Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
Смерть Хэлпина фрейзера
Ибо перемена, творимая смертью, куда больше, чем было показано. И хотячаще возвращается вспять душа усопшего, являясь взорам живущих и для тогопринимая облик покинутого ею тела, есть достоверные свидетельства, что тело,оставленное душой, ходило среди людей. И те, кто повстречался с ним иоставался жив, утверждали, что подобный ходячий труп лишен всех естественныхпривязанностей и даже воспоминаний о них - у него остается одна лишьненависть. Известно также, что порой душа, бывшая в бренной жизни доброй,становится злой по смерти. Гали Однажды темной ночью посреди лета человек, спавший в лесу глубоким сномбез сновидении, внезапно проснулся, поднял голову с земли и, поглядевнесколько мгновений в обступавшую его черноту, произнес: "Кэтрин Ларю". Онне добавил к этому ничего, и ему было совершенно невдомек, откуда эти словавзялись у него на языке. Человека звали Хэлпин Фрейзер. Он проживал в Сент-Хелене, а где онпроживает ныне - большой вопрос, ибо он умер. Если ты запросто укладываешьсяспать в лесу, не имея под собой ничего, кроме сухих листьев и сырой земли, анад собой - ничего, кроме ветвей, с которых упали листья, и небес, с которыхнизверглась земля, то ты вряд ли можешь рассчитывать на особенноедолголетие; а Фрейзеру уже исполнилось тридцать два. В этом мире есть люди,миллионы людей, и едва ли не самых лучших, которые считают этот возраствесьма преклонным. Я говорю о детях. Тому, кто смотрит на жизненнуюпереправу с пристани отправления, любой паром, который отплыл достаточнодалеко, кажется почти достигшим противоположного берега. Впрочем, я отнюдьне утверждаю, что Хэлпин Фрейзер умер от простуды. Весь день он провел в холмах в западной части долины Напы, охотясь наголубей и прочую мелкую дичь. Под вечер сделалось пасмурно, и в сумерках онпотерял ориентировку; и хотя он знал, что всегда надо идти под уклон - этолучший способ выбраться, если заблудился, - он так и не успел до темнотынайти тропу, и ночь застала его в лесу. Не в силах продраться сквозь зарослитолокнянки и других кустов, удрученный и до предела уставший, он улегся наземлю под большим земляничным деревом и уснул как убитый. Через несколькочасов, в самой середине ночи, один из таинственных посланцев Господа,скользя на запад вместе с первым проблеском рассвета во главе неисчислимойрати своих сподвижников, шепнул будоражащее слово на ухо спящему, которыйсел и произнес, сам не понимая почему, имя, которого не знал. Хзлпин Фрейзер не был ни философом, ни ученым. То обстоятельство, что,пробудившись ночью от глубокого сна посреди дремучего леса, он вслухпроизнес имя, которого не было у него в памяти и которое едва ли ухватилоего сознание, не вызвало в нем пытливого желания исследовать этот феномен.Он просто подумал, что тут что-то не так, и по его телу пробежала легкаядрожь, вполне объяснимая ночной прохладой; после этого он опять лег и уснул.Но теперь уже он видел сон. Ему снилось, что он идет по пыльной дороге, которая отсвечивает белым вгустеющих летних сумерках. Откуда, куда и зачем он идет по ней - ничегоэтого он не знал, хотя происходящее казалось ему простым и естественным, какобычно бывает во сне, - ведь в Стране Закрытых Глаз нет места тревожномуудивлению и критический разум отдыхает. Вскоре он приблизился к развилке; отпроезжего пути ответвлялась менее торная дорога, по которой, показалось ему,давно никто не ходил, ибо идущего подстерегала какая-то беда; несмотря наэто, он свернул на нее без колебаний, влекомый властной необходимостью. Двигаясь вперед, он почувствовал, что в пути его сопровождают некиеневидимые существа, природу которых он никак не мог разгадать. Из-задеревьев по обе стороны дороги до него долетали прерывистые, невнятныешепотки на чужом наречии, которое, впрочем, он отчасти понимал. Емуказалось, что он улавливает обрывки чудовищного заговора против его тела