I. Психологизм и социология XIX в

Кризис биолого-натуралистических теорий в конце XIX в. способ­ствовал усилению психологической тенденции в социологии. Идея сведения социального к психологическому не была, конечно, новой. На «универсальные законы психологии» и «свойства человеческой природы» ссылались и Локк, и Юм, и французские просветители, и английские утилитаристы. Милль в полемике с Контом утверждал, что все социальные законы сводятся к «законам индивидуальной человеческой природы»: «Соединяясь в общество, люди не превраща­ются в нечто другое, обладающее другими свойствами... В обществен­ной жизни люди обладают лишь такими свойствами, которые вытекают и;) законов природы отдельного человека и могут быть к ним сведены» |15, с. 798]. Поэтому социология как наука «о действиях масс людей и о различных явлениях, составляющих общественную жизнь», имеет своей основой психологию [Там же, с. 794 ].

Для многих натуралистических концепций, как мы видели, биология тоже служила лишь методологическим образцом (органи­ческая аналогия, принцип эволюции и т.п.), тогда как их содержа­тельные предпосылки покоились на «житейской» психологии. Рож­дение экспериментальной психологии и ее институционализация в качестве самостоятельной дисциплины, независимой как от фило­софии, так и от физиологии, высоко подняли ее научный престиж и способствовали экспансии психологизма в другие отрасли знания [20; 22; 24; 45]. Если в первой половине XIX в. психологию считали простой конкретизацией философии, то родоначальник эксперимен­тальной психологии Вильгельм Вундт (1832—1920) пытается пере-вернуть это отношение, утверждая, что «вся наша философия — го современная психология» [47, S. XIII].

В конце XIX в. психологизм как общая тенденция к психоло-гическому обоснованию научного знания и объяснению самых разнородных явлений приобретает широкое распространение. Пси­хологическое обоснование гносеологии (Я.Ф. Фрис, Ф.Э. Бенеке), логики (Ю. Липпс, К. Зигварт), эстетики (Г.Т. Фехйер, г. Аллен, Л. Уитмер, Т. Липпс), лингвистики (Г. Штейнталь, Г. Пауль, К. Бургман), истории и литературоведения (И.А. Тэн) и других дисциплин стало научной модой. Психологизм — характерная черта «второго позитивизма» (махизма, эмпириокритицизма). Не избежа­ла этого поветрия и социология.

Психология начала XIX в. была исключительно психологией индивида и не принимала в расчет социальных процессов.

В последней трети XIX в. положение изменилось. С одной стороны, психологи обнаружили, что высшие психические функции невозможно свести к физиологическим процессам, что здесь требу­ется учет сложных социальных факторов. С другой стороны, социологи, не удовлетворенные примитивными биоорганическими аналогиями, проявили растущий интерес к проблемам мотивации и психологическим механизмам социального поведения. В результате слияния этих двух встречных движений и сложилось то, что мы условно называем психическим направлением в социологии.

Подобно другим идейным течениям этого периода, психологиче­ская социология отнюдь не была единым целым. Единственная черта, конституирующая ее как течение, — это стремление, не всегда осознанное, сводить социальное к психологическому. Но стремление это выражено у разных авторов с неодинаковой силой, да и тип психологии, к которой они апеллируют, неодинаков. В зависимости от характера выдвигаемых проблем и объяснительных категорий, в ней можно выделить несколько более или менее самостоятельных ответвлений: психологический эволюционизм; ин-стинктивизм; «психологию народов», тесно связанную с этногра­фией; групповую психологию и, наконец, интеракционизм, делаю­щий первичной единицей социологического исследования межлич­ностное взаимодействие.

2. Психологический эволюционизм

Психологическое объяснение социальных процессов не требовало немедленного разрыва с идеями биолого-эволюционной школы. Пер­воначально речь шла только о том, чтобы «дополнить» эволюциони­стскую схему изучением психологических механизмов развития и функционирования общества. Причем сами эти механизмы трактова­лись весьма широко и аморфно. Вслед за Спенсером представители «психологического эволюционизма» американские социологи Лестер Франк Уорд (1841—1913) и Франклин Генри Гиддингс (1855—1931) рассматривали развитие общества как часть космической эволюции, каждая последующая ступень которой аккумулирует достижения предыдущей. Однако если ^сторонники биологической ориентации считали социальную эволюцию непосредственным продолжением и частью органической и подчеркивали в ней черты автоматизма, то психоэволюционисты видели в усложнении форм общественной жизни результат развития сознательного начала, выдвигая в противоположность спенсеровскому laissez-faire лозунг «направлен­ной эволюции», т.е. разумного управления социальными процессами. Лестер Франк Уорд, выходец из бедной семьи, участник гражданской войны в США, был по специальности геологом и палеоботаником; к социологии он обратился уже в зрелые годы. Его основные работы: «Динамическая социология» (1883; рус. пер. — 1891), «Психические факторы цивилизации» (1893; рус. пер.—

