Глава 12 Голова святого Освальда

– Парень страдает припадками? – спросил кто-то рядом.

Джек открыл глаза: прямо над ним нависали деревянные балки низкого потолка. Тут и там сохли пучки лекарственных трав.

– Нет-нет, ничего подобного, – заверил отец. – Может, лихорадку подхватил?

– Да он совсем холодный, если уж на то пошло. Вы и его собирались в купель окунуть?

– Нет, только младшенькую дочку.

– Надо думать, ему горячая пища пойдет на пользу. Я велю рабу принести супа.

Джек приподнял голову. Спину тут же скрутила боль. Какой-то монах в коричневой рясе вышел за дверь.

– А, ты очнулся! Как чувствуешь? – спросил отец.

– Как будто по мне пробежалось целое стадо овец. – Джек осознал, что любая попытка пошевелиться оборачивается невыносимой мукой. – Где мы?

– В монастырской больнице. Все к нам так добры! Из той вонючей гостиницы нас перевели в лучшие гостевые комнаты. Мы приглашены на ужин к самому аббату!

Джайлза, похоже, их новый статус занимал куда больше, нежели здоровье сына.

«Я несправедлив, – тут же упрекнул себя мальчик. – Пусть отец хоть раз в жизни почувствует себя важной персоной и порадуется».

– А почему нас так привечают? – полюбопытствовал мальчик.

– Да это все из-за чернил да красок, что брат Айден привез. Их изготавливают по секретным рецептам, известным только монахам Святого острова; они на вес золота ценятся.

Монастырский раб принес горшок с чечевичной похлебкой.

– Мне велели покормить паренька; или, может, ты сам справишься? – с надеждой спросил он у Джайлза.

Но отцу не терпелось уйти. Полюбоваться на витражное окно в часовне, объяснил он, а потом еще на стадо белых овец. А на коре старого дуба в саду молния выжгла лик святого Филиана. А еще гостям покажут пивной погреб. Вы только вообразите себе – в монастыре столько пива, что для его хранения целый погреб построили! А вечером устроят самый настоящий пир. Жаль, что Джек пойти не сможет.

– Значит, так, придурок, – объявил раб, как только за отцом захлопнулась дверь. – Знать не знаю, на чем ты там помешался, но если только попробуешь меня укусить, то на сладкое отведаешь моего кулака.

– Я не сумасшедший, – запротестовал Джек.

– Все так говорят. – Раб влил ложку супа в рот больному и зачерпнул следующую, даже не задумываясь, проглотил Джек первую порцию или нет.

– Погоди! Да погоди же! – поперхнулся Джек, уворачиваясь от ложки.

В спине вновь взорвалась боль. Мальчуган застыл неподвижно, опасаясь пошевелиться.

– А что с тобой случилось-то? Выпороли небось? – полюбопытствовал раб. – Говорят, хорошая порка – лучшее лекарство от всего на свете. Семейная жизнь не задалась? Поучи жену кулаком. Сын родился идиотом? Так вбей в него разум. Отец Суэйн уверяет, это средство всякий раз срабатывает.

– Неужели ты веришь в эту чушь? – фыркнул Джек.

– А кто я такой, чтобы судить своих хозяев? Через пять – десять лет они, чего доброго, и в меня толику добродетели вколотят, хотя лично я в этом сомневаюсь. Ну что, как насчет съесть еще ложку-другую?

– Только если не станешь в меня еду силком запихивать!

На сей раз раб был куда более осторожен. Джек осознал, что, невзирая на боль, он изрядно проголодался. Варево оказалось отменным: густая похлебка из чечевицы, лука и обрезков баранины. Вот уже несколько дней мальчугану не доводилось поесть так сытно.

– Тебя как зовут? – спросил он у раба.

– По большей части «Эй ты!», – отвечал он. – Мать называла меня Брутом.

– Брутом? Но разве это саксонское имя?

– Нет, римское. Да-да, – раб выпрямился в полный рост, – в моих жилах течет кровь победителей. Я – из рода Ланселота; но ты сам видишь, сколь низко я пал в сравнении со славными предками. Отец Суэйн уверяет, мне место в свинарнике.

Джек гадал про себя, за какое такое преступление Брут стал рабом при монастыре. Его руки до самых плеч были испещрены шрамами от плетей, нос сломан. Но в его широком умном лице и серых глазах угадывалось нечто наводящее на мысль о благородном происхождении.

– Один давний знакомый как-то сказал мне: главное – никогда не отчаиваться, даже если падаешь с утеса. До земли путь неблизкий; мало ли что может случиться, пока летишь.

Брут громко рассмеялся. Это неожиданный ликующий смех преобразил его до неузнаваемости. Джек уже не замечал ни шрамов, ни переломанного носа.

