Сентября 1969 года, четверг. Офис Рика Хейса в Сохо располагался над тратторией на Фрит‑стрит, неподалеку от джазового клуба «Ронни Скотт» и всевозможных низкопробных

Офис Рика Хейса в Сохо располагался над тратторией на Фрит‑стрит, неподалеку от джазового клуба «Ронни Скотт» и всевозможных низкопробных секс‑шопов и стрип‑клубов. Освежившись эспрессо в итальянском баре на другой стороне улицы, Чедвик вскарабкался по обшарпанной лестнице и постучал в стеклянную дверь, на которой висела табличка «Хейс консерт промоушнз». Из‑за двери раздался голос, приглашавший его войти; в комнате он увидел Хейса за столом, заваленным бумагами, рукой он прикрывал телефонную трубку.

– Инспектор. Какой сюрприз! – приветствовал Чедвика Хейс. – Присаживайтесь. Можете минутку обождать? Мне все никак не удается поймать этого парня.

Чедвик вошел, но не сел, а начал бродить по кабинету: по опыту он знал, что подобная практика обычно нервирует людей. Стены были увешаны обрамленными и украшенными автографами снимками, на которых Хейс был сфотографирован с различными рок‑звездами; главным образом тут были незнакомые Бэнксу имена: Джимми Хендрикс, Пит Таунсенд, Эрик Клэптон. Шкафчики для документов были забиты папками. Он выдвигал ящики в шкафчике возле окна, когда его высматривания, видимо, обеспокоили Хейса настолько, что тот поспешил раньше времени повесить трубку.

– Что это вы делаете? – осведомился Хейс.

– Просто осматриваюсь.

– Это личные документы.

– Да? – Чедвик уселся. – Знаете, я не большой сторонник того, чтобы сидеть и бездельничать, так что я решил проявить некоторую инициативу.

– У вас есть ордер на обыск?

– Пока нет. А что? Он мне нужен?

– Чтобы смотреть на эти документы – да.

– Ну, вряд ли там найдется что‑нибудь для меня интересное. Я пришел сюда вот по какой причине: с того момента, как мы с вами в первый раз встретились, вы мне все время лгали. Я хочу знать почему. Кроме того, я хочу знать, какое отношение вы имеете к убийству Линды Лофтхаус.

– Линды Лофтхаус?

– Не надо со мной играть в детские игры, дружок, – проворчал Чедвик; чем больше он сердился, тем сильнее у него проявлялся акцент жителя Глазго. – Вы все равно проиграете. Это имя жертвы.

– Откуда мне было знать?

– Оно было в газетах.

– Я их не читаю.

– Знаю, в них сплошная ложь, которую фабрикует буржуазия. Мне все равно, читаете вы газеты или нет. Вы видели тело в Бримли. Вы были на месте происшествия еще до того, как прибыл я.

– И что?

– У вас были идеальные условия, чтобы запутать нас и исказить улики. Она была там, лежала мертвая у самых ваших ног, и вы мне говорили, что никогда ее до этого не видели.

– Потом я вам говорил, что, может, и видел ее за сценой. Там толклась масса народу, а я был очень занят.

– Так вы сказали. Позже.

– Ну?

– Существуют два важных факта, которых я тогда не знал и о которых вы могли бы мне сообщить, но не сделали этого.

– Вы меня сбили с толку. О чем вы говорите?

Чедвик стал загибать пальцы:

– Во‑первых, вы не сказали, что имя жертвы – Линда Лофтхаус, а во‑вторых, вы не сказали, что знали ее гораздо лучше, чем уверяли меня.

Хейс взял со стола резинку для бумаг и стал обертывать ее вокруг своих пожелтевших от никотина пальцев. Он дня два не брился, и его длинные прямые волосы не помешало бы вымыть. На нем были джинсы и красная рубашка без воротничка, сшитая из какой‑то тонкой материи.

– Я вам рассказал все, что знал, – заявил он.

– Чушь. Вы мне наврали. Мне пришлось составлять правдивую картину по кусочкам, беседуя с другими. Вы могли бы избавить меня от многих хлопот.

– Это не моя работа – избавлять легавых от хлопот.

