Хозяин моксона

⇐ ПредыдущаяСтр 14 из 34Следующая ⇒

- Неужели вы это серьезно? Вы в самом деле верите, что машина думает? Я не сразу получил ответ: Моксон, казалось, был всецело поглощен углямив камине, он ловко орудовал кочергой, пока угли, польщенные его вниманием,не запылали ярче. Вот уже несколько недель я наблюдал, как развивается в немпривычка тянуть с ответом на самые несложные, пустячные вопросы. Однако виду него был рассеянный, словно он не обдумывает ответ, а погружен в своисобственные мысли, словно что-то гвоздем засело у него в голове. Наконец он проговорил: - Что такое "машина"? Понятие это определяют по-разному. Вотпослушайте, что сказано в одном популярном словаре: "Орудие или устройстводля приложения и увеличения силы или для достижения желаемого результата".Но в таком случае разве человек не машина? А согласитесь, что человек думаетили же думает, что думает. - Ну, если вы не желаете ответить на мой вопрос, - возразил я довольнораздраженно, - так прямо и скажите. Ваши слова попросту увертка. Выпрекрасно понимаете, что под "машиной" я подразумеваю не человека, а нечтосозданное и управляемое человеком. - Если только это "нечто" не управляет человеком, - сказал он, внезапновставая и подходя к окну, за которым все тонуло в предгрозовой чернотененастного вечера. Минуту спустя он повернулся ко мне и, улыбаясь, сказал: - Прошу извинения, я и не думал увертываться. Я просто счел уместнымпривести это определение и сделать создателя словаря как бы участникомнашего спора. Мне легко ответить на ваш вопрос прямо: да, я верю, что машинадумает о той работе, которую она делает. Ну что ж, это был достаточно прямой ответ. Однако нельзя сказать, чтослова Моксона меня порадовали, они, скорее, укрепили печальное подозрение,что увлечение, с каким он предавался занятиям в своей механическоймастерской, не принесло ему пользы. Я знал, например, что он страдаетбессонницей, а это недуг не из легких. Неужели Мсксон повредился в рассудке?Его ответ убеждал тогда, что так оно и есть. Быть может, теперь я отнесся бык этому иначе. Но тогда я был молод, а к числу благ, в которых не отказаноюности, принадлежит невежество. Подстрекаемый этим могучим стимулом кпротиворечию, я сказал: - А чем она, позвольте, думает? Мозга-то у нее нет. Ответ, последовавший с меньшим, чем обычно, запозданием, принялизлюбленную им форму контрвопроса. - А чем думает растение? У него ведь тоже нет мозга. - Ах так, растения, значит, тоже принадлежат к разряду мыслителей? Ябыл бы счастлив узнать некоторые из их философских выводов - посылки можетеопустить. - Вероятно, об этих выводах можно судить по их поведению, - ответил он,ничуть не задетый моей глупой иронией. - Не стану приводить в примерчувствительную мимозу, некоторые насекомоядные растения и те цветы, чьитычинки склоняются и стряхивают пыльцу на забравшуюся в чашечку пчелу, длятого чтобы та могла оплодотворить их далеких супруг, - все это достаточноизвестно. Но поразмыслите вот над чем. Я посадил у себя в саду на открытомместе виноградную лозу. Едва только она проросла, я воткнул в двух шагах отнее колышек. Лоза тотчас устремилась к нему, но когда через несколько днейона уже почти дотянулась до колышка, я перенес его немного в сторону. Лозанемедленно сделала резкий поворот и опять потянулась к колышку. Ямногократно повторял этот маневр, и наконец, лоза, словно потеряв терпение,бросила погоню и, презрев дальнейшие попытки сбить ее с толку, направилась кневысокому дереву, росшему немного поодаль, и обвилась вокруг него. А корниэвкалипта? Вы не поверите, до какой степени они могут вытягиваться в поискахвлаги. Известный садовод рассказывает, что однажды корень проник взаброшенную дренажную трубу и путешествовал по ней, пока не наткнулся накаменную стену, которая преграждала трубе путь. Корень покинул трубу ипополз вверх по стене, в одном месте выпал камень, и образовалась дыра,корень пролез в дыру и, спустившись по другой стороне стены, отыскалпродолжение трубы и последовал по ней дальше. - Так к чему вы клоните? - Разве вы не понимаете значения этого случая? Он говорит о