ГАЛИНДА 2 page

– Ничего себе! – воскликнула Галинда. – Даты красавица!

– Грешно обманывать. У нас есть зеркало?

– Конечно. В ванной на этаже.

– Только не там… Еще увидят.

– Ну, тогда встань так, чтобы не загораживать огонь от камина, и посмотрись в оконное стекло.

Обе девушки стали всматриваться в отражение, за которым бушевал дождь. Вдруг из тьмы возник разлапистый кленовый лист, похожий на тупоконечную звезду, и прилип к отражению Эльфабы – туда, где сердце.

– Удивительно, – призналась Галинда. – В тебе, оказывается, есть странная, необычная красота. Я и не подозревала.

– Сюрприз, – отозвалась Эльфаба и спохватилась, залилась стыдливым румянцем. – В смысле, для меня сюрприз. А так – какая это красота?

– Действительно, разве я в ней что‑нибудь понимаю? – с притворной скромностью сказала Галинда, и девушки расхохотались.

Отсмеявшись, Эльфаба сорвала с себя шляпу, убрала ее в шкаф и опять взялась за книгу.

– Так что читает наша красавица? – не отставала от нее Галинда. – Я серьезно, зачем тебе эти проповеди?

– Мой отец – священник, – объяснила Эльфаба. – Вот я и решила разобраться.

– А почему бы не спросить у него самого?

Эльфаба не ответила. Ее лицо приобрело застывшее, хищное выражение, как у совы, завидевшей мышь.

– Ну и о чем они пишут? Что‑нибудь интересное? – не отступала Галинда. Делать все равно было решительно нечего, а спать не хотелось.

– Сейчас я читаю о добре и зле. Существуют ли они на самом деле.

– Фу, скукотища! Второе точно существует и зовется скукой, а священники – злейшие враги человечества.

– Ты серьезно?

Галинда редко задумывалась, всерьез она говорит или нет. Для нее главным был сам процесс.

– Прости, я не хотела обидеть твоего отца. Откуда мне знать: может, он самый живой и веселый священник на свете?

– Нет, я о другом. Ты действительно полагаешь, что зло существует?

– Я об этом не думала.

– Хорошо. Вот я тебя спрашиваю: как по‑твоему, зло существует?

– Понятия не имею. Скажи сама – существует?

– Я еще не разобралась. – Взгляд Эльфабы потух, затуманился – или это волосы упали ей на глаза?

– Так почему не спросишь у отца? Он ведь должен знать, это его работа.

– Папа многому меня научил, – медленно, задумчиво сказала Эльфаба. – У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать и многому другому, но – недостаточно. Мне кажется, священник, как и учитель, хорош тогда, когда его вопросы заставляют думать. У него не обязательно должны быть ответы на любой вопрос. Вовсе нет.

– Скажи это зануде‑проповеднику из наших краев. У того на все найдется ответ. И наказание тоже.

– Но может быть, в твоих словах действительно что‑то есть. Зло и скука. Зло и бездействие. Зло и безразличие. Зло и холодная кровь.

– Ты будто стихи слагаешь. С чего такой интерес к злу?

– Просто все ранние проповедники только про него и говорят. Вот я и думаю над их словами. Иногда они пишут, что нельзя есть Зверей, – и об этом я тоже думаю. Я вообще люблю думать над тем, что читаю. Ты разве нет?

– Я не так много читаю, поэтому и думаю не так много. Зато, – Галинда озорно улыбнулась, – одеваюсь с размахом.

Эльфаба промолчала, что немало удивило Галинду, всегда умевшую оборачивать разговор в похвалу себе.

– Так что эти древние кровопийцы думали про зло? – спросила она с досады.

– Сложно сказать. Они долго пытались найти для него место. То отравленный ручей в горах, то ядовитый туман, то холодная кровь, передаваемая от родителя ребенку. В чем‑то эти проповедники похожи на первых путешественников по стране Оз, вот только их карты указывают на местоположение чего‑то незримого и постоянно противоречат друг другу.