идуши. Уже давно наступила ночь, но бесконечный лес, сквозь который он шел,был пронизан бледным сиянием, не имеющим видимого источника, - ничто в этомтаинственном свете не отбрасывало тени. Лужица в старой колее - в такихвсегда скапливается дождевая вода - блеснула алым. Он наклонился и погрузилв нее руку. Пальцы его окрасились - то была кровь! И тут он увидел, что онаразлита повсюду. Широкие листья трав, буйно разросшихся по краям дороги,были покрыты пятнами. Сухую пыль между колеями испещряли красные ямки, как после кровавогодождя. На стволах деревьев виднелись большие алые потеки, и кровь росойкапала с их ветвей. Он смотрел на все это со страхом, который вполне уживался в нем счувством закономерности происходящего. Ему казалось, что он терпит наказаниеза некое преступление, суть которого, несмотря на сознание вины, он никак немог припомнить. Муки совести усиливали окружавший его ужас. Тщетно листал онв памяти страницы жизни в обратную сторону, силясь добраться до роковогопрегрешения; события и образы теснились в его мозгу, одна картина сменяладругую или переплеталась с ней, рождая невнятицу и хаос, - но то, что онискал, ускользало от него. От сознания неудачи страх его возрастал: емучудилось, что он убил человека во тьме- неизвестно кого, неизвестно зачем.Положение его было ужасно: беззвучно разливавшийся таинственный свет таил всебе невыразимую угрозу; ядовитые растения и деревья тех пород, что, понародным поверьям, враждебны человеку, обступали его, не таясь; со всехсторон доносились зловещие шепоты и вздохи существ не нашего мира - и,наконец, не в силах более терпеть, в страстном желании рассеять тяжкие чары,сковывавшие его и принуждавшие к молчанию и бездействию, он закричал во всюсилу своих легких! Голос его словно рассыпался на бессчетное множестводиковинных голосов, которые, бормоча и заикаясь, уносились все дальше идальше и, наконец, замерли в лесной глуши; все вокруг осталось по-прежнему.Но попытка сопротивления воодушевила его. Он сказал вслух: - Я не хочу сгинуть бесследно. По этой проклятой дороге могут пройти идобрые силы. Я оставлю им послание и весть о себе. Я расскажу им о своихобидах и гонениях - я, несчастный смертный, раскаявшийся грешник, кроткийпоэт! Хэлпин Фрейзер, надо сказать, был поэтом, как и раскаявшимся грешником,только во сне. Вынув из кармана красный кожаный бумажник, одно отделение которогосодержало чистые листы бумаги, он обнаружил, что у него нет карандаша. Онотломил от куста веточку, обмакнул в лужу крови и судорожно принялся писать.Но едва он коснулся бумаги кончиком ветки, как из запредельных далей до негодонесся дикий, нечеловеческий смех; он словно приближался, становясь всегромче и громче, - холодный, бездушный, безрадостный хохот, подобный крикуодинокой гагары у полночного озера; вот он усилился до неимоверного вопля,источник которого был, казалось, совсем близко, - и мало-помалу затих, будтоиздававшее его зловредное существо удалилось обратно за грань нашего мира.Но Хэлпин чувствовал, что это не так, - оно не двигалось, оставаясь тут,рядом. Душою и телом его стало овладевать странное ощущение. Он не смог бысказать, какое из его чувств было затронуто - к были ли они затронутывообще; скорее, это походило на непосредственное знание - необъяснимуюуверенность в чьем-то властном присутствии, в близости некойсверхъестественной злой силы иной природы, нежели роившиеся вокруг невидимыесущества, и более могущественной, чем они. Ему было ясно, что отвратительныйхохот исходил именно от нее. И теперь он чувствовал, что она приближается кнему; с какой стороны, он не знал - не смел выяснять. Все его прежние страхипомеркли или, вернее, были поглощены гигантским ужасом, всецело егоохватившим. Только одна мысль еще билась в нем - мысль о том, что ему надозакончить послание добрым силам, которые, пролетая сквозь заколдованный лес,могут когда-нибудь вызволить его, если ему не будет даровано благословенноеуничтожение. Он писал с лихорадочной быстротой, веточка в его пальцах всеисточала и источала кровь, но вдруг посреди фразы руки его отказалисьслужить и повисли плетьми, бумажник упал на землю; и не в силах двинуться идаже крикнуть, он явственно увидел перед собой белое лицо и безжизненныеглаза матери, неподвижно стоящей в могильном облачении!
