрой в руках, сидела девушка в средневековом платье, на котором зеленая шелковая ткань сочеталась с фиолетовым бархатом. Она смотрела в узкое высокое окно, за которым виднелись шпили старого города, холмы, покрытые снегом, и голые черные деревья. Сюзи замерла. Она была уже там, внутри этой картины, сидела на месте девушки и смотрела в окно на снег, когда раздался скрипучий голос за спиной:

– Ян Вермеер «Девушка с мольбертом».

– Не может быть, – вернулась в реальность ошарашенная Сюзи. – Я очень хорошо знакома с его творчеством. Не было у него никакой «Девушки с мольбертом»!

– Вот‑вот. И ты тоже одна из этих, которые ни черта ни в чем не понимают. Если бы ты была знакома с его творчеством, то узнала бы руку мастера. Во всяком случае, сертификат подлинности имеется.

– Нет, картина, конечно, похожа. Но мало ли подражателей?! И вообще, любой сертификат можно подделать. – Сюзи чувствовала, как горят ее щеки. Она посмотрела в сторону старого зеркала и увидела, как покраснело лицо и сверкали глаза.

– Продается?

– Так зачем же тебе подделка или подражатель? – издевательски засмеялся старик. Он понял, что Сюзи с этой картиной не расстанется теперь никогда. Видел он эти выражения лиц нечасто, всего несколько раз за свою долгую жизнь. И всегда попадал в точку. Расшибется, а вещь эта будет ее! Затем он назвал сумму.

– Вы что, с ума сошли?!

Старик не отреагировал на оскорбление. Он их уже слышал в таких ситуациях.

– Не хочешь – не бери. Во‑первых, она мне самому нравится. Во‑вторых, заходил тут один… Вот сейчас думает. В‑третьих, если мне вдруг понадобится такая сумма, даже если ни он, ни ты ее не купите, неизвестный Вермеер уйдет на любом аукционе за мою цену. Но я предпочитаю, чтобы мои вещи оказывались у фанатичных одиночек типа тебя, а не среди других картин в общей коллекции. Думаешь, я не вижу, как ты ее хочешь… И не просто так ты попала сюда! Ко мне вообще редко кто заходит. Ладно, что‑то я разболтался. Или по рукам, или иди уже. Кажется, ты достаточно обсохла. – Он посмотрел через стеклышки на улицу, и на его лице отразились цвета наряда арлекина. – Да и дождь вроде закончился.

– Я еще приду. Не отдавайте ее никому, пожалуйста.

Он закрыл за Сюзи дверь.

– Придешь, придешь, куда ты денешься.

– Боже, ну где, где взять такие деньги?! Я и так трачу на все эти антикварные штуки почти весь свой заработок! – говорила себе Сюзи, но понимала, что без этой картины ей не жить и она найдет способ забрать ее себе.

* * *

У Сюзи сложилась своя традиции: уже в течение трех лет она обязательно проводила одну из летних недель в Риме – такое ежегодное паломничество к красоте и истории. В Рим она ездила исключительно на мотоцикле и только через Париж.

Cегодня утром на берегу канала она пила свой привычный утренний кофе и намечала план работы на день. Ее окликнули. Это был знакомый дизайнер, который жил в квартире неподалеку:

– Привет, Сюзи! Не помешал?

– Нет! Хочешь кофе?

– Да! Сейчас закажу.

– Ну как дела?

– Отлично. Делаю сейчас интерьер моим новым соседям. Минималисты. Хотят все пустое и белое. Но мне не очень нравится. Больница. Думаю, как бы добавить жизни?

– Повесь им две абстрактные картины с гаммой, соответствующей тем цветам, что за окном.

– А что, по‑моему, отлично!

– Ну вот! Что еще? – засмеялась Сюзи.

– Да вот, прикидываю, как организовать рекламу для одной моей приятельницы. Она шьет свадебные наряды для байкеров.

– Вау! Познакомишь?

– С удовольствием! Можно прямо сейчас.

Сюзи заглянула в органайзер. Первая деловая встреча планировалась на два часа. Так что времени полно.

– Поехали!