том, чторастения наделены сознанием. Доказывает, что они думают. - Даже если и так, то что из этого следует? Мы говорили не о растениях,а о машинах. Они, правда, либо частью изготовлены из металла, а частью издерева, но дерева, уже переставшего быть живым, либо целиком из металла. Илиже, по-вашему, неорганическая природа тоже способна мыслить? - А как же иначе вы объясняете, к примеру, явление кристаллизации? - Никак не объясняю. - Да и не сможете объяснить, не признав того, что вам так хочетсяотрицать, а именно: разумного сотрудничества между составными элементамикристаллов. Когда солдаты выстраиваются в шеренгу или каре, вы говорите оразумном действии. Когда дикие гуси летят треугольником, вы рассуждаете обинстинкте. А когда однородные атомы минерала, свободно передвигающиеся врастворе, организуются в математически совершенные фигуры, или когда частицызамерзшей влаги образуют симметричные и прекрасные снежинки, вам нечегосказать. Вы даже не сумели придумать никакого ученого слова, чтобы прикрытьваше воинствующее невежество. Моксон говорил с необычным для него воодушевлением и горячностью. В тотмомент, когда он замолчал, из соседней комнаты, именуемой "механическоймастерской", доступ в которую был закрыт для всех, кроме него самого,донеслись какие-то звуки, словно кто-то шлепал ладонью по столу. Моксонуслыхал стук одновременно со мной и, явно встревожившись, встал и быстропрошел в ту комнату, откуда он слышался. Мне показалось невероятным, чтобытам находился кто-то посторонний; интерес к другу, несомненно, с примесьюнепозволительного любопытства, заставил меня напряженно прислушаться, новсе-таки с гордостью заявляю - я не прикладывал уха к замочной скважине.Раздался какой-то беспорядочный шум не то борьбы, не то драки, пол задрожал.Я совершенно явственно различил затрудненное дыхание и хриплый шепот:"Проклятый!" Затем все стихло, и вскоре появился Моксон с виноватой улыбкойна лице. - Простите, что я вас бросил. У меня там машина вышла из себя ивзбунтовалась. Глядя в упор на его левую щеку, которую пересекли четыре кровавыессадины, я сказал: - А не надо ли подрезать ей ногти? Моя насмешка пропала даром: он не обратил на нее никакого внимания,уселся на стул, на котором сидел раньше, и продолжал прерванный монолог, какбудто ничего ровным счетом не произошло: - Вы, разумеется, не согласны с теми (мне незачем называть их именачеловеку с вашей эрудицией), кто учит, что вся материя наделена разумом, чтокаждый атом есть живое, чувствующее, мыслящее существо. Но я-то на ихстороне. Не существует материи мертвой, инертной: она вся живая, онаисполнена силы, активной и потенциальной, чувствительна к тем же силам вокружающей среде и подвержена воздействию сил еще более сложных и тонких,заключенных в организмах высшего порядка, с которыми материя может прийти всоприкосновение, например в человеке, когда он подчиняет материю себе. Онавбирает в себя что-то от его интеллекта и воли - и вбирает тем больше, чемсовершеннее машина и чем сложнее выполняемая ею работа. Помните, как ГербертСпенсер определяет понятие "жизнь"? Я читал его тридцать лет назад.Возможно, впоследствии он сам что-нибудь переиначил, уж не знаю, но мне в товремя казалось, что в его формулировке нельзя ни переставить, ни прибавить,ни убавить ни одного слова. Определение Спенсера представляется мне нетолько лучшим, но единственно возможным. "Жизнь, - говорит он, - есть некоесочетание разнородных изменений, совершающихся как одновременно, так ипоследовательно в соответствии с внешними условиями". - Это определяет явление, - заметил я, - но не указывает на егопричину. - Но такова суть любого определения, - возразил он. - Как утверждаетМилль, мы ничего не знаем о причине, кроме того, что она чему-топредшествует; ничего не знаем о следствии, кроме того, что оно за чем-тоследует. Есть явления, которые не существуют одно без другого, хотя междусобой разнородны: первые во времени мы именуем причиной, вторые -следствием. Тот, кто видел много раз кролика, преследуемого собакой, иникогда не видел кроликов и собак порознь, будет считать, что кролик -причина