1897), «Очерки социологии» (1898; рус. пер. — 1901), «Чистая социология» (1903), «Прикладная социология» (1906) и «Учебник социологии» в соавторстве с Джеймсом Куэшюм Дили (1905). В 1906 г. он был избран первым президентом Американского социоло­гического общества. Взгляды Уорда были не особенно оригинальны. Он считал, что применительно к человечеству спенсеровский принцип космической эволюции должен быть дополнен ценностной идеей прогресса. Социальные институты — результат развития скорее психических, чем витальных сил. «Социальные силы — это те же психические силы, действующие в коллективном состоянии человека» [46, р. 123]. Отсюда следует, что основанием социологии должна быть не биология, как у Спенсера, а психология. Социогения — высшая ступень эволюционной лестницы, синтез всех природных сил, сложившихся в ходе космо-,био- и антропоге­неза. Качественное отличие этой новой, социальной реальности заключается в наличии чувства и цели, которых не было в действиях слепых природных сил. Эти новые факторы постепенно преобразуют генетические, лишенные цели природные процессы в телические (от слова tele — цель), или, что то же самое, в социальные процессы, имеющие форму целевого действия человека.

В своем главном труде «Динамическая социология» и в ряде других работ Уорд развивает взгляд, согласно которому первичной социальной силой являются желания, в частности голод и жажда, связанные с поддержанием жизни индивида, и половые потребности, обеспечивающие продолжение рода. На основе этих первичных желаний складываются более сложные, интеллектуальные, мораль­ные и эстетические желания, с помощью которых* Уорд пытался объяснить поступательное развитие общества, его «улучшение» (принцип «мелиоризмз» — от лат. mclior — лучший).

Кроме индивидуального целеполагания, Уорд признает сущест­вование «коллективного телезиса», носителем которого является государство. В настоящее время, полагает Уорд, социальное созна­ние еще не может нейтрализовать вредных для общества сил, вроде частных монополий, деятельность которых он приравнивает к грабежу. Но в будущем конкуренция и монополия должны будут уступить место сознательной кооперации. Демократизм и антимо­нополистические выступления Уорда не раз навлекали на него гнев реакционеров. Русский перевод второго тома «Динамической со­циологии» был в 1891 г. сожжен по специальному решению царского кабинета министров, который счел эту книгу подрывной и вредной. Но в действительности Уорд отнюдь не посягал на устои капита­лизма, защищая принцип мирного устранения классового неравен­ства и достижение всеобщего согласия.

Близки Уорду и воззрения Гиддингса, основателя (1894 г.) первой в США кафедры социологии в Колумбийском университете. Его основные книги: «Принципы социологии» (1896; рус. пер. — 1898), учебник «Элементы социологии» (1898), «Индуктивная социология» (1901), «Исследования по теории человеческого общества» (1922), «Научное исследование человеческого общества» (1924).

Социология, по Гиддингсу, — это «наука, которая стремится понять общество в целом и пытается объяснить его посредством космических законов и причин» [6, с. 17]. Рассуждая о равновесии энергии, постоянстве, силе вполне в духе Спенсера, Гиддингс, однако, уточняет, что общество не просто организм, а организация, которая возникает отчасти вследствие бессознательной эволюции, а отчасти как результат «сознательного плана» [Там же, с. 416]. Общество, по Гиддингсу, — это «психическое явление, обусловлен­ное физическим процессом», а потому социология «должна соеди­нить в себе как субъективное, так и объективное объяснения» [Там же, с. 14]. Сам Гиддингс сосредоточивает внимание на субъектив­ной, психологической стороне дела.

«Первичный и элементарный» субъективный социальный факт, по Гиддингсу, — это «сознание рода», т.е. «такое состояние сознания, в котором всякое существо, какое бы место оно ни занимало в природе, признает другое сознательное существо при­надлежащим к одному роду с собой» [Там же, с. 19], Сознание рода, или, как иначе называет это явление Гиддингс, «социальный разум», означает духовное единство разумных существ, делающее возможным их сознательное взаимодействие друг другом, при сохранении индивидуальности каждого. По сути дела, речь идет о групповом, коллективном сознании, продуктами которого являются общественное мнение, культурные традиции, коллективные настро­ения и социальные ценности. Однако Гиддингс не разграничивает содержание общественного сознания и те психические процессы и механизм, посредством которых реализуется взаимодействие инди­видов.

Любопытна у Гиддингса трактовка классовой структуры обще­ства. Он определяет «общественные классы» не по объективным признакам, а по степени развития у принадлежащих к ним индивидов «сознания рода», т.е. чувства солидарности. Он разли­чает, во-первых «социальный класс», состоящий из людей, активно защищающих существующий общественный строй, во-вторых, «не­социальный класс», состоящий из тех, кто тяготеет к узкому индивидуализму и равнодушен к общественным делам; в-третьих, «псевдосоциальный класс», состоящий из бедняков, стремящихся жить за счет общества; и наконец, «антисоциальный класс», куда входят инстинктивные или привычные преступники, у которых сознание рода почти исчезло и которые ненавидят общество и его институты [6, с. 136—137].

