Часть вторая 12 page

После чтения показаний измученный Нил спросил адвоката:

– Когда вынесут приговор? Сколько продлится суд?

– Недолго, любезный раджа, – вяло улыбнулся мистер Роуботэм. – Недели две, не больше.

*

Когда Дити с Калуа подошли к реке, они поняли причину утренней спешки дуффадара: водную гладь заполонила огромная флотилия, медленно подходившая к причалам. Возглавляла ее группа пулваров – одномачтовых лодок, снабженных парусами и веслами. Эти пронырливые суденышки всегда шли впереди основной массы кораблей – они разгоняли встречные лодки, выискивали фарватер, помечали песчаные банки и отмели. Следом двигались штук двадцать пател – больших речных кораблей, размерами не сильно уступавших океанским, с полным комплектом парусов на обеих мачтах – брамселем, триселем и марселем.

Дити и Калуа тотчас поняли, откуда пришла флотилия, доставившая на калькуттский аукцион продукцию гхазипурской опийной фабрики. Внушительная охрана рассредоточилась на юрких пулварах, которые пришвартовались за час до подхода каравана. Высыпавшие на берег охранники палками отогнали зевак, расчищая место для стоянки величавых пател.

Флотилией командовали два англичанина, помощники управляющего Рукодельницы. По традиции старший помощник шел на головном судне, а другой замыкал строй. Эти два самых больших корабля занимали почетные причальные места, которых для всех судов не хватало, и потому другие пателы бросали якорь на фарватерной стоянке.

Охранники оцепили пристань, что не помешало собраться толпе зевак, желавших поглазеть на корабли‑красавцы. Они впечатляли даже днем, а вечером, когда на них зажигали фонари, являли собой такое зрелище, от которого мало кто из горожан мог удержаться. Под тычками палок толпа временами расступалась, чтобы дать дорогу местной знати, желавшей засвидетельствовать почтение командирам флотилии. Одним в аудиенции отказывали, других удостаивали коротким приемом на борту; иногда кто‑нибудь из англичан выходил на палубу поблагодарить за оказанное уважение. При каждом их появлении толпа напирала, чтобы поближе разглядеть чудные сюртуки и брюки, черные цилиндры и белые галстуки.

С приходом ночи толпа рассосалась, и самые упорные зрители, среди которых были Дити с Калуа, смогли приблизиться к величавым кораблям. Из‑за духоты иллюминаторы в каютах были гостеприимно открыты для ночного ветерка, что позволяло разглядеть англичан, сидевших за трапезой не на полу, но за столом с яркими свечами. Причальная публика завороженно следила за двумя едоками, которых обслуживала дюжина лакеев. Пихаясь, зрители обсуждали меню:

– …Эва, катхал^[43]уминают, вишь, режут…

– …Сам ты катхал, дубина, это козья ляжка…

Внезапное появление портовых полицейских заставило соглядатаев броситься наутек. Укрывшись в тени, Дити и Калуа смотрели на полицмейстера, вразвалку подошедшего к трапу. Добродушный толстяк был весьма недоволен тем, что его потревожили так поздно. Над рекой плыл его раздраженный оклик:

– Ну? В чем дело? Кому я понадобился в такой час?

Ему ответили на бходжпури:

– Вас обеспокоил командир охраны, господин полицмейстер. Соблаговолите подойти к моему пулвару.

Дити тотчас почуяла неладное, ибо голос показался знакомым.

– Калуа, беги к отмели, – зашептала она. – Кажется, я знаю того человека. Если нас увидят, быть беде. Давай, спрячься.

– А ты?

– Ничего, прикроюсь сари. Все будет хорошо, не волнуйся. Разузнаю, что к чему, и приду. Ну же, беги!