– Хотел бы я познакомиться с этим человеком! Такой образ мыслей достоин настоящего рыцаря!

– При жизни он тебе бы, пожалуй, не понравился, – возразил Джек, вспоминая, что Олав Однобровый имел пренеприятную привычку сперва наносить удар, а уже потом задавать вопросы.

– При жизни? То есть он умер? – уточнил Брут.

– Он погиб в битве с гигантским тролльим медведем. Но медведя он все-таки убил, – добавил Джек.

Брут пристально воззрился на мальчика.

– А ты не так прост, как кажешься на первый взгляд, придурок.

– Я не придурок, – запротестовал Джек, вызвав очередной взрыв смеха.

Кормление продолжалось к обоюдному удовольствию, если не считать того, что всякий раз, неудачно пошевелившись, Джек морщился от боли. Брут молол языком не переставая: возвращаться к рутинной работе он явно не торопился.

– А как с тобой эта болезнь приключилась? – полюбопытствовал он наконец.

Джек рассказал рабу о прекрасной даме, что возникла из тумана.

– Она замахнулась на меня рукой – и я рухнул без чувств и пришел в себя уже здесь, – докончил мальчуган. – Я не сумасшедший. Я вправду ее видел.

Раб застыл неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь. Снаружи просачивались звуки монастырской жизни: удары топора о дерево, громогласные распоряжения, топот ног. Наконец Брут встряхнулся – и вернулся в настоящее.

– Тебе это все не приснилось. Это была «эльфийская стрела».

Дверь распахнулась, и вошел тот самый монах, что пытался лечить Джека.

– Ах ты, свинья ленивая! – заорал монах. – Повар дров уже заждался. Ты заслуживаешь двойной порки!

На глазах у Джека Брут преобразился до неузнаваемости. Он ссутулился; на лице его застыла придурковатая гримаса.

– Прощения прошу, добрый господин, – заныл он. – Не сердись на беднягу Брута! Что взять с жалкого человечишки?

– Ох, да убирайся уже! – в сердцах рявкнул монах.

Раб выбежал за дверь.

А монах между тем суетился вокруг Джека: принес потрепанное одеяло и хорошенько укутал мальчика.

– Я все ждал, когда ты проснешься, чтобы дать тебе лекарство. Тебе повезло. У меня на полке, по счастью, есть немного земли с могилы святого Освальда. Ну, с одной из его могил.

И монах гордо продемонстрировал Джеку горшок, доверху полный чернозема – такого, казалось бы, везде полно.

– Эта земля с того места, где зарыли голову святого Освальда. Язычники предали его мученической смерти, а затем расчленили тело и закопали по частям в разных местах. Голову захоронили на Святом острове, так что она дважды благословенна. Я всегда говорил: та земля, что с примесью головы, – самая лучшая.

Монах вскипятил воду, добавил в нее лекарственных трав, отщипнув по листку-другому с пучков, подвешенных к стропилам. И наконец, бросил в чашу щепотку земли.

– Вот! Если это снадобье тебя не исцелит, то пиши пропало!

Монах поднес чашу к губам Джека. В ромашковом настое ощущался странный минеральный привкус. Голова Освальда, не иначе.

– А как Брут угодил в рабство? – полюбопытствовал Джек, с трудом проглотив последние крупинки песчаной взвеси.

– А он тебе никак голову забивал байками о своем благородном происхождении? – изогнул брови монах. – Мамаша его была мерзкой ведьмой. Умирая от лихорадки, она велела сыну прогнать священника, закидав его камнями. Отказалась от отпевания, вот оно как. Брут положил ее тело в ладью и пустил по воле вод, надеясь, что ладья увезет умершую на Острова блаженных. Он был осужден за колдовство.

– За то, что исполнил предсмертное желание матери? – еле слышно выдохнул Джек.

Мальчугану казалось, что люди имеют полное право сами выбрать себе посмертие. Не всякий годится для рая – вот взять, например, Торгиль! – да и Бард всегда уверял, что отправится прямиком на Острова блаженных.

– Нет-нет. На свете немало глупцов, что верят в Острова блаженных. Брута осудили за то, что он наводил чары на женщин. Женщины в его руках – что воск: все до единой, молодые, старые, замужние и девицы; да за ним даже овцы по пятам бегают. Мы много лет пытались выбить из него магию, но он неисправим.

Монах ушел, а Джек еще долго лежал не смыкая глаз и размышлял про себя. Комнату освещал только неверный отблеск угольев в очаге, а пучки трав, подвешенные на стропилах, напоминали летучих мышей. В дальнем конце комнаты, в полумраке, Джек различил свой посох. Мальчуган отлично представлял себе, как вознегодовал бы монах, узнай он, сколько магии заключено в этой палке.