– И где же находится зло?

– Они так и не определили, верно? Иначе зачем было писать новые трактаты и спорить друг с другом? Кто‑то говорил, например, что первичным злом была пустота, оставшаяся после исчезновения королевы фей Лурлины. Мол, когда пропадет божество, на его место приходит зло, которое со временем множится. Поэтому всякое зло в этом мире – признак отсутствия божества.

– Как все сложно.

– Ранние унионистские проповедники были во многом еще лурлинистами. Они рассуждали про некие невидимые средоточия зла, как бы остатки той скорби, которую испытал покинутый Лурлиной мир. Словно дуновение холодного ветра в теплую ночь. Эдакое лихое облачко. Добрейший человек мог случайно через него пройти, а потом убить своего соседа. Но тогда спрашивается: разве ты виноват, что попал в это облачко? Ни один собор унионистов так и не пришел к единому выводу, а сейчас большинство вообще не верит в Лурлину.

– Но в зло‑то верят, – зевнув, сказала Галинда. – Странно все‑таки: божества уже нет, а связанные с ним представления остались.

– Ага, задумалась! – торжествующе вскричала Эльфаба – так, что соседка даже подпрыгнула в постели.

– Мне это совершенно не интересно, и вообще я уже сплю, – проворчала Галинда, но Эльфаба только ехидно улыбнулась.

* * *

Утром вошла мисс Клютч, стала рассказывать, как провела прошлый вечер. Выступала бесстыдная молодая колдунья в одном лишь розовом белье с перьями и бусинами. Она пела, позволяла красным как рак студентам опускать монеты между ее грудей и показывала фокусы. Например, превращала воду в апельсиновый сок, капусту – в морковку, а кровь зарезанного поросенка – в шампанское, которое всем дали попробовать. Потом откуда‑то выбежал уродливый бородатый толстяк и под общий хохот стал гоняться за колдуньей, пытаясь ее поцеловать. Под конец хором пели хулиганские песни («Все то, что запрещается монаршими законами, у нас распространяется дешевыми притонами»). Опекунши были в восторге.

– Право же, – Галинда сморщила носик, – эта ваша плотская вера такая… плебейская.

– Что это – окно сломано? – удивилась мисс Клютч. – Неужели мальчишки к вам лазили?

– Они что, ненормальные? В такую‑то грозу?

– В какую грозу? Ничего не понимаю. Была ведь совершенно спокойная ночь.

– Вот уж вас развлекали! – воскликнула Галинда. – Пропустить вчерашнюю грозу!

И они пошли завтракать, оставив Эльфабу спать (или притворяться, что спит). По пути Галинда размышляла о капризах природы. Возможно ли, чтобы гроза обрушилась на одну часть города и полностью миновала другую? Как все‑таки много она еще не знает о мире!

– Она только и говорила, что про зло, – рассказывала Галинда своим подружкам за завтраком. – Слова так и хлестали из нее, так и хлестали. А когда она напялила мою шляпу – ой, девочки, я чуть не умерла. Будто чья‑то бабка вылезла из могилы. Безвкусица во всем. Я выдержала только потому, что вам хотела рассказать. Иначе лопнула бы от смеха на том же месте. До чего нелепо!

– Бедная, и как ты только выносишь эту насекомоподобную соседку? – посочувствовала Фэнни и с чувством пожала руку Галинде. – Это же надо быть такой терпеливой.

