Часть вторая 13 page

Историям не было конца. Сестры Ратна и Чампа вышли за двух братьев, чья земля работала на опийную фабрику и уже не могла их прокормить; нежели голодать, лучше податься в гирмиты, решили они, – мол, что бы ни случилось, утешением будет общая судьба. Дукхани ехала с мужем; она долго терпела измывательства стервозной свекрови и теперь почитала за счастье, что муж решился бежать вместе с ней.

Дити тоже свободно говорила о прошлом, ибо нафантазировала полную подробностей биографию, в которой она в двенадцать лет вышла за Калуа и жила с ним и его скотиной в придорожной халупе. Решение бежать за Черную Воду она объясняла происками завистников – силачей из Бенареса, которые не смогли одолеть мужа в честной схватке и задумали выжить его из родных краев.

К некоторым сюжетам путешественницы возвращались снова и снова: например, история разлучения Хиру с мужем рассказывалась бессчетно, и всем уже казалось, что они сами ее пережили. Случилось это в прошлом году на большой сонепурской ярмарке, устроенной перед наступлением холодов. Месяцем раньше Хиру потеряла своего первого и единственного ребенка, и муж уговорил ее поехать на ярмарку – мол, надо помолиться в храме Харихарната, чтобы родить нового сына.

Конечно, Хиру знала, что на ярмарке будет много народа, но не была готова к столпотворению, какое увидела на песчаных равнинах Сонепура: густая пыль, поднятая ногами тысяч людей, превращала полуденное солнце в луну; казалось, речные берега вот‑вот обрушатся под тяжестью несметного числа скотины. Целый день Хиру с мужем пробирались к воротам храма и уже стояли в очереди у входа, когда вдруг взбесившийся слон заминдара ринулся в толпу. Хиру и ее муж разбежались в разные стороны; когда Хиру поняла, что потерялась, с ней случился приступ ее нездорового забытья. Долгие часы она сидела на песке, уставившись на свои руки. Наконец пришла в себя и отправилась на поиски мужа, но это было все равно что искать рисовое зернышко в песчаной лавине. Она решила вернуться в свою деревню, но тогда ей пришлось бы одолеть расстояние в шестьдесят криков, минуя районы, где бесчинствовали зверские разбойники; одинокой женщине пускаться в такой путь означало самой напрашиваться на убийство или чего хуже. Хиру добралась до Ревелганджа и решила там переждать, пока не встретит каких‑нибудь родственников или знакомых, которые согласятся взять ее с собой. Долгие месяцы она жила тем, что попрошайничала, нанималась в прачки и катала тачку с породой на селитровом руднике. Но вот однажды она увидела знакомого из соседней деревни и радостно к нему кинулась, но тот пустился наутек, точно от привидения. Хиру его догнала, и знакомец поведал, что муж всех известил о ее смерти, наново женился и уже обрюхатил новую супругу.

Сгоряча Хиру чуть было не рванула домой, чтобы занять свое законное место, но призадумалась. Возник вопрос: зачем муж потащил ее на ярмарку? Что, он уже тогда задумал бросить ее и воспользовался первым удобным случаем? Если и раньше он ее бранил и поколачивал, что же он с ней теперь сделает?

Хиру ломала голову, и тут, как нарочно, к причалу подошел пулвар с переселенцами…

История Мунии была самой простой – дескать, надумала воссоединиться с братьями, пару лет назад уехавшими на Маврикий. Если кто‑нибудь спрашивал, почему она до сих пор не замужем, девочка отвечала, что родители недавно померли и мужа для нее найти некому. Дити чувствовала, что здесь не вся правда, но с расспросами не лезла: придет время, и Муния сама все расскажет названной тетушке – подруге, защитнице и конфиденту, о котором всякий мечтает. К кому еще она прибегала, если какой‑нибудь не в меру нахальный мужик с ней заигрывал или пытался затащить в уголок? Дити тотчас ставила наглеца на место, обратившись к Калуа:

– Вон тот хмырь строит глазки нашей Мунии. Думает, если она молоденькая и симпатичная, с ней можно пакостничать! Разберись с ним – мол, еще раз сунешься, и твоя печенка на другой бок съедет.

