Сто жизней

Опять девственная белизна чистой страницы покрывалась стройными рядами букв. На листе выходило:

“Жить дальше с той женщиной, которая именовалась моей женой не было больше сил. Она превратилась в отвратительнейшую старуху и как будто овевала меня своей старостью, дряхлость пропитывала мою душу и тело, постепенно разъедая их. Это было последствием одной из ошибок моей молодости - в двадцать лет я женился на шестидесятилетней тетке, и совершил это просто ради интереса, чтобы прочувствовать своим телом увядание чужой плоти, ведь до старости тогда мне было еще очень и очень далеко. Будь проклят тот давнишний день, в который произошло это страшное событие, именуемое нашей свадьбой.

Прошло всего десять лет, и от ее оханий и кряхтений не стало жизни. Постоянное бурчание вместе со старческими визгами моей “половины” на тему неубранной со стола посуды и не подметенного пола превращали бытие в кромешный ад. Сама она перестала производить какую-либо деятельность и ссылаясь на свою немощь сутками напролет валялась на диване. Казалось, что еще немного - и мне придется возиться с пропитанным болезнями почти неживым телом. А каково лежать каждую ночь в постели с существом, становящимся все больше похожим на приведение? Такого я бы не пожелал даже своему злейшему врагу!

Да, этот идиотский эксперимент слишком дорого обошелся мне.

Беда была в том, что жить мне было абсолютно негде. Сам я родом из сибирской глуши, и родовое гнездо уже занял старший брат со своим семейством. Тревожить их я не буду, тем более, что в своих бедах виноват только я и никто другой. Именно поэтому я и терпел похожую на галлюцинацию старуху лишних семь лет. Но предел бывает всему.

Упаковав скромные пожитки в легкий чемодан я вышел на улицу. И впервые в жизни столкнулся с ситуацией, когда идти было некуда. Человеку, имеющему дом такой ситуации даже не представить, не сможет вообразить ее и классический “бомж”, пропивший свое жилище при очередном запое, ведь ко времени наступления этого досадного момента он уже не способен вообще что-либо воображать. Однако где-то в непролазных дебрях родословных у каждого из нас обязательно найдется какой-нибудь кочевник, и его голос нет-нет, да и пробьется в совершенно оседлом обывателе, вроде бы не мыслящем жизни без тюлевых занавесочек. На его голос я и понадеялся, хотя отлично себе представлял меру паршивости, отделяющую широкое и в чем-то веселое степное кочевание от унылого городского бродяжничества.

Я брел в неизвестном направлении, кружил между домами, бесцельно разглядывал лица попадавшихся навстречу людей. Наступал тяжелый осенний вечер и с северо-востока начинал дуть холодный ветер. Дома постепенно насыщались желтоватым оконным светом, от которого веяло милым теплом, оценить которое по достоинству способен только человек, оказавшийся в моем положении. Как бы хотелось оказаться сейчас в этом замкнутом от сурового и холодного внешнего мира маленьком комочке пространства!

Однако все это было не для меня. Надо было срочно что-то соображать и принимать более-менее сносное решение. “Устроюсь куда-нибудь сторожем или дворником, чтобы каморку предоставили. А там осмотрюсь, быть может женюсь снова на женщине с жилплощадью” - размышлял я.

Последняя мысль понравилась мне настолько, что я даже влюбился в нее. Она показалась той соломинкой, за которую хватается утопающий. Впрочем, в последующие несколько часов у меня появилась целая вязанка подобной “соломы”, толку от которой было не так уж и много, если не сказать, что его не было совсем.

В этот момент я проходил мимо помойки, возле которой вертелись две черные тени. Выглядели они так, будто мусорный ящик был их родной мамой, и быть другими они никогда бы не смогли.

“А ведь это - вариант моего будущего!” - решил я и вздрогнул от случайного страха. Зловещее слово “бомж” подобно набатному колоколу гремело в моих ушах. Нет, только не это!

Однако легко сказать. Я уже совершил первый компромисс из череды тех, которые в конце концов приведут меня в это хорошее место. Вырваться из раскрывшегося мне всей своей красой дрянного пути чрезвычайно сложно, ведь против меня будут работать все силы этого треклятого общества, которое с верблюжьим упорством стремится вытолкнуть из себя “лишних людей”.

