И бежали мы от падшей славы вавилонской 4 page

– Во время «мартовской чистки» вы были в Сингапуре.

Она кивает:

– Правильно. Мы заканчивали снимать «Тигра и призрака».

– Что вы подумали, когда это случилось? Не хотели вернуться? Вы удивились?

Кулаап хмурится:

– Отключи камеру.

Я вырубаю аппаратуру, а женщина смотрит на меня с жалостью:

– Так ты кликов не добудешь. Никому не важна какая‑то старая революция. Даже моим фэнам. – Она неожиданно встает и зовет меня в зеленые джунгли своей квартиры. – Террелл?

Появляется большой черный человек. Улыбающийся и смертоносный. Нависает надо мной. Он очень страшный. В фильмах, на которых я рос, всегда был такой фаранг. Внушающий ужас чернокожий злодей, которого наши герои должны были победить. Позже, когда я прилетел в Америку, все оказалось иначе, выяснилось, ни фаранги, ни негры не любят то, как мы показывали их в фильмах. Прямо как я, когда смотрел их фильмы о Вьетнаме и видел, как отвратительно себя вели борцы за свободу Лаоса. Абсолютно не так, как в жизни, изображали их как животных. Но я все равно отшатываюсь, когда телохранитель смотрит на меня.

Кулаап говорит:

– Мы пойдем прогуляемся, Террелл. Убедись, что у нас тут поблизости есть парочка папарацци. Мы сегодня дадим шоу.

– Я не понимаю, – говорю я.

– Тебе рейтинг надо поднять?

– Да, но…

– Тебе не интервью нужно, а событие. – Она улыбается, потом осматривает меня и кивает охраннику. – А еще одежда получше. Террелл, приодень его.

Суматошные вспышки фотокамер встречают нас, когда мы выходим из башни. Папарацци повсюду. Кружат операторы, а Террелл и еще три человека проводят нас через толпу репортеров к лимузину, отпихивая в сторону камеры жестко и сильно, совершенно не заботясь о последствиях. Когда телохранитель выбирал для меня костюм от «Гуччи», то вел себя гораздо вежливее.

Кулаап смотрит на толпу и кричащих репортеров с положенным удивлением, но она не настолько изумлена, как я, а потом мы оказываемся в машине, отъезжаем от башни отеля, а вспышки следуют за нами.

Кулаап склоняется над встроенным в салон автомобиля компьютером, вводит пароль. Она очень красивая, в черном платье, облегающем бедра, с тонкими бретельками, ласкающими нежные обнаженные плечи. Я словно оказался в фильме. Она стучит по клавишам. Экран начинает светиться, показывает задние фары машины: вид с камер преследующих нас папарацци.

– Ты знаешь, что я ни с кем не встречалась уже три года?

– Да, знаю, читал биографию на веб‑сайте.

Она улыбается:

– А теперь я вроде как нашла себе соотечественника.

– Но мы же не на свидании, – протестую я.

– Естественно, на свидании. Я иду на предположительно тайную встречу с милым и таинственным молодым человеком из Лаоса. И посмотри на этих папарацци, преследующих нас, они тоже интересуются, куда мы направляемся и что собираемся делать. – Она вбивает еще один код, и теперь мы можем видеть репортеров, изображение идет с камер, установленных на лимузине. – Фэны хотят видеть, какая у меня жизнь.

Я могу представить, как сейчас выглядит водоворот: там все еще царствует история Марти, но уже загорается дюжина посторонних сайтов, и в центре всего этого волнующий репортаж о Кулаап, притягивающий ее фанатов, которые сейчас жаждут знать непосредственно от нее, что же происходит. Она поднимает зеркало, осматривает себя, а потом улыбается на камеру смартфона:

– Привет всем. Похоже, мое прикрытие накрылось. Просто подумала, что вам будет интересно. Я сейчас отправляюсь на свидание с приятным молодым человеком. Расскажу вам, как все прошло. Обещаю. – Она переводит камеру на меня. Я глупо на нее смотрю, Кулаап смеется. – Скажи привет и до свиданья, Онг.