Калуа нависал над объектом и вежливо спрашивал:

– Скажи как на духу: ты приставал к девчонке? Чего тебе от нее надо?

Обычно все неприятности сразу заканчивались, поскольку этакие вопросы от великана никому не нравились.

После одного такого случая Муния шепотом выложила свою историю, в которой фигурировал приказчик с гхазипурской опийной фабрики. Увидев Мунию в поле, он повадился в их деревню чуть ли не ежедневно. Дарил браслеты и всякие побрякушки, говорил, мол, сходит по ней с ума, и она, святая простота, уши‑то развесила. Их встречи тайком проходили в маковых полях, когда вся деревня гуляла на праздниках или свадьбах. Романтичность тайных свиданий и мужские ласки Мунии чрезвычайно нравились, но однажды кавалер на нее взгромоздился. Затем приказчик домогался новых встреч, и она, боясь огласки, уступала. Когда забеременела, думала, родители убьют или выгонят, но те, как ни странно, ее поддержали, хотя общество отвернулось. Семья их отчаянно нуждалась, и чтобы свести концы с концами, двух братьев Мунии продали в гирмиты. Когда малышу сравнялось полтора годика, родители удумали свозить его к приказчику; они не собирались угрожать или что‑нибудь вымогать, просто хотели показать дитятко – мол, видишь, чего натворил‑то, подсудобил нам лишний рот. Приказчик терпеливо их выслушал и отправил домой, сказав, что поможет, обеспечит всем необходимым. А вскоре глухой ночью какие‑то люди подожгли их домишко. Муния, у которой были месячные, ночевала в поле, и на ее глазах мать, отец и ребенок погибли в дотла сгоревшем доме. После этого оставаться в родных краях означало накликать смерть, и она отправилась на поиски вербовщика, забравшего ее братьев.

– Ох, дура ты непутевая! – пригорюнилась Дити. – Как же ты его до себя допустила…

– Тебе не понять, – вздохнула Муния. – Я по уши втрескалась и была готова на все. Повторись оно, я бы и сейчас ему не отказала.

– Чего буровишь‑то? – рассердилась Дити. – Как только язык повернулся! После всего, что было, другая б доской заколотила!

– Вот еще! – Прикрыв рукой рот, Муния неожиданно хихикнула. – Ты же насовсем не откажешься от риса, если в нем попался камешек, сломавший тебе зуб? Без этого как жить‑то?..

– Тсс! Замолчи! – Ошарашенная Дити принялась увещевать: – Подумай о себе‑то! Чего язык распустила, балаболка? Знаешь, что будет, если другие узнают?

– Так я им и сказала! – скорчила рожицу Муния – Я только тебе, как своей тетушке. Другим даже не обмолвлюсь, им и без меня трепу хватает…

И верно, болтовня стихала лишь на то время, когда женщины подслушивали разговоры на мужской половине. Так они узнали истории забияки Джхугру, которого злопыхатели напоили и бесчувственным сдали вербовщику, сипая Кулухана, которому после военной службы жить дома стало невмоготу, Ругу, которому обрыдло стирать чужую одежду, и гончара Гобина, лишившегося большого пальца.

Иногда на стоянках корабль принимал пополнение парочкой новеньких, но случались и группы человек по двенадцать. В Сахибгандже, где река сворачивает к югу, на борт взошли сразу сорок человек – жители горных плато Джаркханда. Они имели чудные имена вроде Экка, Туркук, Нукху Нак и рассказывали о бунтах против новых хозяев, о деревнях, сожженных белыми войсками.

