Часть вторая 16 page

– Ничего себе! – присвистнул Захарий. – И что, все это повторялось?

– О да, многажды. Все наши уроки начинались с чтения, а заканчивались этим. Поверьте, я изо всех сил старалась продвинуться в своем духовном совершенствовании, но, похоже, рука моя не обладала достаточной силой. Я понимала, что обманываю надежды благодетеля. Однажды он сказал: «Как ни жаль, дорогая, но твоя рука не совсем то, что требуется для наказания. Может быть, сменим орудие? Я знаю одну вещицу…»

– Что еще он выдумал? – вскинулся Захарий.

– Вы когда‑нибудь видели… – Полетт замешкалась, подыскивая слово. – Индийские золотари используют особую метлу из жилок пальмовых листьев. Такая метла называется «джата» или «джару» и на взмахе свистит, точно хлыст…

– Он захотел порку метлой? – разинул рот Захарий.

– Не просто метлой, а золотарной метлой, мистер Рейд! – воскликнула Полетт. – Я говорю: а вы знаете, сэр, что этими метлами скоблят нужники и они считаются ужасно нечистыми? Он ничуть не испугался и отвечает: что ж, превосходное орудие унижения, которое напомнит о природе падшего человека, греховности и порочности нашей плоти.

– Видно, какой‑то новый способ ублажения.

– Вы не представляете, мистер Рейд, каких трудов стоило раздобыть эту штуковину. На базаре ее не купишь. Оказалось, золотари сами делают эти метлы, и просить их одолжить одну равносильно тому, как если б пациент попросил у врача скальпель. А мой разговор с золотарем, который слушала челядь, обсуждавшая, зачем мне понадобилась метла! Я мечу в золотари, что ли? Хочу отбить у них хлеб? Короче говоря, на прошлой неделе я все же раздобыла эту джару и принесла ее в кабинет мистера Бернэма.

– Травите помалу, мисс Ламбер.

– Ох, мистер Рейд, видели бы вы, с какой радостью, с каким нетерпением встретил он орудие грядущего наказания! Было это днями, и потому я запомнила отрывок, приготовленный для чтения. «И предали заклятию все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечем».^[56]Мистер Бернэм всучил мне метлу и сказал: «Я – город, а это твой меч. Бей меня, порази меня, опали своим огнем». Как обычно, он ткнулся мне в ноги и задрал свой ют. Как он извивался и вопил, когда я охаживала его по тылам! Вы бы решили, он претерпевает смертную муку, да и сама я испугалась, что изувечила его, но стоило мне спросить – может, хватит? – как он заверещал: «Нет, нет, нет! Сильнее!» Тогда я хорошенько размахнулась и что есть силы (она таки имеется) огрела его метлой, и вот тогда он застонал и обмяк. Ужас! Я думала, произошло самое страшное – я его убила. Я прошептала: «Бедный мистер Бернэм!.. Что с вами?» Знали бы вы, как мне полегчало, когда он шевельнулся и дернул головой! Однако он не вставал, но распластался на полу, а затем пополз к двери, точно какой‑нибудь червяк. «Вам больно, мистер Бернэм? – спрашивала я, следуя за ним. – Может, у вас сломана спина? Почему вы лежите? Отчего не встаете?» В ответ он простонал: «Все хорошо, не тревожься, ступай перечти отрывок». Я привыкла ему подчиняться, но едва я отвернулась, как он проворно вскочил на ноги, отомкнул дверь и выбежал из кабинета. Я направилась к пюпитру, но вдруг на полу увидела странную отметину – словно какая‑то мокрая тварь проползла по паркету. Я решила, что в комнату заползла многоножка или змея, такое здесь случается. К своему стыду, мистер Рейд, я завопила…

Полетт сбилась и помолчала, теребя в руках подол сари.

– Понимаю, что роняю себя в ваших глазах… Ведь змеи такие же наши братья меньшие, как цветок или кошка, чего их бояться? Отец часто о том говорил, но я так и не смогла заставить себя полюбить этих тварей. Надеюсь, вы не станете меня осуждать?