Внезапно на плечах одного из помоечных бедолаг я заметил непонятные блестящие предметы. Ну так и есть - погоны с полковничьими звездами на кителе старого советского образца, который он скорее всего нашел в чреве своей мамы-помойки! Настоящая сюрреалистическая картина - символ мощи грозной Советской Империи рядом с грудой хлама, выброшенного за ненадобностью из эрэфовских квартир, одним из элементов которого был портрет официального главаря этого государства, отправленный кем-то в последнее путешествие. Впрочем, портрет быстро исчез в мешке “полковника” - по всей видимости он собрался загнать его на ближайшей барахолке за литр огненной водицы.

Впрочем, наблюдать за жизнью “старших товарищей” не было время, требовалось организовывать собственный ночлег. Вопрос с трудоустройством я решил отложить до завтра, а на сегодня заночевать в месте, которое Бог пошлет. А послал мне Всевышний не так уж и много мест. Скамеечки в парках отпадают сразу - в такую погоду на них мигом превратишься в сосульку, в труп, замороженный настолько, что его не разрежет даже острый нож патологоанатома. Оставались известные мне исключительно по газетам излюбленные места пребывания бродячего люда - чердаки и подвалы. Да, тяжко выжить человеку, не имеющего опыта борьбы за жизнь в подобных условиях. Возможно, у бродяг тоже есть своя жесткая иерархия, которую я совсем не знаю, и ценой этого незнания вполне может стать моя так и не состоявшаяся жизнь. Другой вариант - меня убьют во сне ради простой забавы веселящиеся подростки, меня может похитить кто угодно и для чего угодно - начиная от изъятия внутренностей для пересадки и заканчивая использованием на каторжных работах в качестве бесплатной рабсилы, ведь я пока еще не успел дойти до состояния ходячего скелета. При любом раскладе моя жизнь теперь будет висеть на волоске, зажатом между брашнами остро наточенных ножниц, которые могут сомкнуться в любое мгновение. Впрочем, а разве в лучшем положении находится любая другая жизнь, ведь умереть можно просто подавившись сосиской за обедом?! Единственное отличие жизни бродячей состоит в том, что близость могилы в ней ощущается наиболее рельефно и отчетливо. Слово “могила” здесь следует взять в кавычки, ибо кто же будет аккуратненько хоронить никому не нужного человека, тратя на это такие дефицитные казенные средства?! В лучшем случае - крематорий или разделка на препараты за дверями кафедры анатомии ближайшего мединститута, в худшем - гниение в подвале или высыхание на чердаке до тех пор, пока жильцам не осточертеет запах мертвечины и какой-нибудь смельчак не отважится осмотреть чердак или подвал лично. Впрочем, выбора у меня все равно теперь нет, к своей старушенции я все равно ни за что не вернусь.

Из подвала дохнуло могильным мраком и потусторонней сыростью. С ритмичным плеском капала вода, как будто отсчитывая секунды моей жизни. Нет, лучше подохнуть от холода, чем ночевать в этом отвратительном склепе, сюда даже по малой нужде забредать страшно. Чердак оказался заперт на замок внушительных размеров, ломать который мне было совсем нечем (опытный бродяга, разумеется, открыл бы его в несколько минут).

На улице мигали огоньки вывесок, перли по своим делам людские массы. В этот день я впервые почувствовал себя чужим на празднике жизни, как бы банально это не звучало. Сейчас самый жалкий из “принятых” на это тупое веселье мог запросто вытолкать меня откуда угодно коленкой под зад, и за столь “героический” поступок непременно получил бы благодарность от вышестоящих личностей. Впрочем ненависти людишки не вызывали, они скорее порождали глухую внутреннюю неприязнь подобную той, которую порождает увиденный на кухонной полке таракан.

На меня нашло какое-то непонятное затмение, вызванное не то голодом, не то удивительностью моего нового положения и полной неопределенностью будущего. Я как будто растворился в предночном городе, стал его “духом” и не чувствуя собственного тела вместе с холодом, голодом и смертельной усталостью, медленно парил между домов, залетал в переулки и закоулки, проносился над островами плотно толпящихся людей. Может в способности к переходу в такое состояние и состоит секрет удивительной, просто крысиной живучести бродячего элемента?