Вскоре пулвар пересек незримую границу, и его пассажиры очутились в краях, где земля набухла от влаги, а народ изъяснялся на непостижимом языке – теперь на стоянках никто не понимал насмешек зевак, говоривших на бенгали. Изменившиеся окрестности тоже не поднимали настроения: вместо плодородных густонаселенных равнин пошли безлюдные болота; вода в реке стала солоноватой и для питья не годилась. После отлива открывались заиленные берега в густой спутанной поросли, не похожей ни на деревья, ни на кустарники, – казалось, невиданная зелень, раскорячившаяся на корнях‑ходулях, выбралась со дна реки; по ночам в лесах слышался тигриный рык, а крокодилы хвостами стегали борт корабля.

До сих пор в разговорах переселенцы избегали темы Черной Воды – что толку мусолить грядущие опасности? Но теперь, когда в душном зное джунглей они обливались потом, их страхи и дурные предчувствия хлынули через край. Слухи бурлили, точно в котле: говорят, на корабле, что повезет через Черную Воду, кормить будут говядиной и свининой, а тех, кто откажется, засекут до бесчувствия, а потом вобьют мясо им в глотку. На Маврикии всех силой обратят в христианство и заставят питаться запретной едой из джунглей и моря; случись, кто помрет, покойника, будто навоз, зароют в землю, поскольку на острове нет топлива для костров. Самый жуткий слух объяснял, почему белые так упорно рекрутируют юных и молодых, не желая брать умудренных опытом: все дело в масле, которое содержится в человечьих мозгах, вожделенном мимиай‑ка‑тел, а всем известно, что его больше всего у тех, кто недавно вступил в пору зрелости. Способ же извлечения вещества таков: в черепе жертвы просверливают дырочки, подвешивают ее за ноги, и масло по капле стекает в посудину.

Слух этот не вызывал ни малейших сомнений, и когда на горизонте завиднелась Калькутта, всех окутала беспросветная тоска; теперь путешествие по Гангу казалось прощальным подарком, позволившим ощутить вкус жизни перед приходом долгой и мучительной смерти.

*

В день банкета Полетт обнаружила, что за ночь ее неугомонные ногти исполосовали ей лицо. На глаза навернулись слезы огорчения, и она едва не послала миссис Бернэм записку, в которой сказывалась больной, но затем передумала и велела банщицам наполнить корыто. В кои‑то веки она покорно отдалась хозяйским «трушкам», позволив себя мять и намыливать. Однако вопрос, что надеть, пока оставался открытым, и Полетт опять чуть не расплакалась: она всегда была равнодушна к тряпкам, и теперь собственное беспокойство о них ее смущало. Что такого, если придет мистер Рейд? Скорее всего, он ее даже не заметит. И все же, примеряя платье с барского плеча, она поймала себя на том, что с необычной привередливостью изучает богатое, но строгое одеяние, – предстать на банкете скорбящим сурком было невыносимо. Но что поделаешь? Новое платье не купишь не только из‑за безденежья, но и потому, что нет доверия собственному вкусу в дамских модах.

Не имея других советчиков, Полетт обратилась за помощью к Аннабель, которая кое в чем была не по годам сведуща. Малышка не подкачала, предложив собственную вышитую накидку, которая весьма освежила черное шелковое платье с воротником‑пелериной. Однако помощь была небезвозмездной.

– Глянь‑ка на себя – прям вся трепещешь, как девица на выданье, – сказала Аннабель. – Раньше ты никогда так не суетилась. Из‑за кавалера, да?

– Что ты! Вовсе нет! – поспешно ответила Полетт. – Просто не хочу подвести твоих родителей на столь важном… мероприятии.

Аннабель не поверила:

– Задумала кого‑то подцепить? Кто он? Я его знаю?

– Ох, Аннабель! Ничего подобного!

Однако угомонить девчонку было не просто; позже, увидев Полетт в полном наряде, она восторженно завопила:

– Высший класс! Тебя осыплют поцелуями еще до окончания банкета!

– Право, Аннабель, ты экзажере… преувеличиваешь!

Подхватив юбки, Полетт сбежала с лестницы, радуясь, что никто их не слышал, кроме жезлоносца, двух коверщиков, трех водоносов с бурдюками, двух мастеровых со стамесками и садовников с цветами. Она бы умерла на месте, если б сей диалог услыхала миссис Бернэм, но, к счастью, хозяйка еще была за туалетом.