В сопровождении двух денщиков, несших горящие ветки, полицмейстер подошел к краю воды. Свет упал на человека в лодке, и Дити его узнала: это был сирдар, пропустивший ее на фабрику в тот день, когда мужу стало плохо. Интересно, что ему нужно от начальника портовой полиции? Снедаемая любопытством, Дити подобралась ближе и услышала обрывки фраз:

– …выкрал ее с погребального костра… недавно обоих видели у храма Амбаджи… мы с вами одной касты… вы понимаете…

– Горе‑то какое! – ответил голос полицмейстера. – Чем могу служить? Сделаю все, что в моих силах…

– … Бхиро Сингх щедро оплатит вашу помощь… вы же понимаете: поругана честь семьи, только их смерть ее восстановит…

– Я отдам приказ. Если они здесь, их поймают, не сомневайтесь.

Больше подслушивать не имело смысла, и Дити бросилась к отмели, где ее ждал Калуа. Там она и выложила новость: родичи покойного мужа как‑то прознали, что они в Чхапре, и хотят их поймать. Даже на день оставаться здесь опасно.

Калуа внимательно слушал и вопросов не задавал. Потом они молча лежали на песке, глядя на ущербную луну. Наконец совиное уханье смолкло, и удод возвестил о приближении утра. Вот тогда Калуа тихо сказал:

– Гирмиты отплывают на рассвете…

– Ты знаешь, где причален их корабль?

– За восточной окраиной.

– Вставай. Пошли.

Держась подальше от реки, они сделали крюк через центр городка, где их облаяли своры бродячих собак. На восточной окраине их остановил будочник, который принял Дити за гулящую и вознамерился затащить в свою сторожку. Дити не стала его разубеждать, а просто сказала, что всю ночь работала и не может пойти с ним, пока не ополоснется в реке. Взяв обещание вернуться, будочник ее отпустил, и к восходу солнца беглецы были уже далеко. Они вышли к реке в ту минуту, когда корабль с переселенцами отдал швартовы; на палубе дуффадар командовал подъемом парусов.

– Рамсаран‑джи! – По песчаному склону Дити и Калуа бросились к реке. – Подождите!..

Дуффадар обернулся и узнал великана. Разворачивать корабль было уже некогда, и вербовщик помахал рукой:

– Идите по воде! Тут не глубоко!

У самой реки Калуа сказал:

– Обратной дороги уже не будет. Ты готова?

– Чего спрашивать‑то? – нетерпеливо рявкнула Дити. – Опять встал столбом? Пошли уже…

Больше вопросов Калуа не задавал, потому что в душе давно отбросил всякие сомнения. Не мешкая, он подхватил Дити на руки и по воде зашагал к кораблю.

*

Когда мистер Чиллингуорт и мистер Кроул прибыли осмотреть «Ибис», Джоду находился на палубе и был одним из немногих, кто наблюдал всю заваруху с самого начала. Время для инспекций было выбрано весьма неудачно: завтра корабль вставал в сухой док, а потому имел место определенный раскардаш. Хуже того, командиры явились сразу после обеда, когда на жаре сытую команду разморило. В кои‑то веки боцман Али отпустил вахту отдохнуть, а сам остался на палубе и приглядывал за Джоду, которого нарядил мыть посуду; однако на такой жаре всякая бдительность увянет, и вскоре боцман растянулся в теньке нактоуза.

Согласуясь с поступью солнца, тени от мачт превратились в кружочки, в одном из которых почти голый Джоду драил медные плошки и глиняные чашки. На палубе еще был стюард Пинто, который подал Захарию обед в каюту и теперь с подносом возвращался на камбуз. Он‑то и углядел мистера Кроула и забил тревогу – Атас, Берра‑малум! Всполошившийся Джоду отпихнул от себя котелки и сковородки и шмыгнул в тень фальшборта; он счел себя везунчиком, когда начальственный взгляд лишь скользнул по нему.