– О нет, я с вами солидарен, мисс Ламбер, – поежился Захарий. – С ползучими гадами лучше не якшаться.

– Значит, вы не удивитесь, что я вопила, пока не прибежал слуга. «Сап! Сап! – орала я. – В дом заползла змея! Выгони ее!» Слуга нагнулся к пятну, а потом сказал нечто странное… Вы не поверите, мистер Рейд…

– Валяйте, мисс, ошарашьте меня.

– Он сказал: это след не змеи, но змея, что обитает в человеке. Я поняла это как библейскую цитату и ответила «аминь». Еще подумала, не добавить ли «аллилуйя», но старик слуга рассмеялся и ушел. А я, мистер Рейд, все никак не понимала. Я провела бессонную ночь, и только на рассвете до меня дошло. Разумеется, после этого я уже не могла оставаться в доме и через одного лодочника послала весточку Джоду. Но в Калькутте от мистера Бернэма не скрыться, он меня разыщет, это лишь вопрос времени, и, поди знай, что тогда будет. Мне надо бежать из страны, мистер Рейд, и я знаю куда.

– Куда же?

– На Маврикий! Вот куда мне нужно.

*

Работая веслами, Джоду внимательно слушал, из чего было ясно, что он впервые узнал об истории с мистером Бернэмом. Словно в подтверждение этому, он вдруг бросил грести, горячо залопотав на монотонном бенгали.

Лодку сносило течением, и Захарий, кинув взгляд на берег, заметил мерцавшую под луной зеленую крышу беседки – они поравнялись с усадьбой Бернэма, издали казавшейся темным силуэтом корабля. Вдруг вспомнился званый ужин, когда Полетт даже в строгом черном платье выглядела свежо и невинно, а голова Захария кружилась от ее нежного голоса и мысли, что эту самую девушку, в которой странно сочетались светскость и простодушие, он застал в объятьях молодого ласкара, ее молочного брата. Уже тогда улыбка ее была печальна, и теперь, раздумывая над причиной ее грусти, Захарий вспомнил рассказ матери о том, как хозяин, ставший его отцом, приказал ей явиться в лесную хижину, где он забавлялся с рабынями. Ей было четырнадцать, рассказывала мать, ее била дрожь и ноги не слушались, даже когда старый мистер Рейд прикрикнул, чтобы она не распускала нюни и скоренько забиралась в койку.

Вопрос о том, был мистер Бернэм лучше или хуже того человека, что произвел его на свет, казался бессмысленным, ибо Захарий принимал как должное, что власть толкает людей на необъяснимые поступки, будь то капитан, торгаш или просто рабовладелец, как его папаша. А потому причуды богачей могли быть как злыми, так и добрыми: ведь что‑то нахлынуло на старого мистера Рейда, и он даровал матушке вольную, позволив Захарию родиться свободным. Мистер Бернэм тоже сделал ему немало добра, и осудить его не так‑то просто. Хоть история Полетт никоим образом не походила на матушкину, от которой до сих пор переворачивало нутро, сердце Захария сжималось не только от сочувствия, но и желания защитить девушку.

– Поверьте, мисс Ламбер, – выпалил он, врезаясь в перебранку Полетт и Джоду, – если б у меня были средства содержать семью, я бы тотчас сделал вам…

Полетт не дала ему договорить.

– Вы слишком льстите себе, если вообразили, что я ищу мужа, мистер Рейд, – гордо сказала она. – Я не потерявшийся котенок, которого надо пристроить в хорошие руки. На мой взгляд, нет более презренного союза, чем брак из жалости!

– Я не хотел вас обидеть, мисс Ламбер, – прикусил губу Захарий. – Поверьте, мной руководит вовсе не жалость.

Полетт распрямила плечи и тряхнула головой, сбросив накидку.

