Л. А. Сулержицкий — О. И. Поль-Сулержицкой

25 февраля 1902 г.

Кореиз

Оля, я долго не писал, сам не знаю почему. Не писалось как-то. Я очень занят теперь «Духоборами» и начинаю думать, что, может быть, и удастся написать интересно. В то же время я все время мысленно работаю над «Дневником матроса», который начинает принимать довольно хороший вид[cxxxv]. Я напишу его иначе, чем он написан теперь.

Основной мыслью, которая нигде почти не будет выражена словами, за исключением, может быть, самых последних страниц, будет недоумение рабочего человека перед возникшим для него вопросом: зачем я, все мы (то есть матросы) работаем каторжную работу? Кому эта работа нужна? Почему он и его товарищи ради того, чтобы пароход двигался из Одессы во Владивосток и другие места, должны рисковать здоровьем, жизнью? Он замечает странность своего положения — что ни он, ни его товарищи, собственно, никакой связи не имеют с тем трудом, которым они заняты. Жалованье в 18 р. есть единственный результат их работы. И он замечает, что в таком же положении находятся и те тысячи солдат, которых перевозит его пароход во Владивосток, он видит, что они почти ничего не знают ни о том, куда их везут, ни о том, зачем. В Египте он видит, что тысячи арабов таскают день и ночь на спинах уголь на мимоидущие пароходы, о которых они тоже ничего не знают.

Между тем эта непосильная работа делает человека тупым, грубым, разлучает его с семьей, заставляет быть пьяницей, от нее люди болеют, умирают ужасными смертями. Ради чего это? Кому это нужно, какой смысл в этом? Кто виноват в таком положении? Все это его мучает, и, раз почувствовав себя человеком, он уже не может покойно переносить своего положения, видя, что в таком положении находятся миллионы.

Думаю, что, нарисовав ряд картин жизни матросов и вообще рабочих с точки зрения самого матроса, случайно очнувшегося и потому с ужасом глядящего на жестокость жизни, можно очень хорошо рассказать о рабстве рабочих людей. Параллельно с этим необходимо показать, что в них, несмотря на всю тяжесть их жизни, сохраняется «человек» в лучшем смысле этого слова так же хорошо, как и в других случаях. Проявляться только ему нельзя и некогда.

Но это еще надо поработать, чтобы хорошо сделать.

Духоборы меня не увлекают. Я как-то боюсь писать о них. Много для этого причин. Очень опасно, что будешь говорить о них пристрастно, как о хороших сторонах жизни, так и о дурных.

Но все же занимаюсь ими усердно.

{408} Вчера видел Ал. и очень благодарен за письмо и за книгу, хотя последняя кажется мне очень уж популярной. Настолько-то я физику знаю. Но, впрочем, внимательно я ее еще не читал. Просмотрел.

Ну‑с, всего хорошего пока.

Да, я забыл было написать — я страшно поздоровел за последнее время. Сил очень много, здоровья вообще. Гораздо лучше, чем было до болезни. Вес даже так прибавился, что до болезни я такого не имел. Самое большое, что бывало до болезни, это — 3 пуда 38 фунтов, теперь же — 4 пуда 4 фунта.

Во время болезни у меня было 3 пуда 27 фунтов, следовательно — 17 фунтов прибавил. Нервы же еще не важны. По временам бывает жгучая тоска, во время которой очень трудно жить.

Кланяюсь всем. Я очень рад, что цветы дошли.