В качестве модельера свадебных нарядов для байкеров Сюзи ожидала увидеть кого угодно, но только не аппетитную пышку лет сорока, постриженную практически под ноль. На ней красовались огромные, чересчур драпированные красные шаровары и такой же красный топ без лямок, который постоянно сползал с объемной груди, и она поправляла его пухлыми пальчиками с черным маникюром. На плече оранжевым пламенем горело вытатуированное сердце. В натуральном виде, с синими, расползающимися из него змеями‑аортами. Не вынимая изо рта самокрутки, та водила гостей по большой студии и демонстрировала развешанную на манекенах одежду.

– Тут прошлогодняя и новая коллекции. Я шью максимум два‑три экземпляра. Ну, в том случае, если клиенты очень просят повторить. Не эксклюзив, но почти.

Потом пригласила всех выпить. Налила себе стакан виски и несколькими глотками осушила половину. Сюзи взглянула на часы. Около двенадцати. Однако! И попросила воды. Вещи, которые она увидела, ей очень понравились. Особенно кружевное платье с юбкой, короткой спереди и длинной сзади.

– Я еду на мотоцикле в Рим. Через Париж, Лион. У меня там куча друзей. Если бы я была мужчиной, то взяла бы коричневые кожаные штаны и пиджак в клетку из новой коллекции. Но поскольку я девушка, то могу надеть белые кожаные брюки с косухой. Вообще все вещи очень красивые. Но не могу же я поехать так далеко в платье! Как тебе такой вариант рекламы? Расскажу всем про тебя! Главное, чтобы погода не подвела.

– А что?! Пора выходить на мировой рынок. – Толстуха допила виски и хлопнула Сюзи по плечу. – По‑моему, ты симпатичная девчонка! Можно ей доверять? Аккуратная? – подмигнула она заговорщически Дрю.

– Можно, можно. – Приятель тоже уже приложился к бутылочке пива. – Отличное предложение!

– Ну а что ты хочешь за это? – снова обратилась она к Сюзи.

– Подаришь мне потом платье, когда я буду выходить замуж.

– Договорились!

– Ну ладно. Мне пора. Перед отъездом заскочу. Буквально завтра‑послезавтра.

Она взяла визитку, и они вышли на улицу.

– Дрю, ты извини, не хочу никого обидеть, но твоя приятельница какая‑то странная. Она совсем не похожа на модельера, да еще который делает подобные вещи. Они же очень, очень крутые. А она совсем неизвестная и такая… Ну, не знаю даже, как сказать. Я, конечно, понимаю. Внешность не главное, и все такое… Но мне все же кажется, что человек, который придумывает такие вещи… – Она замялась.

– Должен быть красивее, тоньше, более светским, не бухать с утра, обладать вкусом. Ты это имеешь в виду? Да, реально, несостыковка. Но Сара дико талантливая. Ты знаешь, когда она творит и у нее случается затык, она начинает жрать. Сметает все, что попадается на пути. Ближайшие магазины опустошаются. А когда все хорошо и коллекция готова, она начинает пить, потому что боится, что не придумает следующую. Соответственно, она ужасно выглядит, из‑за этого комплексует, с клиентами не общается. В общем, талант компенсирует куча проблем. Поэтому она и не раскрученная. У нее офигенно симпатичная помощница, которая ведет ее дела. Но сейчас она улетела в Индию, в отпуск. Это она, кстати, меня познакомила с Сарой. Пришла к ней недавно и пытается помочь. Может, все и наладится… С ней она как‑то получше себя чувствует. Сюз, а давай сходим вечером куда‑нибудь. – Они стояли на углу дома.

– Нет, извини. Надо завершить перед отъездом кучу дел.

– Вот всегда у тебя дела!

– Так получается. Ой, прости, вот мой трамвай. Я побежала. – И Сюзи прыгнула в вагон.