На входе в дом располагался большой вестибюль, который из‑за обилия венецианских зеркал в золоченых рамах мистер Бернэм в шутку называл «зеркальным залом»; здесь гости дожидались приглашения к столу. Роскошное, однако не самое просторное помещение не могло похвастать большим числом укромных уголков, когда в нем зажигали все бра и шандалы. Сей факт огорчал Полетт, на приемах старавшейся быть как можно неприметнее. Путем проб и ошибок она отыскала в зале местечко, отвечавшее ее цели: одинокий стул у стены без зеркал; здесь удавалось переждать начальную фазу торжества, не привлекая ничье внимание, – ее замечали только лакеи, разносившие холодное шампанское и шербет. Однако нынче спасительный уголок недолго служил ей убежищем: не успела она взять холодный бокал со сладким тамариндовым шербетом, как услыхала голос миссис Бернэм:

– Полетт! Где ты прячешься? Я повсюду тебя ищу! Капитан Чиллингуорт хочет о чем‑то спросить.

– Меня, мадам? – обеспокоилась Полетт.

– Ну да, знакомьтесь. – Миссис Бернэм отступила в сторону, и Полетт оказалась лицом к лицу с капитаном. – Мистер Чиллингуорт, позвольте представить вам мадемуазель Полетт Ламбер.

После этих слов хозяйка ретировалась, и Полетт осталась наедине с гостем.

– Весьма польщен, мисс Ламбер, – отдуваясь, поклонился капитан.

Голос его потрескивал, точно каштаны под колесом экипажа. Не только одышка, но лицо в красных пятнах и вся его обмякшая фигура говорили о том, что он нездоров. Капитан выглядел так, словно его облик, некогда предназначавшийся крепкому и уверенному в своей силе человеку, стал ему великоват: усталое обвисшее лицо, брыластые щеки и большие темные мешки под слезящимися глазами. Когда мистер Чиллингуорт снял шляпу, стало видно, что он почти лыс: голова его, окруженная волосяной бахромой, напоминала ствол с отвалившейся корой.

Промокнув платком взмокшее лицо, капитан сказал:

– На аллее я заметил ряд латаний. Говорят, это ваша работа, мисс Ламбер.

– Да, посадила я. Но они еще такие маленькие! Удивительно, что вы их разглядели.

– Латании красивы, но в здешних краях их редко встретишь.

– Я их очень люблю, особенно «латанию коммерсони».

– Вот как? – удивился капитан. – Позвольте узнать почему?

Полетт засмущалась и опустила взгляд.

– Видите ли, их идентифицировали Филипп и Жанна Коммерсон.

– Кто это, скажите на милость?

– Я довожусь им внучатой племянницей. Они были ботаниками и много лет прожили на Маврикии.

– Ах, вот оно что!

Капитан нахмурился и задал очередной вопрос, но Полетт его не услышала, потому что в зал вошел Захарий. Как все мужчины, сюртук он отдал лакею и остался в рубашке, волосы его были аккуратно стянуты черной лентой. По сравнению с другими его наряд – муслиновая сорочка и нансуковые брюки – выглядел весьма скромно, но сам он был невероятно элегантен, видимо, потому, что в отличие от других мужчин не обливался потом.

Теперь на все вопросы Полетт односложно отвечала «да, нет» и даже не услышала ворчанья судьи Кендалбуша, неодобрительно покосившегося на ее пышный наряд:

– «Преисподняя обнажена пред Ним, и нет покрывала Аваддону».

Довершением мук стали неуемные комплименты мистера Дафти, провожавшего ее к столу:

– Мать честная! Экая вы нынче красотка, мисс Ламбер! От вас всякий слетит с катушек долой!

Слава богу, лоцман о ней забыл, едва увидел угощение.