– Хватит хипповской трепотни. Вам это не идет. Вы бизнесмен, гнусный лакей капиталистов, как и все мы, и неважно, как вы одеваетесь и насколько часто моетесь. Вы были знакомы с Линдой Лофтхаус через Дэнниса Ноукса, хозяина дома на Бэйсуотер‑террас в Лидсе, и через ее двоюродного брата Вика Гривза из группы «Мэд Хэттерс». Кроме того, вы знали и подругу Линды – Таню Хатчисон, девушку, с которой она была на фестивале в Бримли, но вы не потрудились сообщить нам и это, не так ли?

У Хейса отвисла челюсть.

– Кто вам все это рассказал?

– Неважно. Это правда?

– А что, если так?

– Тогда получается, что вы скрыли важную информацию в ходе расследования убийства, а это преступление, дружок.

– Не думал я, что мы уже живем в полицейском государстве.

– Уж поверьте, если бы мы в нем жили, вы бы поняли разницу. Когда вы в первый раз встретились с Линдой Лофтхаус?

Хейс мрачно глянул на Чедвика, продолжая играть резинкой.

– У Дэнниса, – ответил он.

– Когда?

– Ну не знаю. Давно.

– Несколько недель назад? Месяцев? Лет?

– Слушайте, Дэннис – мой старый друг. Когда я бываю в тех местах, я всегда к нему заскакиваю.

– И однажды вы встретили у него Линду?

– Точно. Она тогда жила у Дэнниса.

– Вместе с Дэннисом?

– Ничего подобного. Линда была неприкосновенна.

Похоже, так и было, – если, конечно, Ноукс говорит правду.

– Это было зимой, в конце шестьдесят седьмого – начале шестьдесят восьмого, так?

– Может быть.

– Вы часто ее после этого видели?

– Всего пару раз, знаете.

– Нет, не знаю. Просветите меня.

– Я устраивал несколько концертов «Хэттерс», и на одном из них она была. И у Дэнниса я ее потом встречал, но я не то чтобы знал ее, ну, мы не были особенно близки. Мы просто иногда в одно и то же время были рядом с одной и той же сценой, как и масса всяких других людей.

– Почему же вы лгали, что не знаете ее, если все было так невинно?

– Понятия не имею. Я не хотел в это впутываться. Ваши бы тогда сразу решили, что это сделал я. И потом, когда я стоял с вами там, на этом поле, я каждую минуту терял деньги. Вы не знаете, какой у нас бизнес, как трудно пробиваться…

– Значит, вы солгали, так как подумали, что если вы скажете правду, то я отлучу вас от работы и вы потеряете деньги?

– Точно. Уж это‑то вы можете понять?

– О, это я хорошо понимаю, – ответил Чедвик. – Теперь вы говорите на моем языке. Забота о деньгах куда больше присуща людям, чем вам кажется. Чем вы занимались, после того как объявили выступление «Лед Зеппелин» в воскресенье ночью?

– Слушал их программу. Она была потрясающая. Меня просто снесло с катушек.

– Где вы их слушали?

– Поблизости. У меня все еще оставалось много дел. Мы хотели собрать все наши причиндалы и уехать сразу же после концерта, как можно скорее, так что я не мог себе позволить зря тратить время. Но, как выяснилось…

– А где вы их слушали, куда вы пошли? Перед сценой была пресс‑зона, отгороженная канатами. Видимо, это было самое лучшее место из всех, откуда можно было смотреть на сцену. Вы пошли туда?

– Нет. Я же сказал, у меня не было времени просто стоять и смотреть. У меня были дела. Там был сущий бардак, знаете. Одни накурились и падали со сцены, другие пытались пробраться поближе, спереди или сзади. Менеджеры требовали оплаты, одни машины загораживали выезд другим, за кем‑то приехал лимузин, надо было сдавать аппаратуру и прочее. Слушайте, я же вам говорю, у меня не было времени кого‑то убивать, даже если бы я захотел. Я и не убивал. Да какой у меня мог быть мотив, чтобы убить Линду? Она была славная цыпочка. Мне она нравилась. – Он закурил.