II
В детстве и юности Хэлпин Фрейзер жил с родителями в Нэшвилле, штатТеннесси. Фрейзеры были люди зажиточные и занимали достойное положение вобществе - вернее, в тех его осколках, что пережили катастрофу гражданскойвойны. Их дети получили самое лучшее воспитание и образование, какое толькоможно было получить в то время и в тех краях, и благодаря усилиямнаставников отличались и хорошими манерами, и развитым умом. Но Хэлпин,который был младшим в семье и не мог похвастаться железным здоровьем, был,пожалуй, слегка избалован. Этому способствовали как чрезмерная заботаматери, так и небрежение отца. Фрейзер-отец, как всякий южанин сосредствами, был завзятым политиком. Дела государственные - точнее говоря,дела его штата и округа - поглощали его внимание почти безраздельно, иголоса членов семьи редко достигали его ушей, оглушенных громом словесныхбаталий, к которому он нередко присоединял и свой голос. Юный Хэлпин отличался мечтательным, романтическим характером, былсклонен к праздной созерцательности и любил литературу куда больше, чемправо, которое должно было стать его профессией. Те из его родственников,кто верил в новомодную теорию наследственности, приходили к выводу, чточерты Майрона Бэйна, его прадеда по материнской линии, вновь предстали вХэлпине взорам луны - того самого светила, влиянию которого Бзйн был прижизни столь сильно подвержен, что выдвинулся в первый ряд поэтовколониальной эпохи. Примечательно, но, кажется, никем еще не подмечено, что,хотя едва ли не каждый из Фрейзеров был гордым обладателем роскошного тома"поэтических трудов" предка (издание, вышедшее на семейный счет, давно ужеисчезло из негостеприимной книготорговли), никто, странным образом, неспешил отдать дань великому усопшему в лице его духовного преемника. КХэлпину, скорее, относились как к интеллектуальной белой вороне, котораятого и гляди опозорит стаю, начавши каркать в рифму. Теннессийские Фрейзерыбыли народ практичный - не в том весьма распространенном смысле, что ихзанимали лишь грязные делишки, а в смысле здорового презрения ко всему, чтоотвлекает мужчину от естественного политического поприща. Справедливости ради надо сказать, что, хотя в юном Хэлпине довольноточно отразились характер и темперамент знаменитого дореволюционного барда,как их описывают история и семейные предания, о том, унаследовал ли онбожественный дар, можно было только гадать. По правде говоря, он ни разу небыл замечен в ухаживаньях за музой - более того, он и двух строчек в рифмуне смог бы написать, не накликав на свою голову убийственного смеха.Впрочем, никто не мог поручиться, что в один прекрасный миг дремлющий в немдар не пробудится и рука его не ударит по струнам лиры. Так или иначе, Хэлпин был довольно странный юноша. С матерью егосвязывали весьма прочные узы, ибо втайне эта женщина сама была вернойпоклонницей великого Майрона Бэйна, хотя такт, столь многими справедливоприписываемый ее полу (что бы там ни говорили злостные клеветники,утверждающие, что это не что иное, как лукавство), заставлял ее скрыватьсвою слабость ото всех, кроме дорогого ее сердцу единомышленника. Общаятайна связывала их еще больше. Да, мать избаловала юного Хэлпина, но и он,без сомнения, сделал все, чтобы ей в этом помочь. С приближением той степенизрелости, какой способен достичь южанин, не интересующийся предвыборнымисхватками, отношения между ним и его красавицей матерью, которую с раннегодетства он называл Кэти, становились все более близкими и нежными. В этихдвух романтических натурах с необычайной яркостью проявилось