– Вы заблуждаетесь, полагая, что я ищу вашей защиты, мистер Рейд… Если Вефиль чему‑то меня научил, то лишь тому, что мужская доброта потом всегда предъявляет мандаты…

– Полноте, мисс Ламбер! – опешил Захарий. – Ничего такого я не говорил! В присутствии дамы я слежу за выражениями.

– Дамы? – фыркнула Полетт. – Разве даме делают такие предложения? Скорее уж девице, что сидит в витрине.

– Что‑то вас не туда понесло, мисс Ламбер. И в мыслях не было! – От обиды Захарий покраснел. Чтобы успокоиться, он сел за весла. – Так зачем вы хотели меня видеть?

– Я пригласила вас, чтобы узнать, соответствуете ли вы своему благоприобретенному имени Зикри.

– Я вас не понимаю, мисс.

– Позвольте напомнить: не так давно вы сказали, что в случае нужды я всегда могу обратиться к вам. И теперь я желаю знать, было ли это пустозвонством или вы тот, кто отвечает за свой пароль.

– Вы снова ошиблись, мисс, – не сдержал ухмылки Захарий. – В тайных обществах не состою.

– За свое слово, – исправилась Полетт. – Я хочу знать, человек ли вы слова. Ну же, ответьте. Вы верны своему слову или нет?

– Все зависит от того, в силах ли я исполнить ваше желание, – осторожно сказал Захарий.

– В силах, – отрезала Полетт. – Это вполне определенно, иначе я бы не просила.

Подозрения Захария крепли.

– И что за просьба?

Глядя ему в глаза, Полетт улыбнулась:

– Я хочу поступить в команду «Ибиса», мистер Рейд.

Захарий решил, что ослышался:

– Что?!

На секунду он отвлекся, и течение вырвало у него весла; река бы тотчас их умыкнула, если б не бдительность Джоду, успевшего схватить одно весло и зацепить им другое. Перегнувшись через планшир за вторым веслом, Захарий обменялся с юнгой взглядами, и Джоду помотал головой – дескать, я знаю, чего она хочет, но об этом и речи быть не может. Объединенные сговором, они сели плечо к плечу и стали грести вдвоем; вместо ласкара и малума возник мужской союз, готовый противостоять решительному и коварному неприятелю.

– Да, такова моя просьба: стать матросом вашей команды, – не унималась Полетт. – Волосы приберу, надену матросское платье… Я сильная… работать смогу…

Лодка двигалась против течения, оставляя за кормой усадьбу Бернэма. Захарий налегал на весла, и жесткая рукоятка вкупе с потным плечом напарника придавали ему уверенности, напоминая о неизбежной людской скученности в грубой корабельной жизни, где матросы, беззастенчивые, точно животные, говорят и делают то, что в иной ситуации вызвало бы жгучий стыд. Матросский кубрик являл собой сгусток всего грязного, мерзкого и похабного, что есть в мужчине, и миру не надо чуять его трюмной вони.

– Никто, кроме вас и Джоду, ничего не узнает, – наседала Полетт. – Вопрос лишь в том, сдержите вы слово или нет, мистер Рейд.

Оттягивать с ответом уже было нельзя, и Захарий покачал головой:

– Забудьте об этом, мисс Ламбер. Ничего не выйдет.

– Почему? – взвилась Полетт. – Объясните!

– Потому что невозможно. Рассудите: вы не просто женщина, но белая женщина. Команда укомплектована ласкарами, и только офицеры, как здесь говорят, «европейцы». Таких лишь трое: капитан и два его помощника. С мистером Чиллингуортом вы знакомы, а первый помощник, смею сказать, подлец и дуболом, каких свет не видел. Будь вы мужчиной, и то не пожелали бы разделить их общество, но в любом случае все белые вакансии заняты. Места для еще одного господина нет.

– Ох, вы меня не поняли, мистер Рейд! – рассмеялась Полетт. – Я не претендую на офицерскую должность. Я хочу стать матросом, как Джоду.

– Мать твою за ногу! – поперхнулся Захарий, вновь ослабив хватку, отчего весло зарылось в воду и рукоятью крепко долбануло его под дых.

