Созерцание Бога есть принцип нравственного закона или конечной цели, а эта последняя есть обнаружение его

Мы видели, что жизнь со стороны своей формы, т.е. просто как внутреннее самоопределение и самостоятельная деятельность, не обладает абсолютным бытием, а существует ради другого, а именно для того, чтобы конечная цель была созерцаема. Сама жизнь в своей основе не есть только эта объективная форма, но есть в то же время созерцаемость конечной цели. Как таковая она имеет две одновременно существующие и взаимно обусловливающие друг друга формы: общую, как определенную конечной целью природу, которая, будучи вечной природой, создает, следуя этому определению,

бесконечный ряд миров, и индивидуальную, как абсолютную свободу, способную определяться этой же самой конечной целью. Вследствие этого в каждом индивиде содержится естественное влечение, нравственное определенное назначение и колеблющаяся между ними абсолютная свобода, которая должна возвыситься и стать волей путем добровольного уничтожения себя самой; благодаря этому индивидуальная форма в своем определенном назначении, т. е. сумма индивидов, переживает гибель всех возможных миров.

Но было высказано сомнение, легко возникающее при внимательном размышлении, что сама эта конечная цель, которую мы признали за высший принцип, может быть, не есть абсолют. Если это подтвердится, то ее бытие, хотя и тоже фактическое, следует рассматривать по аналогии с рассмотренным нами только как созерцаемость другого и высшего, причем формальная жизнь будет тоже созерцаемостью его, но только посредственно, через конечную цель как связующий член.

Итак, исследуем, может ли конечная цель быть абсолютной, а если нет, что может быть ее основанием и в ней становится видимым? Чтобы прямо перейти к делу, я высказываю предположение, что она есть бытие только формальной жизни, и прежде всего строго выясню мое понятие бытия. Я называю имеющим бытие (seyend) то, чего никогда не будет и чего никогда не было, и о чем мы безусловно ничего не можем иного сказать, как только: оно есть.

Здесь я говорю о бытии жизни, т. е. абсолютного становления, такой жизни, которая в своей формальной сущности есть только становление и никогда не бытие, ибо так мы себе представляем чисто формальную жизнь. Что с ней соединено бытие, это значит: это бытие само присутствует во всем этом бесконечном становлении, оно есть, а не станет, не будет изменено, совсем не принимает участия в изменении. Поэтому в жизни бытие есть Единое и остающееся Единым в из-

менении. Но это единство и ненарушимая длительность принадлежат жизни собственно не как бытию, а только в противоположность изменению. (Заметьте, я не говорю, что жизнь как бытие заключает в себе непостоянство и изменение, что было бы бессмыслицей, но я утверждаю, что без изменения как противоположности был бы невозможен предикат, неизменность и длительность — это неопределенное, но никак не отрицательное суждение. Не бытие следует из единства, а единство следует из бытия, а именно в противоположность становлению как изменению).

Постараемся как можно ближе подойти к этому положению созерцания. Формальная жизнь есть абсолютное становление, сказали мы. Если вы попытаетесь представить себе такое абсолютное становление, вы будете вынуждены придать этому становлению длительность хотя бы на самое короткое время, чтобы сообщить созерцанию абсолютно необходимую прочность, иначе оно расплывется в ничто и вы ничего не представите себе. А это противоречит нашему уговору, ибо вы должны были представить себе абсолютное становление, длительность же есть задержка становления и, следовательно, отрицание его. Но допустим это, так как иначе мы не можем прийти к заданному нам представлению. Это становление, которое вы, против всякого правила, заставили длиться, будет вытеснено и уничтожено новым абсолютным становлением, возникшим совершенно из ничего и поэтому не связанным с первым. В такой жизни совсем нет внутреннего единства, и мы представляем себе не данную жизнь, а бесконечное множество различных жизней. Единственное, что вносит в жизнь единство и длительность, есть ее бытие и, следовательно, без этого предположения жизнь совсем не может быть созерцаема, ни как данная жизнь, ни как жизнь вообще.

В результате допущение в жизни безусловного бытия, как мы его только что описали, есть условие созерцаемости жизни.

Это только что описанное нами бытие и есть то, что мы до сих пор называли конечной целью. Во-первых, всякое становление, всякое обнаружение жизни обладает длительностью, необходимой для ее созерцаемости, только потому, что оно есть становление бытия (непосредственно или посредственно, в нравственной или только в чувственной форме — здесь не важно); само становление существует только при этом условии. Поэтому это бытие есть собственно пребывающее: в становлении это есть содержание, а в действии — соделанное. Но жизнь с формальной стороны есть абсолютное становление, поэтому это бытие в бесконечно развивающемся обнаружении находится только в становлении, а никогда в (фактическом или обнаруженном) бытии. Оно будет в бытии только при конце жизни. Но во всяком обнаружении жизнь стремится обнаружить свое бытие; что это не есть действительное бытие, зависит только от требуемого формой действительности бесконечно продолжающегося становления. Итак, бытие, как действительное, есть цель и намерение обнаружения, и к тому же вполне единственная, безусловная и бесконечная, т. е. конечная, цель.