В день, когда выпал первый снег, мадам Кашмери устроила вечер стихов. Приглашены были студенты из Колледжа трех королев и Колледжа Озмы. Галинда извлекла из шкафа вишневое атласное платье, подходящего цвета шаль, туфельки и фамильный веер, украшенный изображениями папоротников и фениксов. Она пораньше пришла в библиотечный зал, чтобы сесть в кожаное кресло, которое лучше всего оттеняло ее наряд. Затем Галинда подвинулась к книжным полкам, где на нее мягко падал свет от свечей. Чуть позже в зал шушукающей гурьбой протиснулись девушки, потом стали появляться приглашенные юноши. Их было немного, и все какие‑то ущербные; одни запуганно оглядывались, другие глупо хихикали. Последними вошли преподаватели, среди которых были и профессора из мужских колледжей. Девушки, отчаявшиеся было от вида прыщавых юнцов, приободрились.

Явились даже некоторые опекунши, сели за ширму в конце зала и убаюкивающе защелкали спицами. Галинда была уверена, что где‑то там притаилась и мисс Клютч.

Двойные двери распахнулись, й маленький механический слуга, дыхнув полиролью, вошел в зал и согнулся в почтительном поклоне перед своей госпожой. Следом прошествовала мадам Кашмери в строгой, пугающе черной накидке, которую она небрежно бросила ракообразному слуге, явив взору собравшихся огненно‑рыжее платье, расшитое перламутром. Даже Галинда вынуждена была признать, что эффект получился хоть куда.

Голосом еще слащавее обычного мадам Кашмери приветствовала гостей и заговорила про новую стихотворную форму, охватившую салоны и поэтические кружки Шиза.

– Она называется квелью, – рассказывала директриса, то и дело расплываясь в акульей улыбке. – Это короткое энергичное стихотворение, в котором за тринадцатью рифмованными строками идет завершающая несозвучная строка. Прелесть стихотворения как раз и состоит в контрасте между начальной, рифмованной частью и рубленой концовкой. Иногда они дополняют друг друга, иногда противоречат, но всегда озаряют и, как любая истинная поэзия, утверждают жизнь. – Мадам Кашмери просияла, как маяк в ночи. – Сегодня в особенности квель может стать утешением после неблагополучных веяний из столицы.

При этих словах юноши насторожились, а профессора печально закивали. Девушки же – Галинда видела это по их лицам – не имели ни малейшего понятия, о каких «неблагополучных веяниях» говорит мадам.

Третьекурсница ударила по клавишам фортепиано. Гости прокашлялись и приготовились слушать. Через заднюю дверь в зал вошла Эльфаба в своем уродливом красном платье, платке на голове и с двумя книгами под мышкой. Она села на последнее пустое место и вгрызлась зубами в яблоко, как раз когда мадам Кашмери набирала полную грудь воздуха, чтобы начать.

Восславим, други милые,

Идеи прогрессивные

Зато, что возвеличили

Нам правила приличия.

Во имя блага общего

В любимой академии

Конец положим обществам

Смутьянов и бездельников.

Объединив усилия,

Попрем свободы бедствия.

Да расцветет идиллия!

Да будет благоденствие!

Воскликнем, други милые:

Волшебнику Изумрудного города – слава!

Мадам Кашмери слегка наклонила голову, показывая, что закончила. По залу прошелся невнятный ропот. Галинда, не слишком сведущая в поэзии, решила, что так, наверное, и принято восхищаться стихами. Она проворчала что‑то на ухо Шень‑Шень. Та сидела рядом, прямо под свечой, с которой грозила упасть капля горячего воска и непоправимо испортить ее белое платье с лимонно‑желтым шлейфом. Галинда хотела предупредить подружку, но потом раздумала. Родители у Шень‑Шень богатые, купят новое платье.

– Еще, – провозгласила мадам Кашмери. – Еще одна квель.

В зале стихло, но напряжение оставалось.

Увы, у нас в отечестве

Господствует невежество.

А те, кто собирается

Исправить положение,

Пусть как огня чураются

Бесстыдного веселия.

Жить надо в благочинии,

Как будто в ожидании

Господнего пришествия,

Согласно предсказаниям

Всезнающего жречества.

Пусть помнит человечество

С самой скамьи студенческой –

Не дело Зверей разговаривать.