свойство,природу которого обычно не понимают, - преобладание эротического начала вовсех привязанностях жизни, способное придать большую силу, мягкость икрасоту даже естественной близости кровных родственников. Мать и сын былинеразлучной парой, и незнакомые люди часто ошибались, принимая их завлюбленных. В один прекрасный день Хэлпин Фрейзер вошел к матери в спальню,поцеловал ее в лоб, поиграл ее черным локоном, выбившимся из-под шпильки, испросил с плохо скрытым волнением: - Ты не будешь против, Кэти, если я на несколько недель съезжу по деламв Калифорнию? Кэти незачем было отвечать словами - на вопрос сына помимо ее волиответили побледневшие щеки. Разумеется, она будет очень даже против; слезы,выступившие в ее больших карих глазах, дали тому дополнительноеподтверждение. - Ах, сынок, - сказала она, заглядывая ему в глаза с бесконечнойнежностью, - мне следовало знать заранее. Не зря всю вторую половину ночи ялежала и плакала, потому что в первую половину мне приснился дедушка Майрон;он стоял у своего портрета - такой же молодой и красивый, как на нем, - иуказывал на твой портрет, висящий рядом. Я взглянула и не смогла разглядетьтвоего лица - тебя нарисовали с покрытым лицом, как мертвого. Твой отецтолько посмеялся, но мы-то с тобой знаем, мой милый, что подобное так простоне снится. И под краем ткани я увидела у тебя на шее следы чьих-то пальцев -прости меня, но не в наших с тобой правилах скрывать такие вещи друг отдруга. Может быть, ты дашь этому сну другое толкование? Может быть, он неозначает, что ты поедешь в Калифорнию? А если поедешь, может быть, меня ссобой возьмешь? Следует признать, что это остроумное толкование сна в свете только чтооткрывшихся улик не показалось сыну, который мыслил несколько болеелогически, вполне удовлетворительным; в ту минуту у него создалосьвпечатление, что сон предвещает нечто более простое и ощутимое, хоть и менеетрагическое, нежели поездка к Тихому океану. Хэлпин Фрейзер был склоненпонимать его в том смысле, что ему грозит удушение на родной земле. - Нет ли в Калифорнии каких-нибудь целебных источников? - продолжиламиссис Фрейзер прежде, чем он успел открыть рот, чтобы изложить своетолкование сна. - Я полечилась бы от ревматизма и невралгии. Погляди -пальцы меня совсем не слушаются; похоже, что они беспокоили меня во сне. Она протянула ему руку, чтобы он убедился сам. Какой диагноз молодойчеловек поставил и счел за лучшее с улыбкой скрыть, повествователюнеизвестно; однако со своей стороны он чувствует себя обязанным сказать, чтопальцев более гибких и менее способных причинять по ночам страдания еще непредъявлял для медицинского осмотра ни один пациент, жаждущий, чтобы емупрописали смену обстановки. В итоге эти двое странных людей, имеющих одинаково странныепредставления о долге, распрощались: один поехал в Калифорнию, как тоготребовали интересы клиента, другая осталась дома в соответствии с желаниеммужа, которое тот если и испытывал, то вряд ли удосужился внятно высказать. Однажды темной ночью, прогуливаясь поблизости от сан-францисскогопорта, Хэлпин Фрейзер неожиданно, к немалой своей досаде и удивлению,заделался матросом. Его, как говорится, "умыкнули" на борт одного весьма ивесьма лихого парусника, который тут же отплыл в дальние моря. НесчастияФрейзера длились дольше, чем само путешествие; корабль выбросило на берегнеобитаемого острова на юге Тихого океана, и прошло долгих шесть лет, преждечем спасшихся моряков взяла на борт и доставила в Сан-Франциско однапредприимчивая торговая шхуна. Хотя кошелек у Фрейзера был тощее некуда, душою он остался так же горд,как в те годы, которые уже казались ему седой стариной. Он не пожелалпринять вспомоществование от чужих людей и в ожидании новостей и денег издома поселился вместе с товарищем по несчастью и спасению поблизости отгородка Сент-Хелена; в один из этих дней он и отправился в лес поохотиться ипомечтать.III