– Привет и до свиданья.

Она опять хохочет, машет в камеру.

– Люблю вас всех. Надеюсь, ночь у вас будет такая же хорошая, как у меня. – Закрывает мобильник и отправляет ролик на свой веб‑сайт.

Это вообще ничего. Не новость, не сенсация, тем не менее, когда она включает наладонник и открывает очередное окошко, показывая свою собственную мини‑версию водоворота, я вижу, как ее сайт загорается от трафика. У нее не такая мощная версия программы, как в «Майлстоуне», но все‑таки она дает впечатляющий взгляд на информацию, связанную с тэгами Кулаап.

– Где твой канал? Давай посмотрим, сможем ли мы поднять тебе рейтинг.

– Ты серьезно?

– Марти Мэкли сделал для меня гораздо больше. Я сказала ему, что помогу. – Она смеется. – Ведь мы не хотим, чтобы тебя отослали обратно в черную дыру, не правда ли?

– Ты знаешь о черной дыре? – Я не могу скрыть удивления.

Ее улыбка почти печальна:

– Думаешь, если я кладу ноги на мебель, то уже не беспокоюсь о своих родственниках дома? Что меня вообще не интересует то, что происходит?

– Я…

Она качает головой:

– Ты действительно недавно сошел с самолета.

– А ты заходишь на сайт «Джумбо кафе»… – Я замолкаю, это кажется невероятным.

Кулаап склоняется ближе:

– Мой ник – «Друг Лаоса». А твой?

– «Литтлксанг». Я думал, «Друг Лаоса» – мужчина…

Она опять смеется, а я шепчу ей почти на ухо:

– Правда, что семья выбралась оттуда?

– Совершенно точно. У меня в поклонниках генерал тайской армии. Он все мне рассказывает. У них там пост прослушки. Ну и частенько посылают разведчиков через границу.

Я чувствую себя так, словно оказался дома.

Мы заходим в маленький лаосский ресторан, все узнают Кулаап, обступают ее, а владелец просто выставляет папарацци за дверь, когда они становятся слишком наглыми, и закрывает заведение. Мы проводим вечер, вспоминая о Вьентьяне. Выясняем, что оба любили есть лапшу у одного торговца на Каэм Кхонг. Что она любила сидеть на берегу Меконга и хотела стать рыбаком. Что мы ходили к одним и тем же водопадам за город по выходным. Что приличного там‑мак‑хунга[17]за пределами Лаоса не найти. Кулаап – прекрасная собеседница, очень живая и непосредственная. Странная, как любая американка, но с добрым сердцем. Периодически мы фотографируем друг друга и постим снимки на сайтах, подкармливая аудиторию. А потом снова садимся в лимузин, папарацци опять вокруг нас. Повсюду вспышки камер. Люди выкрикивают вопросы. Я горжусь тем, что нахожусь рядом с этой красивой умной женщиной, которая знает больше кто‑либо о ситуации на нашей родине.

В машине Кулаап просит меня открыть бутылку шампанского и разлить его по бокалам, а сама тем временем открывает водоворот и изучает результаты нашего свидания. Она модифицировала программу, теперь следя и за моим сайтом.

– Ты уже получил на двадцать тысяч читателей больше, чем вчера.

Я сияю. Она продолжает считывать результаты и чокается со мной:

– О, кто‑то уже сосканировал твое лицо. Ты теперь знаменитость.

Мы выпиваем. Я краснею от вина и счастья. У меня будет столь вожделенный Джэнис рейтинг. Как будто бодхисатва спустился с небес, чтобы меня не выгнали с работы. Мысленно я говорю спасибо Марти за его щедрость. Кулаап наклоняется ближе к экрану, наблюдая за мерцающим контентом. Открывает еще одно окошко, начинает читать. Хмурится.

– А что за хрень ты пишешь?