– Как я заметил, вы левша, – проговорил Чедвик.

– Да. Ну и что?

– Убийца был левша.

– Как и многие люди.

– У вас есть пружинный нож?

– Вот еще. Они запрещены.

– Что ж, рад, что вы знаете законы.

– Слушайте, мы, закончили? Мне еще надо обзвонить массу народу.

– Я скажу вам, когда мы закончим.

Хейс ощетинился, но промолчал.

– Думаю, вы осознаёте, в какое неприятное положение вы попали, – продолжил Чедвик.

– Да любой бы так поступил на моем месте! В наше время надо быть психом, чтобы делать легавым хоть какие‑то уступки, особенно если ты чем‑то отличаешься от большинства.

– Но в вашем случае это не сработало, не так ли? Я все равно узнал. Теперь нам осталось только найти одного человека, всего одного человека, который видел, как вы покидали зону за сценой и направлялись в сторону леса, пока выступали «Лед Зеппелин». Вы так в себе уверены, вы думаете, что никто вас не видел? Между прочим, все ваше предыдущее вранье мы раскрыли. Почему бы нам не уличить вас и на этот раз?

– Я не выходил из зоны за сценой и не видел, как оттуда выходит Линда.

– Мы заново допросим всех охранников и вообще всех, кто только мог там находиться. Вы уверены, что хотите придерживаться именно этой версии?

– Я не выходил из зоны за сценой. Я не ходил в лес.

– Что вы сделали с ножом?

– Да это бред какой‑то! Не было у меня никогда никакого ножа.

Чедвик выложил ладони на стол – жест, которым благоразумный человек открывает свои карты.

– Видите ли, мистер Хейс, я предъявляю вам обвинение не потому, что вы особенный. Честно говоря, я не думаю, что вы так уж отличаетесь от других мелких преступников, с которыми я имел дело. Вы просто в другом наряде, вот и все. Почему бы вам не облегчить нам всем работу и не рассказать мне, как это случилось?

– Я требую, чтобы сюда был вызван мой адвокат.

– А что вы можете сказать о Тане Хатчисон? К ней вы ведь тоже пытались подъехать, верно?

– Я больше ни слова не скажу.

– Но на самом деле вы хотели Линду, не так ли? Линду, которая казалась такой недоступной. «Неприкосновенной». Вы ведь употребили именно этот эпитет? Она была такая красивая. И думала, что вы для нее недостаточно хороши, да? Даже ваши деньги и контракты со знаменитостями ее не впечатлили, верно? И как же это случилось? Она забрела в лес. Вы исполнили свои обязанности ведущего, и, когда все погрузились в транс под оглушительные звуки «Лед Зеппелин», вы направились за Линдой в чащу. Она снова отказала вам, и это переполнило чашу вашего терпения. У нее были месячные. Она вам об этом сообщила? Вы подумали, что это просто отговорка? Что ж, вы ошибались. Это была правда. Может быть, вы были под кайфом? Может быть, принимали наркотики? Вероятно, вы заявите, что не отвечали за свои действия. Но, так или иначе, она в последний раз повернулась к вам спиной. Вы обхватили ее сзади и закололи. Потом, осознав, что натворили, вы сообразили, что вам надо запутать след. Это была неуклюжая попытка, но в тот напряженный момент вы не могли выдумать ничего лучше. Вы подошли к краю поля, тут вам повезло: вы смогли незаметно стащить спальный мешок, и тело еще не обнаружили, когда вы к нему вернулись. Вы засунули ее в спальник – очень небрежно, должен добавить, и это стало для меня первым указанием на то, что убили ее не в нем – и вытащили ее на поле. Пока внимание всех присутствующих было сосредоточено на сцене, вы положили спальник у самого края толпы зрителей и поспешили вернуться к своим служебным обязанностям. Думаю, операция не заняла много времени. Оставалась ли у вас на руках кровь, надо ли их было долго отмывать? Не думаю. Вы их вытерли о листья, а потом сполоснули в ручье. А на одежде у вас осталась кровь? Ну, это мы всегда можем проверить. Где вы спрятали нож?

Пока Чедвик говорил, Хейс все больше бледнел.