В более поздних работах, написанных после первой мировой войны, Гиддингс частично пересмотрел свои первоначальные пози­ции, пытаясь совместить их с популярным в те годы бихевиоризмом, и подчеркивал значение количественных методов в социологии, утверждая, что «социология — наука, статистическая по методу» [31, р. 252]. Это позволяет историкам считать его одним из провозвестников неопозитивизма в американской социологии [43, р. 14], Но в целом влияние Гиддингса на американскую социологию было обусловлено, скорее, его административными возможностями,

причем коллеги отмечали его крайнюю нетерпимость, расизм, антисемитизм и антибольшевизм [23, р. 763—764], чем его собственными идеями.

3. Инстинктивизм

Психологический эволюционизм Уорда и Гиддингса не оставил заметного следа в истории социологической мысли. Гораздо более влиятельным оказался инстинкта в изм. Проблема «социальных ин­стинктов» возникла в XIX в. не случайно. Конструируя общество по образу и подобию индивида, психология XIX в. стремилась найти внутриличностную психологическую детерминанту или ряд детер­минант, которые могли бы одновременно объяснять и индивидуаль­ное, и групповое поведение.

Просветительская традиция оперировала преимущественно «ра­циональной» моделью человека, выводя его поведение из разумного расчета и соображений полезности. Романтики, напротив, подчер­кивают эмоционально-инстинктивное начало, влияние биологиче­ских иррациональных факторов. Просветительский рационализм с его наивным оптимизмом был серьезно скомпрометирован тем, что обещанное им «царство разума» оказалось более похожим на гоббсовскую «войну всех против всех». В западной философии второй половины XIX в. резко усиливается иррационализм, тенден­ция объяснять человеческое поведение преимущественно иррацио­нальным, бессознательными импульсами, будь то «эгоизм» Макса Штирнера или «воля к власти» Фридриха Ницше. Биология, вскрывая механизмы инстинктивной деятельности животных, каза­лось, давала этой тенденции естественнонаучное обоснование. Экспериментальные исследования человеческой психики также показали наличие в ней мощных неосознаваемых процессов и структур. Теодюль. Рибо положил начало экспериментальному исследованию эмоций. Психологи Вюрцбургской школы (Карл Марбе, Иоганнес Орт) ввели в научный оборот понятие установки неопределенного и плохо поддающегося анализу состояния сознания, которое регулирует отбор и динамику умственных операций и впечатлений. Исследования гипнотических состояний и психопатоло­гии также сталкивали ученых с проблемой бессознательного.

Все это способствовало тому, что и социальные явления в конце XIX в, часто интерпретировались в терминах неосознанных или даже принципиально неосознаваемых «инстинктов», «стремлений» и «импульсов». Понятие «инстинкта» при этом употреблялось в широком общежитейском смысле, обозначая и биологические по­требности организма, и наследственные программы поведения, и даже просто желания. Наряду с биологическими инстинктами индивида пишут и о групповых, «социальных» инстинктах. Гид­дингс, например рекомендовал рассматривать свою концепцию сознания рода как «развитую форму теории инстинкта» [30, р. 164].

Крупнейшим представителем инстинктивизма считается Уильям Мак-Дугалл (Мак-Даугалл) <1871 —1938), английский психолог, с

1921 г. работавший в США, автор весьма популярной книги «Введение в социальную психологию* (1908; рус. пер.: «Основные проблемы социальной психологии» — 1916). По мнению Мак-Ду-галла, теоретической основой всех социальных наук должна стать «психология инстинкта». Под инстинктом Мак-Дугалл понимает «врожденное или природное психофизическое предрасположение, которое заставляет индивида воспринимать или обращать внимание на определенные объекты и испытать при этом специфическое эмоциональное возбуждение и действовать по отношению к этим объектам определенным образом или по крайней мере испытывать импульс к такому действию» [32, р. 11]. Каждому первичному инстинкту соответствует, по Мак-Дугаллу, определенная эмоция, которая, как и сам инстинкт, является простой и неразложимой. Так, инстинкту бегства соответствует эмоция страха, инстинкту любопытства — эмоции удивления, инстинкту драчливости — эмоция гнева, родительскому инстинкту — эмоция нежности и т.д.

Распространяя свою психологическую теорию на общество, Мак-Дугалл под каждое общественное явление подводит определенный инстинкт или группу инстинктов. Так, войны объясняются предрас­положенностью людей к драчливости, а накопление общественного богатства — склонностью к стяжательству и скупостью. В основе религии лежит комбинация инстинктов любопытства, самоуничижения и бегства в сочетании с эмоциональными реакциями, присущими родительскому инстинкту. Наибольшее социальное значение Мак-Ду­галл придавал стадному инстинкту, который удерживает людей вместе и лежит в основе большинства институтов общества. Непосредственное проявление стадного инстинкта — рост городов, коллективный харак­тер человеческого досуга, массовые сборища и т.д.