Берра‑малум имел облик человека, который от жизни не ждет ничего, кроме гадостей. Он был высок и широкогруд, но постоянно бычился, словно готовясь протаранить любую помеху. Одет он был опрятно и даже продуманно: черный суконный сюртук, панталоны в обтяжку и широкополая шляпа, однако жесткая рыжая щетина на вытянутом лице придавала ему удивительно неряшливый вид. Приглядевшись, Джоду заметил, что губы помощника странно подергиваются, обнажая потрескавшиеся волчьи клыки. В любом другом месте его бы сочли никчемной мелкой сошкой, но здесь, среди ласкаров, он чувствовал себя командиром, и с первой минуты было ясно, что этот человек ищет повода утвердить свою власть: его голубые глаза обшаривали корабль, словно выискивая, к чему придраться. Объект не заставил себя ждать: в потрепанной рубахе и повязке, одуревший от жары боцман Али растянулся под нактоузом и похрапывал, прикрыв лицо клетчатой банданой.

Видимо, это зрелище подпалило в помощнике некий фитиль, и он разразился бранью:

– Надрался, сволочь!.. Средь бела дня!..

Берра‑малум занес ногу для хорошего пинка, но стюард Пинто, прикинувшись недотепой, выронил поднос; громыхнувшая железяка с задачей справилась – боцман Али вскочил на ноги.

Не состоявшийся пинок пуще взбеленил начальника:

– Ишь ты, залил бельма, мандавошка поганая!.. Бревном на палубе разлегся!..

Боцман Али замешкался с объяснением – как всегда после обеда, он заправил за щеку здоровенный кус жвачки и теперь не мог шевельнуть языком. Отвернувшись, боцман сплюнул за борт, однако на сей раз меткость ему изменила, и красная харкотина, не долетев до фальшборта, плюхнулась на палубу.

Берра‑малум схватил стопорный стержень и велел боцману убрать за собой дерьмо. Разумеется, приказ перемежался замысловатой бранью, но выражение «сур‑ка‑бача» поняли все.

Боцман Али – свинячий выродок? Привлеченные шумом, на палубе уже появились другие матросы, и все они, мусульмане или нет, вздрогнули, услышав это оскорбление.

Несмотря на чудачества, боцман пользовался непререкаемым авторитетом и всеобщим уважением; иногда грубый, он всегда был справедлив и превосходно знал морское дело. Оскорбить его значило плюнуть в душу всей команде. Кое‑кто из матросов сжал кулаки и двинулся на помощника, но именно боцман подал им знак осадить назад. Чтобы разрядить ситуацию, он опустился на четвереньки и банданой подтер палубу.

Все произошло так быстро, что Захарий поспел лишь к финальной части инцидента.

– В чем дело? Из‑за чего сыр‑бор? – гаркнул он и осекся, заметив первого помощника.

С минуту они сверлили друг друга взглядами, а потом вспыхнула перепалка. Берра‑малум выглядел так, словно брошенный перлинь угодил ему в физиономию: неслыханно, чтобы саиб заступался за ласкара, да еще на глазах команды! Покачивая стержнем, он угрожающе шагнул к Захарию. Помощник был старше и крупнее, но Зикри‑малум не отступил, а спокойно выжидал, чем весьма укрепил уважение матросов. Многие ласкары считали, что в драке его шансы предпочтительнее, и были не прочь посмотреть, как два офицера лупцуют друг друга – столь редкое зрелище на долгие годы дало бы пищу для разговоров.

Джоду не принадлежал к числу тех, кто жаждал кровопролитной схватки, и потому несказанно обрадовался, когда чей‑то голос произнес:

– Отставить!

За стычкой помощников никто не заметил появления капитана: держась за поручни, на сходнях стоял крупный, лысый и одышливый господин. Он был в летах и явно нездоров – от подъема по трапу запыхался, пот лил с него ручьем.

Хворый или нет, однако властность его тона остановила драку:

– Эй вы, прекратить! Хватит буянить!

