Колыбель зла

– Д умаю, пришел мой срок, – сказала из постели женщина. – Смотри, как меня разнесло.

– Сегодня? – спросил муж. – Как раз в твоем духе: выбрать самое неподходящее время.

Он стоял у открытой двери и всматривался вдаль, поверх озера, полей и зеленых холмов, где едва виднелась деревня Закамышье и тянулся дым от утренних костров.

– Хуже день не придумаешь, – добавил он. – Естественно.

Жена зевнула.

– Можно подумать, я специально выбирала. С природой, милый, не поспоришь. Живот растет‑растет, а когда расти больше некуда, приходится рожать. Тут уж ничего не поделать. Главное – не мешать.

Она приподнялась на локтях и выглянула из‑за круглого живота.

– Такое чувство, будто я заложница в собственном теле. Пленница ребенка.

– Возьми себя в руки. – Муж подошел к постели, чтобы помочь ей подняться… – Считай, что это испытание для твоего духа.

– Взять себя в руки? – повторила жена и рассмеялась. – Да разве ж это я? Так, одна оболочка, вместилище для растущего внутри паразита.

– Подумай обо мне, – попросил муж. Он и впрямь пытался уговорить ее сегодня не рожать.

– Фрекс, – решительно сказала она. – Когда извергается вулкан, ни один священник в мире не заставит его потухнуть.

– Что скажут мои собратья?

– О, наверняка что‑нибудь вроде: «Брат Фрекспар, как ты позволил своей жене рожать первенца в столь ответственный день? До чего недальновидно с твоей стороны, какая слабость. Нам придется лишить тебя сана».

Она, конечно, дразнила мужа: снять с него сан было некому. Ближайший епископ находился слишком далеко, чтобы интересоваться здешними делами.

– Но нельзя же так не вовремя!

– Честное слово. Фрекс, ровно половина вины тут твоя. Ты все‑таки тоже к этому причастен.

– Можно, конечно, рассуждать и так, хотя я сомневаюсь.

– Сомневаешься?!

Она запрокинула голову и расхохоталась. На шее напрягся мускул, спускавшийся к ямке над грудиной, как ручка серебряного половника. Даже после сна, с огромным животом, женщина была величественно прекрасна. Распущенные волосы походили цветом на мокрую опавшую дубовую листву, играющую на солнце. Муж презирал ее за благородное происхождение, уважал за добровольный отказ от легкой жизни – и вдобавок к этому умудрялся еще и любить.

– Сомневаешься, что ты отец? – вдоволь насмеявшись, сказала она и уперлась рукой в подголовник. Фрекс взял жену за другую руку и помог сесть в постели. – Или что мужчины причастны к рождению детей?

Она поднялась – огромная, словно ходячий остров – и, все еще посмеиваясь, вышла из дома. Одеваясь, муж еще долго слышал ее смех из уборной.

Фрекс расчесал бороду, намазал волосы маслом, зачесал их назад и закрепил заколкой из кости и сыромятной кожи. Его лицо сегодня должно быть открыто, а мимика выразительна и понятна на расстоянии. Он втер в брови немного сажи, провел румянами по щекам, подвел губы. Красивому священнику и доверия больше.

Во дворе, служившем им кухней, Мелена готовила завтрак. Она двигалась вперевалку, но не грузно, как все беременные, а словно гигантский воздушный шар, волочащий по земле веревки. В одной руке она несла сковороду, в другой – пару яиц и пучок лука. Тихо‑тихо, чтобы не услышал муж, она мурлыкала песню.

Фрекс тем временем облачился в рясу, застегнул белый воротник, обул сандалии и, достав из‑под комода два письма от священника из деревни Суходревье, тут же спрятал их за пояс, подальше от глаз жены. Если Мелена их увидит, еще чего доброго тоже захочет пойти в Закамышье и поглазеть на предстоящее зрелище.

Пока Фрекс пробовал голос к выступлению, Мелена перемешивала яичницу деревянной ложкой. За озером звенели бубенчики коров, но она слышала не их, а что‑то другое, внутри себя. Звук без мелодии, точно музыка из сна, которую не вспомнить, кроме как по оставленному приятному впечатлению. Может, это ребенок поет у нее в животе? Видно, будущий музыкант.

Из дома доносились слова Фрекса. Он импровизировал, разогревался перед боем, готовил доводы для спора, в очередной раз убеждал себя в своей правоте.

Как там пела когда‑то ей няня?

Утром родился –

Горем умылся;

Днем рожден, значит

Горько поплачет;

Вечером роды –

Горе на годы;

Ночью рожденье –

Не исключенье.

Мелена вспоминала теперь песенку с улыбкой, как шутку. Горе – неизбежная составляющая жизни, а мы тем не менее продолжаем рожать детей.