«Надо бы поосторожнее, – подумал Джек. – Вот уж неудивительно, что Бард предпочел остановиться у короля Иффи».

В животе у больного забурчало. Наверное, голове Освальда неуютно в его кишках. Очень скоро мальчуган осознал, что ему придется встать с постели – или его стошнит прямо на одеяло.

В спине взорвалась боль; мальчик скатился с кровати на пол. Двинуться он не мог.

«Чтоб ей провалиться, этой белой даме, – подумал он. – Какое она право имеет околачиваться у источника? И я-то ей чего сделал?»

Может, она – эльф? Бледно-золотые волосы, кожа – что лунный свет. Глаза – как незабудки в темной чаще. Мир вокруг нее казался приглушенно-неярким; наверное, потому, что даму одевала пелена тумана.

Когда боль затихла, Джек осторожно, дюйм за дюймом, пополз к посоху: он сам не знал зачем, просто посох – это своего рода связь с Бардом. А сейчас бедняга так нуждался в дружеской поддержке. Пучки трав под потолком выглядели зловеще: того и гляди сорвутся со стропил и взовьются в воздух. В животе неспокойно бурчала голова Освальда.

Наконец Джек добрался до стены и схватился за посох. Какой теплый – словно не в темноте стоял, а под ярким солнцем!

– Ut, lytel spere, gif her inne sy, – прошептал мальчуган на саксонском. – Выйди, копьецо, если застряло внутри. – Он все знал об «эльфийских стрелках»: мать научила Джека особому заговору. – Gif her inne sy, hit sceal gemyltan. Если оно внутри, пусть растает.

Джек повторил заговор еще раз; постепенно тепло посоха передалось руке, хлынуло вверх и растеклось по телу. Боль ушла; осталось лишь слабое, мерцающее эхо. А затем угасло и оно; и Джек уснул мертвым сном – прямо на холодном полу, без одеяла.

– Ох, благословенные святители, он мертв!

Пронзительный вопль вторгся в мирный сон Джека.

Мальчуган вскочил на ноги и, заморгав, уставился на смятенного монаха. Монах отпрянул назад.

– Восславим Господа и Его ангелов! Мальчик жив! Прости мне, святой Освальд, что я усомнился в твоем чуде!

– В каком таком чуде? – недовольно буркнул Джек.

Его бессовестно разбудили – а ведь так сладко он не спал с самого начала паломничества!

– Чудо свершилось с тобой! – воскликнул монах. – На колени, мальчик. Должно поблагодарить Небеса.

Он рывком дернул Джека на пол, и оба вознесли молитвы. Джек охотно произносил слова благодарности: уж кто бы там ему ни помог, но боль-то ушла! В окно струился солнечный свет. Сквозь дверной проем тянулся аппетитный аромат: на огне жарилась ветчина. До чего же славно жить на свете!

– Посмотрим, что аббат на это скажет, – довольно проговорил монах, поднимаясь на ноги. – А то он вечно твердит, что святой Филиан-де посильнее святого Освальда будет.

Тараторя без умолку, он провел Джека по коридору и отпер одну из комнат. Внутри пахло затхлостью, стены были из серого камня, а в дальнем конце обозначилась слабо подсвеченная ниша. Джек явственно ощутил чье-то незримое присутствие – как тогда, у источника. Казалось, сам воздух дышал враждебностью.

«Ох, только не это, – подумал мальчуган. – Хватит с меня эльфийских стрел».

Он покрепче ухватился за посох и мысленно повелел невидимому существу держаться на расстоянии.

– Тут ведь нет привидений, я надеюсь?

– Разумеется, нет! Мы здешнего демона экзорцировали давным-давно, – заверил монах, увлекая Джека дальше. – Простецам к святым мощам допуск закрыт, но раз уж святой Освальд явил тебе милость, думаю, он возражать не будет, если ты посмотришь на его собственные.

«Что еще за мощи такие?» – недоумевал Джек.

Ниша была доверху заставлена ларцами, покрытыми резными узорами. На одном какой-то человек боролся с двумя змеями, а те грозили откусить ему голову. На другом была изображена женщина с чешуйчатыми ногами и плавниками вместо ступней.

В нише обнаружилось маленькое оконце. Осколки цветного стекла – алого, яблочно-зеленого и желтого – скреплялись свинцовыми полосками. Утреннее солнце подсвечивало их сзади, и мозаика вспыхивала огненными искрами.

– Ох! – восхищенно выдохнул Джек.