Пока он приходил в себя, Джоду пытался удерживать лодку, но течением ее опять стащило к усадьбе Бернэма. Полетт сидела на корме, а потому не видела своего бывшего пристанища, как не замечала страданий гребцов.

– Если б только вы согласились помочь, все бы легко сладилось, – тараторила она. – Джоду вам подтвердит: с малолетства я умею делать все, что умеет он. По деревьям лазаю не хуже его, бегаю и плаваю лучше, а гребу почти так же хорошо. Кроме того, я тоже свободно говорю на бенгали и хиндустани. Что из того, что он смуглый? И я не настолько бледна, чтобы не сойти за индуса. Поверьте, нас часто принимали за братьев – стоило мне сменить фартук на повязку да накрутить полотенце на голову. И вот так мы слонялись повсюду – на реке и городских улицах, спросите его, он не даст соврать! Если он может быть ласкаром, то я уж и подавно. Притемню краской веки, надену чалму и повязку – никто меня не распознает. А работать стану под палубой, чтоб реже попадаться на глаза.

Представив ее в набедренной повязке и чалме, Захарий потряс головой, отгоняя противный, неестественный образ.

Даже девушку в сари было трудно примирить с той Полетт, какую он впервые увидел на «Ибисе» и которая потом заполняла его мечты: нежное личико в обрамлении капора, пена кружев на груди. С такой Полетт он мысленно вел беседы и выходил на прогулку, не желая ничего иного. Но вообразить, что она в бандане и саронге босиком карабкается по выбленкам, лопает из миски рис и расхаживает по палубе, изрытая чесночный запах, было равносильно тому, чтобы влюбиться в ласкара или назвать своей милой обезьяну.

– Мисс Ламбер, ваша идея – всего лишь дымсель^[57]и никогда не поймает ветер. Во‑первых, ласкаров набирают не офицеры, а боцман, который получает их от вербовщика. Насколько я знаю, все вербовщики доводятся нашему Али двоюродными братьями, дядьями и черт знает кем еще. Я не вмешиваюсь – только он решает, кого брать.

– Но взял же он Джоду!

– Тогда сыграло не мое слово, но авария с лодкой.

– Если Джоду замолвит за меня словечко, боцман меня возьмет, правда?

– Возможно. – Захарий глянул на Джоду, которого перекосило от злости: парень явно с ним заодно, так что пусть сам скажет. – А что он‑то об этом думает?

Джоду странно зашипел и разразился сбивчивыми выкриками, не оставлявшими сомнений в его позиции:

– Стоп!.. Как она жить в куче мужиков?.. Багор от боканца не отличить… брамсель от марселя…

Завершили тираду риторический вопрос и презрительный плевок за борт:

– Баба‑ласкар?.. Брать глубину!

– Не обращайте внимания на этого сопляка! – вмешалась Полетт. – Он балаболит, потому что завидует и не желает признать, что из меня матрос выйдет не хуже. Ему нравится выставлять меня беспомощной сестренкой. Впрочем, его мнение не важно, он сделает, как вы прикажете, мистер Рейд. Все зависит только от вас.

– Вы сами говорили, что он вам как брат, – мягко напомнил Захарий. – Неужели вам не ясно, что своей просьбой вы его подставляете? Знаете, что ласкары с ним сделают, когда откроется, что он обманом привел на корабль женщину? Многих убивали за меньший проступок. А как с вами поступят после разоблачения, которого не предотвратят никакие чары и колдовство? Даже думать об этом не хочется, мисс.

Полетт сникла.

– Значит, не поможете, хоть и дали слово? – запинаясь, проговорила она.

– Я был бы только рад помочь вам, но как‑нибудь иначе, – ответил Захарий. – Знаете, у меня есть немного деньжат… Хватит, чтобы оплатить проезд на другом корабле.

