XX век: вслед за ускользающей реальностью 1 page

Парсонс ставит своей задачей синтезировать в рамках единой интеллектуальной схемы методологические подходы Дюркгейма и Вебера, что, по его замыслу, даст возможность своевременно и профессионально переходить с одного уровня абстракции на дру­гой, изучая то человека сквозь призму общества, то общество через его восприятие человеком.

Пожалуй, впервые после Спенсера внимание акцентировано на преимуществах и плодотворности системного подхода в социоло­гии*.

"Общество, по Парсонсу, — это самодостаточная, самовоспро­изводящаяся система, способная решать все свои проблемы за счет собственных ресурсов. Смысл и назначение ее частей — работа на целое, обеспечение его жизнедеятельности. Для этого социальной системе необходимо удовлетворять свои внутренние и внешние потребности, в том числе адекватным образом реагировать на сти­мулы со стороны внешней среды. Эти задачи Парсонс формулирует в виде четырех «функциональных императивов», основополагающим среди которых является способность системы к поддержанию еди­ного, подлежащего всем сферам общественной жизни, культурно­го образца (так называемая латентность).

Норма у Парсонса пронизывает всю социальную сферу, вплоть до ее мельчайшей аналитической единицы — социального действия. Осмысленность человеком своих действий (по Веберу) Парсонс пытается восполнить коллективной моралью Дюркгейма, тем са­мым превращая социального деятеля в беспрекословного исполни­теля социальных установлений. Очевидный приоритет идеи, санк­ционированного культурного образца над суверенитетом личности одномоментно снимает проблему свободного выбора, внутреннего расположения, личной ответственности. Согласно Парсонсу, чело­век интернализует предлагаемые ему ценности и социальные огра­ничения, вопрос о правомерности которых даже не возникает; он может лишь предпочесть одну из типовых переменных, санкциони­рованных системой. Так, Парсонс искажает категорию свободы, видя в ней лишь подчинение эмоциональных переживаний, психо­логической жизни человека узаконенным нормам морали. Он упус­кает наиболее существенное в самом понятии «ценность»: после­дняя не есть безусловное повеление, а всегда возможность. Обяза­тельно нужен тот, кто, принимая ее по тем или иным соображени­ям, своими действиями дарует ей жизнь.

* Безусловно, элементы структурно-функционального подхода присутствовали и у Дюркгейма, но не столь полно и систематично, как у Парсонса.

64

Парсонс оценивает результаты своих познавательных опытов как объективно правильные и бесспорные с точки зрения этических принципов. Описанное им общество являет собой воплощенную в социальных связях функциональность вне свободного творчества.

Кажется, что в какой-то момент Парсонс и сам начинает ощу­щать уязвимость своих объяснений социальной жизни. Он пробует охарактеризовать специфику социального действия в случае не впол­не рациональных, нормативно выверенных мотивов поведения че­ловека. Памятуя о 3. Фрейде, он вводит в свою концептуальную схему «физическое тело», или «поведенческий организм», облада­ющий психоэмоциональными, даже инстинктивными характерис­тиками. Однако от дальнейшей разработки этой трудно предсказуе­мой сферы человеческого поведения Парсонс благоразумно укло­няется. Тем более что, по его убеждению, анонимные социальные процессы мало зависят от индивидуально окрашенных, далеко не всегда благоразумных с точки зрения нормы поступков людей.

«Тот факт, что личности прежде всего руководствуются фунда­ментальным принципом получения оптимального удовлетворения... является следствием, а также способом доказательства независи­мости двух классов систем», — пишет он*. Если мораль отражает наиболее стабильные и устойчивые характеристики общества, то свойственные человеку суждения и чувства преходящи.

Более-поздние вариации на эту же тему американского ученого Р. Мертона, усложнение им понятия «функция» и размышления по поводу отклоняющихся, анемических** форм поведения несколь­ко видоизменяют идеи Парсонса. Однако Р. Мертон тоже расцени­вает способ действия и самоидентификации человека в обществе как разновидности либо нормального, либо противоречащего со-, циальным установлениям (т.е. не вполне правильного, ущербного) взаимодействия в обществе.