Видение, представшее перед мечтателем в заколдованном лесу, - существо,столь похожее и столь непохожее на его мать, - было воистину ужасно! Оно непробудило в его сердце ни намека на любовь и тоску по родному дому; ему несопутствовали ни трогательные воспоминания о блаженном прошлом, никакие-либо положительные чувства - всепоглощающий страх просто не оставилдля них места. Он рванулся было прочь, но ноги его словно налились свинцом,ступни приросли к земле. Руки повисли, как плети; лишь глаза ещеповиновались ему, да и их он не осмеливался отвести от безжизненных глазницпризрака, который, он знал, был не душою, лишенной тела, но самым страшнымиз существ, которыми кишел этот колдовской лес, - телом без души! Этотпустой взгляд не выражал ни любви, ни жалости, ни понимания - ничего, чтодавало бы малейшую надежду на пощаду. "Апелляция не пройдет", - прозвучала вголове Хэлпина неуместная фраза на профессиональном жаргоне, толькоусилившая ужас этой сцены; так ужасает гробница, внезапно озаренная огнемсигары. Бесконечно долго - так долго, что мир, казалось, поседел от старости игреха и заколдованный лес, исторгший из себя страшный призрак и словноисполнивший тем самым свое предназначение, исчез из его сознания со всемисвоими образами и звуками - видение стояло в шаге от него, вперив в негобессмысленно-жестокий взгляд хищника; и вдруг оно вскинуло руки и бросилосьна него с безумной яростью! Нападение высвободило в Хэлпине телеснуюэнергию, хотя воля оставалась скованной, как и была; дух его по-прежнему былзаворожен, но сильное и ловкое тело, наделенное собственной жизнью, слепой инерассуждающей, сопротивлялось отчаянно и искусно. Какое-то время он, как восне, наблюдал со стороны за этим диковинным поединком между мертвымрассудком и машиной из плоти и крови; затем вернулся в свое тело, словновпрыгнув в него, и борющийся механизм обрел направляющую волю, столь жебдительную и яростную, как и воля его отвратительного соперника. Но под силу ли смертному одолеть существо из его же сновидения?Воображение, сотворившее врага, уже тем самым побеждено; исход сраженияопределяется его причиной. Все усилия были напрасны; сноровка и упорство,казалось, расточались в пустоте; он уже чувствовал, как ледяные пальцысмыкаются на его горле. Прижатый спиною к земле, он увидел над собой нарасстоянии ладони мертвое перекошенное лицо - и все покрылось мраком. Звук,подобный дальней барабанной дроби,- гомон невнятных голосов - резкий криквдалеке, разом обрубивший все звуки, - и Хэлпину Фрейзеру присниласьсобственная смерть.IV
Теплая ясная ночь сменилась сырым туманным утром. Накануне, ближе квечеру, у западного склона горы Сент-Хелена, около самой ее вершины, гдегромоздятся каменистые кручи, можно было увидеть небольшое скопление водяныхпаров - всего лишь легкое уплотнение атмосферы, не облако, а, скорее, намекна облако. Это было нечто столь зыбкое, столь эфемерное, столь похожее насон, что так и хотелось сказать: "Гляди скорей! Через минуту уже ничего небудет". Через минуту облако заметно увеличилось и сгустилось. Одним краемкасаясь вершины, оно простирало противоположный край все дальше и дальше надгорным склоном. Оно ширилось как к северу, так и к югу, вбирая в себямаленькие облачка, зависшие над горой на том же уровне, казалось, сединственной целью - быть поглощенными. Оно все росло и росло, и вот уже издолины перестала быть видна макушка горы, и вот уже вся долина накрыташироким непроницаемо-серым полотнищем. В Калистоге, которая находится накраю долины у самого подножья горы, ночь выдалась беззвездная, а утро -пасмурное. Туман опустился на дно долины и пополз на юг, захватывая одноранчо за другим, и, наконец, затопил город Сент-Хелена, лежащий в девятимилях от горы. Дорожную пыль словно дождем прибило; с древесной листвыкапала влага; птицы притаились в своих гнездах; утренний свет был тусклым ипризрачным - все лишилось и цвета, и блеска. На рассвете двое мужчин вышли