Успех книги Мак-Дугалла, которая многократно переиздавалась, способствовал появлению у него многочисленных последователей. Английский хирург Уилфрид Троттер (1872—1939) приобретает широкую известность книгой, в которой утверждает, что все социаль­ные явления объясняются в конечном счете «стадными инстинктами» [44]. Английский социалист-фабианец Грэм Уоллас (1858—1932) распространяет психологический анализ на сферу политики [45], уделяя особое внимание инстинкту лояльности, который должен обеспечить функционирование государственной власти. Австрийский психиатр Зигмунд Фрейд (1856—1939) считает универсальной детер-минантой человеческого поведения половое влечение — либидо. Начав с изучения неврозов и внутренних конфликтов индивидуаль­ной психики, Фрейд в дальнейшем, начиная с работы «Тотем и табу» (1913 г.), распространяет свою теорию также на историю культуры. Позже на основе опыта первой мировой войны он говорит уже о борьбе двух начал человеческой психики — Эроса как инстинкта жизни и Танатоса как бессознательного влечения к смерти.

Инстинктивизм оказал определенное влияние на науку о человеке тем, что привлек внимание к неосознаваемым компонентам психики, а также своей полемикой с бихевиоризмом. Однако его собственная теоретическая основа была более чем шаткой. По

замечанию Питирима Сорокина, инстинктивистские концепции представляли собой род «рафинированного анимизма»: «Позади человека и его деятельности они помещают некоторое число духов, называя их инстинктами, и интерпретируют все явления как проявления этих инстинктов-духов» [37, р. 615]. Инстинктивизм подменяет социально-исторические закономерности индивидуально-психическими и пытается придать последним биологическое обос­нование. При этом не только содержание, но даже число «базовых инстинктов» варьирует от одного автора к другому. Мак-Дугалл называл сначала 11, потом 14 и, наконец, 18 основных инстинктов, которые он позже, под влиянием критики со стороны бихевиористов, переименовал в «склонности». Уильям Джеймс насчитал их 38, Фрейд свел это множество к двум. Когда в 1924 г. Листер Бернард проанализировал значение этого термина в литературе, он насчитал уже 15 789 отдельных инстинктов, которые укрупнялись до 6 131 инстинктов самостоятельной «сущности» [25]. Под именем «инс­тинктов» фигурируют и установки, и привычки, и потребности, и аффекты, и психические процессы.

Не удивительно, что по мере развития социологии и психологии влияние инстинктивистских теорий быстро сходит на нет. Исклю­чение в этом отношении составляет фрейдизм, но его влияние на социологию приходится на более позднее время, поэтому мы не будем его здесь рассматривать.

4. «Психология народов»

Все названные нами теории искали простейшую «клеточку» соци­ального поведения в психике индивида и были в этом смысле субъективистскими. Но в науке XIX в. существовала и^ иная трактовка общественного сознания, уходившая своими идейными корнями в гегелевскую теорию «объективного духа» и концепции «народного духа» немецких романтиков. Эти концепции опирались не столько на психологию, сколько на историю языка и литературы, особенно фольклора, которые убедительно показывали наличие в развитии культуры некоторых устойчивых, повторяющихся элемен­тов и структур сверхиндивидуального характера. Какова же природа итого «народного духа», или «национального характера»? Романтики трактовали его в объективно-идеалистическом, субстанциональном смысле, как особую духовную реальность. Но постепенно это понятие приобретает другое, натуралистическое содержание.

Синтезировав данные языкознания и этнографии с психологи­ческой теорией Иоганна Фридриха Гербарта, немецкие ученые Мориц Лацарус (1824—1903) и Хейман Штейнталь (1823—1899) провозгласили в 1860 г. создание новой дисциплины — «психологии народов». Согласно Штейнталю, благодаря единству своего проис­хождения и среды обитания «все индивиды одного народа носят отпечаток... особой природы народа на своем теле и душе», причем «воздействие телесных влияний на душу вызывает известные склонности, тенденции, предрасположения, свойства духа, одинако-

вые у всех индивидов, вследствие чего все они обладают одним и тем же народным духом» [21, с. 114—1151. Народный дух он понимает как психическое сходство индивидов, принадлежащих к определенной нации, и одновременно как их самосознание [38, с. 70]; содержание народного духа раскрывается при изучении языка, мифов: морали и культуры в рамках «исторической психологии народов» и «психологической этнологии».