– Одно дело – обвинить меня во всем этом, – проскрежетал он наконец, – но совсем другое дело – доказать.

– Все, что нам нужно, – один‑единственный свидетель, который видел бы, как вы покидали зону за сценой в соответствующее время.

– И несуществующий нож.

Умно, подумал Чедвик. Нож очень помог бы, особенно если бы на нем обнаружились отпечатки пальцев Хейса и кровь Линды Лофтхаус. Но бывало, что обвинение строили и на меньших основаниях – и выигрывали дело. Ради присяжных Хейс может подстричься и надеть костюм, но его все равно будет видно насквозь.

Чедвик наклонился вперед и снял трубку с телефона Хейса.

– Сейчас позвоню в управление полиции Вест‑Энда, – объявил он, – и мы моментально получим ордера на обыск вашего офиса, вашего дома и всех прочих мест, где вы за эти две недели проводили больше десяти минут. И если там есть хоть какие‑то следы крови Линды, мы их найдем, уж поверьте.

– Валяйте, – произнес Хейс, но ему плохо удавалось изображать уверенность. – А пока вы этим будете заниматься, я вызову сюда своего адвоката и предъявлю вам обвинение в незаконном аресте.

– Я вас не арестовал, – заметил Чедвик, набирая номер. – Пока еще нет.

– Да, я знаю, что такое этот мандракс, – сообщил Бэнкс, когда они с Энни вечером того же дня сидели в «Квинс армс», попивая пиво, – они были не при исполнении.

В баре стоял шум: было полно людей, зашедших пропустить глоток после работы, а также тех, кто никогда не работал и торчал тут целыми днями, главным образом крикливых подростков, отпускавших похабные шуточки за бильярдным столом в задней части бара. Бэнкс уже говорил Сирилу, хозяину заведения, что тот сделал большую ошибку, поставив здесь бильярд, но Сирил отвечал, что вынужден шагать в ногу со временем, иначе молодежь уйдет от него в «Дак», или в «Дрейк», или в «Ред лайон». Вот и хорошо, избавились бы от них, подумал Бэнкс. Впрочем, это ведь не он зарабатывал себе на жизнь содержанием бара.

Вслушиваясь в мешанину различных акцентов, вплетавшихся в местный говор, Бэнкс размышлял о демографических переменах, происходящих в Долинах. Да и молодежные проблемы в Иствейле становились все серьезнее. Это замечали все, об этом писали в газетах, об этом спорили члены муниципального совета и члены парламента от здешних мест. Вот почему возник проект «Полиция помогает общественности», куда перевели Гэвина Рикерда: предполагалось вести учет нарушителей спокойствия и делиться этой информацией с соседними районами.

То, что управление полиции располагалось на краю рыночной площади, похоже, никак не влияло на поведение пьяных хулиганов, которые безумствовали тут каждую субботнюю ночь после закрытия баров и оставляли на этих древних булыжниках мусор, битое стекло, а иногда и истекающее кровью человеческое существо. Наутро владельцы магазинов и пабов, расположенных в центре города, отскребали следы рвоты и вставляли стекла – это стало привычным зрелищем для жителей Иствейла, идущих в церковь воскресным утром.

– Мандракс – это мощное седативное средство, – объяснил Бэнкс. – Снотворное в таблетках, его любовно называли «мэнди». В семидесятые оно было распространено и вполне доступно.

– Если это снотворное, от него ведь должны были просто засыпать – и все? – спросила Энни.

Бэнкс отхлебнул «Блэк шип»: он решил позволить себе одну‑единственную пинту, перед тем как сесть за руль и отправиться домой.

– Фармацевты так и предполагали, – ответил он. – Но штука в том, что, если смешать таблетки с выпивкой и переждать первые волны сонливости, они вызывают легкий, мягкий кайф. Особенно подходит для секса. Вероятно, именно поэтому Робин Мёрчент был голый.

– На самом деле?

– Что?

– Они годились для секса?

– Не знаю. Я всего раз в жизни принял две такие таблетки, а девушки у меня в тот момент не было. Я просто заснул.