из города Сент-Хелена и двинулись внаправлении Калистоги. За плечами у них висели ружья, но человекумало-мальски понимающему сразу стало бы ясно, что это не охотники на зверя иптицу. Это были Холкер, помощник шерифа из Напы, и Джералсон, детектив изСан-Франциско. Они отправились поохотиться на двуногую и бескрылую дичь. - Далеко еще? - спросил Холкер; на увлажненной поверхности дороги заними тянулись светлые сухие следы. - Белая молельня? С полмили всего, - ответил его спутник. - Кстати, -добавил он, - это и не молельня, и не белая. Это бывшая школа, давно ужесерая от старости и запущенности. Когда-то, когда она была еще белая, таминогда собирались верующие, и рядом вы увидите весьма романтическоекладбище. Но угадайте, зачем я вас вызвал, да еще вооруженного? - Я никогда не докучал вам лишними вопросами и не собираюсь этогоделать. Когда найдете нужным, сами скажете. Впрочем, осмелюсь предположить,что нам предстоит арестовать одного из покойников на кладбище. - Помните Бранскома? - спросил Джералсон, проявив к остроумию спутникато безразличие, которого оно вполне заслуживало. - Этого парня, который перерезал горло собственной жене? Еще бы. Неделяработы псу под хвост и немалые траты. За его поимку обещали пятьсотдолларов, но ищи ветра в поле. Вы что, хотите сказать... - Вот именно. Все это время он крутился у вас под носом. По ночам онприходит к Белой молельне на старое кладбище. - Черт возьми! Ведь там могила его жены. - И вы с вашими людьми должны были догадаться, что рано или поздно онтуда явится. - Казалось бы, туда-то он как раз не должен был соваться. - Но все другие места вы уже обнюхали как следует. Так что мне ничегоне оставалось, как устроить засаду там. - И вы обнаружили его? - Как бы не так, это он меня обнаружил! Мерзавец застал меня врасплох,я ноги едва унес. Хорошо не пропорол меня насквозь. Да, он парень не промах;и если вы нуждаетесь в деньгах, то половины вознаграждения мне вполнехватит. Холкер добродушно рассмеялся и заметил, что как раз сейчас он в долгу,как в шелку. - Для начала я просто покажу вам место, и мы разработаем план, -пояснил детектив. - Но я решил, что оружие нам не помешает даже при дневномсвете. - Как пить дать, он псих, - сказал помощник шерифа. - Вознаграждениеобещано за его поимку и водворение в тюрьму. А психов в тюрьму не сажают. Холкера так сильно взволновала эта возможная несправедливость, что оннепроизвольно остановился посреди дороги, а когда двинулся дальше, то уже нетакой энергичной походкой. - Похоже на правду, - согласился Джералсон. - Должен признать, чтотаких небритых, нестриженых, неряшливых, и прочее, и прочее типов я встречалразве только среди членов древнего и достославного ордена бродяг. Но раз ужя в это дело ввязался, я не могу так все бросить. На худой конецудовольствуемся славой. Кроме нас, ни одна живая душа не знает, что оннаходится по эту сторону Лунных гор. - Ладно, - сказал Холкер, - давайте уж осмотрим место, - и он прибавилнекогда популярное изречение, которое выбивали на могильных камнях: - "Кудаи вы ляжете в свой черед", и ляжете очень скоро, если старина Бранском незахочет терпеть столь наглое вторжение. Кстати, я слыхал, что настоящая егофамилия другая. - Какая же? - Не помню. Я потерял к мерзавцу всякий интерес, и она вылетела у меняиз головы - что-то вроде Парди. Женщина, чье горло он имел неосторожностьперерезать, была вдовой, когда он ее встретил. Приехала в Калифорнию искатькаких-то родственников - иногда приходится это делать. Но все это, думаю,вам известно. - Еще бы. - Но каким чудом вы, не зная настоящего имени, нашли нужную могилу?Человек, от которого я его услышал, говорил, что оно вырезано на изголовнойдоске. - Мне неизвестно, какая из могил - ее. - Джералсон с заметной неохотойпризнал отсутствие в своем плане столь важного звена. - Я осматривал место вцелом. Одной из наших задач сегодня будет отыскать эту могилу. Вот она.