Хотя Штейнталь и Лацарус не смогли выполнить этой програм­мы, их идея была подхвачена и развита Вильгельмом Вундтом [6]. По его мнению, реальное содержание зрелого сознания не охваты­вается физиологической психологией. Высшие психические процес­сы, и прежде всего мышление, являются результатом исторического развития общества людей и потому должны изучаться особой наукой. Вундт возражает против прямой аналогии индивидуального и народного сознания, имевшей место у его предшественников. Как сознание индивида не сводится к исходным элементам ощущения и чувства, а представляет собой их творческий синтез, так народное сознание есть творческий синтез индивидуальных сознаний, в резуль­тате которого возникает новая реальность, обнаруживающаяся в продуктах сверхличностной деятельности — языка, мифах и морали. Их исследованию Вундг посвятил последние 20 лет своей жизни; результаты этой работы воплотились в 10 томах «психологии народов»,

Как и его предшественникам, Вундту не удалось реализовать своих программных установок. Историко-культурный и этнографи­ческий материал не укладывался в простые психологические схемы, тем более что Вундт, желая доказать универсальность законов физиологической психологии, то и дело пытался подчинить им сверхиндивидуальную реальность народной души. В одной из своих работ Вундт так и писал, что «с самого начала исключено, чтобы в народной психологии появились какие-то всеобщие законы, которые не содержались бы уже полностью в законах индивидуаль­ного сознания» [48, с. 227]. Отдельные формы общественного сознания Вундт рассматривает как «психологические», а не как «социологические» явления. Так, законы языка раскрываются им по аналогии с законами ассоциации представлений, мифы — как результат обработки представлений чувствами, а мораль — как следствие подключения воли к первичным элементам сознания.

«Психология народов» была одной из первых попыток концепту­ализировать и начать конкретное исследование взаимодействия культуры и индивидуального сознания. Ценна была прежде всего сама установка на сближение психологических, этнографических, лингвистических, историко-филологических и антропологических ис­следований. В «Психологии народов» не без основания находят свои истоки и историческая психология, и культурная антропология, и этнопсихология, и даже социо- и психолингвистика. Но как раз в социологии ее влияние было минимальным. Теоретическая проблема соотношения культуры и индивидуального сознания осталась в ней принципиально не решенной [12], а описательный материал сплошь и рядом не имел ничего общего с объяснительными концепциями,

5. Групповая психология и теория подражания

В конце XIX в. становится все яснее, что ни психология индивида, ни абстрактный «народный дух» не способны дать ключ к пониманию социальных явлений. Отсюда растущий интерес к изучению непосредственно явлений группового, массового поведения и тех психологических и социальных механизмов, которые делают возможными передачу социальных норм и верований и адаптацию индивидов друг к другу.

Интерес социологов к психологии масс имел и свои идеологиче­ские истоки [1 ]. Это была тревога, связанная с революционными выступлениями [789, 1830, 1848 и 1871 гг. Уже романтики-тради­ционалисты начала XIX в. писали, что «омассовление» общества влечет за собой гибель творческой индивидуальности и культуры. Во второй половине XIX в. идея об иррациональности масс получила самое широкое распространение как в позитивистской (Тэн, осо­бенно его трактовка Французской революции), так и в антипози­тивистской (Ницше) философии. Итальянский криминолог С.Сигеле (1868—1913) в своих книгах «Преступная толпа» (1891; рус. пер. - 1894) и «Психология сект» (1895) дал этой идее психологическое юснование. Человек, писал он, по своей природе жесток и [реступен. Ослабление рационального самоконтроля, неизбежное в те, разнуздывает эти инстинкты, повышая внушаемость инди-1ида и его восприимчивость ко всякому злу.

Большую популярность приобрели на рубеже XX в. книги >ранцузского публициста, врача по образованию, Гюстава Лебона;1841 —1931) — «Психология толп» (1895; рус. пер.: «Психология юродов и масс»— 1896). «Психологические законы эволюции юродов» (1894; рус. пер. — 1906) и др. По мнению Лебона,;вропейское общество вступает в новый период своего развития — «эру толпы», когда разумное критическое начало, воплощенное личности, подавляется иррациональным массовым сознанием, (Толпа», или «масса», — это группа людей, собравшаяся в одном месте, воодушевленная общими чувствами и готовая куда угодно следовать за своим лидером. Совладать с разбушевавшейся стихией массового сознания не может никакая рациональная сила. Лебон подчеркивает, что ход мыслей каждого человека в толпе направля­ется ее общим настроением. Чем дольше человек пребывает в толпе, тем слабее у него чувство реальности и тем больше он подвержен влиянию лидера. Среди лидеров часто встречаются люди с резко ныраженными чертами психических отклонений. С этих позиций Лебон резко осуждал всякое революционное движение, и особенно социализм. «Знание психологии толпы составляет в настоящее время последнее средство, имеющееся в руках государственного челове­ка, — не для того чтобы управлять массами, так как это уже невозможно, а для того, чтобы не давать им слишком много воли над собою» [17, с, 159].