Дрю – симпатичный и вроде неплохой парень, но ей совсем не хотелось начинать никаких романов. Пару месяцев назад она рассталась с бойфрендом и не собиралась вступать в отношения вновь, пока не определится с собой. Больше всего на свете ей хотелось узнать и выстроить себя: кто она есть на самом деле, изучить свои возможности, лучше писать, безупречно разбираться в искусстве, определить все интересы, узнать что‑нибудь такое, чего она никогда не знала, в конце концов научиться кататься на сноуборде этой зимой, но только ей хотелось все это делать одной. Пока. Потому что друг ей все‑таки мешал, не давая необходимой свободы и личного пространства. Чуть позднее она найдет себе идеального парня, но не сейчас. Сейчас у нее другие планы на жизнь, и она не будет размениваться ни на каких Дрю. В конце концов, ей всего двадцать пять лет!

Вечером через два дня Сюзи приехала к Саре за костюмом. После разговора с приятелем она относилась к ней совершенно по‑другому. Сюзи застала Сару за поеданием гамбургеров. На столе стоял большой пакет из фастфудовской сети. В студии царил беспорядок, созданный обертками, бумажками, пакетами и коробками из‑под заказанной на дом еды. Затык был налицо.

– Хочешь? – спросила Сара, роняя крошки изо рта. Так же, как она не вынимала в первую их встречу изо рта самокрутку, точно так же все время, пока Сюзи у нее была, та постоянно жевала. Ей было очень жаль Сару.

– А что, твоя помощница еще не приехала?

– Через пару дней, – запихивая в рот очередной кусок, промычала создательница прекрасного белого кожаного костюма, который Сюзи уже держала у себя на коленях в пакете.

– Сара, если я могу тебе чем‑нибудь помочь, просто поболтать, звони, хорошо? Завтра вечером твой великолепный наряд будет кататься по Парижу. Я вставлю в волосы белые цветы. – Она поднялась.

– Спасибо. – Сара закрыла за ней дверь и расплакалась: «Ничего, ничего не выходит. Почему, почему я такая невезучая?!» Она схватила кусок черного раскроенного атласа со стола и в бешенстве стала топтать его ногами. Вдруг остановилась. «И зачем я дала Сюзи именно этот костюм? В прошлом году невеста в таком же разбилась на мотоцикле. Зачем же я ей его отдала?! Зачем я его вообще показала?!» Сара бросилась к телефону.

Сюзи вышла от Сары и выключила мобильный. Все! Надо настроиться на поездку и хорошенько выспаться! Выезжать на рассвете. Утром она получила несколько эсэмэсок: звонок от мамы, два от Дрю и четыре от Сары.

– Странно… Столько звонков?! Ну ладно, сейчас очень рано. Позже перезвоню. – Через час Сюзи мчалась по направлению к Риму.

Из личных записок доктора. Отрывок № 7.

Серебрянка, 1914 год

Наконец получил я чудесное письмо, сообщающее о приезде моего друга, талантливого художника и мистика Филиппо Новелли. Петр Николаевич писал: «В тот день стоял такой сильный туман, что все подивились, как он нашел дорогу». Петруша в детстве часто живал в Италии, потому общение с художником не составляло особого труда. А Новелли, обладая тонкой душой и нежным сердцем, очень скоро понял, как одинок и несчастен Пьетро, как он называл его на свой итальянский манер, и, не став сетовать на мой внезапный отъезд, остался в усадьбе.

Из переписки узнал я, что устроил его Владимирский в зимнем саду и «обеденный стол теперь завален эскизами, набросками, чертежами; заляпан красками и чернилами; повсюду валяются кисти; перья торчат из невысыхающей чернильницы». Я понимал, что там кипела работа, и над всем этим великолепным развалом мое воображение рисовало сизый дымок от пронизанного солнцем чая. Оказалось, и кофием по утрам баловались тоже. Итальянец любил жить с комфортом и кофий научил камердинера варить отменный, больше никому не давал содержимое своей латунной коробки; «зерна молол сам в маленькой деревянной мельничке с бронзовой ручкой». Я читал и ощущал как наяву, что весь дом наполняется кофейным ароматом, внося в него праздник.

Очень меня позабавили описания его мучений «… без вина и сыра. Но приспособился пить водку и огурец при этом смачно откусывает… Бедный художник от тоски по жаркому солнышку гоняется по сеновалам за девками, и они зовут его ласково Филей, а он ругательски ругает российских комаров…» Смеялся я и над тем, что научил он господскую повариху делать домашнюю лапшу и подливку из помидоров, украв их с клумбы, где они зрели в окружении белых ромашек. «Помидоры для красоты – это кощунство», – возмущался он, шинкуя их большим кухонным ножом.