Команда отрезвила противников; поклоном и рукопожатием они постарались сгладить инцидент, а затем последовали за капитаном на ют.

Однако матросов ждал еще один сюрприз.

– Я знаю этого мистера Кроула, – сказал стюард Пинто, чье смуглое лицо вдруг обрело странный пепельный оттенок. – Довелось вместе служить…

Решив, что лучше переговорить в сумраке фаны, ласкары спустились в свой отсек и сгрудились вокруг Пинто.

– Это было лет семь‑восемь назад, – рассказывал стюард. – Он меня не помнит, я был коком на камбузе. Мой двоюродный брат Мигель из Алдоны, парнишка немногим младше меня, служил подавальщиком. Как‑то раз в качку он облил Кроула супом. Тот взбеленился, за ухо выволок парня на палубу и сказал, что переводит его в марсовые. Мигель был работник безотказный, но до смерти боялся высоты. Парень взмолился, а Кроулу хоть бы хны. Даже боцман вступился: дескать, высеки дурака, заставь драить гальюн, только не отправляй на мачту – убьется. Но его слова лишь подлили масла в огонь. Знаете, что та сволочь сделала? Узнав, что Мигель боится высоты, Кроул приказал ему лезть не по выбленкам, а по скользкому канату. Даже для опытных матросов это трудно – тащишь себя, словно балласт, – а для такого салаги и вовсе невозможно. Кроул знал, что из этого выйдет…

– И что? – спросил Кассем. – Парень расшибся?

Стюард отер глаза:

– Нет, ветром сдуло… унесло, точно воздушного змея.

Ласкары переглянулись, и Симба Кадер уныло покачал головой:

– Надо сваливать. Нутром чую – добра не жди.

– Запросто! – вскинулся Раджу. – Утром корабль уйдет в сухой док, а вернется – нас и след простыл!

– Нет, – тихо, но решительно сказал боцман Али. – Если смоемся, скажут, Зикри‑малум виноват. Он с нами уже давно, и всякий знает – малум на верном пути. Никто другой не делил с нами хлеб‑соль. Будет тяжело, но если сохраним ему верность, все кончится хорошо.

Чувствуя несогласие команды, боцман огляделся, словно ища того, кто его поддержит.

Первым откликнулся Джоду:

– Зикри‑малум меня выручил, я перед ним в долгу. Останусь, даже если уйдут все.

После его заявления многие сказали, что пойдут тем же курсом, но румпель выправил именно он, и боцман Али благодарно ему кивнул.

Джоду понял, что отныне он не задрипанный лодочник, а полноправный ласкар, обеспечивший себе место в команде.

Через пару дней пути налетели муссоны, обрушив на Ганг грозовые ливни. Переселенцы, осатаневшие в пекле трюма, встретили их ликующими криками. Мощные ветры надули единственный излохмаченный парус, и неуклюжий кораблик побежал веселее, лавируя меж берегов. Потом ветер стих, дожди прекратились, и судно прибегло к человечьей тяге – двадцать гирмитов усадили за длинные весла. Гребцы менялись примерно через час, и надсмотрщики следили, чтобы каждый переселенец отработал свой черед. На палубу допускались только гребцы, команда и надзиратели, всем остальным надлежало оставаться в трюме.

Обитель переселенцев, занимавшая всю длину судна, походила на плавучий амбар: потолок был так низок, что взрослый человек не мог полностью выпрямиться, рискуя ушибить голову. Из‑за страха перед речными пиратами немногочисленные иллюминаторы держали закрытыми, а в дождь вообще наглухо задраивали, так что в трюме всегда было сумрачно.

Когда Дити в него заглянула, возникло ощущение, будто она падает в колодец: сквозь пелену накидки было видно лишь множество глаз, сверкавших белками или щурившихся на свет. Придерживая покрывало, Дити опасливо сошла по трапу; вскоре глаза ее привыкли к сумраку, и она поняла, что очутилась в людской толпе, где одни сидели на корточках, другие свернулись на циновках, а третьи полулежали, привалившись к борту. Накидка была ненадежной защитой от уймы любопытных глаз, и Дити спряталась за спину Калуа.