Поставленные Лебоном теоретические проблемы — анонимно­сти, психологического заражения и внушаемости «человека толпы» —

дали толчок серьезным социально-психологическим исследованиям. Однако собственная теория Лебона была реакционна и научно несостоятельна. Прежде всего, неверно проводимое им отождеств­ление народной массы и иррациональной «толпы», «Идеальная толпа» Лебона, т.е. совершено случайное и аморфное скопление индивидов, практически встречается сравнительно редко, во всяком случае как социально-значимая сила, а не как простое скопище уличных зевак; «это самая начальная и самая низшая, можно сказать, всего лишь исходная форма социально-психологической общности» [19, с. 31]. Современные социальные психологи отмеча­ют и ряд других пороков лебоновской концепции: крайнюю расплывчатость исходных понятий; необоснованное противопостав­ление иррациональной толпы идеализированному образу рациональ­ного индивида; подмену терминов, вследствие которой наблюдение за поведением преступной шайки экстраполируется на качественно иные формы группового поведения; произвольный постулат «кол­лективной души»; несистематический характер доказательств, ко­торые служат скорее иллюстрациями априорного тезиса, и др. [5; 17; 19; 34].

Групповая психология конца XIX — начала XX в. не исчерпы­валась, однако, спекулятивными построениями этого типа. Иссле­дованию подвергается не только аморфная «толпа», но и конкретные человеческие группы, диады и триады, а также сами процессы межличностного взаимодействия — такие, как психическое зара­жение, внушение и подражание.

Эта ориентация черпала вдохновение в весьма разнородных источниках, включая экспериментальные исследования гипноза, наблюдения за подражательной деятельностью детей, этнологиче­ские исследования и наблюдения за такими явлениями массовой психологии, как мода или паника. Первые исследования этого рода отличались ни методологической, ни концептуальной строгостью. Одни авторы (Николай Константинович Михайловский) склонны были считать фундаментальным процессом, обеспечивающим еди­нообразие социального поведения людей и их объединения в группы, психическое заражение; другие (Владимир Михайлович Бехтерев, Гюстав Лебон) отводят эту роль внушению; третьи (Габриэль де Тард, Дж. Болдуин) отдают предпочтение подражанию. Соотноше­ние этих процессов также определялось по-разному. Если А. Вигуру и П. Жукелье (3] считали психическое заражение одной из форм подражания, то Лебон, наоборот, видел в подражании частный случай психического заражения. Однако во всех случаях предметом исследования были групповые процессы, которым приписывался специфический методологический и онтологический статус.

Крупнейшим представителем этой школы был французский юрист и социолог Габриэль де Тард (1843—1904), автор книг «Сравнитель­ная криминология» (1886), «Законы подражания» (1890; рус. пер. — 1892). «Социальная логика» (1895; рус. пер. — 1901), «Социальные законы» (1898; рус, пер. — 1906), «Этюды по социальной психологии» (1898, «Мнение и толпа» (1901; рус. пер.:

«Общественное мнение и толпа» — 1902), «Экономическая психо­логия» (1902). Кроме философов и социологов, среди которых надо назвать Монтескье, Конта, Спенсера, Милля и Курно, заметное влияние на его взгляды оказала итальянская криминалистическая школа (Чезаре Ломброзо, Рафаэль Гарофало, Энрико Ферри и др.). Но в противоположность итальянским криминалистам, выводившим преступность из расовых и географических условий, Тард придает решающее значение социальным и психологическим ее факторам.

На протяжении многих лет Тард вел ожесточенную полемику со своим младшим современником и интеллектуальным сопер­ником — Эмилем Дюркгеймом, Оба мыслителя выросли из полемики с биоорганическими теориями и утилитаризмом, оба придавали большое значение этнографическим данным и сравни­тельному методу, оба интересовались природой социальных норм, видя в них силу, интегрирующую общество. Но за этими сходствами стоят глубокие различия. Для Дюркгейма общество — юциальная система sui generis, продуктом которой является отдель­ный индивид.

Тард, напротив, выступал с позиций номинализма, для него общество лишь продукт взаимодействия индивидов. Он считал бесплодными любые аналогии общества с биологическим организ­мом или механическим агрегатом. Сознание, по его словам, тктулат механики. Отвергает Тард и эволюционистскую модель общества. Беда социологии, по Тарду, в том, что она смешивает «законы общества» и «законы истории»; между тем первые суть иконы воспроизведения явлений, тогда как вторые — законы их р.ивития. Это два разных класса законов, причем вторые гораздо сложнее и могут быть сформулированы лишь на основе первых.

Отсюда замена эволюционного подхода аналитическим. Со­циология — это «просто коллективная психология» [40, р.1 ], которая должна ответить на два вопроса. «D Что составляет причину изобретений, успешных инициатив, социальных адапта­ции, аналогичных биологическим адаптациям и не менее сложных по своему происхождению? 2) Почему именно эти, а не другие инициативы вызвали подражание? Почему среди множества приме­ре, не нашедших подражания, именно эти получили предпочтение? Другими словами, каковы законы подражания?» [Ibid., p. 61].