Энни похлопала его по руке:

– Бедный Алан! Итак, Мёрчент направлялся на любовное свидание. Или же это была посткоитальная прогулка?

– Что об этом написано в деле? – поинтересовался Бэнкс.

– В деле об этом многозначительно умалчивают. Никто не признался, что с ним спал. Конечно, если он всю ночь пролежал в воде, патологоанатому было трудно определить, занимался ли он перед этим сексом.

– Кто была его тогдашняя девушка?

– Неизвестно, – ответила Энни. – Сведения о сексуальных привычках и предпочтениях Робина Мёрчента не просочились в официальные материалы по делу.

– Может быть, что‑нибудь вспомнит этот наш Эндерби, если только Темплтону удастся его отыскать.

– А если Мёрчент был гей? – предположила Энни. – И у него было что‑то с лордом Джессопом? Тогда я могла бы понять, почему они так быстро свернули расследование.

– Нет никаких доказательств того, что лорд Джессоп мог быть геем, – возразил Бэнкс. – По всей видимости, он предпочитал дам. Во всяком случае, до поры до времени.

– А что случилось потом?

– Он подсел на героин. Первые годы продолжал вести довольно активный образ жизни – так бывает у многих наркоманов, если у них есть надежный поставщик, который регулярно их снабжает. Но героин плохо сказывается на либидо. В конце концов он заразился СПИДом через шприц.

– Казалось бы, он мог себе позволить чистые шприцы, он же был лорд и все такое?

– К тому времени он уже разорился, – объяснил Бэнкс. – Пожалуй, в конце жизни это была довольно трагическая фигура. Умирал он в одиночестве. Все друзья его бросили, в том числе и приятели из числа рок‑звезд. Наследство он промотал, распродал почти все свои земли и другое имущество. Никто не хотел покупать Свейнсвью‑лодж, а наследников у него не было.

– Он там и умер – в Свейнсвью?

– По иронии судьбы, да, – ответил Бэнкс. – У этого места грустная история.

Оба помолчали, размышляя, потом Энни спросила:

– Значит, эти «мэнди» вызывают потерю ориентации в пространстве и сонливость?

– Да. Во всяком случае, если Робин Мёрчент принимал «мэнди» и пил, он легко мог утратить равновесие, ушибиться головой о дно бассейна в его мелкой части и утонуть. Отчасти похоже на Джимми Хендрикса, который, как ты знаешь, захлебнулся собственной рвотой, потому что у него в организме было слишком много весперакса, он не мог проснуться и помешать собственной гибели. Обычно организм человека неплохо справляется с самосохранением, рвотными рефлексами и прочим, но некоторые вещества ослабляют или подавляют эти функции.

На другом конце комнаты белый шар с треском влетел в треугольник красных, чем завершил партию, обозначая начало новой. Пьяные голоса громко заспорили о правилах игры.

– А что стало с мандраксом? – поинтересовалась Энни.

– Подробностей не знаю, но в конце семидесятых его сняли с продажи. Вместо него стали использовать могадон, который ласково называли «могги». Похожая штука, но не седативное, а транквилизатор, и, видимо, не такой вредный.

Энни отхлебнула пива и спросила:

– Но Мёрчента все‑таки могли столкнуть в бассейн, верно?

– Конечно. Но даже если нам удастся найти мотив, придется чертовски потрудиться, чтобы спустя столько лет это доказать. И, откровенно говоря, это вообще не наша работа.

– Наша, если это связано с убийством Ника Барбера.

– Верно, верно. Что касается Вика Гривза, то от него, кажется, мало прока.

– Тебя очень расстроил этот разговор, да?

– Да, я до сих пор не в своей тарелке, – согласился Бэнкс, вертя в пальцах картонную подставку под пиво. – Не то чтобы он был моим кумиром, просто когда видишь, в каком он состоянии, видишь вблизи эту пустоту у него в глазах… – Бэнкс невольно передернул плечами.

– Это из‑за наркотиков? Он действительно жертва кислоты?