Снова ропот, но уже другой, близкий к взрыву негодования. Профессор Дилламонд топнул копытом и громко произнес:

– Никакая это не поэзия. Пропаганда это, бесстыдная и бездарная.

Эльфаба перенесла свой стул, поставила его между Галиндой и Шень‑Шень, уселась на него костлявым задом и спросила соседку:

– Ну и что ты об этом думаешь?

Никогда еще прежде Эльфаба не обращалась к Галинде на людях. Вот сраму‑то!

– Не знаю, – едва слышно, не поворачиваясь, ответила Галинда.

– Ловко она, правда? Последняя фраза произнесена с таким акцентом, что не поймешь, зверей она подразумевает или Зверей. Неудивительно, что Дилламонд в ярости.

Профессор действительно был вне себя. Он поднялся, оглядел присутствующих в поисках поддержки, сказал:

– Я потрясен! Нет, возмущен!

И вышел из зала. За ним последовал Кабан – преподаватель математики профессор Ленке. Стараясь не наступить на платье Милы, он свалил старинный позолоченный буфет. Учитель истории Орангутан мистер Микко зажался в дальний угол зала, слишком растерянный, чтобы открыто выразить протест.

– Что ж, настоящая поэзия может и оскорбить, – величественным голосом произнесла мадам Кашмери. – Это священное право искусства.

– По‑моему, она ненормальная, – прокомментировала Эльфаба.

Этого Галинда вынести уже не могла. Что, если хоть один прыщавый студентишка заметит, как она перешептывается с зеленой страшилой? Да ее на смех поднимут! Всю жизнь сломают!

– Тише, я слушаю, – прошипела она. – Не отвлекай, не порть мне вечер.

Эльфаба отодвинулась и захрумкала яблоком. Чтения продолжались. Ворчание после каждого стиха становилось громче, но студенты уже пообвыкли, слушали вполуха, стали оглядываться друг на друга.

Когда последняя квель закончилась загадочным афоризмом: «Ведьма не воробей, вылетит – не поймаешь», мадам Кашмери раскланялась под неуверенные аплодисменты и кивнула своему бронзовому слуге разносить чай: сначала гостям, потом студенткам и их опекуншам. Шурша шелками и позвякивая перламутровыми ракушками, директриса принимала поздравления от профессоров и наиболее смелых студентов и приглашала их сесть рядом, поделиться впечатлениями.

– Скажите правду: я слишком трагично читала? Знаете, это моя беда. Моим призванием была сцена, но я отдала себя служению молодым умам. – И она, скромно опустив ресницы, выслушивала от своих пленников неискренние комплименты.

Галинда тщетно пыталась избавиться от позорной компании своей соседки. Эльфаба продолжала спрашивать ее про квели, про их смысл и про то, хороши ли они.

– Да откуда я знаю? Что мы вообще можем знать, мы всего лишь первокурсницы, – отбивалась от нее Галинда, жалобно поглядывая туда, где Фэнни, Мила и Шень‑Шень изловили нескольких студентиков и предлагали им ломтики лимона к чаю.

– Твое мнение ничем не хуже мнения Кашмери, – убеждала Эльфаба. – В этом‑то и есть истинное назначение искусства. Не оскорблять, как говорит, Кашмери, а пробуждать мысли. Иначе зачем стараться.

К ним подошел юноша. Не бог весть что по меркам Галинды, но уж Точно лучше, чем зеленая пиявка у нее под боком.

– Добрый вечер, – приветствовала его Галинда, не дожидаясь, когда он наберется храбрости заговорить первым. – Очень приятно вас видеть. Вы, должно быть…

– Из Бриско‑холла, – ответил он. – Вообще‑то я из Манчурии, но вы, наверное, и так догадались.

И действительно, он едва доходил Галинде до плеч. Несмотря на низкий рост, юноша был недурен собой. Золотистые, небрежно причесанные волосы, ослепительная улыбка и прыщей меньше, чем у некоторых. Его камзол был провинциального голубого цвета (излюбленный цвет манчиков), зато шит серебряными нитками. На слегка расставленных ногах блестели начищенные ботинки.