Нынче смены блюд не предполагалось, но умеренная длина стола, раздвинутого лишь на две из шести досок, возмещалась высотой и весом снеди, которая образовывала впечатляющие зиккураты: суп из зеленых черепах, ловко налитый в их панцири, мясной пирог, баранье жаркое, супник с бурдванским рагу, приготовленным из вареной курятины и маринованных устриц, оленина в листьях кокоса и карри, говядина в винно‑чесночном соусе, жареные овсянки и голуби, выложенные летящими стайками. В центре стола на серебряном подносе красовался шедевр вефильских поваров – фаршированный павлин, хвост которого был распущен в преддверии брачного танца.

От всей этой роскоши мистер Дафти аж задохнулся и, предвкушая пиршество, отер взмокший лоб:

– Ну и ну! Сюжет, достойный кисти Чиннери!^[46]

– Именно так, сэр, – ответила Полетт, хотя не вполне расслышала, поскольку все ее внимание, за исключением взгляда, ушло на стул слева, куда усаживался Захарий. Она не смела отвернуться от лоцмана, поскольку уже не раз получала реприманд от миссис Бернэм за нарушение приличий внеочередной беседой с левым соседом.

Мистер Дафти все еще выражал громогласные восторги, но тут отперхался мистер Бернэм, готовясь произнести молитву:

– Возблагодарим Господа нашего…

Подражая остальным, Полетт сцепила пальцы и прикрыла глаза, однако, не удержавшись, украдкой посмотрела на соседа и тотчас смутилась, ибо встретила взгляд Захария, тоже косившегося на нее из‑под сомкнутых рук. Оба вспыхнули и поспешно отвели взгляды, успев откликнуться на звучное «аминь» мистера Бернэма.

Мистер Дафти уже зацепил вилкой овсянку.

– Отведайте, мисс Ламбер, – прошептал он, сбрасывая птичку на тарелку Полетт. – Поверьте старому гурману: начинать следует с овсянок.

– Благодарю, – пролепетала Полетт, но внимание лоцмана уже приковало жаркое. Занятость старшего сотрапезника позволила обратиться к Захарию.

– Я очень рада, что вы смогли уделить нам время, мистер Рейд, – чинно сказала Полетт.

– А уж как я рад, мисс Ламбер, – ответил Захарий. – Меня редко зовут на такие пиршества.

– А вот мой мизинчик нашептал мне, что в последнее время вы зачастили на журфиксы.

– Жур… фиксы? – не понял Захарий. – О чем вы, мисс Ламбер?

– Ах, простите, я говорю о званых обедах.

– Мистер Дафти и его супруга были так любезны, что водили меня по гостям.

– Вам повезло, – заговорщически улыбнулась Полетт. – Кажется, ваш коллега мистер Кроул менее удачлив?

– Не могу знать, мисс.

Полетт заговорила тише:

– Знаете, вам нужно его остерегаться. Миссис Бернэм говорит, он ужасный человек.

– Мистер Кроул меня не пугает, – чопорно ответил Захарий.

– Однако будьте осторожны, мистер Рейд. Хозяйка не желает видеть его в своем доме. Не говорите ему, что были здесь.

– Не волнуйтесь, мисс, – усмехнулся Захарий. – Мистер Кроул не из тех, с кем я стал бы делиться впечатлениями.

– Он на корабле?

– Нет, там никого. «Ибис» в сухом доке, и пока вся команда в увольнении. Я перебрался в пансион.

– Правда? В какой?

– В Киддерпоре, его нашел Джоду.

– Вот как?

Полетт огляделась, проверяя, не услыхал ли кто имени ее друга, и вновь повернулась к Захарию.