Функциональная модель общества однозначно предполагает функциональность сознания и поведения индивида, чьи мотивы, по глубокому убеждению Мертона, суть внутренние механизмы принуждения со стороны системы***. Структурно-функциональное «мои роли принадлежат мне и исчерпывают меня» решительно от­вергает более жизненное и правдоподобное «мои роли принадле­жат мне, но меня не исчерпывают».

* Parsons Т. The Social System. — Glencoe, 1951. P. 502.

** Аномия (от фр. anomie) — дословно «отсутствие закона, организации». Тер­мин введен Дюркгеймом для обозначения дезинтеграции общества в резуль­тате нарушения его ценностно-нормативного основания. *** См., например: Merton R. Anomie and Social Interaction: Context of Deviant Behavior//Anomie and Deviant Behavior/Ed. V. Clinard. - N.Y., 1964. P. 213-242.

65

3 Общая социология

Итоги эксперимента, предпринятого Парсонсом, можно было предвидеть. Тем более что уже первые шаги в этом направлении вызвали резкую и нелицеприятную критику со стороны гарвардс­кого коллеги Парсонса, русско-американского ученого П. Сороки­на, непримиримого к чисто нормативной трактовке культуры. Же­ланная «золотая середина» между двумя подходами была найдена Парсонсом, как нетрудно догадаться, в ущерб версии «понима­ния»*.

Несмотря на это, усилия преодолеть взаимную неприязнь «тео­рии систем», т.е. объясняющего, структурного подхода, и «теории действия», склонной к методологии «понимания», регулярно пред­принимаются мировым социологическим сообществом. Начиная с 80-х гг. созываются многочисленные симпозиумы и конференции по этой проблеме. Приобретают известность новые научные подхо­ды: теория структурации Э. Гидденса, интеграции действия и тео­рии систем Ю. Хабермаса, методологический индивидуализм Р Бу-дона, многомерная социология Дж. Александера. Этот перечень до­статочно внушителен, однако все упомянутые в нем социологичес­кие перспективы склонны решать проблему в инструментальном плане, соотнося человека и социальное пространство — самодос­таточное, качественно нейтральное и вбирающее ценности не ина­че как в виде норм и правил поведения. Не социальное становится ипостасью человеческого, а человек становится продуктом и харак­теристикой социального.

Долго копившееся несогласие с идеями Парсонса бурно изли­вается в 60-е гг. потоками критики сразу с двух сторон. Представи­тели леворадикального направления в социологии в лице неомарк­систской франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Маркузе и др.), с одной стороны, обвиняли Парсон­са, а вместе с ним и всю академическую социологию в идеологиза­ции науки. С другой стороны, они доказывали невозможность объек­тивной науки и приверженность Парсонса «буржуазному объекти­визму», ибо наука, по их мнению, вне «принципа партийности» существовать не может. Симпатии Парсонса к «классическим кано­нам» социальной науки с их несомненностью и доказательностью полученного знания волновали франкфуртцев гораздо меньше.

В дискуссию с Парсонсом вступают и сторонники феноменологи­ческой социологии во главе с австро-американским социологом Аль­фредом Шюцем (1899—1959). Им было чуждо представление о чело­веке как о лишенном права голоса, неспецифическом объекте ис­следования, так же как понимание социальной среды как незави-

* Интересно, что в современных американских социологических справочниках Парсонс все-таки причислен к прямым наследникам М Вебера

симой от человеческого сознания и опыта. Люди, по Шюцу, при­ходят не в застывший мир жестких форм, а в незавершенное творе­ние, ежесекундно достраивая его своими поступками. Общество — это не совокупность наблюдаемых фактов, внешних форм жизни, а в первую очередь взаимно разделяемые и совместно творимые смыс­лы, или интерсубъективность*.