– Я не нуждаюсь в милостыне, мистер Рейд! Неужто не понимаете: я хочу себя испытать! Разве всякие мелочи удержали мою бабку от путешествия? – Губы Полетт дрожали, она досадливо смахнула слезу. – Я думала о вас лучше, мистер Рейд, считала вас человеком слова, а вы просто жалкий… музжичок!

– Почему мозжечок?

– Ваше слово гроша ломаного не стоит!

– Мне жаль вас огорчать, мисс Ламбер, но я уверен, так будет лучше. Шхуна – не место для такой девушки.

– Считаете, девушка не справится? – Полетт вскинула голову, глаза ее сверкнули. – Послушать вас, так это вы открыли Америку! Но вы ошибаетесь: я могу… и я это сделаю!

– Желаю удачи, мисс.

– Не смейте глумиться, мистер Рейд! – выкрикнула Полетт. – И без вашей помощи я попаду на Маврикий и вот тогда рассмеюсь вам в лицо! Я награжу вас именами, о каких вы даже не слышали!

– Вот как? – Схватка заканчивалась, и Захарий позволил себе усмехнуться. – Любопытно какими, мисс?

– Я назову вас… – Полетт запнулась, ища в памяти ругательство, которое вобрало бы в себя всю злость ее сердца, а потом вдруг слово само слетело с губ: – Страхуй! Вот кто вы, мистер Рейд, – паршивый страхуй!

– Страхуй? – Захарий озадаченно глянул на Джоду, и тот радостно перевел:

– Товсь!

– Да! – От негодования голос Полетт срывался. – Миссис Бернэм говорила, это самое непотребное слово для дамских уст. Не знаю, кем вы себя мните, но знайте, кто вы на самом деле: нецензурный страхуй!

Сраженный нелепостью слова, Захарий расхохотался и шепнул Джоду:

– Она про елду, что ли?

– Про балду? – услыхала Полетт. – Да, это о вас: страхуй и балда – славная парочка, не имеющая мужества сдержать слово. Ладно, вы меня еще попомните!

Стороннему наблюдателю Алипор представлялся монолитным царством, но обитатели острога воспринимали его скорее как архипелаг феодальных уделов, в каждом из которых свои законы, правители и подданные. Перемещение Нила из внешних пределов узилища, где властвовали англичане, в его внутренние области заняло больше дня: ночь он провел в изоляторе и лишь к следующему вечеру был определен в тюремный корпус. К тому времени его охватила странная апатия, и он, хоть не знал уставов тюрьмы, ничуть не удивился, когда охранники передали его под опеку другого заключенного – человека тоже в тюремной одежде, но с той лишь разницей, что его блуза была выстирана, а дхоти доходили до щиколоток. Крепко сбитый, похожий на состарившегося борца, он имел все признаки старшинства: выпирающее брюхо, ухоженную седую бороду и большую связку ключей на поясе; когда он вел Нила мимо камер, заключенные почтительно его приветствовали, называя Бишу‑джи. Стало ясно, что это джемадар – узник, которого благодаря возрасту, властному нраву или просто грубой силе тюремное начальство определило старостой.

Стены корпуса окаймляли внутренний двор, на одном краю которого был колодец, а на другом высокая мелия. Здесь узники готовили пищу, ели и мылись; ночь они проводили в камерах, а утром расходились по рабочим бригадам, но центром их жизни, очагом, у которого начинался и заканчивался день, был двор. Сейчас тут догорали костры, на которых был приготовлен ужин, и лязгали решетчатые ворота, впускавшие отряды заключенных в камеры. Во дворе оставались лишь дневальные, у колодца драившие котелки и миски, и джемадары, расположившиеся под мелией, где полукругом стояли четыре кровати. Каждого старосту обихаживали приближенные. Отряд отчасти был семьей, в которой джемадар играл роль начальника и отца: как заминдару прислуживают женщины семейства, так о старосте заботились любимчики и приспешники. Начальники беседовали, а шестерки разминали им ступни, готовили коноплю и разжигали трубки.