Недавно мистер Бернэм установил в комнате охладитель воздуха. Штуковина являла собой симбиоз пропеллера и толстой циновки. Опахальщики, некогда дергавшие веревки головных вееров, теперь обслуживали устройство: один смачивал циновку, а другой посредством рукоятки вращал пропеллер, посылавший струю воздуха сквозь влажную тростниковую преграду. Предполагалось, что, распыляя капли, машина породит чудесный прохладный ветерок. Так было в теории, а на практике выходило, что в сезон дождей охладитель лишь увеличивал влажность, от которой все обильнее потели. Кроме того, механизм издавал громкий скрежет, заглушавший разговоры. Мистер Бернэм и мистер Дафти легко перекрывали шум машины, но подобных им было немного, и обладателям менее сильных голосов приходилось орать, что способствовало еще большему потоотделению. Когда Полетт сидела между глухим полковником и дряхлым счетоводом, она частенько сожалела о внедрении нового устройства, но сегодня была ему бесконечно рада, ибо машина гарантировала, что их беседу с Захарием никто не подслушает.

– Позвольте узнать, где сейчас Джоду? – спросила Полетт. – Как его дела?

– Пока «Ибис» оснащают, он решил подработать на перевозе. Я ссудил ему немного денег, чтобы он нанял лодку. Вернется к отплытию.

Полетт вспомнила беззаботные деньки, когда они с Джоду сидели в Ботаническом саду и смотрели на проплывающие по реке корабли.

– Значит, его мечта сбылась? Он принят в команду?

– Именно так, все как вы хотели. В сентябре вместе с нами он пойдет в Порт‑Луи.

– Ой! Вы поплывете на Маврикий?

– Да. Бывали там?

– Нет, но когда‑то на острове жили мои родные. Понимаете, мой отец был ботаником, а Маврикий славится ботаническим садом. Там отец с матерью поженились. Я так мечтаю съездить туда…

Полетт осеклась, вдруг почувствовав ужасную несправедливость того, что Джоду отправится на остров, а она, у которой на это гораздо больше прав, останется здесь.

– Что случилось? – всполошился Захарий, увидев ее бледность. – Вам нехорошо, мисс Ламбер?

– Мне пришла идея, – ответила Полетт, стараясь говорить небрежно. – Я вдруг поняла, что ужасно хочу поехать на Маврикий. Матросом на «Ибисе», как Джоду.

Захарий рассмеялся:

– Поверьте, мисс Ламбер, женщинам на шхуне не место… в смысле, дамам, прошу прощенья. Особенно таким, кто привык к подобной жизни… – Он кивнул на ломящийся от снеди стол.

– Неужели, мистер Рейд? – приподняла бровь Полетт. – Стало быть, вы считаете, что женщина не может быть… марин?

Часто, не находя нужного термина, она прибегала к французской лексике, полагая, что если слово произнести по буквам, оно сойдет за английское. Подобная тактика срабатывала весьма успешно и оттого постоянно применялась, но иногда результат ее был неожиданным. По виду собеседника девушка поняла, что сейчас именно тот случай.

– Моряком? – изумился Захарий. – Что вы, мисс Ламбер, в жизни не слышал о женщинах‑моряках.

– Мореплаватель, вот о ком я говорю! – радостно сказала Полетт. – Вы полагаете, женщина не может плавать под парусом?

– Возможно, как жена капитана, – пожал плечами Захарий. – Но только не в команде. Ни один настоящий моряк этого не потерпит. В море многие матросы даже не произносят слово «женщина», чтобы не накликать беду.

– Ага! Значит, вы не слышали о знаменитой мадам Коммерсон?

– Пожалуй, нет, – нахмурился Захарий. – Под чьим флагом она ходит?

– Мадам Коммерсон не корабль. Она была ученым, и если на то пошло, я ее внучатая племянница. Позвольте вам сообщить, что в молодости она служила на корабле и была в кругосветном плавании.

– Это правда? – недоверчиво спросил Захарий.

– Как бог свят. Понимаете, до замужества бабушка носила имя Жанны Баре. Еще девочкой она просто бредила наукой. Читала Линнея, узнала, как открывают и классифицируют новые виды растений и животных. Все это разожгло в ней желание собственными глазами увидеть земные богатства. И тут, представьте, мистер Рейд, она узнает, что мсье Бугенвиль^[47]организует большую… экспедисьон именно с такими целями! Загоревшись этой… идэ, моя двоюродная бабушка решила во что бы то ни стало попасть в число… экспедисьёнэр. Конечно, она понимала: мужчины никогда не согласятся, чтобы женщина взошла на корабль… Как вы думаете, мистер Рейд, что сделала бабушка?