Сфера их обитания — «жизненный мир» повседневного, обыден­ного существования людей, наполненный здравым смыслом, т.е дорефлексивным, очевидным знанием, не вызывающим у них ни малейшего сомнения, замешательства. Именно этот мир является основой всего остального, в том числе научного познания

Неприятие структурно-функциональной методологии с ее без­ликим, четко организованным социальным пространством оказы­вается столь сильным, что оппоненты Парсонса задумываются, нельзя ли «вообще обойтись без требования научной объективнос­ти в социологической теории и в то же время не утратить границы, отделяющие социологическое исследование от пустопорожнего ре­зонерства»**. Стоит ли сосредоточиваться на поиске надежных и «строгих» методов социологического исследования и заведомо не­достижимого теоретического единообразия?

Где гарантии, что исследователь, принадлежащий к тому же обществу, что и люди, поведение которых он изучает, не искажает действительность самим фактом своего проникновения в нее, а тем более конкретными процедурами? Если Парсонс в принципе не задумывается над тем, как получено наше знание, а стало быть, насколько оно достоверно, то феноменологов эта проблема не ос­тавляет безучастными.

Что же делать науке? Каким образом можно «охватить системой объективного знания структуры субъективных значений»?*** И что тогда означает научное познание?

Отвечая на обращенные к самому себе вопросы, Шюц беспо­щадно разрушает все иллюзии «традиционных» социологических школ относительно неисчерпаемых возможностей науки и доступ­ности социальной сферы. Ни прошлое, ни будущее состояния об­щества не могут быть сколько-нибудь серьезно изучены, ибо мы никогда не сможем полностью перевоплотиться в наших предше­ственников или наследников, т.е. осмыслить происходящее так, как это может сделать переживший его человек. Остается настоящее,

* То есть то, что возникает между субъектами в процессе их взаимодействия ** История теоретической социологии В 5-ти т Т 1 От Платона до Канта — М, 1995, с 20

*** Schutz A Collected Papers I The Problem of Social Reality — The Hague, 1962 P 35

67

но и оно не всецело доступно. Мы не в состоянии проникнуть в сознание другого человека, его мысли и намерения.

Что же остается? Область опосредованного опыта, анонимного общения (mitwelt), при котором люди воспринимают друг друга как социальные типы, лишенные биографии, непредсказуемости и сво­боды. Объективное знание, по Шюцу, ограничено «обобщенными типами субъективного опыта»*. Социолог вынужден игнорировать предельные глубины поведения в сознании человека и рассматри­вать социальные события и явления в их абстракции, за пределами непосредственных контактов людей друг с другом.

В письме к Парсонсу Шюц признается: «Все науки о действии, таков мой тезис, могут достичь аналитической высоты, где они бы работали исключительно с объектами, созданными действиями и через действия их субъекта, не обращаясь к самому субъекту или его действиям или, другими словами, отбрасывая категории дей­ствия как таковые»**.

Казалось бы, и Шюц, и Парсонс, несмотря на исходные непри­миримые различия, в конце концов приходят к одному и тому же — наличию обезличенной социальной среды с ее анонимными силами и процессами. Однако есть маленький нюанс. В гуманитарном знании в отличие от знания точного употребление одних и тех же понятий отнюдь не означает их одинаковое осмысление.

У Шюца налагаемые на человека культурные рамки, образцы верований и поведения (т.е. «типификации») безупречны лишь в среде опосредованного опыта. Однако парадокс реальной жизни заключается в том, что социальные предписания не столько огра­ничивают, сколько пробуждают человеческую свободу. Зная нормы и стандарты поведения в обществе, люди не тратят времени на детальное изучение ситуации, но могут, имея общее о ней пред­ставление, выказать немалую изобретательность и непринужден­ность. И если для Парсонса социальные институты — это объектив­ная реальность, эмпирически явленный, непреложный факт, то для Шюца — это общезначимые представления о тех или иных сторонах общественной жизни, наше видение того, что неким образом су­ществует. Оно не фатально.