Белая молельня. Дорога, которая долго шла среди полей, теперь левым краем прижалась клесу, состоящему из дубов, земляничных деревьев и гигантских елей, - втумане смутно и призрачно темнели только нижние части стволов. Подлесок,местами довольно густой, всюду был проходим. Поначалу Холкер не увиделникакой молельни, но, когда они свернули в лес, сквозь туман проглянули еенеясные серые очертания; она казалась очень большой и далекой. Но, пройдявсего несколько шагов, они неожиданно увидели ее совсем близко - потемневшуюот сырости постройку весьма скромных размеров. Как большинство сельскихшкол, она была выдержана в ящично-коробочном архитектурном стиле; фундаментбыл сложен из камней, крыша поросла мхом, окна без стекол и переплетов зиялипустотой. Это была руина, лишенная всякой живописности, руинам свойственной,- типично калифорнийский суррогат того, что европейские путеводителипредставляют как "памятники старины". Едва удостоив взгляда это унылоестроение, Джералсон двинулся дальше сквозь пропитанный влагой подлесок. - Сейчас покажу, где он меня засек, - сказал он. - Вот и кладбище. Там и сям среди кустов стали попадаться оградки, порой всего с одноймогилой внутри. Понять, что это именно могилы, можно было по бесцветнымкамням или догнивающим доскам в изголовье и изножье, накренившимся подвсевозможными углами или упавшим на землю, по остаткам штакетника, а нередко- только по осевшим холмикам, покрытым палой листвой. Иной раз место, гдележали останки какого-нибудь несчастного смертного, который, покинув "тесныйкруг скорбящих друзей", был, в свой черед, ими покинут, - это место необозначалось ничем, разве что небольшим углублением в земле, оказавшимсяболее долговечным, чем след в душах "безутешных" близких. Дорожки, если оникогда-нибудь тут и были, заросли травой; на некоторых могилах уже вымахалидеревья внушительных размеров, корнями и ветвями оттеснившие в сторонумогильные ограды. Повсюду был разлит дух гнилости и запустения, который какнельзя более уместен и полон значения именно в селениях забытых мертвецов. Двое спутников - первым Джералсон, за ним Холкер - решительнопрокладывали себе путь сквозь молодую поросль, но вдруг сыщик резкоостановился, издал тихий предостерегающий возглас, взял дробовик наизготовку и застыл, как вкопанный, пристально всматриваясь во что-товпереди. Его напарник, хотя и не видел ничего, постарался, насколькопозволяли заросли, принять такую же позу и замер, готовый к любымнеожиданностям. Секунду спустя Джералсон осторожно двинулся вперед, Холкер -за ним. Под огромной разлапистой елью лежал труп мужчины. Молча встав над ним,они принялись разглядывать то, что всегда первым бросается в глаза, - лицо,положение тела, одежду, - в поисках ясного и немедленного ответа наневысказанный вопрос, рожденный сочувственным любопытством. Мертвец лежал на спине, ноги его были широко раскинуты. Одна рука былавыброшена вверх, другая отведена в сторону и согнута в локте, так чтокостяшки пальцев едва не касались шеи. Оба кулака были крепко стиснуты. Всяпоза говорила об отчаянном, но безуспешном сопротивлении - только вот комуили чему? Рядом лежали дробовик и охотничья сумка, сквозь сетку которой виднелисьперья убитых птиц. Повсюду были заметны признаки яростной схватки: молодыепобеги сумаха были согнуты и ободраны; по обе стороны от ног трупапрошлогодние листья были разметаны чьими-то, явно не его, ногами; у бедер вземле виднелись две вмятины от человеческих колен. Что это была за схватка, им стало ясно при взгляде на кожу мертвеца.