Я отшатываюсь от неожиданности и пожимаю плечами, спохватившись:

– О правительстве, в основном. Иногда о защите окружающей среды.

– Например?

– Прямо сейчас я работаю над репортажем о глобальном потеплении и Генри Дэвиде Торо.

– А мы разве не решили эту проблему?

Я в замешательстве:

– Какую проблему?

Лимузин поворачивает на Голливудский бульвар, нас толкает друг к другу, а мотоциклисты с камерами окружают машину, словно рыбная стая. Они непрерывно щелкают затворами, снимая. Сквозь тонированное стекло папарацци кажутся светлячками, вспышками еще меньшими, чем мои истории в водовороте.

– В смысле, разве это уже не прошлое? – Она пригубила шампанское. – Даже Америка сейчас сокращает выброс отходов. Все знают, вот в этом проблема. – Кулаап хлопает по подлокотнику. – Налог на выбросы углекислого газа с моего лимузина, например, утроились, даже несмотря на гибридный двигатель. Все соглашаются, что вот это проблема. И мы ее решаем. О чем тут писать‑то?

Она – американка и вобрала в себя их хорошие черты: оптимизм, желание идти вперед, создавать собственное будущее. И все плохие: странное невежество, нежелание верить, что можно себя вести не только, как дети.

– Нет. Ничего не решено. Все становится хуже. Хуже с каждым днем. А те изменения, которые мы делаем, производят малый эффект. Может, они слишком малы, а может, уже слишком поздно. Все становится хуже.

Она пожимает плечами:

– Ну, я о таком не читала.

Мне стоит больших усилий не показать своего раздражения. Я указываю на экран:

– Естественно, ты о таком не читала. Посмотри на рейтинг моей рассылки. Люди жаждут радостных историй. Забавных. Не таких, как пишу я. И поэтому мы все создаем то, что хочешь читать ты, то есть ничто.

– И все‑таки…

– Нет, – я резко машу рукой. – Мы, новостники, очень умные мартышки. За твои прекрасные глаза и пару кликов мы сделаем то, что ты хочешь. Создадим хорошие новости, которые ты сможешь использовать, продать. Новости «золотой триады». Расскажем, как лучше заниматься сексом, лучше есть, лучше выглядеть, стать счастливее, или как медитировать – ведь это так просвещает. – Я непроизвольно кривлюсь. – Хочешь узнать о технике медитаций во время прогулки или о Дабле ДиПи? Мы обеспечим.

Она начинает смеяться.

– Почему ты смеешься надо мной? – злюсь я. – Я не шучу!

Она машет рукой:

– Знаю, знаю, но ты сейчас упомянул Дабла… А, не бери в голову.

Я замолкаю. Хочу продолжить, рассказать о своих переживаниях, но слишком смущен из‑за утраты самообладания. Я потерял лицо. Не привык быть таким. Привык контролировать эмоции, но теперь стал американцем, таким же инфантильным и вспыльчивым, как Джэнис. И Кулаап смеется надо мной.

Я пытаюсь держать себя в руках:

– Думаю, мне пора домой. Кажется, наше свидание окончено.

Она улыбается и трогает меня за плечо:

– Не надо так.

Часть меня кричит, что я – полный идиот, а отказываться от такой возможности безрассудно и глупо. Но есть что‑то еще, что‑то насчет лихорадочного перелистывания сайтов, подсчета кликов и дохода с реклам. Оно кажется мне нечистым. Словно отец сидит сейчас с нами в машине и осуждает. Спрашивает, разве ради кликов направлял он статьи о пропавших друзьях в газеты.

Неожиданно для себя я слышу собственный голос:

– Я хочу выйти. Мне не хочется поднимать рейтинг так.

– Но…

Я смотрю на нее:

– Я хочу выйти. Сейчас.

– Прямо здесь? – Она сердится, а потом пожимает плечами. – Как хочешь.

– Да. Спасибо.

Кулаап говорит водителю остановиться. Мы молчим от неловкости, не знаем, что сказать.

– Я пришлю костюм обратно.