Более того, любая неясность, проблема заставляют человека отступать от шаблонов и искать выход из создавшегося положения, проводя прямой, непосредственный эксперимент с социальной действительностью, покидая пределы, доступные социологу. Пос-

* Schutz A The Phenomenology of the Social World. Evanston, III., 1932/1967 P. 181.

** Schutz to Parsons/'/The Theory of Social Action' the Correspondence of A. Schutz and T. Parsons/Ed. R. Grathoff. Bloommgton, 1978. P. 100.

68

ледний видит лишь факт свершившегося, новый отработанный в опыте и соответствующий культурным предписаниям «рецепт», более не требующий проверок и ставший «очевидностью», органи­ческой частью нашего жизненного мира. По мнению Шюца, соци­олог обречен работать с гомункулами, а не с живыми людьми. Ведь как бы мы ни отстранялись от индивидуальных особенностей чело­веческого поведения, «первое и оригинальное объективное реше­ние проблемы в основном все-таки зависит от субъективного, под­ходящего к случаю знания индивида»*.

Социологические зарисовки не слишком сильно искажают нашу повседневную жизнь, вслед за М. Вебером утверждает Шюц. Люди привыкли действовать по «рецептам» здравого смысла и не склон­ны углубляться в собственные мысли и ощущения, не говоря уже о мыслях и чувствах других. Поверхностные, формальные взаимоот­ношения удобнее и безопаснее. То, что Парсонс принимает хлад­нокровно, с сознанием дела, Шюц переживает как необходимое, но от этого не менее печальное условие научного действа.

Пожалуй, чем далее, тем более социология характеризуется ню­ансами, полутонами, оттеняющими друг друга. Понятия «чуть боль­ше» и «чуть меньше» в теоретической социологии иллюзорны — любое «чуть-чуть» непременно оказывается зримым, весомым пе­ремещением теории в совершенно другую плоскость, систему ко­ординат: чуть меньше осторожности, осмотрительности — и со­циолог начинает задыхаться под грузом собственных притязаний; чуть больше сомнений, колебаний в возможности изучения этого мира — и наука легко превращается в словесную живопись вне общезначимых понятий и научной логики. Такова природа соци­альной реальности, а значит, такова судьба социологии. Стремле­ние социолога сформулировать общепризнанную теорию всегда будет опережать само человеческое творение, непрестанно обновляющийся, незавершенный мир социального.

§ 3. Модель общества и модель человека: грани единого

Возможно, именно ощущение бездонности межчеловеческого бытия обусловило возникновение наиболее сильной тенденции со­временной социологии: стремления «снять» проблему человека за счет повышенного интереса к его методам конструирования и ин­терпретации социальной реальности. Иными словами, вопросы «от­куда?» и «зачем?» уступают место вопросу «как, каким образом?».

* SchutzA., Luckmann Th. The Structure of the Life World. Evanston, III, 1973. P 225.

69

Так, П. Бергер и Т. Лукман пишут об обществе как реальности од­новременно и объективной, и человеческой, создаваемой людьми в процессе взаимодействия. «Именно двойственный характер обще­ства в терминах объективной фактичности и субъективных значе­ний придает ей характер «реальности sui generis»...»*. Исследова­ние типов и структур этих субъективных ориентации, выстраиваю­щих мир, —суть их научной перспективы.

Рассмотренная тенденция особенно отчетливо выражена в тру­дах ученых, которые трактуют социальное взаимодействие прежде всего какязыковое на основе здравого смысла. По мнению специали­стов, в современной социологии вообще очевиден явный лингвис­тический излом, знаменующий новую научную парадигму**.

Сторонник этой тенденции, этнометодолог*** Гарольд Гарфин- кель, доказывая многомерность человеческого общения, вычленя­ет в нем непосредственно наблюдаемый разговор и лежащие в его основе молчаливо подразумеваемые смыслы.

