Священное безумие

Организованная в той или иной форме религия имела настоя­щую монополию на производство и распределение абстрактного знания в доиндустриальный период, в период, предшествующий

Возрождению, до появления демократии на Западе. Сегодня в ра­боте находятся силы, пытающиеся восстановить этот монополь­ный контроль над умами людей.

Может показаться, что возрождение религиозной политики повсюду в мире мало что может сделать с ростом компьютеров и новой экономики. На самом деле оно способно на это.

Основанная на знании система производства материальных ценностей, символом которой является компьютер, кладет конец трехсотлетнему периоду, в течение которого промышленно разви­тые страны доминировали в мире. Внутри индустриальных стран этот период был отмечен борьбой за умы людей, которую вели силы религии вместе с мощными элитарными кругами аграрной эры против светских сил, боровшихся за индустриальный «модер­низм» и массовую демократию.

К середине индустриальной эры эти секулярные силы сумели подавить организованную религию, ослабляя ее влияние на шко­лы, на нравственность и на само государство.

Когда в 60-е годы на обложке журнала «Тайм» появился воп­рос «Умер ли Бог?»¹, католическая церковь созвала Второй Вати­канский Собор — одно из самых значительных событий за многие века ее существования. Три великие религии Запада, где одержал победу индустриализм, — все они обнаружили ослабление своей социальной, нравственной и политической власти.

Это совершилось, однако, точно в тот момент, когда компью­тер реально начал менять способ производства материальных благ. Технология, которая самым радикальным образом взорвала бы экономику, основанную на фабричном производстве, начала бо­лее быстро выходить из лабораторий и нескольких частных и пра­вительственных установок во всеобщее пользование.

Вместе с этими революционными изменениями, зашедши­ми дальше всего в Соединенных Штатах, возникло движение хиппи, которые предприняли жестокую атаку на культурные предпосылки индустриального общества, в том числе и его свет­ский характер.

Вместе с «длинноволосыми» в нашу жизнь вошла крайняя сте­пень технофобии и широко распространенный интерес к мисти­цизму, наркотикам, восточным культам, астрологии и нетрадици­онным формам религии. Это движение смотрело на индустриальное

общество и ненавидело его; оно стремилось к возврату в некое мифическое, окруженное ореолом прошлое. Его возврат к жизни в природе, к старинным большим круглым очкам, индийским бусам и головным повязкам символизировал отказ хиппи от всей эпохи фабричного производства и их жажду возврата доиндустриальной культуры. Это было то семя, из которого сегодня выросло движе­ние «Нью эйдж» («Новая эра»), развивающееся беспорядочно и дающее многочисленные побеги, с его огромным количеством раз­ных форм мистицизма и поисками сакрального.

В 70-е и 80-е годы признаки кризиса в старом индустриальном обществе были видны повсюду. Экологические побочные продук­ты индустриального производства угрожали самой жизни. Его ос­новные отрасли начали сокращаться перед лицом новых, изготов­ленных по более высокой технологии товаров и сервисной продукции. Системы городской жизни, системы здравоохранения и образования — все они оказались в состоянии глубокого кризи­са. Крупнейшие корпорации были вынуждены перестроить свою структуру. Рабочие союзы ослабли. Сообщества страдали от нрав­ственных конфликтов, наркотиков, уголовных преступлений, мно­гочисленных распадов семьи и других признаков агонии.

Христианские фундаменталисты, оскорбленные тем, как хип­пи отвергают традиционное христианство, потрясенные распадом привычного мира, также начали мощную контратаку на секуля­ризм, которая скоро приняла форму весьма эффективной полити­ческой акции. И здесь опять-таки было отчаянное отрицание это­го неприятного, мучительного настоящего и поиски абсолютной уверенности прошлого. Хиппи и контрхиппи, язычники и христи­ане, каковы бы ни были их различия, объединились в своей атаке на секулярное общество.

Те, кто начинал эту атаку, не считали себя врагами демокра­тии. Большинство из них, несомненно, почувствовали бы себя ос­корбленными самой идеей такого рода. Среди хиппи многие были, наоборот, поборниками гражданских свобод. И все же секуляризм, на который они нападали, был одним из столпов демократии со­временной эры.

В то же время во многих других частях земного шара наблюда­лись признаки религиозного возрождения, сопровождаемого фун­даменталистским экстремизмом.

На Ближаем Востоке, начиная с конца Первой мировой вой­ны, к власти пришли лидеры, подобные Ататюрку в Турции, Реза­шаху Пехлеви и Мохаммеду Реза Пехлеви. Они были людьми, пре­данными идее «модернизации» своих стран. Они начали построение в своих странах светского общества, в котором муллы и религиоз­ные смутьяны были вынуждены оставаться на заднем плане.

Однако эти секулярные режимы стали рассматриваться как тождественные с продолжающейся колониальной экспансией со стороны Запада. Процветали эксплуатация и коррупция, что при­водило к грубому нарушению нравственных норм. Те, кто отно­сился к правящей элите, проводили больше времени, катаясь на лыжах или устраивая совещания со своими личными банкирами в Цюрихе, чем занимаясь распределением доходов среди широких масс населения. Во время холодной войны разведывательные служ­бы различных индустриальных держав, как капиталистических, так и коммунистических, время от времени считали нужным субсиди­ровать в своих собственных интересах религиозных экстремистов Ближнего Востока.