Когда Бишу‑джи подробно изложил дело Нила, все это стало напоминать сходку деревенских старейшин. С адвокатской основательностью джемадар рассказал о поместье, обвинении в подлоге и заседании Верховного суда. Непостижимо, откуда он все это знал, но говорил беззлобно, и Нил проникся благодарностью за столь дотошное изучение его истории.

По завершении речи Бишу‑джи раздались возгласы – наказание ссылкой потрясло даже тюремных старожилов. Нила пригласили подойти ближе, дабы старосты взглянули на его татуировку. Вновь послышались восклицания, передававшие ошеломление, сочувствие, отвращение и страх зрителей. Нил охотно предстал под их взгляды, надеясь, что отметина обеспечит его какими‑нибудь привилегиями, выделив среди прочих узников.

Затем наступила тишина, означавшая, что совет пятерых закончен, и Бишу‑джи подал Нилу знак следовать за ним.

Они отошли в сторонку, и джемадар сказал:

– Давай‑ка я растолкую тебе наши правила. В зависимости от происхождения и нрава новичка определяют к одному из джемадаров. Но с тобой все иначе, поскольку приговор навеки обрывает твои связи с другими людьми. На корабле, что повезет тебя через Черную Воду, ты и твои спутники создадите собственное братство – вы станете новым поселением, новой семьей и новой кастой. Поэтому таких, как ты, содержат отдельно.

– Понимаю, – кивнул Нил.

– Сейчас здесь только один человек с таким же приговором, его тоже отправляют на Маврикий, и вы, конечно, поедете вместе. Значит, будет справедливо, если ты разделишь с ним камеру.

В тоне джемадара слышалась какая‑то недоговоренность, и Нил спросил:

– Кто он?

– Его зовут Аафат, – криво усмехнулся Бишу‑джи.

– Правда? – Нил удивился, ибо казалось невероятным, что человек носит имя, означающее «беда». – Кто он? Откуда?

– Из дальних краев под названьем Маха‑Чин.

– Он китаец?

– Судя по виду, так, но точно не скажешь. Мы знаем о нем только одно: он опийный пристрастник.

– Вот как? Где же он берет опий?

– В том‑то и штука, что зелья нет.

В сумрачном углу двора они остановились, и Бишу‑джи забренчал связкой, выбирая ключ. В камере было так тихо, что она казалась пустой.

– Где же постоялец? – спросил Нил.

– Он там, найдешь, – ответил джемадар, распахивая решетку.

Внутри стояли две койки, застеленные циновками, в углу виднелась параша под деревянной крышкой, а возле стены – глиняный кувшин с водой. Больше в камере ничего не было.

– Его здесь нет, – сказал Нил.

– Да тут он. Прислушайся.

Теперь Нил различил тихий вой и щелчки, словно кто‑то лязгал зубами. Источник этих звуков определенно был в камере; Нил опустился на колени, заглянул под койку и испуганно отпрянул, словно увидев раненого или больного зверя. Неподвижное существо тихонько скулило, в темноте сверкал его глаз. Не заходя в камеру, Бишу‑джи пошуровал под кроватью палкой:

– Аафат! Вылазь! Глянь, тебе соседа привели!

Из‑под койки показалась дрожащая рука. Затем появилась косматая голова со спутанной бородой. Наконец их обладатель выбрался целиком, но было невозможно определить, голый он или одет, ибо тело его скрывала корка грязи. Заполонившая камеру вонь подсказала, что в создании коросты участвовали также дерьмо и блевотина.

Нил метнулся к решетке и крикнул вслед джемадару:

– Не оставляйте меня здесь! Помилосердствуйте! Выпустите меня отсюда!..

Бишу‑джи вернулся и погрозил пальцем:

– Послушай… Тебе от него не избавиться. Отныне Аафат всегда будет рядом. Вы вместе поплывете через Черную Воду. Он для тебя все: каста, семья, друг, он тебе ближе брата, жены и сына. Приноравливайся, как хочешь, он – твой жребий, твоя судьба. Глянь в зеркало, и сам поймешь: того, что написано на лбу, не избежать.