«Дурочка! – в мыслях обругала ее няня. – Разве ты не знаешь, что мы рожаем только в молодости, а когда нахлебаемся бед, наше благоразумное чрево в отвращении засыхает?»

«А как же мужчины? – возразила Мелена. – Они‑то не засыхают до самой смерти».

«Ох эти мужчины, – вздохнула няня. – Уж на что мы, женщины, тугодумы, а эти вообще не способны учиться».

– Завтрак готов, – позвала мужа Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку. Ничего, ее сын не будет таким болваном, как остальные. Она научит его, как побороть горе.

– Настали трудные времена для нашего общества, – произнес Фрекс.

Для человека, осуждавшего мирские соблазны, он ел с большой изысканностью. Мелене нравилось смотреть, как ловко управляются с вилкой его пальцы. Она подозревала, что под маской праведного аскетизма скрывалась давняя мечта о роскоши.

– У нас что ни день, то трудные времена, – ответила ему жена, как возразил бы возможный противник. Дурачок, он не слышал сарказма в ее голосе.

– Мы стоим на распутье. Надвигается идолопоклонство. Наши вековые устои в опасности! Истина под сомнением! Добродетель забыта!

Он не столько разговаривал с ней, сколько готовил обличительную речь. Была в его характере какая‑то отчаянность, которую он в отличие от многих других мужчин умел оборачивать на благо работе. Опершись о стол, Мелена осторожно села. В голове у нее пел целый бессловесный хор. Неужели так всегда бывает перед родами? Можно, конечно, спросить местных сплетниц‑повитух, которые придут сегодня днем и начнут ворчать, глядя на ее раздутый живот, но Мелена боялась показаться смешной. Пусть ей не избавиться от городского произношения, которое соседки считали вычурным, так хоть скроет свое невежество в столь примитивных делах.

Фрекс заметил ее молчание.

– Ты не сердишься, что я тебя оставляю?

– Сержусь?

Она удивленно подняла брови, будто даже мысль об этом не могла прийти ей в голову.

– Историю движут ничтожные жизни маленьких людей, а также могучие неведомые силы, – сказал Фрекс. – Нельзя одновременно следить и за тем, и за другим.

– Жизнь нашего сына не обязательно будет ничтожной!

– Не время спорить. Т, ы что же, хочешь отвлечь меня от священной работы? На Закамышье надвигается страшная угроза. Если я закрою на нее глаза, то никогда себе не прощу.

Он говорил совершенно искренне. Когда‑то Мелена влюбилась в Фрекса за его самоотверженную веру. Теперь за нее же она его ненавидела.

– Будут новые угрозы, – сказала она и в последний раз добавила: – Твой первенец родится только однажды и, судя по всему, именно сегодня.

– Будут другие дети, – ответил муж ее же словами. Мелена отвернулась, чтобы он не увидел ярость на ее лице.

Может, и грешно злиться на мужа, но она старалась об этом не думать. Со священником в доме ей и так хватало религии. Она угрюмо молчала. Фрекс ел.

– Это дьявол, – вздохнул он. – Сам дьявол приближается.

– Как ты можешь говорить такое перед рождением нашего сына? – возмутилась Мелена.

– Я про искушение в Закамышье. Неужели не понятно?

– Все равно слова есть слова, и кое‑кого поминать опасно. Я не прошу твоего безраздельного внимания, Фрекс, но чуть‑чуть поддержки не повредит.

Мелена в сердцах бросила сковороду на скамейку перед домом.

– Взаимно. Думаешь, что мне сегодня предстоит? Как убедить прихожан отвернуться от манящих идолов? Наверняка я проиграю необычному зрелищу. Видишь, тебя сегодня ждет радость материнства, а меня – горечь поражения.

Даже эти слова Фрекс произносил с достоинством: пострадать за святое дело для него было верхом добродетели. Разве может с этим сравниться низкое, шумное и кровавое занятие – деторождение?

Он поднялся уходить. Свежий ветер с озера разгонял тянущийся к небу дым из печи. «Прямо водоворот», – думала Мелена, глядя, как кругами вьется дым.

– Счастливо оставаться, дорогая, – сказал Фрекс, уже принявший строгий наставнический облик.

– Счастливого пути, – вздохнула Мелена. Где‑то глубоко внутри нее брыкнулся ребенок, и скрутило живот. – Я буду думать о тебе, моя надежда и опора. Смотри, чтобы тебя там не убили.

– На все воля божья, – ответил Фрекс.

– И моя тоже, – кощунственно бросила она.

– Свою волю направляй на то, что тебе подвластно, – назидательно изрек муж. Теперь он был священником, а она – грешницей. Не самая приятная роль.

– Прощай, – сказала Мелена и, вместо того чтобы провожать мужа, скрылась в вонючей уборной.

Date: 2015-09-22; view: 256; Нарушение авторских прав