– В то время все так говорили. Тогда это даже создавало вокруг него некий героический ореол. Его вознесли на пьедестал из‑за его безумия. Считалось, что это круто. Возле него возникла своего рода секта, появилась масса всяких чудиков. Они его до сих пор преследуют. – Бэнкс покачал головой. – Ну и времена были! Каких‑то нищебродов превозносили до небес, а полоумных объявляли провидцами.

– Как ты думаешь, он принимал что‑то еще?

– Не знаю, говорят, он пожирал ЛСД ведрами. Я слышал, что он за эти годы несколько раз лежал в разных психиатрических заведениях, проходил групповую терапию и другие виды лечения, которые в то время были в моде, но, насколько мне известно, официального диагноза ему так и не поставили, не говоря уж о том, чтобы его вылечить. Последствия употребления кислоты, психоз, шизофрения, параноидальная шизофрения. Выбирай что нравится. Прошло много лет, и теперь это все уже не так важно. Он – Вик Гривз, и мозги у него ни к черту не годятся. Должно быть, в голове у него сущий ад.

Когда Бэнкс вернулся домой, Брайан с Эмилией сидели в комнате отдыха и смотрели на плазменном экране «Сладкую жизнь». Они расположились на диване, Брайан обнимал Эмилию, которая прислонилась к нему, положив голову ему на грудь; волна волос закрывала ее лицо. Кажется, на ней была одна из Брайановых рубашек. Она не была заткнута за пояс, потому что внизу на ней не было надето ничего такого, во что ее можно было бы заткнуть. Судя по их виду, за эти два дня они прекрасно обжились в доме, и Бэнкс с грустью осознал, что был все время настолько занят, что почти с ними не виделся. Из кухни доносились какие‑то аппетитные ароматы.

– А, привет, пап, – поздоровался Брайан, ставя диск на паузу. – Прочел твою записку. Мы гуляли вокруг Рэлтона.

– Боюсь, сегодня для этого не самая подходящая погода, – отозвался Бэнкс, плюхаясь в одно из кресел.

– Мы промокли до костей, – сообщила Эмилия.

– Бывает, – заметил Бэнкс. – Надеюсь, это вас не отпугнуло?

– Нет‑нет, мистер Бэнкс. Там очень красиво. Даже когда пасмурно и идет дождь, все равно в этом есть какая‑то романтическая, первозданная красота, правда? Это как в фильме «Грозовой перевал».

– Пожалуй, похоже, – согласился Бэнкс. Он сделал жест в сторону экрана. – И зовите меня Алан, пожалуйста. Не знал, что вы поклонники Феллини. Это из коллекции дяди Роя. Я всех этих ребят пытался смотреть. Бергман. Трюффо. Шаброль. Куросава. К субтитрам я немного привык, но все равно бывает трудновато ухватить, что у них там творится: случается, что уже полфильма прошло, а я все еще ничего не понимаю.

Брайан рассмеялся:

– Помню, кое‑кто недавно распинался насчет того, какие они все великие. И вот он, этот кое‑кто, сидит передо мной. А Эмми у нас актриса.

– То‑то я подумал, что где‑то вас видел, – заметил Бэнкс. – Вы снимались для телевидения, да?

Эмилия зарделась:

– Немного. Играла небольшие роли в «Призраках», «Неразберихе» и «Скверных девчонках», чуть‑чуть работала в театре. Пока никаких больших фильмов.

– Так и знал, что где‑то вас видел, – повторил Бэнкс.

Эмилия встала:

– Извините, я сейчас.

– Что это за запах? – спросил Бэнкс у Брайана, когда она вышла из комнаты.

– Эмилия готовит нам ужин.

– Я думал, мы сегодня ужинаем не дома.

– Так будет лучше, пап, поверь мне. Ты нас угощал в воскресенье. Эмилия хочет тебя отблагодарить. Она у меня кулинар экстра‑класса. Бедро ягненка с чесноком и розмарином. Картофель а‑ля дофин. – Он поднес пальцы к губам и изобразил поцелуй. – Объедение.

– Что ж, – произнес Бэнкс, – я никогда не отказывался от изысканных блюд, но она не должна чувствовать себя в долгу.

– Ей нравится этим заниматься.

– Тогда мне стоит откупорить бутылочку хорошего винца.