В результате бытие жизни, которое обязательно должно лежать в основе ее, становится конечной целью только в синтезе со становлением как с формой жизни. Помимо этого синтеза и вне этой формы нельзя и говорить о конечной цели, а просто только о бытии. Следовательно, конечная цель есть обнаружение бытия в становлении с целью сделать это бытие видимым, следовательно, посредственно оно есть видимость бытия жизни, как мы это и предположили.

Примечание. Бытие свободы или жизни — если принять резкое значение слова бытие как безусловное бытие, вне всякого становления, никоим образом не как просто фактическое бытие явления — и нравственность представляет собой вполне Единое.

Спрашивается далее: что такое это бытие жизни, можно ли его глубже определить? Я отвечаю утвердительно, а именно таким образом: с формальной стороны жизнь есть только самоопределение к становлению. Это самоопределение прибавляет к бытию только то, что вытекает из этой формы: бренность частного и его бесконечное развитие. А то, что в обнаружении действительно есть и сохраняется во всем бесконечном ряду, имеет основание не в форме, а в самом бытии. То, что содержится в каждом отдельном обнаружении, что, собственно закрепляет его и делает его неподвижным, что действительно сохраняется во всем бесконечном ряде, есть созерцание. Поэтому созерцание в своей абсолютной форме, как созерцание, не становится, а есть, форма же только сообщает пребывающему созерцанию бесконечное становление. Поэтому форма основного бытия жизни есть такое созерцание, которое есть, а не стало, и остается неизменно одинаковым. С мыслью о нем несовместима никакая деятельность, принадлежащая только формальной жизни. Так как слово созерцание, по-видимому, содержит в себе понятие такой деятельности, то заменим его другим выражением: бытие жизни есть неизменный, прочный образ или явление, замкнутое в себе бытие, которое именно поэтому не может быть снова непосредственно созерцаемо. Оно, утверждаю я, есть просто бытие жизни, жизнь замыкается им, и есть не что иное, как только оно.

С этим простым созерцанием связана формальная жизнь, иначе говоря, созерцание обладает формальной жизнью, оно есть формальная жизнь, формальная жизнь есть его форма и тому подобное. Посредством этой формальной жизни оно обнаруживается, когда оно обнаруживается в форме вечного становления.

Следовательно то, что мы до сих пор рассматривали как жизнь, есть в своем абсолютном бытии созерцание, образ, явление. Но созерцание есть свобода некоторого бытия, — это относится к бытию, которое созерцается в созерцании, образуется в образе, является в явлении.

Что же это за бытие? Во-первых, это не есть бытие самой жизни, ибо жизнь есть просто образ и исчерпывается образным бытием, и именно она есть образ того другого, противоположного образу, которое относится к этому образу как бытие. Очевидно, это есть бытие по ту сторону всякого становления, что можно сказать уже и об образе. Но созерцание есть его созерцание, поэтому оно как со стороны бытия, так и со стороны содержания зависит от него; это другое есть основа как формального, так и качественного бытия созерцания. Поэтому, хотя созерцание безусловно есть, а не становится, оно есть не от себя, из себя и через себя, а через это бытие, поэтому оно абсолютно только как факт, именно факт этого бытия. А это бытие, которое есть бытие по отношению к абсолютному созерцанию, есть безусловно из себя, от себя, через себя. Оно есть Бог.

В этом его понятии мы ничего не можем о нем сказать как только, что оно есть абсолют и что оно не есть созерцание или что либо иное, заключающееся в созерцании в силу его жизненности. Но это есть только форма его бытия, и именно только в противоположность к бытию явления. Что такое Бог в действительности и в самом себе, открывается в созерцании, которое вполне его выражает и в котором он таков, каков он внутренне в себе самом; но это созерцание не созерцается снова, а обнаруживается посредством связанной с ним свободы. Следовательно, его сущность, как она есть в нем самом, бесконечно обнаруживается прежде всего и непосредственно в созерцании вечной конечной цели. Поэтому жизнь в своем истинном бытии и есть образ Бога, каков он есть в самом себе, но как формальная жизнь, как действительно живая и деятельная есть бесконечное стремление действительно стать этим образом Божиим, которым она однако никогда не станет именно потому, что это желание бесконечно. В действительном акте, если вообще это истинная жизнь, а не просто кажущаяся, она всегда есть возможно ближайшее в этот данный момент условие осуществления этого образа.