– Не знаю.

– Она поступила весьма просто: соорудила себе мужскую прическу и под именем Жана Барта подала заявку на участие в походе. В команду ее зачислил не кто иной, как сам великий Бугенвиль! Смею заверить, маскарад был несложный, всех‑то дел – утянуть грудь да изменить походку. Вот так, надевши брюки, она отправилась в плаванье, и никто из матросов и ученых ее не раскусил. Вообразите, как искусно она перевоплотилась, если все эти светила в анатомии животных и растений не догадались, что перед ними… фий… девица. Секрет открылся лишь через два года, и знаете как, мистер Рейд?

– Боюсь предположить, мисс.

– На Таити туземцы с первого взгляда обо всем догадались! Они тотчас раскусили тайну, о которой даже не подозревали французы, два года бок о бок прожившие с бабушкой. Правда, теперь это уже не имело значения – не мог же мсье Бугенвиль бросить ее на острове! Говорят, именно бабуля в благодарность адмиралу назвала бугенвиллеей известный цветок. Вот так Жанна Баре стала первой женщиной, совершившей кругосветное плаванье. Тогда же она встретила своего будущего мужа, который тоже был большим ученым и участвовал в экспедисьон.

Довольная собой, Полетт одарила собеседника лучезарной улыбкой:

– Вот видите, мистер Рейд: иногда женщину зачисляют в команду.

Захарий отхлебнул из бокала, но кларет не помог переварить историю Полетт: если б этакое перевоплощение случилось на «Ибисе», самозванку разоблачили бы в тот же день, если не час. Вспомнилась фана, где гамаки висели так тесно, что стоило шевельнуться одному, как весь кубрик ходил ходуном, и скука ночных вахт, когда матросы, расстегнув штаны, состязались в том, у кого ярче зафосфоресцирует море. Вспомнились еженедельные купания у шпигатов, когда все темнокожие моряки раздевались по пояс, а кое‑кто и догола, чтобы простирнуть единственную пару исподнего. Как в этом существовать даме? Черт его знает, что бывает на корабле паршивых лягушатников, но балтиморская шхуна – это мир мужчин, и ни один настоящий моряк иного не захочет, как бы сильно ни любил женщин.

– Вы мне не верите, мистер Рейд? – нарушила молчание Полетт.

– Знаете, я поверю, что такое возможно на французском корабле, – неохотно ответил Захарий и, не удержавшись, хмыкнул: – Поди отличи бабу от мужика…

– Мистер Рейд!..

– Прошу прощенья…

Захарий рассыпался в извинениях, и в эту секунду в щеку Полетт стукнулся хлебный шарик, пущенный с другого края стола. Сидевшая напротив миссис Дафти ухмылялась и закатывала глаза, подавая знак о каком‑то важном происшествии. Полетт смущенно огляделась, но ничего выдающегося, кроме самой миссис Дафти, не заметила: на лице толстухи лоцманши, круглом, точно бутафорская луна, и увенчанном стогом крашенных хной волос, чередовались ужимки и гримасы, словно его обладательница претерпевала безудержные судороги.

Полетт поспешно отвела взгляд, очень испугавшись внимания миссис Дафти, которая залопотала что‑то совершенно невразумительное.

Слава богу, мистер Дафти избавил Полетт от необходимости отвечать его жене, воскликнув:

– Браво, дорогуша! Превосходный выстрел! – Он повернулся к Полетт: – Я не рассказывал, как однажды миссис Дафти пульнула в меня овсянкой?

– Кажется, нет, сэр.

– Дело было на губернаторском обеде. На виду у генерала птаха шмякнула меня по носу. Шагов с двадцати. Я сразу понял: эта женщина для меня – глаз‑алмаз. – Лоцман помахал жене вилкой, на которую наколол последнюю овсянку.