В носовой части трюма виднелось отгороженное занавеской женское отделение, к которому беглецы протолкались сквозь скопище тел. Рука Дити дрожала, когда она взялась за штору и прошептала:

– Далеко не уходи. Кто его знает, что там за люди…

– Не бойся, я рядом, – ответил Калуа и подтолкнул ее к нише.

Вопреки ожиданиям, на женской половине толчеи не было – Дити увидела лишь с полдюжины фигур под накидками. Кое‑кто лежал на полу, но тотчас поднялся, чтобы дать место новенькой. Не открывая лица, Дити медленно присела на корточки. Занавешенные женщины последовали ее примеру; в неловком молчании они опасливо разглядывали ее, как соседки изучают новобрачную, привезенную в дом мужа. Никто не заговаривал, но тут под внезапным порывом ветра корабль накренился, и все женщины повалились друг на друга. Послышались ахи и смешки, накидки соскользнули, и Дити увидела перед собой женщину, из большого рта которой торчал единственный зуб, смахивавший на покосившееся надгробье. Вскоре Дити узнает, что новая товарка по имени Хиру частенько погружается в странное забытье и цепенеет, уставившись на свои руки. Она окажется безобиднейшим существом, но поначалу ее неприкрытое любопытство слегка обескуражило.

– Тоха нам пата батав тани? Как тебя кличут? – спросила Хиру. – Если не назовешься, как же нам тебя величать?

Дити понимала, что новенькая должна представиться первой. Она чуть было не назвалась именем, которое носила с рожденья дочери – Кабутри‑ки‑ма, мать Кабутри, – но вовремя спохватилась: чтобы не выследили мужнины родичи, им с Калуа нельзя открывать свои имена. Как же назваться? В голову пришло имя, данное ей от рождения; поскольку уже давно никто ее так не называл, оно годилось не хуже любого другого.

– Адити, – тихо сказала она. – Меня зовут Адити.

Произнесенное, имя тотчас стало подлинным: да, она Адити – женщина, которой прихотью богов дарована новая жизнь.

– Я Адити, – повторила она чуть громче, чтобы слышал Калуа, – жена Мадху.

Все отметили важную деталь: замужняя женщина представляется собственным именем. Сочувствие затуманило взгляд Хиру: некогда она была матерью, и звали ее Хиру‑ки‑ма. Ребенок давно умер, но по жестокой иронии судьбы сокращенное имя осталось за ней. Хиру прищелкнула языком, сокрушаясь над долей новой подруги:

– Стало быть, лоно твое пусто? Ты бездетна?

– Да, – ответила Дити.

– Выкидыши? – спросила болезненно худая женщина, в чьих волосах посверкивали седые пряди.

Позже Дити узнает, что здесь она старше всех и зовут ее Сарджу. В своей деревне она была повитухой, но неудачно приняла сына цирюльника, и ее изгнали. На коленях ее лежал большой сверток, который она бережно прикрывала, точно сокровище.

Дити замешкалась с ответом, и повитуха снова спросила:

– Выкидыши? Или мертвенькие? Как ты теряла своих маленьких?

Молчание Дити было достаточно красноречивым, чтобы вызвать бурю сочувствия:

– Ничего… ты еще молодая и сильная… скоро твое лоно заполнится…

К ней придвинулась девочка, заметная доверчивым взглядом из пушистых ресниц и татуировкой на подбородке, очень красившей ее овальное лицо, – три точки в виде наконечника стрелы.

– Э тохран джат каун ха? Какая твоя каста? – требовательно спросила она.

Имя касты, столь же сокровенное, как память о дочери, чуть не сорвалось с языка, но Дити запнулась, ибо ее прежняя жизнь показалась чужой.