Таким образом, мы достигли последнего и полного раскрытия предмета нашего исследования: жизни, или — что то же — знания. (Насколько эти два выражения вполне однозначны, сейчас еще яснее обнаружится). Конечно, знание не есть просто знание самого себя, ибо в этом случае оно исчерпывалось бы самим собой и, не обладая длительностью и опорой, обращалось бы в ничто; но это есть знание о бытии, и именно о Едином бытии, истинно существующем, о Боге, но никак не о бытии вне Бога, ибо иное бытие, кроме бытия самого знания или созерцания Бога, невозможно, и предположение такого бытия есть чистая и явная бессмыслица. Но этот единственно возможный предмет знания никогда не встречается в действительном знании в чистом виде, но всегда преломленным в формы знания, необходимые в совокупности и в этой необходимости доказуемые. Доказательство необходимости этих форм и есть философия, или наукоучение.

Для обзора:

1) То, что вне Бога, разрешается в простое созерцание, образ, знание (быть вне Бога и значит быть созерцанием Бога, и не может иметь иного значения), и в нем нет ни следа, ни искры собственно формального бытия, которое вполне остается в Боге. Поэтому теория постижимого может быть только теорией знания, или наукоучением, ибо Бог непостижим, а вне Бога нет ничего, кроме знания.

2) Правда, это знание (это явление) не мертвое, но, безусловно, в самом себе живое. Но будучи жизнью, оно не имеет ни бытия, ни корня, ни материальности, ни качества, а есть только голый принцип — не созерцания и его содержания, Бога, ибо таковое есть изначального принцип дальнейшего определения этого созерцания и поэтому принятия этого созерцания в форму становления.

3) Эта жизнь, или принцип, есть абсолютная способность построения и схематизирования, очевидно, всего того, что она есть. Первоначально она есть образ Бога. Поместите пока принцип в этом пункте. Очевидно, будут возможны два исключающие друг друга случая: или принцип в принципном бытии этого бытия остается тем, что он есть, образом, тогда его продуктом будет бесконечный ряд созерцания. Созерцания, повторяю я. Созерцание находится всюду, где в принципе, поскольку он принцип, заключено бытие, т. е. нечто не освобожденное свободой и не схематизированное, а потому и бессознательное. Или второй случай: принцип не остается этим бытием, а схематизирует его; тогда образуется понятие и в данном случае понятие Бога как абсолютного предмета созерцания. Это генеалогия всех понятий, а здесь, в частности, понятия Бога: религия, завершающая жизнь знания и являющаяся его наивысшей вершиной.

4) Вернемся снова к созерцанию, в котором принцип, бессознательно для самого себя, есть образ Бога. И в этом созерцании могут быть два случая: или в созерцании предполагается свобода, и продукт созерцания, пройдя через нее, рассматривается как второй бессознательный принцип, заключенный в первом, тогда возникает бесконечное созерцание конечной цели — раскрывается нравственный мир. Или же в созерцании не предполагается свобода, и продукт созерцания не определяется прохождением через свободу, тогда получается созерцание бесконечной природы, которая сама растворяется в созерцании и является его формой.

5) Наконец, сама свобода, принцип как таковой, оставшийся скрытым в рассмотренном выше основном созерцании, может быть схематизирован самой свободой и возвыситься до сознания, тогда образуется созерцание я, как свободного и именно свободного по отношению к конечной цели, которая для него становится законом; поэтому я представляется с двух точек зрения: как принцип в нравственном мире и как тот же принцип в мире ненравственном и поэтому только чувственном.

Эти пять основных форм исчерпывают возможные формы всякого сознания на веки вечные. Наукоучение имеет дело с необходимыми формами сознания, поэтому только что сказанное представляет основную схему этой науки, которой и должно было закончиться наше исследование фактов сознания, если оно было вполне выполнено.

Было бы полезно для всякого научного сочинения, если бы к нему иногда предъявляли требование бросить терминологию, пользоваться которой оно, может быть, было вынуждено, и высказать простым языком, понятным для обыкновенного ума, в чем, собственно, заключается то новое, что оно утверждает. Здесь мы хотим добровольно оказать эту услугу нашему собственному сочинению.