Я хорошо знал окрестности усадьбы и без труда мог представить, как Новелли «блуждал по ближним холмам с коробочкой красок и бумажками своими, все рисовал, все акварелил. Были им писаны холмистые горизонты и облака над ними в английском стиле; одинокие сосны на вершинах этих холмов, отдельные листья, полевые цветы и многочисленные виды опоясывающей озеро липовой аллеи». В одном из писем Филиппо прислал чудесный эскиз Орешковой поляны. «Я узнал, что здесь нашли синьору Марию. Я смотрел туда, на солнечную спокойную опушку, и уже сворачивал с тропинки, но спотыкался о корни, ветки хлестали по лицу, поднялся неожиданно ветер и не давал дышать. Странное состояние». Бедный Новелли! Для него это было лишь странным состоянием. Эту великолепную акварель я подарил художнику, который снимал дачу в соседнем селе. Подарил! Я не мог видеть этот тайный для нас с Марией Афанасьевной уголок леса. Вспоминал я лунные ночи там, а самое страшное, что это были те самые кусты, под которыми нашли ее мертвой.

Однако Петр Николаевич писал и о грустном. Что забродили безумные мысли: «возвести часовенку в конце сада, да с подземельем просторным и сухим, для их семейного склепа; там будут четыре постамента с мраморными гробами; подземный ход, соединяющий склеп с Марусиным гротом на берегу озера; от зимней веранды к будущей часовне высадить аллею шиповника».

Работа, судя по новостям, шла быстро. Итальянец был заворожен умельцами городка до такой степени, что просто принудил князя переложить паркет в комнатах дочек; обновить витражи зимнего сада; на крыше его сделать балкон с резными балясинками, «а вход на балкон прорубили с лестничной площадки, отчего все пространство над лестницей углубилось и засветилось. Спрашивал он меня про заложенную дверь, но я ответил, чтобы не думал о ней: нет никакой двери и никакой комнаты».

…Накануне самого страшного года в жизни Петра Николаевича начались работы по строительству часовни. Как строить закончили, так и пришли к нему беды. Старшую дочь Поленьку притащила лошадь всю избитую, нога в стремени. Приволокла и у дома остановилась как вкопанная. Вскоре и вторая, Грунечка, пошла по землянику да с песчаного обрыва оступилась и была засыпана оползнем, еле нашли.

Филиппо написал мне, что изваял две скульптуры, которые и поставили в доме у подножия лестницы.

Сам же итальянец растворился совершенно в прелести этого места. Бродил, завороженный, и забыл то, зачем приехал, зачем звал я его туда, как страстно писал я ему, что магия этих мест напоминает колдовские туринские места. Я думал, он найдет разгадку! А он, блуждая холмами и лесами, все глубже уходил в состояние забытья и как бы несуществования, и все больше затягивало его это место, наматывались дни ниточкой на веретено. Так прошли два года, мы и ахнуть не успел.

Был момент, когда он писал мне, что вдруг осознал, что попал в плен и не в силах противостоять этому ощущению запрета, этой странной энергии, этим изменяющимся ощущениям. «Подумать только, – писал он мне. – Я оставил в Италии беременную жену, считал, что обернусь быстро и к родам буду дома… Не знаю, что со мной! Все – наваждение…» Прочитав эти строки, я ощутил, что чувство вины переполняет меня. Зачем я пригласил его? Зачем я заменил им себя подле Пети? Быть может, я разрушил его семью? Какой ужас и стыд! Но я не мог поступить иначе, был ее приказ уехать. Только пока я не понял – зачем, что я должен делать дальше?

Стоп! Зачем я все это пишу? Не эти скудные дни и чувства надо оставлять для памяти! Надо писать о ней! О ее красоте! О ее глубине! Но не могу я найти слова и их волшебное соединение, чтобы описать Машеньку! Боль потери еще смешивает краски, они не прозрачны и размыты… растворены во времени и смерти. А время и смерть границ не имеют…

Date: 2015-09-24; view: 283; Нарушение авторских прав