*

Джоду не удивлялся, что после ночной встречи с Захарием Полетт все больше дулась и куксилась, а их обычно безобидные стычки стали злыми: она винила его в провале своего плана. Жить вдвоем в маленькой лодке и постоянно собачиться было тяжело, но он понимал отчаянную ситуацию подруги – ни денег, ни друзей – и, конечно, не мог отказать ей в приюте. Но скоро «Ибис» выйдет из дока, и арендованная лодка вернется к владельцу. И что тогда? Полетт не желала обсуждать сию тему, а Джоду не настаивал, потому что сам ее боялся.

По‑прежнему сильно дождило, и как‑то раз Полетт насквозь вымокла под жутким ливнем. То ли из‑за этого, то ли из‑за своего душевного состояния, но она расхворалась. Выхаживать больную в лодке было невозможно, и Джоду решил переправить ее в семью садовников, которые давно работали в Ботаническом саду, знали мистера Ламбера и видели от него много добра. Там Полетт будет в безопасности, там за ней присмотрят.

Семья, жившая в поселке Дакшинешвар, что к северу от Калькутты, сердечно встретила Полетт, и все опасения Джоду развеялись.

– Отдыхай и поправляйся, – сказал он на прощанье. – Месяца через два‑три вернусь, тогда и решим, как быть дальше.

Полетт вяло кивнула, на том они и расстались.

В Калькутте Джоду надеялся подзаработать на перевозе. Но не тут‑то было: напоследок муссоны и ливни просто обезумели, и почти все время лодка стояла на приколе. Но вот наконец распогодилось, воздух стал небывало прозрачен и чист, резвый ветерок благоухал обновленной природой, а реки и дороги, замершие под затяжными дождями, мгновенно ожили: крестьяне спешили сбыть урожай на базарах, кишевших покупателями, которые желали приобрести наряды к Дурга Пуджа.^[58]

И вот одним суматошным вечером, когда от пассажиров не было отбою, Джоду увидел «Ибис», только что вышедший из сухого дока. Даже с убранными парусами пришвартованная к буйкам шхуна выглядела морским символом: заносчивые мачты, свежая покраска и новенькая медная обшивка по ватерлинии. Из камбузной трубы курился дымок, означавший, что ласкары уже на борту. Впервые в жизни Джоду не стал торговаться с пассажирами, а быстренько избавился от скупердяев и погреб к шхуне.

Всех старых знакомцев он нашел возле рубки, здесь были Кассем, Симба Кадер, Раджу, стюард Пинто, тиндалы Баблу и Мамду. Даже боцман Али не погнушался одарить его кивком и ухмылкой. После дружеских шлепков по спине и тычков в живот ласкары обратили внимание на его лодку: это из чего ж навес‑то? Из старой швабры, что ли? Что это у него там – весло или опахало? Никто уж не чаял его увидеть, но все гадали: к чему ж теперь руль‑то крепить – ведь лодочника хлебом не корми, только засобачь ему руль в корму…

– А где капитан и помощники? – спросил Джоду.

– Еще не прибыли, – ответил Раджу.

Новость обрадовала; стало быть, пока что ласкары – полновластные хозяева корабля.

– Идем посмотрим шхуну, – предложил Джоду.

Вначале они решили осмотреть расположенные на корме офицерские каюты, ибо знали – туда им путь заказан, разве что назначат вестовым. Чтобы попасть на корму, надо было идти правым коридором, ведшим к командирскому жилью. Левый коридор уводил к соседствующему помещению, именуемому «центральной каютой». По правому же борту располагалась кают‑компания. Джоду поразился, как все в ней продумано: на случай качки стол был снабжен бортиками и углублениями для тарелок и стаканов. По сравнению с кают‑компанией жилье помощников выглядело бедновато: не так чтобы очень просторно и на койке в полный рост не вытянешься.