– Мило, – кивнул монах. – Это – все, что нам удалось спасти со Святого острова. Окно в часовне больше, но цвета не такие яркие. Второго такого витража, как был на Святом острове, уже не создать. А вот здесь, – гордо произнес монах, постучав по одному из резных ларцов, – сандалии святого Чеда. Отправляясь в паломничество, он отказывался ехать верхом и предпочитал идти пешим, как смиренный простолюдин.

– Может, просто лошадей боялся, – предположил Джек.

– Чушь. Святые ничего не боятся. А вот – прядь волос святого Кутберта. У одного из наших монахов на глазу была чудовищная опухоль, размером с куриное яйцо, никак не меньше. Брат приложил волосы Кутберта к веку, и с этой самой минуты опухоль пошла на спад.

Монах демонстрировал одну реликвию за другой, рассказывая про их чудесные свойства. Джек сказал бы, «магические свойства», да только магию в монастыре не жаловали. Наконец очередь дошла до ларца из китового уса. Крышка была заляпана чем-то темным.

«Кровь, что ли?» – брезгливо подумал мальчуган, рассматривая резное изображение.

На ложе из листьев, раскинув руки, лежал человек. Вьющиеся лозы оплели его, как змеи; растения словно пожирали свою жертву: еще немного – и поглотят совсем.

– А вот здесь, – благоговейно промолвил монах, – хранятся кисти святого Освальда.

– Он был живописцем? – простодушно спросил Джек.

– Нет, что ты. Кисти рук, в смысле. Когда язычники изрубили его на куски, ручной ворон святого унес кисти рук и спрятал их в кроне дерева. Это было одно из первых чудес святого Освальда.

– Вы храните здесь останки мертвого тела?

– Святые мощи, мальчик мой, – поправил монах. – Святые мощи. Короли приезжают к нам издалека, чтобы поклониться им, – и платят чистым золотом.

– Как мило, – отозвался Джек.

Думая про себя: пожалуйста, ну пожалуйста, только не надо открывать ларец!

– Я отнесу мощи в часовню; позже мы зажжем свечу, дабы поблагодарить святого Освальда за чудесное исцеление.

По пути монах оставил Джека в небольшой трапезной. Отец, брат Айден, Пега и Люси сидели за столом, который просто-таки ломился от овсяных лепешек и всяких вкусностей.

– Ты поправился! – закричала Пега и кинулась обнимать мальчика.

– Я так рад, – промолвил брат Айден.

И подвинулся, освобождая Джеку место.

– Жаль, тебя здесь вчера не было, – подхватил отец, явно забывая, что на тот момент Джек был обездвижен. – Нас угощали бараньими отбивными и курятиной.

– И медовыми лепешками, – добавила Люси.

– Они приправляют мясо пряностями, о которых я прежде даже не слыхивал, – восторженно рассказывал отец. – У них есть такой черный порошок, «перец» называется; и коричневый порошок, под названием «корица», – их из-за моря привозят.

– Да уж, кормят в монастыре отменно, – заметил Джек, поддевая ножом ломоть ветчины.

«По крайней мере, в трапезной отца Суэйна», – мысленно добавил он.

Интересно, а что достается простым паломникам? Или рабам, если на то пошло?

Монахи приходили и уходили. Все – куда более рослые и упитанные, нежели брат Айден, и куда лучше одеты; в своей истрепанной рясе тот смахивал на невзрачного воробьишку. Монастырская братия с верхом накладывала на тарелки ломти ветчины, грудинки, устрицы и сардины и окунала в подливку ломти отменного белого хлеба с толстым слоем масла.

– А на Святом острове ели так же вкусно? – полюбопытствовал мальчуган.

– О нет, – отозвался брат Айден. – Мы принимали обет бедности. Жили простой жизнью. Таскали воду, рубили дрова, возделывали поля. В свободное время молились. Я заведовал библиотекой. Боюсь, здесь библиотека в небрежении: рукописи свалены на пол, чернильницы пусты. Не хотелось бы мне, чтобы мои чернила высохли за ненадобностью.

Джек подумал, что чернила, скорее всего, продадут, чтобы купить еще ветчины, сала, устриц и сардин. Но вслух этого не сказал.

– А рабы у вас были?

– Нет, конечно, – заверил монашек. – Наш аббат считал, что рабство – это зло; и я с ним согласен. Но отец Суэйн радеет о спасении душ тех несчастных, которых иначе казнили бы. Я не могу его осуждать.

Вдалеке звякнул колокол. Все монахи разом встали от стола – кое-кто поспешно запихивал в рот последнюю устрицу или кусок лепешки – и толпой хлынули за дверь. Кухонные рабы принялись убирать со столов.

– Сдается мне, пора на экзорцизм, – промолвил брат Айден.