Тард последовательно отвергает всякие попытки постулировать существование самостоятельных духовных сущностей типа «группо­вого сознания» или «души толпы», считая подобные доктрины пережитками мистицизма. Но он не может основать социологию и на началах индивидуалистической психологии. Если бы разные «я» были совершенно гетерогенными и не имели ничего обшего друг с другом, как могли бы они общаться? И как могла бы возникнуть между ними общность, сознание «Мы»? «Коллективная, интермен­тальная психология, т.е. социология, возможна только потому, что индивидуальная интсрментальная психология включает элементы, которые могут быть переданы и сообщены одним сознанием другому. Эти элементы, несмотря на неопреодолимую пропасть между

индивидами, могут соединяться и сливаться воедино, образуя истинные социальные силы и структуры, течение мнений или массовые импульсы, традиции или национальные обычаи» [40, р. 47].

Элементарное социальное отношение, по Тарду, передача #ли попытка передачи верования или желания. Простейшая модель этого — состояние гипнотического сна. «Общество — это подража­ние, а подражание — своего рода гипнотизм» [39, р. 97].

Всякое нововведение, считает он, — продукт индивидуального творчества. Единственный источник последнего — творческий зкт воображения одаренной личности. Успешная адаптация новшества вызывает волну повторений, принимающих форму «подражания». Тард схематично рисует процесс распространения новшеств путем подражания в виде концентрических кругов, расходящихся от центра. Круг подражания имеет тенденцию бесконечно расширять­ся, пока он не натыкается на встречную волну, исходящую из другого центра. Встречные потоки подражания вступают в едино­борство, повторение сменяется оппозицией, и начинается «логи^е-ская дуэль» подражаний. Частными случаями этого могут быть любые конфликты, от теоретического спора до войны. Логические дуэли могут иметь разный исход, но так или иначе оппозицию сменяет новая адаптация и весь цикл социальных процессов возобновл яется.

Общие законы социологии, охватывающие все три базисных социальных процесса (адаптации, повторения и оппозиции), ТаРД делит на логические и внелогические. Логические законы объясня­ют, почему одни инновации распространяются, а другие — нет, насколько назрела потребность в данном новшестве, совместимо ли оно с уже существующими знаниями и представлениями (логиче­ский союз) или же вступает с ними в конфликт (логическую дуэль). Внелогические законы показывают, как протекает процесс подра­жания: например, что он идет от центра к периферии, от высших к низшим, от целей к средствам и т.д.

Хотя Тард строил свою теорию как дедуктивную, он придавал громадное значение эмпирическим методам исследования. Со­циология, по его словам, имеет в своем распоряжении два главных метода — археологический и статистический. Археологический метод (нетрудно узнать в нем описание исторического метода) основан на анализе исторических документов и служит для изучения периодов и ареалов распространения конкретных нововведений и образцов. Ста­тистический метод используется для сбора информации о текущих процессах подражания путем обсчета сходных подражательных актов и составления кривых распространения подражательных потоков. Анализ статистики самоубийства, преступлений, железнодорожных перевозок, торговли позволяет найти количественное выражение имитативной силы новшества, выяснить благоприятные и неблагопри­ятные последствия его распространения и в конечном счете поставить под контроль стихийные социальные (подражательные) процессы, В широком применении «числа и меры» к изучению общества Тард видел магистральный путь развития социологии. Социально-статисти-

ческие исследования Тарда, в частности по вопросам преступности, пользовались большим авторитетом у современников.

Важнейшей сферой, к изучению которой Тард применил свои те-оретические положения, было общественное мнение и «психология толпы». По кругу своих идей и понятий книга Тарда «Мнение ч куша» напоминает труды Лсбона, однако Тард критикует понятие i убстанционального «коллективного духа», существующего вне или м.1д сознаниями индивида. Не согласен он и с утверждениями, что XX в. является «веком толпы». По мнению Тарда, он скорее ни л яется веком публики или публик, а это совсем другое дело.

В описании «толп» и «преступных сект» Тард, как и его предшественники, подчеркивает иррациональность, подражатель-

гь, потребность в вождях. Но главное внимание он обращает не
ил это, а на процесс дифференциации общественного мнения и
||кфмирования на этой основе публики. В отличие от толпы,
тихическое единство которой создается в первую очередь физиче­
ским контактом, публика представляет собой «чисто духовную
цность, при которой индивиды физически рассредоточены и в то

время связаны друг с другом духовно. Это не столько эмоцио­нальная, сколько интеллектуальная общность, в основе которой • ит общность мнений: мнение для публики в наше время то же, пч душа для тела» [41, р. 63 J.