Бэнкс пошел на кухню и открыл бутылку красного австралийского шираза «Питер Леман»: он подумал, что к ягненку это – в самый раз. Когда Эмилия вошла в кухню, на ней были джинсы, рубашка была заправлена, а длинные волосы зачесаны назад и собраны в простенький хвостик. Она улыбнулась ему, щеки у нее горели. Эмилия наклонилась и открыла духовку – аромат усилился.

– Замечательно! – восхитился Бэнкс.

– Теперь уже скоро, – объявила Эмилия. – Ягненок и картошка почти готовы. Мне осталось сделать салат. Груши с голубым сыром. Как вам, ничего? Брайан сказал, что вы любите голубой сыр.

– Отлично, – ответил Бэнкс. – Даже звучит очень вкусно. Спасибо.

Эмилия скромно улыбнулась, и он догадался, что она немного смущается, потому что он застал ее в буквальном смысле без штанов.

Бэнкс налил себе бокал шираза, предложил Эмилии, но она сказала, что подождет до ужина; затем он вернулся к Брайану и сел. Брайан уже выключил фильм и теперь поставил компакт‑диск с первым альбом «Мэд Хэттерс». Бэнкс купил его в магазине «Эйч‑Эм‑Ви» на Оксфорд‑стрит вместе с их вторым и третьим альбомом.

– Что ты думаешь об этой музыке? – спросил он у Брайана.

– Для своего времени это настоящий прорыв, – ответил тот. – Мне нравится, как у них сплавлены гитара и клавиши. Звук довольно оригинальный. Много воздуха. Удачная вещь. Особенно для дебюта. Лучше, чем то, что я у них помнил. Не слушал их уже много лет.

– Я тоже, – заметил Бэнкс. – Сегодня встречался с Виком Гривзом. Во всяком случае, мне так кажется.

– Вик Гривз? Господи помилуй, пап. Он же живая легенда. Ну, как он?

– Чудной. Разговаривает бессвязно. Часто говорит о себе в третьем лице. – Бэнкс пожал плечами. – Все уверены, что он принимал слишком много ЛСД.

Брайан помолчал, раздумывая, потом произнес:

– Жертва кислоты. Как жертва войны, а? Бывает такое, он не единственный.

– Я это знаю, – ответил Бэнкс, ловя себя на том, что начинает задавать себе вопросы насчет Брайана. Тот ведь тоже ведет жизнь рок‑звезды, как когда‑то Вик Гривз. На что он намекает? Много ли он знает о наркотиках?

– Ужин готов! – позвала их Эмилия.

Бэнкс с Брайаном поднялись и отправились на кухню, где Эмилия уже зажгла свечи и очень красиво выложила салат. За едой они разговаривали о Брайановой музыке и актерских амбициях Эмили; для Бэнкса после огорчительной встречи с Виком Гривзом эта беседа оказалась чем‑то вроде противоядия. На сей раз Бэнкс даже успел добраться до десерта (малинового брюле), когда зазвонил телефон. Ругнувшись, он извинился и вышел.

– Да.

– Сэр, это Уинсом. Извините, что беспокою вас, шеф, это из‑за Джин Мюррей. Ну, знаете, с почты в Линдгарте. Она минут пять назад позвонила насчет Вика Гривза. Сказала, что пошла гулять с собакой и услышала, что в его доме сущий бедлам. Свет то загорался, то гас, какие‑то люди кричали, бегали туда‑сюда, ломали мебель. Решила, что я должна вам об этом сообщить.

– Правильно сделала, – одобрил Бэнкс. – Машину ты туда выслала?

– Еще нет.

– Хорошо. И не надо. Там точно есть еще кто‑то, кроме Вика Гривза?

– Как я поняла по ее рассказу, да.

– Спасибо, Уинсом, – произнес Бэнкс. – Постараюсь как можно скорее туда приехать.

Он поблагодарил Эмилию за чудесный ужин, принес необходимые извинения и вышел, предупредив, что не знает, насколько поздно вернется. Вряд ли Брайана это сильно расстроило – если судить по тому, как он в отблесках свечей смотрел на Эмилию и держал ее за руку.