Сколько прошло времени - сказать трудно, ведь часы в моей нынешней жизни совсем не нужны, ибо исчезла нужда в постоянном наблюдении за переходом будущего в прошлое через неощутимую черту настоящего. Народу стало уже совсем мало, и по всей видимости наступила глубокая ночь. Тем временем моему взору открылся старый дом, на башне которого красовались давно не показывающие никакого времени огромные часы. Их стрелки навечно застряли на половине седьмого (какого дня, какого месяца и какого года? Даже год не известен - может 1917, а может - 1941, но может и 1905, а может даже и 1881. Короче, остается только гадать. Для чего, ведь в моем положении это вряд ли чем-нибудь поможет?! Да хотя бы просто так, чтобы сделать себе хоть крохотное развлечение).

Лестница в доме оказалась типично питерской - с ручьями мочи и неистребимым запахом кошек. Дверь на чердак почему-то оказалась открытой и я с опаской вошел туда - мало ли кто там обитает. Однако людей к моему счастью там не оказалось, что было весьма странно - чердак все-таки теплый, места - сколько хочешь, даже пахнет здесь ничего, деревом и железом. Но времени на раздумья не оставалось, я быстро забился в самый отдаленный угол своего пристанища и подложив под голову чемодан постарался заснуть.

Спалось крайне тревожно и от каждого шороха я вскакивал на ноги. А звуков было много - где-то хлопали двери, кто-то ругался, кто-то орал благим матом. Все-таки внизу, прямо подо мной пять этажей коммунальных катакомб, до предела нафаршированных людьми. Обитателям этих глубин я не завидовал, как и они не позавидовали бы мне. В конце концов сон взял свое и последней моей мыслью почему-то было случайное воспоминание о том, что теперь придется пожизненно везде таскать на себе свой скарб, оставлять теперь будет негде.

Утро заявило о себе светящимся слуховым окном и частыми хлопками дверей где-то внизу. Было зябко и мое тело трясла частая колючая дрожь. “Надо позавтракать” - решил я и достал из чемодана ломоть хлеба, прихваченный еще из “той” жизни.

Подкрепившись я решил не мешкать и тут же отправляться на поиски работы, но немного поразмыслив решил сначала обследовать “свой” чердак. Может я на нем клад найду, ведь всякое же бывает на белом свете!

Разумеется, никакого клада здесь не было, зато была винтовая лестница, ведущая куда-то вверх, как будто в башню звездочета. Поднявшись и открыв массивный чугунный люк, я обнаружил себя в царстве проржавевших винтиков и шестеренок. Очевидно это был механизм часов, увиденных мною вчера с улицы.

Моя техническая грамотность заканчивается умением свинтить электрическую лампочку в чужом подъезде. Однако эта полуторавековая машина породила во мне колоссальнейший интерес, и я принялся внимательно рассматривать ее детали. Было в этом механизме нечто таинственное, двойственное по самой своей природе. С одной стороны все шестеренки и колесики соединялись в соответствии со строжайшем логическом порядком, все последовательно, ничего лишнего. С другой стороны разве не странно, что эта созданная для измерения времени машина оказалась в конце концов сожрана самим временем. Это оно обглодало колесики, покрыло ржавчиной винтики, сломало зубы шестеренкам. Выходит, оно воспротивилось собственному измерению!

Мысль понравилась мне и повторяя ее я принялся поворачивать колесики, которые на мое удивление поворачивались вполне легко. Так я и проковырялся до самого вечера, когда уже куда-либо идти было поздно. Однако на следующий день я твердо решил ни на что не отвлекаться, а прямиком идти на стройбазу “Рыбинская”, где по слухам требовался сторож.

Перед сном я сходил в магазин, но вместо продуктов на оставшиеся деньги почему-то купил бутылку постного масла. К чему оно мне, не пить же его в самом деле! А жарить на нем мне нечего да и негде. Вот уж дурак так дурак!

Вопреки своим ожиданиям и следующий день я посвятил часовому механизму. Принесенным с собой маслом я его тщательно смазал, залезая даже в самые потаенные уголки. Дело в том, что к этой машине я испытал что-то вроде симпатии, ведь наше положение в чем-то оказалось сходным. Я - развалина человека, и до такого состояния меня довела чужая старость, это - развалина механизма отсчета времени, и его испортила старость мира, в который он погружен, массив мгновений пропущенных через него. Вскоре я понял, что влюбился в эту конструкцию и ощущаю себя неотъемлемой ее частью. Забота о бездействующих часах стала новым смыслом моей жизни, от которой осталось не так уж и много. Правильно говорят, что в тяжком положении единственным способом выжить является забота о ком-то другом, кто находится в еще более худшем состоянии. А моему механизму было куда как хуже чем мне - ведь он уже по меньшей мере полвека прозябает в полном бездействии, лишенный возможности выполнять свое предназначение.