Подходя к проблеме одновременно аналитически и исторически, Глрд прослеживает этапы становления публики, считая ее продук-юм времени. Предыстория публики — в салонах и клубах XVIII в., по настоящая ее история начинается с появления гЗзст. Если в, ГО те личность нивелируется, то в публике она, напротив, получаст но (можность самовыражения. Поэтому совершенствование средств

• •(мнения способствует также усложнению и обогащению личности,

i более что в обществе имеется не один, а несколько различных •hi юв публики.

Не ограничиваясь этими общими соображениями, Тард дает жтьма тонкий психологический анализ различных форм массовых Н1ммуникаций и межличностного общения, в частности разговора. Наблюдения Тарда во многом предвосхитили дальнейшее развитие нории массовых коммуникаций и психологии общения. Оценивая ч чтельность Тарда в целом, следует сказать, что он способствовал тктанонкс и исследованию многих важных проблем [42, Introduction]. Имеете с Георгом Зиммелем он выдвинул в центр научного исследо-и.шия проблему межличностного взаимодействия и его социально-пси-

К1гических механизмов. Г.В. Плеханов охарактеризовал «Законы подражания» как «очень интересное исследование» [18,с. 294]. Тарда Мслуженно считают одним из родоначальников социальной психоло­гии как науки. Для истории социологии весьма важен также i и именованный Тардом аналитический подход, критика эволюционизма, интерес к вопросам экологии и техники. Непосредственное влияние 1,1рда во Франции было сравнительно невелико, но его идеи нашли широкое признание в США. Джеймс Марк Болдуин, который независимо от Тарда, отправляясь от данных генетической психологии,

пришел практически к тем самым выводам, называл Тарда одним из самых авторитетных и выдающихся современных авторов в социологии и социальной психологии. Выдающейся книгой считал «Законы подражания» глава культурно-исторического направления в американской этнографии Франц Боас (1858—1942). В значитель­ной степени под влиянием Тарда сложилась концепция одного из ведущих психосоциологов США, Эдварда Росса.

Однако сведение социологии к «интерментальной психологии» в конечном счета заводит в тупик, так как из поля зрения исследо­вателя исключается при этом макросоциальная структура, в рамках и под влиянием которой формируются межличностные отношения. Хотя в своей классификации изобретений и нововведений Тард уделяет большое внимание технике, материальные отношения у него зачастую растворяются в духовных.

Ограничив социальный процесс рамками психического взаимо­действия, Тард не может избежать логического круга в их интерпретации. Психологию и поведение индивида он выводит из подражания внешним образцам-новшествам, а их, в свою очередь, рассматривает как продукт творческой активности индивидов. Происхождение образцов для подражания социологически вообшс не рассматривается. Их источник — творческий акт воображения индивида, а причины появления «коренятся по преимуществу в индивидуальной логике» [39, р. 415].

Столь явный субъективизм шокировал даже такого представи­теля «субъективной социологии», как Н.К.Михайловский, который не без иронии писал, что «моменты, подготовляющие острое проявление нравственной заразы, сводятся для Тарда к нравствен­ной же заразе, только медленной и тихой, выражающейся в пропаганде и усвоении новых идей. Не потому заняли свое место в истории события, отмеченные именами Лютера и Мюнцера, что гнет феодально-католического строя стал невыносимым, а потому, что распространились идеи Лютера» [16, с. 434—435].

Серьезной критике подвергалось и психологическое содержание «теории подражания». Еще Вундт обращал внимание на туманность этого понятия, которое чаще всего является вульгарно-психологи­ческим описанием ассоциативного процесса, отличного от подража­ния в собственном смысле слова [4, с. 911- Дюркгейм указывал, что нельзя «обозначать одним и тем же словом и тот процесс, благодаря которому у определенной группы людей вырабатывается коллективное чувство, и тот, из которого проистекает наша привязанность к общим и традиционным правилам поведения, и тот, наконец, который заставляет панурговых баранов бросаться в воду, потому что один из них сделал это. Совершенно разное дело чувствовать сообща, преклоняться перед авторитетом мнения и автоматически повторять то, что делают другие» [18, с. 142].

Проблематичны и многие сформулированные Тардом «законы». Тезис, что подражание идет «изнутри наружу», связан с теорией, выводящей акт поведения из осознанного мотива. Однако нередко подражание или усвоение нового образца начинается как раз с

1нсшних, поверхностных черт, а сознание лишь впоследствии настраивается под уже сложившуюся экспрессивную форму. «За-юн», согласно которому подражание всегда идет «сверху вниз», (отя и подтверждается многими фактами, тоже не универсален, ибо гокоится на идее незыблемости стратификационной системы обще-тва: общеизвестно, что многие инновации в сфере культуры ш:шикали как раз среди «низов», а затем усваивались «верхами» (достаточно вспомнить христианство)*

Теория подражания выходит за рамки интрапсихических про-icccob, делая предметом и единицей социологического исследования не отдельно взятого индивида, а процесс межличностного взаимо-(гйствия. Но, как мы только что видели, это взаимодействие она понимает еще более внешним и механическим образом.