Она грустно улыбается:

– Не стоит. Это подарок.

Я чувствую себя еще хуже, униженным еще больше, отказываясь от ее щедрости, но все равно вылезаю из лимузина. Вокруг меня трещат фотокамеры. Пятнадцать минут славы, тот самый момент, когда каждый фанат Кулаап смотрит только на меня. Полыхают вспышки.

Я отправляюсь домой, а папарацци выкрикивают вопросы.

Через пятнадцать минут я действительно остаюсь в одиночестве. Думаю вызвать такси, но потом отдаю предпочтение ночи. Решаю пройтись по городу, который никогда никуда не придет. На углу покупаю кукурузную лепешку с сыром и несколько мексиканских лотерейных билетов, мне нравятся лазерные изображения масок Дня Мертвых. Этот праздник всегда мне напоминает о том, что я, как буддист, не должен забывать: все мы, в конце концов, станем трупами.

Покупаю три билета, на одном выигрываю сто долларов, которые могу получить в любом киоске «ТелМекс». Хороший знак. Даже если удача от меня ушла вместе с работой, а Кулаап оказалась не такой уж бодхисатвой, я все равно чувствую себя счастливчиком. Словно отец идет рядом со мной по прохладным улицам Лос‑Анджелеса, мы снова вместе, у меня лепешка и билет, у него сигарета «А Дэнг» и спокойная улыбка игрока. Каким‑то образом я чувствую, что он меня благословляет.

Потому отправляюсь не домой, а на работу.

У меня высокие рейтинги. Даже сейчас, глубоко ночью, часть фанатов Кулаап читает о шашечных бабочках и некомпетентности американского правительства. В моей стране эти истории просто не существовали бы. Их бы моментально прикончила цензура. А тут они сияют зеленым, пульсируют пропорционально количеству пользовательских просмотров. Одинокое создание, мерцающее среди мощных вспышек сообщения о новом процессоре «Интел», рецептов маложирных блюд, фотографий прикольных котов и эпизодов реалити‑шоу «Антарктика: Остаться в живых». Поток цвета и света прекрасен.

В центре водоворота сияет зеленое солнце Дабла – оно распухло еще больше. Похоже, ДиПи что‑то сделал. Может, сдается сейчас, или убивает заложников, может, фанаты выстроили живую стену, чтобы защитить кумира. Моя история помирает, как только внимание пользователей смещается.

Я еще какое‑то время наблюдаю за водоворотом, потом иду к своему столу и делаю телефонный звонок. Отвечает человек с всклокоченными волосами, потирающий опухшее со сна лицо. Я извиняюсь за столь поздний час, а потом засыпаю его вопросами, записывая интервью.

Он глупо выглядит и у него откровенно дикие глаза. Всю свою жизнь мой нынешний собеседник провел, как Торо, размышляя о лесном монахе и следуя по аккуратно проложенным тропам мыслителя там, где остались леса, ходя среди берез, кленов и васильков. Он – дурак, но зато честный.

– Я не могу найти ни одного, – рассказывает человек. – Торо видел тысячи в это время года, их было так много, что он даже не смотрел на них. Хорошо, что вы позвонили. Я хотел разослать пресс‑релизы, но… – Он пожимает плечами. – Рад, что вы решили рассказать об этом, иначе вся проблема останется всего лишь уделом энтузиастов.

Я улыбаюсь, киваю и записываю искренние слова странного дикого создания, от которого большинство просто отмахнется. Он не фотогеничен, его фразы путанные и сбивчивые. Он не подготовил текст о том, что видел. Идет сплошной жаргон натуралистов и биологов. Со временем я смогу найти другого, кого‑то, кто выглядит привлекательно и может хорошо говорить, но сейчас у меня только один волосатый человек, растрепанный и безрассудный, сошедший с ума от страсти по цветку, которого больше нет.