Сколько так прошло времени - не знает никто, ведь я потерял счет дням, перестал всматриваться в слуховое окно и слушать доносящиеся снизу звуки.

От моих прикосновений колесики крутились и вертелись, но делать это самостоятельно они упорно не хотели. До тех пор, пока я случайно не крутанул чего-то, в чем по всей видимости и скрывалась душа всей машины. Что после этого началось! Казалось, весь мир пришел в движение, вращение стало происходить повсюду, во всех направлениях, во всем окружающем меня пространстве. Часы быстро отмахали оставшиеся полчаса и тут же раздались мощнейшие звонкие удары небывалой силы. Часы впервые за неопределенное количество десятилетий стали бить, причем били они как-то уж очень злобно. От радости я подпрыгнул до потолка и чуть было не попал головой во вращающееся прямо над ней огромное зубастое колесо. Если бы попал - головы у меня больше бы не было, но я этого, наверное, и не заметил.

Горя радостью я выглянул в слуховое окно. На улице творилось нечто совершенно невообразимое, такое, что противоречит всем законам существования поднебесной тверди.

В такт ударам часов вся Земля принялась лихо плясать. От этой пляски мигом рушились города, колоссальные горные хребты переворачивались как спичечные коробки, целые моря утекали под землю. Ничего не укрылось от раскинувшегося на все Пространство веселья, все приняло участие в этой вселенской забаве. В лихой пляс пустился и я сам, подпрыгивая в такт часовым ударам и биению пульса Вселенной. Радость и тревога, смех и слезы слились во что-то единое, выделить из которого одно или другое было уже абсолютно невозможно. Одно оказалось предельно ясным - все пережитые беды навсегда растворились в прошлом, которого быть может и не было, оно просто случайно приснилось. Как невесомый пустой шарик лопнул в одночасье старый мир, и все напряглось в тревожном ожидании пришествия Мира Нового.”

Я отложил очередной плотно исписанный листок. Да, вышло по-моему очень неплохо. Всю мою комнату уже занимают пухлые папки, набитые пачками сочинений. Каждое сочинение - это моя очередная биография, которую кто-то может назвать вымышленной. Однако для меня они не вымышленные, ведь после написания очередных “мемуаров” я напрягаю все силы своей души чтобы внедрить написанное в себя, убедить себя в том, что эта жизнь действительно прожита мной и все описанные в ней события реально имели место. Именно в этом и состоит основной труд, сочинить же саму историю - плевое дело. И я живу своими воспоминаниями в тех мирах, знаю массу людей, которых никто не мог и в глаза-то видеть, побывал в таких местах, куда ни один из живущих на Земле не проникнет даже в своих сокровенных мечтах.

Ни одно из моих произведений нигде не опубликовано ибо я никогда не хотел становиться писателем или чем-то подобным. Я просто хочу быть, быть сразу везде, и, согласитесь, я добился в этом деле совершенно небывалых успехов. Сначала, разумеется, придумывал банальщину, был и рабочим Васей и инженером Мишей и доктором Колей. Но вскоре захотелось большего, и последующие жизни стали больше походить на термоядерный выброс сверхвысокой энергии.

Спросите о моей “официальной” жизни? Да я ее почти и не знаю, ибо ее практически нет, каждая ее секунда в моем внутреннем “пятом” измерении разворачивается на годы и десятилетия, переполненные самыми невероятными событиями. Спросите, как я отношусь к смерти? А знаете, сколько раз я уже умирал, притом отнюдь не в переносном смысле этого слова, ведь каждый раз я проходил весь комплекс ощущений, связанных с этим событием. Так что если даже у меня и есть одна смерть, которая более реальна чем все остальные, то попробуй-ка найти ее во всем сплетении различных жизней и смертей. Может она уже была, а может - еще будет, никто и никогда не даст на этот вопрос исчерпывающего ответа. Недавно мне пришлось высмеять одного странного человечка, который заявил мне, что я-де уже пять лет как умер.