Члены любой социальной группы пользуются основанными на повседневном опыте понятиями и суждениями об окружающем их мире, или, иначе говоря, здравым смыслом для того, чтобы извле­кать смысл из происходящего.

Гарфинкель впервые употребляет термин «этнометодология» в 1945 г., изучая работу судей. Его интересовало, каким образом незнакомые друг с другом люди, не вдаваясь в технические тонкости механизма правосудия, способны принимать согласованные решения. К какому же выводу он приходит?

Основу деятельности судей составляет не столько следование «за­конности», сколько растерянность перед возникшей ситуацией. Не рациональное обсуждение всех обстоятельств случившегося, а оп­равдание post factum своего предварительного, сформулированно­го на основе здравого смысла решения является существом их деятельности.

Очевидности здравого смысла, пишет Гарфинкель, гораздо важ­нее для нашего понимания, нежели детальный анализ видимой информации о происходящем. Они аксиоматичны, структурирова­ны, а потому подвластны социальному анализу.

Идеи Гуссерля о том, что логически необъяснимые предпосыл­ки всякого опыта — скорее возможность конструирования действи­тельности, осуществимая только как собственное, человеческое творческое усилие, в сложившихся обстоятельствах принимают

* Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности, с. 35. ** См., например: Lemert Ch. Sociology and Twilight Man: Homocentrism and Discourse in Sociological Theory. Carbondale, 1979.

*** Этнометодология — направление в социологии, которое изучает механиз­мы толкования людьми социального мира, скрытые, неосознаваемые, но тем не менее определяющие характер их взаимодействия.

70

почти гротесковые формы, ибо пытаются сохранить свою жизнен­ную силу в условиях структурализма. Последний же зиждется на поиске неких неосознаваемых глубинных структур, скрытых зако­номерностей знаковых систем, которым подчиняется человек.

Происходит довольно любопытная вещь. Несостоятельность мно­гочисленных попыток «запереть» человека в.границах изначально заданных характеристик, причин-условий его жизнедеятельности (скажем, в «школах одного фактора») настоятельно требует разру­шения этой замкнутости, выхода человека за пределы предписан­ных границ в неизбежное для социологов социальное пространство. Однако и этого оказывается недостаточно. Человек уже не просто локализуется между «Я» и «Ты», «поглощается» социальной свя­зью, но все более теряет свою одушевленную определенность в соб­ственных порождениях.

Сама возможность социальной жизни видится уже в языковых универсалиях, взаимодействии элементов внутри разговора, языка. И все это результат, казалось бы, довольно невинного и вполне оправданного с научной точки зрения стремления локализовать че­ловека в социальном пространстве. Стоит упустить из виду непре­ложную истину о том, что человеческая жизнь, пусть даже ограни­ченная социальной сферой, — это всегда путь, деяние, процесс самоосуществления, как научная логика становится превыше ре­альности.

Вправе ли мы предположить, что разговор о человеке в принци­пе не актуален для социологии?

Нет, не вправе. Рассуждения о происхождении и характере со­циального, общечеловеческого по логике вещей предполагают по­нимание природы нашего бытия, сущности человека и смысла его жизни. Более того, как показывает история теоретической социо­логии, их деликатное замалчивание не только ведет к легковеснос­ти авторских претензий на сколько-нибудь значимое представле­ние о действительности, но и злоумышляет против целостности мировосприятия ученого и его человеческого достоинства*. Просто те, кто решается на этот разговор, вполне разумно предпочитают вести его в весьма своеобразной, чисто «социологической мане­ре», предлагая все ту же идеально-типическую, не существующую в реальности модель человека, которая по сути близка их трактовке общества.

* Общеизвестно, например, что 3. Фрейд никогда не пытался с помощью пси­хоанализа, сексуальной энергии и бессознательного рассмотреть пути разви­тия психологической науки, а тем более собственной научной деятельности. Свою теорию он считает справедливой только для объяснения жизни других людей, но не своей. Деление на «нас» — аналитиков и «них» — изучаемых при­тягательно, но, увы, невыполнимо.