– Мы с мужем… – промямлила она и осеклась, испугавшись того, что сейчас обрежет все связи с прежним миром. Дити глубоко вздохнула и выговорила: – Мы чамары…^[44]

Радостно вскрикнув, девочка обвила ее руками.

– Ты тоже? – спросила Дити.

– Нет, я из мусахаров,^[45]но получается, что мы как бы сестры, правда?

– Да, – улыбнулась Дити. – Но ты совсем молоденькая и годишься мне в племяшки.

– Верно! – возликовала девочка. – Ты будешь моей тетушкой.

Обеспокоенные этим диалогом женщины заворчали:

– Чего ты удумала, Муния? Разве теперь это важно? Нынче мы все сестры.

– Конечно, конечно, – кивнула Муния, но под прикрытием сари пожала Дити руку в знак их особой тайной связи.

*

– Нил Раттан Халдер, настало время…

Его честь мистер Кендалбуш начал свою заключительную речь, но был вынужден остановиться и стукнуть молотком, дабы пресечь шумок публики, заметившей, что он опустил титул обвиняемого. Когда порядок был восстановлен, судья начал еще раз, не сводя взгляда с Нила на скамье подсудимых:

– Нил Раттан Халдер, настало время завершить процесс. Рассмотрев все представленные суду свидетельства, присяжные сочли вас виновным, и теперь на мне лежит тяжкая обязанность вынести приговор согласно закону о подлоге. Если вы не сознаете всей тяжести своего проступка, позвольте сообщить, что по английским законам подлог считается крайне серьезным преступлением, которое до недавнего времени каралось смертной казнью.

Судья помолчал и обратился конкретно к Нилу:

– Вы понимаете смысл сказанного? Он в том, что за подлог вешали, и это сыграло немалую роль в нынешнем процветании Англии, обеспечив ей главенство в мировой торговле. Если подобное преступление трудно искоренить даже в самой Британии, стоит ли удивляться, что гораздо чаще его встречаешь в странах, лишь недавно открывшихся навстречу благам цивилизации.

Сквозь мягкий шорох ливня раджа уловил далекий голос лоточника, торговавшего леденцами. Во рту возник вкус пахнущих дымком сластей, а судья говорил о том, что родитель, не наказавший дитя, виновен в пренебрежении обязанностями наставника, и сие справедливо в целом для дел человеческих, ибо Всевышний возложил на избранные народы бремя забот о благоденствии рас, чья цивилизованность еще во младенчестве. Стало быть, нация, кому поручена сия священная миссия, не оправдает божественного доверия, если будет недостаточно сурово взыскивать с тех, кто не надлежаще ведет собственные дела.

– Тот, кто несет бремя руководства, подвержен соблазну потакать своим чадам, ибо сила отчей любви такова, что всякий родитель жаждет разделить горести своего отпрыска и подопечного. Но, как ни тяжело, долг призывает нас забыть о естественных привязанностях, дабы надлежаще отправлять правосудие…

Со своего места Нил видел только верхнюю часть судейской головы, увенчанную тяжелым белым париком. Подчеркивая мысль, мистер Кендалбуш встряхивал головой, и каждый раз с локонов взлетало облачко пудры, зависавшее, точно нимб. Радже доводилось видеть репродукции итальянских картин, он кое‑что знал о значении нимбов и сейчас задумался, скрыт ли какой‑нибудь смысл в венчиках над головой судьи. Однако размышления прервало его имя, произнесенное вслух.