собаки. Боюсь, однако, - добавил он, рассмеявшись самым естественным образом, -что, погнавшись за этим кроликом, я потерял след зверя, которогопреследовал, - я увлекся охотой ради нее самой. Между тем я хочу обратитьваше внимание на то, что определение Гербертом Спенсером жизни касается идеятельности машины: там, собственно, нет ничего, что было бы не применимо кмашине. Продолжая мысль этого тончайшего наблюдателя и глубочайшегомыслителя, - человек живет, пока действует, - я скажу, что и машина можетсчитаться живой, пока она находится в действии. Утверждаю это какизобретатель и конструктор машин. Моксон длительное время молчал, рассеянно уставившись в камин.Становилось поздно, и я уже подумывал о том, что пора идти домой, но никакне мог решиться оставить Моксона в этом уединенном доме совершенно одного,если не считать какого-то существа, относительно природы которого я могтолько догадываться и которое, насколько я понимал, настроено недружелюбноили даже враждебно. Наклонившись вперед и пристально глядя приятелю в глаза,я сказал, показав рукой на дверь мастерской: - Моксон, кто у вас там? К моему удивлению, он непринужденно засмеялся и ответил без тенизамешательства: - Никого нет. Происшествие, которое вы имеете в виду, вызвано моейнеосторожностью: я оставил машину в действии, когда делать ей было нечего, асам в это время взялся просвещать вас. Знаете ли вы, кстати, что Разум естьдетище Ритма? - Ах, да провались они оба! - ответил я, поднимаясь и берясь за пальто.- Желаю вам доброй ночи. Надеюсь, что, когда в другой раз понадобитсяукрощать машину, которую вы по беспечности оставите включенной, она будет вперчатках. И, даже не проверив, попала ли моя стрела в цель, я повернулся и вышел. Шел дождь, вокруг была непроницаемая тьма. Вдали, над холмом, ккоторому я пробирался по шатким дощатым тротуарам и грязным немощенымулицам, стояло слабое зарево от городских огней, но позади меня ничего небыло видно, кроме одинокого окна в доме Моксона. В том, как оно светилось,мне чудилось что-то таинственное и зловещее. Я знал, что это незавешенноеокно в мастерской моего друга, и нимало не сомневался, что он вернулся ксвоим занятиям, которые прервал, желая просветить меня по части разумностимашин и родительских прав Ритма... Хотя его убеждения казались мне в товремя странными и даже смехотворными, все же я не мог полностью отделатьсяот ощущения, что они каким-то образом трагически связаны с его собственнойжизнью и характером, а быть может, и с его участью, и уж во всяком случае ябольше не принимал их за причуды больного рассудка. Как бы ни относиться кего идеям, логичность, с какой он их развивал, не оставляла сомнений вздравости его ума. Снова и снова мне вспоминались его последние слова:"Разум есть детище Ритма". Пусть утверждение это было чересчур прямолинейными обнаженным, мне оно теперь представлялось бесконечно заманчивым. С каждойминутой оно приобретало в моих глазах все больше смысла и глубины. Что ж,думал я, на этом. пожалуй, можно построить целую философскую систему. ЕслиРазум - детище Ритма, в таком случае все сущее разумно, ибо все находится вдвижении, а всякое движение ритмично. Меня занимало, сознает ли Моксонзначение и размах своей идеи, весь масштаб этого важнейшего обобщения. Илиже он пришел к своему философскому выводу извилистым и ненадежным путемопыта? Философия эта была настолько неожиданной, что разъяснения Моксона необратили меня сразу в его веру. Но сейчас словно яркий свет разлился вокругменя, подобно тому свету, который озарил Савла из Тарса(1), и, шагая вомраке и безлюдии этой непогожей ночи, я испытал то, что Льюис назвал"беспредельной многогранностью и волнением философской мысли". Я упивалсянеизведанным сознанием мудрости, неизведанным торжеством разума. Ноги моиедва касались земли, меня словно подняли и несли по воздуху невидимыекрылья. Повинуясь побуждению вновь обратиться за разъяснениями к тому, когоотныне я считал своим наставником и поводырем, я бессознательно повернулназад и, прежде чем успел опомниться, уже стоял перед дверью моксоновскогодома. Я промок под дождем