Работаю всю ночь, полирую историю. Когда в восемь часов утра коллеги вваливаются в зал, все почти готово. Я не успеваю сообщить об этом Джэнис, а она уже подходит ко мне. Трогает за одежду, улыбается:

– Милый костюм. – Потом придвигает стул и садится рядом. – Мы все видели тебя вместе с Кулаап. Твой рейтинг пошел вверх. – Кивает на дисплей. – Описываешь вечер?

– Нет. Это был личный разговор.

– Но все хотят знать, почему ты вышел из машины. Мне тут уже звонил знакомый из «Файнэншнл Таймс» по поводу дележа рейтинга за твое откровенное интервью. Тебе даже ничего писать не надо.

Какая соблазнительная мысль. Легкий рейтинг. Куча кликов. Бонусы от рекламы. И все равно я качаю головой:

– Мы не говорили о вещах, которые будут интересны другим.

Джэнис смотрит на меня так, словно перед ней сидит сумасшедший.

– Ты сейчас не в том положении, чтобы торговаться, Онг. Между вами что‑то произошло. Что‑то, о чем люди хотят знать. Тебе нужны читатели. Просто расскажи нам, что случилось на свидании.

– Это было не свидание, а интервью.

– Тогда опубликуй это долбаное интервью и подними свои показатели!

– Нет. Если Кулаап захочет, она может запостить его на своем сайте. У меня есть другой материал.

Показываю Джэнис экран. Она склоняется вперед и пока читает, рот ее превращается в тонкую нить. В этот раз гнев редактора холоден, хотя я готовился к взрыву ярости и шума.

– Васильки. Тебе нужны очки рейтинга, а ты рассказываешь читателям про цветочки и Уолденский пруд.

– Мне бы хотелось опубликовать эту статью.

– Нет! Черт, нет! Это еще один бред, вроде твоего рассказа о бабочках, или истории про дорожные контракты, или той нелепицы про бюджет конгресса. Да ты и одного читателя не получишь. Это бессмысленно. Страницу с этим никто даже не откроет.

Мы смотрим друг на друга. Два игрока, оценивающие соперника. Решающие, у кого верный расклад, а кто блефует.

Я нажимаю клавишу «опубликовать».

Репортаж уходит в сеть, анонсируется в рассылках. Минуту спустя в водовороте загорается крохотное новое солнце.

Я и Джэнис смотрим на зеленую искорку, мерцающую на экране. Читатели обращают на нее внимание. Начинают заходить, делятся ею между собой, на моей странице регистрируется количество посетителей. Пост еле заметно вырастает.

Мой отец ставил на Торо. А я – сын своего отца.

Элизабет Бир и Сара Монетт^{4}

БУДЖУМ

(Пер. Карины Павловой)

Своего имени у корабля не было, и человеческий экипаж назвал его «Лавиния Уэйтли».[18]По всей видимости, зверюга совсем не возражала. Во всяком случае, ее длинные лопасти‑манипуляторы сворачивались – с нежностью? – когда кто‑нибудь из главных механиков поглаживал переборку и ласково приговаривал «Винни», и с важностью вспыхивали огоньки внутренней биолюминесценции по пятам за каждым из членов команды. Корабль исправно снабжал экипаж светом для передвижения, работы и жизни.

«Лавиния Уэйтли» была буджумом, обитателем космических глубин, но ее род возник в кипящих оболочках газовых гигантов, и молодые особи ранний период своей жизни до сих пор проводили в облаках‑яслях, клубящихся над извечными штормами. Обтекаемая, для человеческого глаза больше похожая на гигантскую рыбу‑зебру, на боках она несла газовые мешки, наполненные водородом. Лопасти и крылья плотно прижаты, а сине‑зеленая окраска настолько темная, что казалась глянцево‑черной, если на нее не падал луч света. Кожу покрывали симбиотические водоросли.

Там, где присутствовал свет, «Лавиния» могла вырабатывать кислород. А где был кислород, она производила воду.

Сама себе экосистема, подобно тому, как капитан была сама себе законом. А в недрах машинного отделения работала Черная Элис Брэдли, просто человек и к законам не имевшая никакого отношения, но «Лавинию» очень любившая.

Черная Элис отреклась от данных ею клятв в тридцать втором, после Венерианских мятежей. Причин она не скрывала, и капитан, поглядев на нее холодными, темными, хитрыми глазами, произнесла тогда: «Делай свое дело, и я тебя не трону, дорогуша. Предашь меня – отправишься назад на Венеру в замороженном виде». Видимо, поэтому, а также потому, что Черная Элис не смогла бы прожечь борт корабля лучевой пушкой, ее и направили в машинное отделение, где вопросы этики были последним по важности пунктом. Впрочем, бежать куда‑то в планы Элис не входило.

Именно в ее смену «Лавиния Уэйтли» почуяла добычу. Дрожь предвкушения пробежала по палубам и переборкам. Странный рефлекс, реакция, свойственная «Винни» во время погони. И вот они уже мчатся на полном ходу по гравитационному колодцу курсом на Солнце, и мониторы в машинном отделении, которые капитан Сонг распорядилась держать выключенными большую часть рейда, считая, что салагам, палубным матросам и простым механикам не обязательно знать, куда направляется судно и по какому делу, ожили, вспыхивая один за другим.

Все задрали головы, и Пол‑Джек крикнул:

– Смотрите! Смотрите!

Пятно, прежде казавшееся лишь масляным разводом на экране, неожиданно пришло в движение, едва «Винни» приступила к маневру: грузовое судно, большое, неповоротливое и безнадежно устаревшее. Легкая добыча. Легкая нажива.

«Если нам вообще что‑нибудь перепадет», – подумала Черная Элис. Вопреки слухам и байкам, которыми пестрело киберпространство, пиратская жизнь не состояла из бесконечной дегустации награбленных деликатесов и торговли рабами. Как бы не так, если три четверти какой бы то ни было добычи доставались «Лавинии Уэйтли», дабы поддерживать ее здоровье и благостное расположение духа. Но никто не возражал. Все помнили историю «Марии Кюри».

Голос капитана по оптоволоконному кабелю, натянутому рядом с нервным узлом «Лавинии», звучал чисто и без всякого статического треска, как если бы Сонг стояла перед носом у Черной Элис.

– По местам! – скомандовала капитан, и все бросились исполнять.

Два солнечных года минуло с тех пор, как Сонг «килевала» Джеймса Брэди, но никому не забыть его выпученных глаз и истошного крика.

Черная Элис заняла свое место и посмотрела на экран. Золотым по черному на корме судна значилось «Жозефина Бейкер».[19]О порте приписки можно было судить по венерианскому флагу, крепко привязанному к флагштоку. Корабль из стали, не буджум, так что шансов у него не оставалось. На миг Элис решила, что «Жозефина Бейкер» попытается оторваться.

Но она развернулась и открыла огонь.

Движение, ускорение, смена курса не ощущались вовсе. Никакого хлопка вытесняемого воздуха. Картинка на экране просто сменилась другой, едва «Винни» прыгнула – буквально перенеслась – на новую позицию и нависла над кормой «Жозефины Бейкер», брюхом круша флагшток.

Элис почувствовала плотоядную дрожь в корпусе. И вовремя ухватилась за консоль, прежде чем «Винни» жадно вцепилась в жертву своими длинными лопастями.

Краем глаза Брэдли видела, как Пастырь, единственный на борту, кто мало‑мальски подошел бы на роль капеллана, крестится и по привычке бормочет «Ave, Grandaevissimi, morituri vos salutant». [20]Все, на что он был способен сейчас, да и после вряд ли сможет больше. Капитан Сонг не возражала, когда кто‑то беспокоился о своей душе, если только это не шло вразрез с ее текущими требованиями.

Голос капитана раздавал приказы, распределял членов команды по палубам и бортам. Внизу, в машинном отделении техники следили за шкурой «Винни» и готовились отразить атаку, если на грузовозе вдруг решатся на абордаж. «Лавиния» все делала сама, правда, всегда наступал момент, когда приходилось сдерживать ее аппетит, чтобы успеть снять все ценное с захваченного судна. Весьма непростая, деликатная задача, решение которой доверяли лишь главным механикам, но Черная Элис наблюдала и слушала, и даже если ей никогда и не выпадет шанс, она втайне считала, что справилась бы.

Такая маленькая мечта, о которой она никому не говорила. Было бы чертовски здорово стать кем‑то, кого слушается буджум.

Элис сосредоточилась на скучных экранах своего сектора, стараясь не отвлекаться на те, где транслировался настоящий бой. Пастырь обходил всех, раздавая оружие, так, на всякий случай. Едва сопротивление «Жозефины Бейкер» будет подавлено, младшие техники перейдут на ее борт за добычей.

Иногда на захваченном корабле кто‑нибудь прятался. Порой неосторожных пиратов подстреливали.

Попытка предрешить исход боя, находясь в машинном отделении, – дело бесполезное. Васаби, как всегда, установил таймер на одной из вспомогательных панелей, и все посматривали туда время от времени. Пятнадцать минут – ничего страшного, гадких сюрпризов пока нет. Черная Элис как‑то встретила парня, который был на «Маргарет Мид»,[21]когда та напала на грузовоз, перевозивший пехотинцев на спутники Юпитера. Тридцать минут – порядок. Сорок пять. Скоро час, и вокруг принялись проверять оружие. Самый продолжительный бой, в котором Элис довелось участвовать, длился шесть часов сорок три минуты пятьдесят две секунды. Тот рейд стал последним, когда «Винни» работала в паре, – предательство «Генри Форда» послужило тому причиной. Капитан Сонг до сих пор хранила голову капитана Эдвардса под вакуумным колпаком на мостике, а «Винни» достались уродливые шрамы – следы от челюстей «Генри Форда».

На этот раз таймер замер на пятидесяти минутах тринадцати секундах. «Жозефина Бейкер» сдалась.

Пастырь хлопнул Элис по плечу:

– Со мной. – И она не возражала.

Он прибыл на борт всего за шесть недель до Брэдли, но по нраву был крут, равно как и набожен, и, кстати, далеко не глуп. Элис проверила застежку кобуры и поднялась за Пастырем по лестнице, не упустив возможности погладить на ходу переборку «Винни». Корабль не отреагировал. Элис ведь не капитан, даже не один из четырех главных механиков.

Интендант обычно не спорил с тем, кого члены команды выбирали себе в партнеры для рейда, и как только Черная Элис и Пастырь надели спецодежду, – никто бы не удивился, если бы команда «Жозефины Бейкер» предпочла плену гибель в открытом космосе, – он вручил обоим пистолеты для маркирования и рентген‑планшеты, предварительно просканировав сетчатку глаз механиков. Все самое ценное хранилось в переборках, и раз уж «Винни» «поймала» грузовоз, повторного визита на борт «Жозефины Бейкер» могло и не быть.

На море разграбленные суда пираты пускали ко дну. Использование буждумов предполагало куда более эффективный метод.

Черная Элис развесила полученный инвентарь на поясе и проверила герметичность скафандра Пастыря.

Придерживаясь за лини и раскачиваясь, они спустились из брюха «Винни» к раскрывшемуся с чавканьем шлюзу. Большая часть команды не любила смотреть на морду корабля, но Элис обожала. Все эти зубы, алмазные резцы, отполированные до блеска, и несколько дюжин сапфировых глаз, которые моргают ей вслед…

Элис бессознательно помахала «Лавинии» рукой и представила, что та подмигнула в ответ, по очереди закрыв глаза.

На грузовоз Брэдли вплыла вслед за Пастырем.

После проверки воздуха они сняли шлемы – нет смысла тратить кислород из собственных запасов, – и их внимание сразу привлек запах.

«Лавиния Уэйтли» пахла особенно, озоном и мускатным орехом, другие корабли не пахли столь приятно, а уж запах на этом судне…

– Кого они убили и почему не выкинули его в космос? – прохрипел Пастырь.

Черная Элис с трудом подавила приступ тошноты:

– Ставлю двадцатку, мы те самые счастливчики, кто это узнает.

– Что‑то не очень хочется.

Они вскрывали люки, осматривали помещения. Дважды натыкались на членов команды, жестоко убитых. Один раз встретили живых.

– Джилли, – сказала Элис.

– Все равно непонятно, что за запах, – отозвался Пастырь и добавил, обращаясь к джилли: – Можете перейти к нам на службу, или наш корабль вас сожрет. Выбирайте. Нам все равно.

Джилли обменялись друг с другом жестами, моргая огромными влажными глазами, и быстро закивали.

Пастырь прикрепил метку на переборку.

– Кого‑нибудь пришлют за вами. Уйдете, мы решим, что вы передумали.

В ответ несчастные только замотали головами и опустились на палубу – ждать.

Пастырь размещал маркеры: зеленые там, где ничего нет, пурпурные – для товаров, красные – для того, что могло бы прийтись по вкусу «Винни» и не представляло никакой ценности для самих пиратов. Черная Элис составляла карту. Коридоры грузовоза петляли, изгибались, заблудиться тут – проще простого. Элис сомневалась, верно ли все зарисовала, и радовалась, что дополнительно помечала стены мелом. Но в любом случае у механиков при себе был маячок, да к тому же «Винни» всегда могла выгрызть их отсюда.

Черная Элис любила свой корабль.

Она думала о том, что пиратская доля, в конце концов, не так уж горька и, без сомнений, гораздо выгоднее работы на янтарных рудниках Венеры…

И вдруг наткнулась на запертый грузовой отсек.

– Эй, Пастырь, – позвала она товарища, тот прикрыл ее, и Элис выстрелила в замок.

Люк распахнулся, и пираты уставились на ряды серебристых цилиндров, каждый чуть меньше метра высотой и около полуметра диаметром. Абсолютно гладкие, если не считать нескольких углублений на каждом. Запах ощущался здесь сильнее.

– Черт побери! – выругалась Элис.

Пастырь, гораздо более практичный, чем напарница, прикрепил оранжевую метку для крайне важной находки рядом с входом и сказал лишь, что капитан захочет на это посмотреть.

– Ну да, – согласилась Элис, но по спине пробежал холодок. – Сваливаем.

Разумеется, вышло так, что они с Пастырем оказались среди тех, кого послали за добычей, и, конечно, капитан Сонг не собиралась оставлять цилиндры на съедение «Винни».

Что, по сути, весьма справедливо. Черная Элис не хотела бы, чтобы «Лавиния Уэйтли» слопала эту дрянь, но зачем вообще с этим связываться?

Она украдкой поделилась своими соображениями с Пастырем и высказала жуткую догадку:

– Наверно, она знает, что там?

– На то она и капитан.

– Да, но… Друг, ты не думай, я не спорю, просто, если не знает, то… – Элис заговорила шепотом, едва разбирая собственные слова: – Что, если кто‑нибудь откроет один из контейнеров?

Пастырь посмотрел на нее страдальческим взглядом:

– Никто ничего не откроет. Но если тебе не сидится на месте, пойди потолкуй с капитаном.

Вот как. Бросил ей вызов. И Элис приняла его:

– Пойдешь со мной?

Пастырь замешкался. Взглянул на нее, заворчал, стянул левую, потом правую перчатку.

– Твою мать, – буркнул он, – придется.

Для тех, кто участвовал в захвате добычи, вечеринка уже началась. Пастырь и Черная Элис в конце концов нашли капитана в кают‑компании, где матросы уже упивались краденым вином, сбивая горлышки бутылок. Половина содержимого проливалась под ноги на гравипластины, но Элис не сомневалась, что там, откуда эти бутылки доставали, их было еще предостаточно. Чем быстрее команда покончит с ними, тем быстрее просохнет.