Если грудь и кисти рук у него были белые, то лицо и шея - темно-багровые,почти черные. Плечи трупа лежали на небольшом возвышении, шея была вывернутапод невозможным углом, вылезшие из орбит глаза слепо смотрели вверх, внаправлении от ног. Среди пены, наполнявшей разинутый рот, чернел распухшийязык. Шея была страшно обезображена - на ней виднелись не просто следычеловеческих пальцев, но вмятины и кровоподтеки от двух могучих рук, глубоковдавившихся в податливую плоть и не ослаблявших свирепой хватки долгое времяпосле смерти несчастного. Грудь, шея и лицо были мокрые, одежда былапропитана влагой; волосы усеяли капельки росы. Все это спутники увидели и поняли без слов, почти мгновенно. Помолчав,Холкер произнес: - Бедняга! Худо ему пришлось. Джералсон тщательно осматривал близлежащий лес, держа дробовик обеимируками, палец - на взведенном курке. - Чувствуется рука маньяка, - сказал он, шаря глазами по леснымзарослям. - Бранском Парди поработал. Вдруг Холкер заметил среди разбросанных по земле листьев что-токрасное. Это был кожаный бумажник. Он поднял его и открыл. Там оказалисьлисты белой бумаги для заметок, и на первом стояло имя "Хэлпин Фрейзер". Нанескольких последующих листах чем-то красным были в спешке нацарапаны струдом читаемые строки, которые Холкер стал разбирать вслух, пока егонапарник продолжал всматриваться в смутные серые очертания обступившего ихтесного мирка, вздрагивая от звука капель, то и дело падавших с отягощенныхросой ветвей: Лес чародейный надо мной навис, Разлито в нем полночное свеченье, Тут с миртом ветвь сплетает кипарис В зловещем братстве, в темном единенье. Дурман и белена цветут у ног, Коварная топорщится крапива, Плетет бессмертник траурный венок, И в три погибели согнулась ива. Не кличет птица, не гудит пчела, И свежий ветер листьев не колышет, Здесь Тишина на землю налегла, Здесь лишь она одна живет и дышит. Мне слышатся неясные слова, Что шепчут призраки о тайнах гроба, Кровь капает с деревьев, и листва Во тьме недоброй светится багрово. Кричу я! - Но изнемогает плоть, Томится сердце, дух и воля стынут, Громаду зла не в силах побороть, Стою пред ней, потерян и покинут. Но вот незримо... Холкер умолк - читать было больше нечего. Текст обрывался посерединестроки. - Похоже на Бэйна, - сказал Джералсон, который слыл своего родавсезнайкой. Он стоял, рассматривая тело, теперь уже не столь настороженный. - Кто такой Бэйн? - спросил Холкер без особого любопытства. - Майрон Бэйн, им зачитывались на заре нашей истории, больше ста летназад. Страшно мрачный; у меня есть его собрание сочинений. Этогостихотворения там нет - должно быть, забыли включить. - Холодно, - сказал Холкер. - Пошли отсюда; надо вызвать коронера изНапы. Джералсон, промолчав, послушно двинулся следом. Обходя небольшоевозвышение, на котором лежали голова и плечи убитого, он задел ногойкакой-то твердый предмет, скрытый под гниющими листьями, и не поленилсявытолкнуть его на свет Божий. Это была упавшая изголовная доска с едваразличимой надписью "Кэтрин Ларю". - Ларю, ну конечно! - воскликнул Холкер, внезапно придя в возбуждение.- Да ведь это же настоящая фамилия Бранскома, он Ларю, а никакой не Парди. Иразрази меня гром - на меня точно просветление какое нашло - фамилия убитойженщины была Фрейзер! - Тут какая-то мерзкая тайна, - сказал детектив Джералсон.- Терпеть немогу подобных штучек. Вдруг из тумана, словно из бесконечной дали, до них донесся смех -низкий, нарочитый, бездушный смех, не более радостный, чем лай гиены,пробирающейся по ночной пустыне; звук постепенно усиливался, становясь всегромче и яснее, все отчетливее и ужаснее, пока им не почудилось, что смехисходит почти от самой границы узкого круга видимости - смех стольнеестественный, нечеловеческий, адский, что души видавших виды охотников залюдьми преисполнились невыразимого страха. Они не сдернули с плеч ружья идаже не вспомнили о них - от такой угрозы оружием не защититься. Хохот началстихать, ослабевая так же медленно, как нарастал вначале; достигнув силыоглушительного вопля, от которого чуть не лопались их барабанные перепонки,он теперь словно отдалялся, пока наконец замирающие звуки,механическибезрадостные до самого конца, не канули в безмолвие ибеспредельность.Date: 2015-09-25; view: 378; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА... |