– Вот за что я люблю Шиз, так это за новые знакомства, – сказала Галинда. – Я из Гилликина…

Она остановила себя, чтобы не добавить «разумеется» – ей казалось, это и так должно быть понятно по ее наряду. Девушки‑манчуньи одевались попроще, из‑за чего их частенько принимали за прислугу.

– Тогда будем знакомы. Меня зовут Бок.

– Галинда Ардуэнская из Верхних земель.

– А вы? – повернулся Бок к Эльфабе.

– Я уже ухожу. Всем спокойной ночи.

– Нет‑нет, постойте. Мне кажется, я вас знаю.

– Исключено.

– Вы мисс Эльфи, да?

– Мисс Эльфи! – прыснула Галинда. – Какая прелесть! Эльфаба, собравшаяся было уходить, остановилась.

– Откуда вы меня знаете, Бок из Манчурии? Мы не встречались.

– Ну как же, мы ведь в детстве вместе играли. Мой отец был старостой деревни, где вы родились. В Закамышье, в Вендовой пустоши. Верно? А ваш отец – священник, только я забыл, как его зовут.

– Фрекс, – подсказала Эльфаба.

– Правильно, Фрекс Благочестивый, конечно. Знаете, в деревне вас все еще вспоминают: и его, и вашу маму, и тот день, когда к нам привезли Часы Дракона времени. Мне в то время было годика два, меня водили смотреть на Часы, но я ничего о них не помню… А вас приводили к нам играть. Помните Гвинетту? Она за нами присматривала. А Бри? Старосту Бри? Это мой папа. Вы что‑нибудь помните про Закамышье?

– Все это темно и туманно, – ответила Эльфаба. – Давайте я лучше расскажу, что было до того, как вы что‑то о себе помните. Вы родились лягушонком – у Бока действительно был слегка земноводный вид, – потом вас принесли в жертву Дракону времени, и вы превратились в мальчика. Но в первую брачную ночь, когда вы придете в опочивальню к жене и она раздвинет ноги, вы обернетесь головастиком и…

– Эльфаба! – вскричала Галинда и распахнула веер, чтобы остудить пылающие щеки. – Как можно?

– А, не важно. У меня не было никакого детства, так что можете говорить что хотите. Я выросла в болотах Квадлинии, мои туфли все еще чавкают от сырости. Вряд л и вы захотите со мной разговаривать. Поболтайте лучше с мисс Галиндой – она гораздо больше меня понимает в светских беседах. А я пошла.

Эльфаба кивнула на прощание и чуть ли не бегом удалилась.

– Чего это она? – удивился Бок. – Попробуй ее забудь. Сколько еще на свете людей с зеленой кожей?

– Подозреваю, – подсказала Галинда, – Эльфабе не нравится, когда ее узнают из‑за цвета кожи. Я, конечно, не уверена, но, по‑моему, это ее больное место.

– Но ведь она должна понимать, что именно это в ней и запомнят.

– Возможно. В любом случае вы не обознались. Я слышала, Эльфаба – правнучка герцога Троппа из Нестовой пустоши.

– Так и есть. Надо же! Никогда бы не подумал, что снова ее увижу.

– Не хотите ли еще чаю? Я позову слугу. Давайте сядем, и вы расскажете мне про вашу страну. Я сгораю от любопытства.

Галинда села на стул подходящего цвета и обратила на Бока все свое обаяние. Бок сел рядом и тряхнул головой, будто отгоняя все еще стоявшее перед глазами видение Эльфабы.

Когда Галинда вернулась в свою комнату, Эльфаба лежала в постели, накрывшись с головой и издавая поистине театральный храп. Галинда упала на кровать, досадуя на себя за чувство вины перед зеленокожей соседкой.