насквозь, но даже не замечал этого. От волнения яникак не мог нащупать звонок и машинально нажал на ручку. Она повернулась, явошел и поднялся наверх, в комнату, которую так недавно покинул. Там былотемно и тихо; Моксон, очевидно, находился в соседней комнате - в"мастерской". Ощупью, держась за стену, я добрался до двери в мастерскую инесколько раз громко постучал, но ответа не услышал, что приписал шумуснаружи - на улице бесновался ветер и швырял струями дождя в тонкие стеныдома. В этой комнате, где не было потолочных перекрытий, дробный стук покровле звучал громко и непрерывно. Я ни разу не бывал в мастерской, более того - доступ туда был мнезапрещен, как и всем прочим, за исключением одного человека - искусногослесаря, о котором было известно только то, что зовут его Хейли и что онкрайне неразговорчив. Но я находился в таком состоянии духовной экзальтации,что позабыл про благовоспитанность и деликатность и отворил дверь. То, что яувидел, разом вышибло из меня все мои глубокомысленные соображения. Моксон сидел лицом ко мне за небольшим столиком, на котором горелаоднаединственная свеча, тускло освещавшая комнату. Напротив него, спиной комне, сидел некий субъект. Между ними на столе лежала шахматная доска. На нейбыло мало фигур, и даже мне, совсем не шахматисту, сразу стало ясно, чтоигра подходит к концу. Моксон был совершенно поглощен, но не столько, какмне показалось, игрой, сколько своим партнером, на которого он глядел стакой сосредоточенностью, что не заметил меня, хотя я стоял как раз противнего. Лицо его было мертвенно-бледно, глаза сверкали, как алмазы. Второйигрок был мне виден только со спины, но и этого с меня было достаточно: уменя пропала всякая охота видеть его лицо. ---------------- (1) Савл - имя апостола Павла до обращения его в христианство. В нем было, вероятно, не больше пяти футов росту, и сложением оннапоминал гориллу: широченные плечи, короткая толстая шея, огромнаяквадратная голова с нахлобученной малиновой феской, из-под которой торчалигустые черные космы. Малинового же цвета куртку туго стягивал пояс, ног небыло видно - шахматист сидел на ящике. Левая рука, видимо, лежала наколенях, он передвигал фигуры правой рукой, которая казалась несоразмернодлинной. Я отступил назад и стал сбоку от двери, в тени. Если бы Моксон оторвалвзгляд от лица своего противника, он заметил бы только, что дверьприотворена, - и больше ничего. Я почему-то не решался ни переступить порогкомнаты, ни уйти совсем. У меня было ощущение (не знаю даже, откуда оновзялось), что вот-вот на моих глазах разыграется трагедия и я спасу моегодруга, если останусь, и, не слишком мучаясь совестью из-за собственнойнескромности, я остался. Игра шла быстро. Моксон почти не смотрел на доску, перед тем каксделать ход, и мне, неискушенному в игре, казалось, что он передвигаетпервые попавшиеся фигуры - настолько жесты его были резки, нервны, малоосмысленны. Противник тоже, не задерживаясь, делал ответные ходы, нодвижения его руки были до того плавными, однообразными, автоматичными и, ябы даже сказал, театральными, что терпение мое подверглось довольно тяжкомуиспытанию. Во всей обстановке было что-то нереальное, меня даже пробраладрожь. Правда и то, что я промок до нитки и окоченел. Раза два-три, передвинув фигуру, незнакомец слегка наклонял голову, икаждый раз Моксон переставлял своего короля. Мне вдруг подумалось, чтонезнакомец нем. А вслед за этим, что это просто машина - автоматическийшахматный игрок! Я припомнил, как Моксон однажды говорил мне о возможностисоздания такого механизма, но я решил, что он только придумал его, но еще несконструировал. Не был ли тогда весь разговор о сознании и интеллекте машинвсего-навсего прелюдией к заключительной демонстрации изобретения, простойуловкой для того, чтобы ошеломить меня, невежду в этих делах, подобным чудоммеханики?.. Хорошее же завершение всех умозрительных восторгов, моего любования"беспредельной многогранностью и волнением философской мысли"! Разозлившись,я уже хотел уйти, но тут мое любопытство вновь было подстегнуто: я заметил,что автомат досадливо передернул