Мы утверждаем, выражаясь обыкновенным житейским языком, и утверждали до сих пор вполне серьезно следующее:

1) Знание существует действительно самостоятельно и само в себе, а именно это знание есть свободная и самостоятельная жизнь. Вы должны это допустить и принять, если вы желаете вместе с нами стать на точку зрения философии, исходящей из знания как самостоятельного феномена. И вы должны действительно так думать и развить вашу мыслительную способность настолько, чтобы быть в состоянии представить себе это или хотя бы попытаться сделать это. Не так думают те, кто предполагает, что знание есть свойство, например, предполагаемого субстанциального человека, и мы не хотели сказать, что человек обладает знанием. Кто не может понять наших слов иначе, как таким образом, для того смысл их скрыт, и ему останется с самого начала и навсегда недоступной та область, в которой они только и имеют смысл. Мы не

нуждаемся в носителе знания, но будем рассматривать знание, хотя бы предварительно, как своего собственного носителя. Со временем выяснится, куда мы поместим человека, который никоим образом не обладает знанием, но им самим, по воле Божьей, должно владеть знание. Наша наука требует, чтобы мы на время, ради отвлечения, о нем забыли, как требует геометр, чтобы забыли о материи.

2) Вначале свобода этой жизни некоторым образом связана.

3) Развитие и жизнь этого знания заключаются в том, что свобода освобождается от этой связанности, причем подпадает другой меньшей связанности, от которой она снова должна освободиться, и т. д. Короче говоря, течение его жизни заключается в постоянном достижении высшей свободы.

4) Это постоянное развитие жизни должно, конечно, совершаться по незыблемым и определенным законам. Поэтому изложение фактов сознания является некоторого рода естественной историей развития этой жизни.

5) Эта история, будучи историей развития, начинается с низшего пункта, с того, в котором жизнь дается без всякого предшествовавшего развития. Этот пункт, этот terminus a quo истории, есть внешнее восприятие и все, что в связи с ним предполагается.

Я утверждал, что знание безусловно, оно имеет самостоятельное существование, и есть единственное самостоятельное существование, нам здесь известное. Но по существу знание есть бытие свободы, следовательно, собственно самостоятельна свобода. Это следует признать вместе со мной, хотя бы проблематично, ибо такой образ мысли есть точка зрения философии, и тот, кто не может представить себе знание иначе, как акциденцию какого-нибудь человека, обладающего знанием, также не может схватить никакой философской идеи, как никакой геометрической тот, кто не может подняться над материей.

К тому же вполне ясно, как абсолютно противоречиво такое предположение носителя знания. Мы здесь исследуем цельное сознание. Такой же носитель знания тоже вносится каким-нибудь сознанием и ему верят на основании показаний этого сознания. Если мы допустим, что такой носитель существует, то мы исключим из нашего исследования вносящее его сознание, и наше исследование в таком случае будет неполным в одном из самых важных пунктов.

Большой вред и полная гибель философа от этой неспособности мышления уже в достаточной мере раскрылись. Правда, Кант высказал наше положение не в таких сухих словах и не так откровенно; но если не сделать этого допущения, то окажется, что он в действительности ничего не сказал, и его сочинения полны противоречий. Философствующая публика не сделала этого допущения и действительно не нашла в его сочинениях ничего, кроме множества противоречий. (Совершенно непонятно, каким образом некоторые люди в этом состоянии своей мыслительной способности все же почерпают мудрость из учения Канта и выступают толкователями и распространителями его). Появившееся в печати «Наукоучение» высказало это положение, но ему не поверили, что оно говорит не шутя, поэтому оно осталось непонятым. Делая здесь попытку привести вас к пониманию наукоучения, я прежде всего, и как условие всех моих дальнейших просьб, обращаюсь к вам с просьбой поверить мне, что я серьезно и буквально предполагаю то, что я утверждаю, и сделать хотя бы попытку представить себе вместе со мной эту идею. Попытка не принесет вреда. Если из этого ничего не выйдет и если вытекающие из этой идеи основные положения не убедят вас в ее истинности, то вы можете снова вернуться к старому и привычному образу мысли. А без допущения этой идеи вы не поймете и того, что я до сих пор изложил, и будете вынуждены вложить в мое изложение совершенно ложный смысл. Я утверждал, что эта жизнь знания сама

собой изменяется; несомненно существуя, она, по моему мнению; порождает бытие, которое действительно и на самом деле есть и сохраняется, и, раз возникши, не может уже быть уничтожено; это есть бытие само в себе, так как она сама (жизнь) сама в себе. Это бытие непосредственно выражается в знании, ибо такое бытие само есть знание. Может ли при этом взгляде, если только его принимать серьезно, возникнуть у кого-либо сомнение в реальности такого знания, так как оно есть не что иное, как само бытие в себе? Конечно, только в том случае, когда при произнесении слова «знание» не могут представить себе ничего другого, как только свои праздные мечтания, или в том, когда не могут представить себе иной реальности, кроме материальной, которую можно схватить руками; в этих случаях сомнение будет уместно. Те, кто ложно поняли наукоучение, так и поступали.