* * *

Всю неделю не утихали разговоры о прочитанных стихах. Профессор Дилламонд прервал свою лекцию по биологии и спросил, что студентки думают о квелях. Не видя связи между биологией и поэзией, девушки молчали, не реагировали на наводящие вопросы.

Наконец профессор не выдержал.

– Неужели никто не понимает, что квели – это последствие событий в Изумрудном городе?

Фэнни, убежденная, что она не для того тратит деньги на обучение, чтобы на нее кричали, огрызнулась в ответ:

– Мы понятия не имеем, что происходит в Изумрудном городе. И хватит с нами играть. Хотите что‑то сказать – говорите. Нечего блеять попусту.

Профессор отвернулся к окну, силясь совладать с собой. Девушки затаив дыхание ждали, что будет. Потом учитель повернулся к ним и спокойным голосом объяснил, что несколько недель назад Волшебник Изумрудного города подписал Закон об ограничении подвижности Зверей. Закон не только закрывал Зверям доступ к поездам и гостиницам – под «подвижностью» понимался и профессиональный рост. Подросшим Зверям запрещалось получать образование и заниматься умственным трудом. Чтобы заработать на пропитание, они могли браться только за черную крестьянскую работу.

– Что же еще, по‑вашему, имела в виду мадам Кашмери, когда закончила квель словами «Не дело Зверей разговаривать»? – желчно спросил Дилламонд.

– Конечно, тут всякий обидится, – сказала Галинда. – Всякий Зверь, я хотела сказать. Но ведь вам пока ничего не угрожает, верно?

– А как быть с моими детьми? Моими Козлятами?

– Разве у вас есть дети? Я и не знала, что вы женаты.

Козел терпеливо закрыл глаза.

– Нет, мисс Галинда, я не женат. Но я мог бы. Или еще буду. А может, у меня есть племянники и племянницы? Получается, что им уже заранее запретили здесь учиться. Много ли вообще вы видели студентов‑Зверей в нашей обители знаний?

Действительно, ни одного.

– Все это, безусловно, ужасно, – сказала Галинда. – Зачем же Волшебник Изумрудного города издает такие указы?

– Вот именно, зачем?

– Нет, я серьезно спрашиваю. Я не знаю ответа.

– Я тоже. – Профессор Дилламонд вернулся на трибуну, переложил бумаги с одного места на другое, потом достал из ящика носовой платок и высморкался. – Обе мои бабушки были дойными козами на ферме. Кое‑как они наскребли денег, чтобы нанять для меня учителя. А теперь весь их труд пропал даром.

– Но ведь вы еще можете преподавать, – упрямо повторила Фэнни.

– До поры до времени, моя дорогая, до поры до времени, – сказал Дилламонд и отпустил класс до звонка.

Пока Галинда собиралась, она обратила внимание на странный, задумчивый взгляд Эльфабы, а на выходе из класса заметила, что ее соседка подошла к кафедре, где профессор Дилламонд дрожал от неудержимых рыданий.

Через несколько дней мадам Кашмери выступала с одной из редких открытых лекций о поэзии – на сей раз о ранних гимнах и победных песнях. К концу занятия она спросила, есть ли вопросы. К удивлению собравшихся, Эльфаба, распрямившись из своей привычной позы зародыша, подняла руку.

– Мадам Кашмери, если позволите, – у нас еще не было подходящей возможности обсудить квели, которые вы недавно прочли.

– Пожалуйста, – предложила директриса, нетерпеливо звякнув браслетами.

– Профессор Дилламонд считает их грубыми и безвкусными, учитывая недавние запреты на подвижность Зверей.

– Профессор Дилламонд, при всем к нему уважении, всего лишь… профессор, – сказала мадам Кашмери. – А не поэт. К тому же он Козел, а слышал ли кто‑нибудь, смею вас спросить, чтобы Козлы слагали сонеты или баллады? Увы, дорогая моя мисс Эльфаба, профессор Дилламонд ничего не понимает в таких стилистических приемах, как, например, ирония. Дайте нам, пожалуйста, ее определение.

– Боюсь, я не смогу, мадам.

– Согласно одному из определений, ирония – это искусство столкновения противоположностей. Высказывание, истинный смысл которого противоречит буквальному смыслу использованных слов. При этом нужно, конечно, держать определенную дистанцию от предмета разговора. Ирония предполагает незаинтересованность, непредвзятость. У профессора Дилламонда ее нет, но, думаю, ему это простительно.

– То есть вы хотите сказать, что фраза, которая ему так не понравилась: «Не дело Зверей разговаривать», – была ироничной? – спросила Эльфаба, не глядя на мадам Кашмери.

Студентки затаили дыхание и с интересом ловили каждое слово. Все понимали: обе спорщицы испепелили бы друг друга на месте.

– Да, ее можно понять и так, – уклончиво ответила директриса.

– А вы – как?

– Что за наглость! – вспыхнула мадам Кашмери.

– Извините, я не хотела показаться дерзкой, я просто пыталась разобраться. Если вы – или кто‑то другой – согласны с последней фразой, тогда она не противоречит тем нравоучениям, которые ей предшествовали, а закономерно из них вытекает. Это просто заключительная часть, подчеркивающая позицию автора. Никакой иронии я не вижу.

– Вы многого не видите, мисс Эльфаба, – возразила директриса. – Вам бы побольше смотреть на мир глазами более опытных и знающих людей. Какэто, наверное, грустно – быть пленницей собственного невежества, заложницей слабосильного разума – для личности столь юной и… яркой.

Мадам Кашмери почти выплюнула последнее слово, и Галинде послышался в нем намек на кожу Эльфабы, которая действительно прямо‑таки светилась от внимания к ней.

– Но я и хотела взглянуть на мир более опытными глазами – глазами профессора Дилламонда, – не сдавалась Эльфаба.

– Думаю, в том, что касается толкования поэзии, нужно согласиться с квелью. Не дело Зверей разговаривать.

– Это вы так иронизируете? – спросила Эльфаба, но села, закрыла лицо руками и не отнимала их до самого конца лекции.

Началось второе полугодие, а Галинда все еще жила вместе с Эльфабой. Она пыталась было выпросить себе другую комнату, но мадам Кашмери и слушать не желала ни о каких обменах.

– Кого я поселю на ваше место? Нет‑нет, это слишком расстроит других девушек. Если только вы не хотите перебраться в Розовую спальню. Я наблюдала за вашей опекуншей, и мне кажется, она уже достаточно оправилась от того заболевания, которое вы описывали при первой встрече. Возможно, сейчас мисс Клютч готова взять под свое крыло пятнадцать девушек?

– Ах нет, что вы! – воскликнула Галинда. – Ее приступы все еще повторяются, только я вам об этом не говорила. Мне не хотелось быть лишней обузой.

– Какая забота! Я тронута. И раз уж вы пришли, не поговорить ли нам о ваших учебных планах на следующий год? Как вы знаете, на втором курсе студентки выбирают свою будущую специальность. Вы уже решили, чем будете заниматься?

– Пока нет, – призналась Галинда. – Сказать по правде, я надеялась, что мои таланты сами проявятся и подскажут, в каком направлении двигаться дальше, заниматься ли точными науками, литературой, магией или историей… Вот только богословие мне вряд ли подходит.

– Да, такой, как вы, будет трудно выбрать, – сказала мадам Кашмери не слишком‑то лестным тоном. – Но я бы все‑таки посоветовала магию. Мне кажется, вы смогли бы добиться в ней значительных успехов, а я льщу себе мыслью, что редко ошибаюсь в подобных делах.

– Я подумаю, – сказала Галинда, хотя у нее сильно поубавилось желания изучать магию, когда она услышала, что за каторга штудировать заклинания и, еще того хуже, понимать их.

– Если выберете магию, то вполне возможно, что мне удастся поменять вам соседку. Мисс Эльфаба уже твердо заявила, что ее интересуют естественные науки.

– Тогда я очень хорошо подумаю, – пообещала Галинда, но что‑то не давало ей покоя. Несмотря на роскошный гардероб и напыщенные речи, мадам Кашмери по‑прежнему казалась Галинде опасной. Как будто блеск ее улыбки был отсветом мечей и кинжалов, а низкий голос – отзвуком далеких взрывов. Галинду мучило ощущение, будто она что‑то упускает из виду. Это действовало на нервы. Сидя с чашкой ароматного чая в директорском кабинете, Галинда чувствовала, как у нее внутри надрывается что‑то очень важное. Возможно, чистая душа?

– К тому же скоро в Шиз приезжает сестра Эльфабы, и я не в силах этому помешать, – продолжала мадам Кашмери после нескольких минут молчания и пары бесподобных печений. – А это, насколько я понимаю, действительно жутко. Вам вряд ли понравится. Наверняка она будет много времени проводить с мисс Эльфабой. Такая‑то сестра.

Директриса слегка улыбнулась, и от нее сильнее повеяло духами, как будто и запахи были ей подвластны.

– Такая вот сестра, – повторила мадам Кашмери и сокрушенно покачала головой. – Ужасно, право слово, но нам остается только собраться с силами и терпеть. На то ведь и существует наше университетское сестринство, верно? – Она накинула платок и положила мягкую руку Галинде на плечо (девушка вздрогнула и была уверена, что директриса это заметила, хотя и не подала вида). – Но надо же – сестринство! – какой неожиданный каламбур! Какая горькая ирония! Хотя, конечно, со временем любые слова и поступки оборачиваются иронией.

И она сильно, до боли, не по‑женски сжала плечо Галинды.

– Остается надеяться, что эта сестра привезет достаточно вуалей. Ха‑ха. Однако у нас впереди еще год. Подумайте же про магию, дорогая моя, подумайте хорошенько. Ну а теперь до свидания и спокойной ночи.

Галинда медленно шла к себе в комнату, гадая, какой же должна быть сестра Эльфабы, чтобы вызвать у Кашмери столь злые намеки. Она бы с радостью спросила саму Эльфабу, ноне могла придумать, как завести об этом разговор.

БОК

– Айда с нами, – звали друзья, заглядывая в комнатенку к Боку. – Брось ты эту книгу, тошнит уже от них. Пойдем.

– Не могу, мне нагонять надо. Я и так отстаю по теории орошения.

– Какое, на фиг, орошение, когда пиво ждет? – возмутился рослый гилликинец по имени Эврик. – Поздно учиться, в разгар сессии. Перед смертью не надышишься. Преподы все равно бухие придут.

– Да я не из‑за отметок. Просто хочу разобраться.

– Мы ушли, – послышалось в коридоре. – Не хочет идти – не надо, черт с ним! Пиво скиснет!

– Куда идете‑то? Может, я к вам через часок завалюсь. – Бок настороженно снял ноги со скамеечки под столом, чтобы вовремя отскочить, если Эврик решит подхватить его, взвалить на плечи и унести на гулянку силой. Низкий рост Бока возбуждал у товарищей такую лихость.

– В «Мордатого свина», – ответил Эврик. – У них такая ведьмочка выступает – глаз не оторвешь. Из кембрийских, говорят.

– Ха! – усмехнулся Бок. – Ну тогда валяй, наглядись на нее хорошенько. Я приду как смогу.

Шумная процессия мальчишек двинулась дальше по коридору. Они стучали в комнаты других товарищей, да так, что портреты на стенах качались. Эврик задержался в дверях.

– Слушай, а может, ну их, этих лопухов – махнем сразу в «Приют философа»? – заговорщически подмигнул он. – В смысле потом, после пива? Гулять так гулять!