широкими плечами, и движение это было такиместественным, до такой степени человеческим, что в том новом свете, в какомя теперь все видел, оно меня испугало. Но этим дело не ограничилось: минутуспустя он резко ударил по столу кулаком. Моксон был поражен, по-моему, ещебольше, чем я, и словно в тревоге отодвинулся вместе со стулом назад. Немного погодя Моксон, когда пришла его очередь сделать ход, вдругподнял высоко над доской руку, схватив одну из фигур со стремительностьюупавшего на добычу ястреба, воскликнул: "Шах и мат!" - и, вскочив со стула,быстро отступил за спинку. Автомат сидел неподвижно. Ветер затих, но теперь все чаще и громче раздавались грохочущие раскатыгрома. В промежутках между ними слышалось какое-то гудение или жужжание,которое, как и гром, с каждой минутой становилось громче и явственнее. И японял, что это с гулом вращаются шестерни в теле автомата. Гул этот наводилна мысль о вышедшем из строя механизме, который ускользнул из-подусмиряющего и упорядочивающего начала какогонибудь контрольногоприспособления, - так бывает, если выдернуть собачку из зубьев храповика. Я,однако, недолго предавался догадкам относительно природы этого шума, ибовнимание мое привлекло непонятное поведение автомата. Его била мелкая,непрерывная дрожь. Тело и голова тряслись, точно у паралитика или больноголихорадкой, конвульсии все учащались, пока наконец весь он не заходилходуном. Внезапно он вскочил, всем телом перегнулся через стол имолниеносным движением, словно ныряльщик, выбросил вперед руки. Моксоноткинулся назад, попытался увернуться, но было уже поздно: руки чудовищасомкнулись на его горле, Моксон вцепился в них, пытаясь оторвать от себя. Вследующий миг стол перевернулся, свеча упала на пол и потухла, комнатапогрузилась во мрак. Но шум борьбы доносился до меня с ужасающейотчетливостью, и всего страшнее были хриплые, захлебывающиеся звуки, которыеиздавал бедняга, пытаясь глотнуть воздуха. Я бросился на помощь своемудругу, туда, где раздавался адский грохот, но не успел сделать в темноте инескольких шагов, как в комнате сверкнул слепяще белый свет, он навсегдавыжег в моем мозгу, в сердце, в памяти картину схватки: на полу борющиеся,Моксон внизу, горло его по-прежнему в железных тисках, голова запрокинута,глаза вылезают из орбит, рот широко раскрыт, язык вывалился наружу и -жуткий контраст! - выражение спокойствия и глубокого раздумья нанарисованном лице его противника, словно погруженного в решение шахматнойзадачи! Я увидел все это, а потом надвинулись мрак и тишина. Три дня спустя я очнулся в больнице. Воспоминания о той трагическойночи медленно всплыли в моем затуманенном мозгу, и тут я узнал в том, ктоходил за мной, доверенного помощника Моксона Хейли. В ответ на мой взглядон, улыбаясь, подошел ко мне. - Расскажите, - с трудом выговорил я слабым голосом, - расскажите все. - Охотно, - ответил он. - Вас в бессознательном состоянии вынесли изгорящего дома Моксона. Никто не знает, как вы туда попали. Вам уж самомупридется это объяснить. Причина пожара тоже не совсем ясна. Мое мнениетаково, что в дом ударила молния. - А Моксон? - Вчера похоронили то, что от него осталось. Как видно, этот молчаливыйчеловек при случае был способен разговориться. Сообщая больному эту страшнуюновость, он даже проявил какую-то мягкость. После долгих и мучительныхколебании я отважился наконец задать еще один вопрос: - А кто меня спас? - Ну, если вам так интересно, - я. - Благодарю вас, мистер Хеили, благослови вас Бог за это. А спасли ливы также несравненное произведение вашего искусства, автоматическогошахматиста, убившего своего изобретателя? Собеседник мои долго молчал, глядя в сторону. Наконец он посмотрел мнев лицо и мрачно спросил: - Так вы знаете? - Да, - сказал я, - я видел, как он убивал. Все это было давным-давно. Если бы меня спросили сегодня, я бы не смогответить с такой уверенностью.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒

Date: 2015-09-25; view: 271; Нарушение авторских прав

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.008 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию