Глава 14. Утром я прямиком направился в редакцию «НьюсБит», рассчитывая получить информацию, от которой будет зависеть план на сегодняшний день

Утром я прямиком направился в редакцию «НьюсБит», рассчитывая получить информацию, от которой будет зависеть план на сегодняшний день. У Гарри была встреча в кабинете окружного прокурора по предыдущему делу, и ему предстояло провести большую часть этого дня либо там, либо в зале суда. Еще не успев свернуть на улицу, где находился офис «НьюсБит», я почувствовал запах горелого. Там, где еще вчера располагалась альтернативная газета, сегодня стояло полностью уничтоженное огнем здание. Внутри валялась промокшая гора всяких обломков, почерневший каркас офсетной машины и искореженные пластиковые ящички картотеки. В задней части здания высокая, долговязая, как печная труба, женщина в черной рубашке, джинсах и рабочих рукавицах с несчастным видом разбирала обгорелые останки офиса.

Мимо меня под вой сирены проскочила патрульная машина – на руле лежала тяжелая рука офицера Бобби Ниланда. Ниланд был деревенщиной, квадратного вида тридцатилетним мужиком, который никогда не улыбался, если мог ухмыльнуться, и никогда не смеялся, если мог отпустить насмешку. Даже самые безнадежные компании копов «У Флэнегана» избегали Ниланда и за спиной насмешливо называли его Крошка Член. Для жалоб на него по поводу чрезмерного применения силы была даже заведена отдельная папка, но поскольку у пострадавших никогда не было свидетелей, ему удавалось вывернуться. Ниланд медленно опустил стекло и посмотрел на мрачное пожарище.

– Почему ты здесь, Райдер? Никто ведь не умер. – Покрывавшие его нос угри напоминали следы от карандашного грифеля.

– Я ехал мимо по кое‑каким делам, Бобби. Что здесь произошло, черт побери?

Ниланд снял очки и сунул дужку в рот; когда он говорил, то громко причмокивал.

– Кто‑то разбил окно и бросил внутрь банку с бензином. – Он ухмыльнулся. – И прощай, хипповская газетка!

– Есть какие‑то соображения, кто это мог быть?

– Зайди со стороны аллеи, Райдер. Там есть автограф.

Я обошел здание сбоку. На обгорелой стене баллончиком с краской полуметровыми буквами было коряво написано ВЛАСТЬ БЕЛЫМ. Собственно, написано было только ВЛАСТЬ БЕ… а. последние три буквы вытянулись в одну горизонтальную линию, уходившую в сторону дальнего конца аллеи.

Когда я вернулся, Ниланд уже покусывал свои очки маленькими острыми зубами. От этого скрежета меня начало тошнить.

– Кто бы это ни был, он больше думал о том, чтобы смыться, чем о том, чтобы оставить послание, Бобби.

– А? Что ты сказал?

– Ладно, неважно. Забудь.

Он нацепил влажные от слюны очки и уставился на меня через темные овалы стекол.

– Говорят, что эта газета в последнее время писала о белых расистах. Ну и, думаю, ребята немного обиделись. Блин, Райдер, вот ты заканчивал колледж, хоть ты скажи мне, почему так получается, что для этих нег… темнокожих существуют всякие дела типа Акта защиты конституционных прав, а если белый человек хочет отстоять свое кровное, из этого сразу же раздувают целую проблему? Я хочу сказать, где тут, блин, справедливость?

В голове у меня начинало шуметь.

– Знаешь, кто эта женщина, которая бродит по зданию?

– Ей принадлежит эта газета. Не так: ей принадлежала эта газета. По распоряжению командира пожарных ей запрещено находиться здесь. Час назад я уже выгонял отсюда ее тощую задницу, теперь придется повторить. Оставайся, Райдер, посмотришь. Будет весело: эта сука просто ненавидит полицейских.

– Придержи свою прыщавую задницу на сиденье, Ниланд. И уезжай отсюда.

– Не понял, что ты сказал?

– Отправляйся заниматься своим детским членом.

– Ты не можешь со мной так разговаривать, сволочь!

Я наклонился к нему: провокация близкой опасности.

– А мне кажется, что я уже сделал это, Бобби.

Костяшки пальцев лежащей на руле руки Ниланда побелели от напряжения. Я буквально чувствовал поток ненависти, бьющей через его очки; видно, стекла были не поляризованные. Голос его срывался от ярости.

– Убери от меня свою рожу, пидор, а то у нас сейчас будут большие проблемы.

Я сорвал с него очки и швырнул их через плечо, после чего открыл дверцу и сделал шаг назад. Без очков огонь в глазах Ниланда угас, он начал часто мигать. Потом он вывалил вперед свою толстую челюсть и заорал, не выходя из автомобиля:

– Я знаю, чего ты хочешь, психованный ублюдок! Я сейчас надеру тебе задницу, и кто за это потом будет отвечать? Я. Ты не сможешь меня спровоцировать, Райдер. Я тебя насквозь вижу.

Я дал Ниланду время схватиться за ручку дверцы изнутри и захлопнуть ее. Визжа резиной по асфальту, он укатил прочь, выкрикивая через окно проклятья. Его мокрые от слюны солнцезащитные очки валялись на тротуаре. Опасаясь подхватить бешенство, я оставил их там, но потом вернулся и наступил на них, не желая, чтобы заразился кто‑нибудь еще.

На стене здания был алюминиевый навес, и я наслаждался в его тени, пока из развалин не появилась женщина лет сорока с небольшим. Она казалась пугающе знакомой, пока я не сообразил, что она здорово похожа на Авраама Линкольна. Во‑первых, ее глаза – глубоко посаженные под нависающими бровями, честные и черные, как угольки. Скулы были высокими и выдавались вперед, подбородок – твердым и квадратным. Волосы, прихваченные на затылке синей банданой, лежали, как черная волна. Хотя движения ее были скованными, ноги при ходьбе она поднимала высоко и как‑то даже игриво, и вся ее долговязая фигура словно следовала за большими ботинками, сама удивляясь, куда идет. Она села на бордюр стоянки для автомобилей и сняла перчатки, продемонстрировав красивые руки. Потом откинулась назад, оперлась на локти и закрыла глаза.

– Удалось что‑то спасти? – спросил я.

Она подняла глаза, щурясь на солнце.

– А вы‑то по этому поводу чего переживаете? – Она видела меня с Ниландом и знала, что я коп.

– Да вот, переживаю.

– Мы напечатали столько негативных материалов о ваших людях, что я в этом сомневаюсь.

Я сел рядом с ней. От ее одежды исходил сильный запах дыма.

– О моих людях? Родственниках, что ли? По линии папы или мамы?

Глаза‑угольки внимательно изучали меня.

– Я прочел статью о движении «Власть белым» вчера вечером, – сказал я.

– Ну и?…

– Она вызвала у меня злость на людей, чья ненависть основывается на таких очевидных вещах, как цвет кожи или личные убеждения. А потом я понял, что большинство этих людей варятся в предрассудках, потому что просто привыкли к такому миру.

– Не нужно пытаться их оправдать. Они тоже имеют возможность измениться.

– Многие действительно могут… Но только не те, кто живет, захлебываясь собственным ядом, не находя счастья и с годами превращаясь во что‑то непотребное. Их наполненные ненавистью жизни кажутся достаточным наказанием за ту отраву, которую они несут в мир. В общем, все это очень грустно, как ни посмотри.

Она на мгновение задумалась, потом ткнула пальцем в сторону витрины булочной дальше по улице.

– Может, по чашечке кофе?

По дороге в булочную мы познакомились. Я узнал, что Кристел Оливет‑Толивер была редактором и издателем «НьюсБит», и изложил свое мнение о случившемся, стараясь не слишком открывать факты, которые у меня имелись.

– Давайте начистоту, – сказала она, размешивая сахар в чашечке дымящегося кофе. – Вы ведь не абсолютно уверены, что прошлой ночью это были парни из «Власть белым»?

– Заметьте, как только я начал интересоваться личными объявлениями «НьюсБит», сразу же произошел пожар. Такие совпадения не приводят меня в восторг.

Она нахмурилась.

– Вы ведь расследуете эти убийства с отсечением головы?

– Ну если не вдаваться в детали, то да.

– А что вам нужно от меня?

– В основном, узнать, как работают эти личные объявления.

Она обхватила фарфоровую чашку изящными, как у скрипача, пальцами.

– Допустим, вы хотите дать объявление. Все, что нужно сделать, это составить текст и прислать его в «НьюсБит» по электронной почте. Мы присваиваем вашему объявлению кодовый номер и публикуем его. Если, допустим, какая‑нибудь Маффи Даффи захочет на него ответить, она…

– Никогда в жизни не встречал никого с таким именем – Маффи.

Она махнула палочкой для размешивания сахара.

– Ладно, Гортензия… Так вот, она заходит на нашем веб‑сайте в раздел личных объявлений и отправляет свой ответ по электронной почте. А наша компьютерная система переправляет его на присвоенный вам кодовый номер.

– А как за это платят?

– Доска личных объявлений у нас что‑то вроде клуба, здесь очень низкая плата с обеих сторон. Платят в он‑лайне или по почте отсылают в редакцию чек либо денежный перевод.

– Выглядит не слишком надежно, особенно если при этом используются чеки или пластиковые карточки.

– Зато никто не может узнать, кто давал объявление или кто на него ответил. Люди доверяют нам, и мы оправдываем их доверие.

Я скептически покачал головой.

– Но компьютер – это всего лишь компьютер. Я уверен, что где‑то в его памяти хранится список электронных адресов всех респондентов. Думаю, технически подкованный человек мог бы их оттуда выудить.

– Возможно. При наличии постановления суда… и компьютера. – Она выразительно ткнула большим пальцем через плечо, в сторону сгоревшего здания.

– Что, все сгорело?

Она печально улыбнулась.

– Пепел и головешки, больше ничего.

Не слишком много для отдела личных объявлений… Я сменил тему.

– Никто подозрительный не околачивался у вас в последнее время?

– Вроде расистов? Скинхэдов? Татуированных подвыпивших ребят? Вроде кого? Копы уже спрашивали меня об этом. У нас постоянно встречаются всякие странные личности.

– А ничто не насторожило вас в последнее время?

Она сложила ладони домиком и принялась постукивать кончиками пальцев друг о друга – как бабочка, которая сушит на солнце крылья.

– Только один небольшой эпизод. Два дня назад я обратила внимание на машину, стоявшую напротив офиса на другой стороне улицы. Когда я за полчаса до этого выносила мусор, по аллее ехала эта же машина.

– Что за машина?

– «Ягуар». Серии XJ. С трехсотсемидесятисильным восьмицилиндровым V‑образным двигателем и удлиненной колесной базой.

Я внимательно посмотрел на нее.

– Эй, ну и что такого? Даже мы, держащиеся за стенки, надорвавшиеся феминистки‑коммунистки‑анархистки, имеем право помечтать.

– Это ваши титулы из заголовка газеты?

Она вздохнула.

– Из моей почты.

– А водителя вы видели?

– Я только запомнила, что стояла машина и что у нее были полностью тонированные стекла. Больше ничего.

– А номер?

– Я смотрела на него ровно полсекунды, еще две секунды думала об этом. А потом что‑то меня отвлекло… – И она жестом показала, как разлетелись ее мысли.

– Вы запомнили машину, потому что это автомобиль вашей мечты?

– Частично да. Но еще и потому, что на другой стороне улицы нет ничего, кроме магазина подержанной одежды и разорившейся прачечной самообслуживания. Эта машина ни к тому, ни к другому отношения иметь не могла. Такая вот небольшая фальшивая нота.

Фальшивая нота, фальшивая нота… Эти слова мисс Оливет‑Толивер эхом отдавались в моей голове весь день и даже по дороге домой. Они преследовали меня, когда я на кухне стоя заправлялся прямо из кастрюли холодными красными бобами и рисом, и потом на веранде, где я уселся, закинув ноги на перила. Солнце уже садилось, и несколько местных жителей процеживали волны прибоя маленькими белыми сетками. Глядя на их занятие, я медленно осознал послание Авраама Линкольна: это дело было диссонирующим.

Диссонирующим. Вероятно, фальшивые ноты. Или ноты правильные, только сыграны неправильно, с каким‑то искажением по времени или исполнению. Я всегда был очень чувствителен к фальши, – музыкальный слух, наверное, – поэтому обращал внимание даже на незначительную дисгармонию.

Что‑то в этом деле сразу показалось мне неправильным, с первого же момента, когда я взглянул на обезглавленное тело Джерролда Нельсона. И мое психологическое равновесие было нарушено не столько неестественным видом тела без головы, сколько отсутствием экспрессии в этом преступлении или на месте его совершения. Если мотивом было убийство из мести, как об этом трубит на каждом углу Скуилл, то где же атрибуты мести, ярость? Ничего этого не было ни в аккуратном, как по учебнику, отделении головы, ни в занимающем много времени расписывании трупа. И то, и другое скорее напоминало работу дьявольского бухгалтера, чем действия убийцы в порыве ненависти или согласно какому‑то ритуалу. А если это так, то в чем смысл подобной педантичности и непринужденности беспощадного и необузданного лишения жизни?

Чем больше я об этом думал, тем больше испытывал ощущение диссонанса.

Я все больше настраивался на него, антенна из моего детства сканировала окружающее пространство в поисках тонких вибраций, предшествующих выбросу агрессии; похожим образом сейсмологи используют лазеры и зеркала, чтобы уловить перемещение целых гор даже на волосок. Все мы хотим получить предупреждение о надвигающемся землетрясении.

Я научился хотеть этого больше других.

По правде говоря, первое воспоминание в моей жизни. Как раз связано с чем‑то вроде землетрясения. Тогда никакого предупреждения я не получил, и никто снаружи нашего дома даже ничего не почувствовал. Хотя прошло уже двадцать четыре года, время не только не затуманило моих воспоминаний, наоборот – картины стали даже более отчетливыми.

Ночь. Я поднимаюсь с постели и в каком‑то похожем на сон оцепенении иду по узкому и очень длинному, как мне кажется, серому коридору. Впереди виден темный квадрат проделанного в стене проема, который тянется прямо в небо. Это холл нашего дома недалеко от Бирмингема, он серебрится от проникающего сквозь стекло лунного света, а темный квадрат – это дверь в комнату моего брата Джереми. Из темного квадрата слышны крики.

Мне шесть, а моему брату Джереми двенадцать.

Я стою на пороге и прислушиваюсь, каким‑то образом зная, что не должен туда входить. Мне нужно в туалет, и я должен пройти дальше по коридору мимо комнаты мамы. Она швея, которая специализируется на пошиве свадебных платьев. Мама сидит за швейной машинкой, по которой, словно жидкость, струится белая ткань. Мамины руки неподвижны, глаза сосредоточены на шитье. Жалобный стук машинки заглушает бормотание и вскрики, несущиеся по коридору. Подо мной скрипит половица, и мама оборачивается. Ее мокрые глаза широко открыты, и она говорит, еще не зная, что я запомню ее слова, сохраню их навсегда.

– Я знаю, что это неправильно, – шипит она сквозь стиснутые зубы. – Но он так много работает… Он профессионал, инженер. Кто бы мог подумать, что кто‑то вроде меня выйдет замуж за…

Вопль прорезает коридор, словно косой. Мама морщит лоб, и на мгновение ее руки выходят из‑под контроля и взлетают, будто стайка перепуганных воробьев.

– И что я вообще могу сделать?

Мама справилась с руками и возвращается к шитью, но замирает, голова ее поникает. Белая ткань укрывает ее колени, как призрак. Она шепчет мне: «Иди спать, скоро все успокоится…»

В возрасте, когда большинство детей учатся кататься на велосипеде, я изучал те трансформации, которые предшествовали подобным событиям, случавшимся поначалу примерно раз в два месяца, а затем со все возрастающей частотой. Казалось, я мог ощущать, как атмосфера нашего дома заряжается отрицательными частицами, которые набирают силу и энергию, чтобы однажды ночью разрядиться черной молнией. Я научился находить убежище при первых намеках на приближающуюся грозу, прятаться на ночь в своем домике на дереве в лесу или на заднем сиденье автомобиля. После того как буря миновала, я снова проникал в дом, раскручивая свою антенну в поисках вибраций, предшествующих следующему взрыву, и всегда был готов к бегству. А потом, в ленивый послеобеденный час одного летнего дня все это закончилось.

…В лесу позади нашего дома было много карибских и ладанных сосен. Земля здесь была покрыта мягким ковром коричневых иголок, усеянным упавшими шишками, и я целые дни проводил под сенью тихонько перешептывающихся деревьев. На старом виргинском дубе я построил свой форт, и хотя он представлял собой шаткую конструкцию из деревоплиты, брусьев два на четыре дюйма и другого материала, спасенного из костров, уничтожающих мусор на строительной площадке, толстые ветви дуба держали его прочно. В лесу, в тесной прохладной крепости в трех метрах над землей я чувствовал себя в полной безопасности. Недавно отец напугал меня, как никогда в жизни. Он начал наблюдать за мной, хотя прежде этого не делал.

Глаза у него очень злые. Он говорит, что я глупый.

Мне девять лет.

Однажды через доски форта я увидел брата…

Джереми было пятнадцать.

Однажды через доски форта я увидел брата, который вбежал в лес с визжащим поросенком под мышкой. Поросенок был с фермы Хендерсонов, находившейся дальше по дороге.

Я лежал на животе и смотрел, как брат привязывает поросенка к дереву и большим ножом делает с ним такое, отчего тот громко кричит. Я был уверен, что он посмотрит наверх и увидит среди листвы и обломков досок мои глаза. Но брат, должно быть, посмотрел на что‑то другое и снова принялся за поросенка. Это продолжалось долго, после чего он закопал все эти кровавые штуки глубоко в покрытую иголками землю. Он вытер нож о листья и сунул его в карман…

После этого прошло не так много времени, и однажды я заметил возле нашего дома свет мигалок. Я был один в своем форте на дереве и, когда прибежал домой, увидел, что приехала окружная полиция.

Когда, стоя перед домом, я поднимал взгляд, от ярких вспышек мигалок у меня болели глаза, поэтому я смотрел на руки полицейского. Костяшки пальцев у него были как каменные, и он держал свою шляпу на уровне паха. Глаза его были спрятаны за зеркальными стеклами очков. Джереми наблюдал все это с дивана‑качалки на крыльце; одна его нога стояла на полу, и он мягко раскачивался вперед‑назад.

– Мы не знаем, как это…

– Перекроем дороги округа, пока не найдем…

– Коронер уже здесь, он…

– Вам не нужно туда ходить… ваш муж… не стоит вам такое видеть…

– Мы обязательно найдем этого сумасшедшего, мэм. Примите мои соболезнования…

Через некоторое время полицейские уехали. Я оторвал глаза от земли и не увидел ничего, кроме пыли на дороге. Посреди двора седой статуей стояла мама. Я видел, что она, похоже, разговаривает с Богом, но слова ее были очень тихими.

А потом я увидел, как Джереми подмигнул мне и издал звук, очень похожий на хрю.

Date: 2015-09-17; view: 346; Нарушение авторских прав