71

Поскольку наиболее «удобным» для практической работы и со­циологического прогноза, как уже отмечалось, является структур­ное направление в современной социологии, то обусловленная им функциональная модель человека социального — Homo sociologicus — выглядит следующим образом.

Ее характер раскрыл голландский социолог Линденберг в акро­ниме SRSM*. Основу концепции «социализированного, исполняю­щего роли и подвергающегося санкциям человека», без сомнения, составляют взгляды французских просветителей, а затем и Дюрк-гейма на общество как реальность особого рода, малозависимую от личной инициативы и взаимодействия индивидов и обладающую по отношению к ним принудительной силой. В соответствии с этой перспективой общество структурировано в виде ролей, обладаю­щих строго определенными характеристиками и обязанностями, поэтому задача и назначение его членов — адаптироваться к этим ролям, благо предписанные ролевые ожидания позволяют предви­деть поведение окружающих, а социализация и возможные санк­ции в состоянии предотвратить серьезные конфликты.

Достойным оппонентом Homo sociologicus становится Homo economicus — модель, разработанная шотландскими философами-моралистами, получившая развитие в трудах А. Смита и обретшая современные черты в работах У. Меклинга"и К. Бруннера. Ее харак­тер определяет акроним REMM, который можно перевести как «на­ходчивый, оценивающий, максимизирующий человек»**. Его глав­ный жизненный стимул — личный интерес, который в самом об­щем виде следует понимать как всепоглощающее стремление со­хранить за собой право по своему усмотрению решать имеющиеся проблемы. Этот человек не слишком зависим от социального окру­жения, а его изобретательность в стяжании благ беспредельна.

Кратко описанные гносеологические модели суть доминанты, гармонически согласующие собой звукоряд человека социального. Можно спорить о достоинствах и недостатках обеих моделей, счи­тая, например, первую жизнеспособной лишь в условиях стабиль­ного общества и, следовательно, частным случаем второй. Можно рассматривать обе модели как восполняющие пробелы друг друга (себялюбец Homo economicus, разучившийся общаться с себе по-

* SRSM — Socialized, Role-playing, Sanctioned Man. Lindenberg S. An Assesment of the New Political Economy: Its Potential for Social Sciences and for Sociology in Particular//Sociological Theory. Spring 1985. P. 99-113.

** REMM — Resourceful, Evaluative, Maximizing Man. Meckling W.H. Values and the Choice of the Model of the Individual in the Social Sciences (REMM)//Schweizerische Zeitschrift fur Volkswitsch und Statistik. Bd. 4. P. 545—560; Brunner K., Meck­ling W.H. The Perception of Man and the Conception of Government/'/Journal of Money, Credit and Banking. Febr., 1977. P. 60-85.

добными и утративший свои потребности, волю к принятию реше­ний и находящийся в анонимной зависимости от социального ок­ружения Homo sociologicus). Их гибридом станет Homo socioeconomicus, но и он по-прежнему лишь приспосабливается, не преображаясь внутренне.

Удивительно точно подметил свойство предложенных моделей со­циолог и экономист П. Вайзе: «...homo sociologicus разучивает, ин-тернализует и играет свои роли с тихой радостью субъекта, для которого нет большего удовольствия, чем минимизировать разницу между должным и сущим; homo economicus с превеликим удоволь­ствием максимизирует свою полезность и изыскивает все новые возможности для удовлетворения своих потребностей... Не шизоф­реник ли человек в социальных науках?»*

Полагаю, что ответить на этот вопрос следует отрицательно, но от­нюдь не потому, что диагноз поставлен неверно. Дело в том, что состояние пациента можно определить лишь в том случае, если этот пациент... существует как таковой. В рассмотренных нами моделях его попросту нет. Для Homo sociologicus реальны нормы, санкции, роли. Понятия, относящиеся к самому человеку, оказываются избы­точными. Его участь — не «узнавание» себя в открытости другому, не рождение собственного «Я» в событии «Мы», но «подгонка» себя под имеющиеся стандарты. Все очевидно и прозаично. «Сам чело­век может отсутствовать, его заменяют доводы разума и ожида­ния»**.