Все эти факторы поддерживали разжигание религиозного фун­даментализма, символом которого, в конце концов, стало «свя­щенное безумие» хомейнизма, со всеми его бесконечными напад­ками на современный мир и секуляризм, которыми он так щеголял.

Эта фанатичная атака, вероятно, проводилась бы с меньшим энтузиазмом и напором, если бы индустриальная цивилизация, очаг секуляризма, сама не находилась бы в нравственном и социальном кризисе, не являясь больше сколько-нибудь привлекательной мо­делью для остальной части земного шара. На самом деле индуст­риальные государства, разрываемые внутренними противоречия­ми, не казались уже больше непобедимыми, как это было когда-то. Теперь террористы, похитители людей, делающие из них заложни­ков, нефтяные шейхи могли крутить ими, по-видимому, по своему желанию.

Поэтому когда пришел конец индустриальной эре, господству­ющая в ней светская философия подверглась нападению и изнут­ри, и снаружи, одновременно с многих позиций, и это окрылило фундаментализм и религию в целом.

В Советском Союзе, где Михаил Горбачев пытался трансфор­мировать экономику и политическую систему, языки пламени

исламского фундаментализма начали лизать все южные окраины советского государства. Вскоре мусульмане-азербайджанцы и хрис­тиане-армяне начали убивать друг друга по всему Кавказу², а когда советские войска и милиция были посланы сюда для восстановления порядка, иранское правительство выступило с предостережением в адрес Москвы, призывая ее не использовать оружие против му­сульман. Пламя разгоралось все сильнее. На фоне горбачевских реформ, позволяющих большую свободу высказываний, начали по­являться признаки оживления и христианского фундаментализма.

Сходные явления происходили повсюду. В Израиле в это вре­мя еврейские фундаменталисты, чьи идеи и социальные модели были сформированы столетиями жизни в небольших доиндустри­альных поселениях (штетлах) Восточной и Центральной Европы, избили нерелигиозных евреев и забросали камнями их машины³. В Индии мусульманские фундаменталисты разорвали пополам Каш­мир, а индийские фундаменталисты — остальную часть страны.

В Японии, где сосуществуют вместе буддизм и синтоизм, не представляется возможным дать описание религии в западных тер­минах, так что сама концепция фундаментализма здесь, по-види­мому, неприменима. И тем не менее есть данные об оживлении интереса к древним формам синтоизма, который был использован для своих политических интересов милитаристским режимом в период, предшествующий Второй мировой войне. В 1989 г. ми­нистр образования издал вызвавший полемику указ о том, чтобы учеников обучали уважать императора, являющегося верховным жрецом синтоизма.

То, что происходит, — это атака на идеи просвещения, кото­рые оказывали такую большую помощь в индустриальную эру.

Хотя все религиозные движения, бесспорно, отличаются друг от друга, а часто и приходят в столкновение друг с другом, и хотя некоторые из них — экстремистские, а другие — нет, тем не менее все религии, будь это христианство или «Нью эйдж», иудаизм или мусульманство, едины в одном — в их враждебности к секуляриз­му, философской основе массовой демократии.

Поэтому сегодня наблюдается отступление секуляризма, за­хватывающее одну страну за другой. Что же защитники демокра-

тии должны поставить на ее место? До сих пор демократии в вы­сокотехнологичных странах не обновили ни свои устаревшие по­литические структуры, ни свои философские предпосылки, лежа­щие в основе этих структур.

Религия не является врагом демократии. В светском мультире­лигиозном обществе, при четком разграничении государства и цер­кви, само многообразие верований и видов неверия способствует жизненной полноте и динамизму демократии. Во многих странах религиозные движения представляют собой единственную силу, противостоящую угнетению со стороны государства. И не фунда­ментализм сам по себе является угрозой. Однако в период гигант­ского религиозного возрождения в любой стране, а не только в Иране, появляются фанатики, стоящие на позиции теократичес­кого контроля над мыслями и поступками индивида, а также те, кто оказывает им непреднамеренную поддержку.

Терпимость к разнообразию — это первое условие демассифи­цированного общества, включая сюда и терпимость к фанатику.

Религии, которые имеют универсальный характер, т.е. хотят рас­пространиться по всему миру и охватить каждого человека, могут быть совместимы с демократией. Даже те религии, которые настаи­вают на тоталитарном контроле над всеми сторонами жизни своих верующих, но не пытаются навязывать свой контроль тем, кто не принадлежит к верующим, могут быть совместимы с демократией.

Не совместимы с демократией те религии, а также политичес­кие идеологии, которые сочетают в себе универсализм с тоталита­ризмом. Такие движения идут против любой демократии, какого бы определения этого понятия ни придерживаться.

К сожалению, некоторые из этих быстро растущих и мощных религиозных движений по всему миру обнаруживают в наши дни именно эту убийственную комбинацию признаков.

Они полны решимости захватить власть над жизнью и умами целых стран, материков, да и всей планеты. Они полны решимос­ти навязать свои собственные законы всем сторонам человеческой жизни. Они готовы захватить государственную власть, если им это удастся, и уничтожить все свободы, которые стали возможными благодаря демократии.

Они являются агентами новых Темных веков.