– Нил Раттан Халдер! – проскрежетал голос судьи. – Доподлинно установлено, что вы многократно подделывали подпись одного из самых уважаемых в городе коммерсантов, мистера Бенджамина Брайтуэлла Бернэма, и злонамеренно обманывали великое множество ваших друзей и компаньонов, которые доверяли вам свои деньги, ибо почитали ваш род и знали безупречную репутацию вашего покойного отца, раджи Рама Раттана Халдера из Расхали, кого если и можно в чем‑то упрекнуть, то лишь в том, что он взрастил столь бесстыдного злодея, как вы. Вдумайтесь, Нил Раттан Халдер: если наказания взыскует проступок, совершенный обычным человеком, то как же вопиет о каре деяние того, кто, будучи местным аристократом, купается в роскоши, однако не имеет иных помыслов, кроме приумножения собственного богатства за счет сограждан? Как обществу осудить фальсификатора, если он, образованный человек, пользуется всеми благами, какие только может дать богатство, если неохватность его владений так вознесла его над соотечественниками, что даже равные ему считают его высшим существом и чуть ли не божеством? В каком мрачном свете предстают поступки этого человека, если ради ничтожной цели набить свои сундуки он совершает преступление, которое может погубить его родственников, нахлебников и подданных! Так не в том ли долг суда, чтобы примерно наказать сего человека, и не только ради строгого соблюдения закона, но ради священной обязанности наставлять туземцев в правилах и обычаях, регламентирующих поведение цивилизованных народов?

Нил слушал монотонную речь, и ему казалось, что слова судьи тоже превращаются в пылинки, которые вливаются в белое облачко над париком. За время усердного изучения английского Нил перелопатил такое множество текстов, что без всякого труда мысленно превращал речь в письмо, чем сейчас и занимался. Результатом сего упражнения было то, что слова теряли конкретику, но обретали утешительную абстракцию, далекую от нынешних обстоятельств, как воды Уиндермира и галька Кентербери. Судья все говорил и говорил, и слова его казались камушками, падающими на дно глубокого колодца.

– Нил Раттан Халдер! – Мистер Кендалбуш поднял пачку бумаг. – Несмотря на вашу греховную порочность, вы имеете немало сторонников и защитников: суд получил ходатайства за вас, подписанные представителями местной знати и даже кое‑кем из англичан. Поступили также петиции тех, кто искушен в законах вашей религии: они утверждают, что человека вашей касты и положения нельзя судить как простого смертного. Вдобавок неслыханный шаг присяжных: они доверили вас милосердию суда.

Мистер Кендалбуш небрежно бросил бумаги на стол.

– Заметим, что больше всего мы ценим рекомендации присяжных заседателей, ибо они понимают местные обычаи и, вероятно, учитывают смягчающие обстоятельства, ускользнувшие от внимания судьи. Поверьте, я тщательно изучил все представленные документы, надеясь отыскать веские причины для того, чтобы сойти с прямой тропы правосудия. Признаюсь, усилия мои были тщетны: ни в одном ходатайстве, поручительстве или прошении я не нашел оснований для смягчения наказания. Взгляните сами: ученые мужи, сведущие в вашей религии, утверждают, что человека вашего положения нельзя подвергать некоторым наказаниям, ибо они аукнутся лишением касты его невиновной супруги и детей. Вполне допускаю необходимость увязки законности и местных религиозных установлений там, где это согласуется с правосудием. Но мы не можем счесть достойным утверждение, что человек высшей касты должен понести менее суровое наказание, чем кто‑либо другой. Такой подход абсолютно не совместим с английским правосудием, в основе которого лежит принцип «перед законом все равны»…

Слова его показались настолько абсурдными, что Нил опустил голову, скрывая улыбку. Если суд над ним что‑то и доказывал, то лишь обратное принципу равенства, который столь усердно провозглашал судья. Разбирательство выявило до смешного простую истину: в этой системе правосудия именно англичане – мистер Бернэм и ему подобные – уходили от закона, который применяли к другим, именно они стали в мире новыми браминами.

Внезапно в зале наступила мертвая тишина; Нил поднял голову и увидел устремленный на него взгляд судьи.