Рассмотренный нами сюжет — своего рода дисплей, на котором современные социальные теоретики могут увидеть свои победы и неудачи, а главное, еще раз продумать возможности и границы своей науки. Без сомнения, сознание пределов собственных возмож­ностей — признак профессионализма. Назначение всякой научной деятельности — познание истины не как реальности в самой себе, открытой нам абсолютно и непосредственно, а как доступной в большей или меньшей степени нашему восприятию. Тем более это справедливо для выражения и передачи воспринятого, еще более преобразованного нами в процессе логической формализации.

Собственно всю историю социологии можно представить как решение единственного вопроса: что есть познание социального мира и насколько полным оно может быть! Искушение ответить на этот вопрос окончательно и исчерпывающе весьма велико, ибо невоз­можно быть убедительным без уверенности в самодостаточности своей модели. А значит, велика опасность отождествления после­дней с социальной реальностью как таковой, человеком как тако­вым. Грань здесь весьма деликатна, тонка и очень часто неприметна

* Вайзе П. Homo Economicus и Homo Sociologicus: монстры социальных наук: Пер. с англ.//THESIS. — Осень 1994. — Т. 1. — Вып. 3. с 115—116. ** Там же, о. 117.

73

для исследователей, стремящихся «до конца» разъяснить природу социальной жизни имеющимися научными средствами, что небез­обидно. Как правило, это приводит к предпочтению причинно-след­ственных зависимостей (т.е. натурализму в его обновленных фор­мах) любой недосказанности или сомнению.

Уподобляясь уайльдовскому Дориану Грэю, который пытался обрести покой, убив сверхъестественную жизнь души в портрете, ученый, как правило, обретает вескую схему социальной жизни, лишая при этом человека его личностной целостности. Возникают необратимые изменения в самом познавательном процессе: люди теряют способность воспринимать друг друга в качестве... людей.

Поэтому очень важно помнить как минимум о двух вещах. Во-первых, всякая модель, как и модель человека социального, вво­дится в сферу социологического анализа неизменно на правах petitio principii*. Она всегда высветляет нам одну из граней искомого, но никогда — его полноту в единстве многообразия. Логичность не значит истинность. Во-вторых, суть любого теоретического постро­ения (упрощения) заключается в совпадении способа построения объекта исследования и понимания его сущности.

Именно воззрения на человеческое естество во многом опреде­ляют наши представления о социальном порядке и ценностях, ему подлежащих; в этом сложность критики любых социологических теорий, ибо оппонент волен не согласиться с определенными воззрени­ями, но не вправе отказать им в возможности существования.

§ 4. Когда познание социального становится самопознанием

Итак, диалог неизбежен и необходим — и не только с едино­мышленниками, но (может быть, даже в большей степени) с оп­понентами. В первую очередь, нас обязывает к этому элементарная профессиональная порядочность.

Наука — это система знаний о доступных нам в той или иной степени законах общества. Поэтому, прежде чем строить собствен­ные умозаключения, мы обязаны принять во внимание все, что было сделано до нас. Мы должны стать членами социального ин­ститута, который помогает сообществу людей осознать природу и характер своих взаимоотношений, сориентироваться в них. На этом можно поставить точку, если ограничиться вечным ученичеством, не претендуя ни на что, кроме добросовестного следования обще-

* Прием, когда допущенное в качестве основы доказательства положение само требует доказательства.

74

принятым образцам. Понятно, что наука не может существовать без квалифицированных и педантичных исполнителей, работа которых, безусловно, достойна уважения.

Date: 2015-09-24; view: 372; Нарушение авторских прав