Полетт не упустила возможность вернуться к беседе с Захарием:

– Скажите, мистер Рейд, как вы общаетесь с ласкарами? Они знают английский?

– Понимают команды. А если что, боцман Али переведет.

– А с ним как вы договариваетесь?

– Он чуть‑чуть говорит по‑английски. Умудряемся понимать друг друга. Смешно, он не может выговорить мое имя.

– Как же он вас называет?

– Зикри‑малум.

– Зикри? Чудесное имя! Вы знаете, что оно означает?

– Вот уж не знал, что в нем есть смысл, – удивился Захарий.

– Конечно есть. «Тот, кто помнит». Как славно, правда? Можно мне вас так называть?

Заметив, как покраснел Захарий, Полетт тотчас раскаялась в своей дерзости, но ее выручило появление лакея с огромным десертным деревом: от трехслойной подставки отходило множество ветвей, унизанных чашками со сладким кремом, желе, пудингами, бисквитами, пропитанными вином, киселем со взбитыми сливками, бланманже, молоком с сидром и засахаренными фруктами.

Полетт хотела порекомендовать Захарию манговый кисель, но ее вниманием завладел мистер Дафти, поведавший печальную историю о том, как на губернаторском обеде некто метнул в сотрапезника гусем, что привело к дуэли и запрету обычая обстреливать гостей. Он еще не закончил, когда миссис Бернэм подала условный знак – мол, дамам пора удалиться в гостиную. Лакеи отодвинули стулья, и женщины проследовали за хозяйкой.

Миссис Бернэм шествовала со степенной величавостью, однако на выходе из столовой покинула гостей, лукаво шепнув Полетт на ухо:

– Я в клозет. Удачи со старыми кошелками!

*

В столовой мужчины подсели к мистеру Бернэму, который всех угостил сигарами. Капитан Чиллингуорт вежливо отклонил предложение.

– Благодарю, но я уж свою, простенькую, если не возражаете, – сказал он, нагибаясь в подсвечнику.

– Как угодно. – Мистер Бернэм налил себе портвейна. – Что ж, капитан, поведайте о новостях из Кантона. Есть ли шанс, что небожители одумаются, пока не поздно?

– Наши друзья в английской и американской факториях так не считают, – вздохнул мистер Чиллингуорт. – Почти все уверены, что война с Китаем неизбежна. Если честно, многие приветствуют такой поворот событий.

– Стало быть, власти по‑прежнему хотят перекрыть торговлю опием?

– Боюсь, так, – ответил капитан. – Похоже, мандарины заупрямились. Давеча у ворот Макао обезглавили с полдюжины торговцев опием, а тела их выставили на всеобщее обозрение, чтоб и европейцы полюбовались. Несомненно, это возымело эффект. Еще в феврале цена лучшего опия из Патны упала до четырехсот пятидесяти долларов за ящик.

– Мать честная! – крякнул мистер Дафти. – Вдвое меньше, чем в прошлом году?

– Именно, – кивнул мистер Бернэм. – Теперь уже ясно: косоглазые ни перед чем не остановятся, чтобы вытурить нас из бизнеса. И они в том, безусловно, преуспеют, если не уговорить Лондон на ответный удар.

В разговор вмешался судья Кендалбуш:

– Скажите, капитан, разве нашему представителю в Кантоне мистеру Эллиоту не удалось убедить мандаринов в необходимости легализовать опий? Я слышал, будто они стали понимать выгоды свободной торговли.

– Вы слишком оптимистичны, сэр, – усмехнулся мистер Дафти. – Китаезы – твердолобые ослы. Никаких шансов, что они передумают.

– Слухи не беспочвенны, – сказал капитан. – Говорят, в Пекине есть люди, ратующие за легализацию опия. Но якобы император с ними не считается и намерен под корень уничтожить торговлю зельем. Мол, потому и назначил нового губернатора.

Date: 2015-09-05; view: 404; Нарушение авторских прав