– Нил Раттан Халдер! В ходатайстве нас просят смягчить приговор на том основании, что вы богатый человек, что ваша невинная молодая семья лишится касты и будет подвергнута остракизму со стороны родичей. Что касается последнего, я слишком уважаю местные нравы, чтобы поверить, будто ваши родственники станут руководствоваться столь ошибочным принципом, но в любом случае это обстоятельство не может повлиять на нашу трактовку закона. Что до вашего богатства и положения в обществе, то в наших глазах они лишь отягощают ваш проступок. Чтобы вынести вам приговор, я должен сделать простой выбор: либо неукоснительно следовать закону, либо официально признать, что в Индии существует группа людей, которым дозволено безнаказанно совершать преступления.

Так оно и есть, подумал Нил, и один из них ты, но не я.

– Не хочу усугублять ваши страдания и скажу лишь, что ни одно из ходатайств не дает никаких оснований для отступления от закона. Недавние прецеденты в Англии и вашей стране установили, что подлог – преступление, за которое конфискация имущества не является достаточным наказанием, а потому еще предусмотрена ссылка на срок, определяемый судом. Учитывая вышеизложенное, суд выносит приговор: вся ваша собственность будет изъята и продана для покрытия долгов, а вы подлежите высылке на остров Маврикий, где не менее семи лет проведете в исправительном поселении. Зарегистрировано июля двадцатого дня, в год одна тысяча восемьсот тридцать восьмой от Рождества Господа нашего…

*

Благодаря невиданной силе Калуа стал самым ценным гребцом, и только ему дозволялось безочередно садиться за весла. Сия привилегия чрезвычайно ему льстила, а тяготы гребли с лихвой окупались пребыванием на палубе, откуда открывался вид на омытые дождем берега. Названия городов – Патна, Бахтиярпур, Тегра – весьма его впечатляли, и для него стало игрой отсчитывать количество гребков от одного селения до другого. Едва на горизонте появлялись дома очередного городка, он сбегал вниз и сообщал Дити:

– Барауни! Мунгер!

Женский закуток мог похвастать несправедливо щедрым обилием иллюминаторов – по одному на каждом борте. После доклада Калуа женщины ненадолго их открывали и разглядывали приближавшееся поселение.

На закате пулвар останавливался для ночлега. Если окрестности были подозрительно безлюдны, якорь бросали на середине реки, а когда вечер заставал вблизи густонаселенного города вроде Патны, Мунгера или Бхагалпура, швартовались прямо к берегу. Величайшим же удовольствием было встать на причале торгового городка или порта: тогда в перерывах между ливнями женщины сидели на палубе, разглядывая жителей и потешаясь над их чудным выговором.

На ходу корабля им разрешалось выйти на палубу лишь для того, чтобы раздать кормежку, все остальное время они пребывали в уединении своего закутка. Казалось бы, три недели в тесном душном отсеке должны стать невыносимым испытанием скукой, однако ничего подобного: день надень и даже час на час не походили. Теснота, сумрак и стук дождя создавали необычайно доверительную обстановку: все, что говорили прежде незнакомые друг с другом собеседницы, казалось новым и удивительным, и даже самые заурядные темы принимали неожиданный оборот. Например, было странно узнать, что одни готовили маринованные манго из падалицы, а другие – из только что сорванных плодов; не менее удивительным стало открытие, что Хиру добавляла в маринад фенхель, а Сарджу исключала столь нужный ингредиент, как тмин. Каждая женщина имела свой способ готовки и пребывала в убеждении, что других просто не существует; новость, что в каждом доме, семье и деревне имелись свои бесспорные рецепты, поначалу смутила, потом рассмешила, а затем взбудоражила. Тривиальная тема оказалась настолько увлекательной, что ее хватило от Гхоги до Пирпайнти, и если даже она вызвала горячие обсуждения, то что говорить о столь захватывающих материях, как деньги и супружеская постель?

Date: 2015-09-05; view: 316; Нарушение авторских прав