А вот капитанская каюта ничуть не разочаровала: во всю ширину кормы сплошь полированное дерево и надраенная медь – ну прям дворец раджи! У одной переборки расположилось красивое резное бюро с утопленной чернильницей и множеством полочек, а напротив – широкая койка с отполированным подсвечником в изголовье. Джоду на нее повалился и запрыгал на матрасе:

– Был бы ты девкой, звали бы тебя не Раджу, а Рани! Ох, мы бы с тобой тут порезвились!..

Потом оба размечтались.

– Когда‑нибудь я заведу себе такую же кровать…

– А я стану китайским императором…

Центральная каюта предназначалась для надзирателей и охраны. Здесь тоже было относительно уютно: вместо гамаков койки, иллюминаторы, под потолком лампы. В коридоре имелось два выхода: один трап вел на палубу, а другой в трюм, где находились кладовые с провиантом и запасным оборудованием.

В трюме же располагалось помещение для переселенцев, прозванное «обезьянником». С тех пор как Джоду впервые его увидел, здесь мало что изменилось: все тот же голый пол, огороженный дугами балок; вот только цепи с рым‑болтами исчезли, но появилась пара отхожих мест. В команде «обезьянник» вызывал суеверный страх, и парни здесь не задержались. Взлетев по трапу, они отправились в матросский кубрик, фану. Там их ждало самое пугающее новшество: в глубине помещения была построена камера с прочной дверью.

– Коль соорудили каталажку, значит, будут осужденные, – сказал Раджу.

– Много?

– Кто его знает…

Дверь камеры была открыта, и парни вошли внутрь. Здесь было тесно, как в курятнике, и душно, как в аду. Кроме глазка с заслонкой в двери имелось еще крохотное вентиляционное отверстие в переборке, отделявшей камеру от «обезьянника». Привстав на цыпочки, Джоду смог в него заглянуть.

– Два месяца в таком гробу! – покачал он головой. – Без всякого дела, лишь за кули подглядывай…

– Без дела? – фыркнул Раджу. – Они будут дергать паклю, пока руки не отвалятся. Работы надают столько, что они забудут, как их звали.

– Кстати, насчет работы. Как насчет того, чтобы махнуться? Помнишь, ты хотел уступить свою службу марсовым?

– Нынче я об этом заикнулся, – сморщился Раджу. – Мамду говорит, сначала надо тебя испытать.

– Когда?

Ответ не заставил себя ждать. Едва ребята вышли на палубу, с высоты донесся крик:

– Эй ты! Шкет! Вали сюда! – Свесившись с салинга фок‑мачты, Мамду пальцем манил Джоду.

«Вот она, проверка!» – сообразил юнга. Поплевав на ладони и помянув Аллаха, он бросился к вантам. Уже на полпути Джоду понял, что в кровь стер ладони о пеньковые выбленки, но удача была на его стороне. Он не только добрался до салинга, но успел отереть руки о волосы, чтобы тиндал не заметил ссадин.

– Сойдет, – буркнул Мамду. – Неплохо для лодочника…

Чтобы не сболтнуть лишнего, Джоду, скромно ухмыльнувшись, просто расположился на салинге, но внутренне возликовал, словно его короновали на царство. С какого еще трона откроется столь грандиозный вид на закатное солнце и лодки, шныряющие по реке?

– Тебе здесь понравится, – сказал Мамду. – А если хорошенько попросишь, Гхазити научит тебя предсказывать ветер.

– Как это?

– А ют так. – Тиндал растянулся на рее, ступнями к заходящему солнцу. Потом он вскинул ноги, и его лунги^[59]превратилась в матерчатую трубу, надутую ветром. Мамду победоносно рыкнул: – Да! Гхазити предсказывает, что ветер усилится! Она его чувствует! Вот ветер лапает ее за щиколотки, поднимается выше и трогает там…

– За ногу?

– За ветродуй, жопа с ручкой!

От смеха Джоду чуть не свалился на палубу, но вдруг его кольнула грусть: жаль, не слышит Полетт, вот уж посмеялась бы! Подобные дурости их всегда приводили в восторг.

*