В Москве

Когда горизонт осветился солнечными лучами, я уви­дел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к ок­нам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кро­ме коренного москвича Сережи Ветрова.

– Москва? – крикнула мне на ухо Таня.

– Москва! – ответил я.

И вот самолет уже побежал по гладкой бетонирован­ной дорожке.

– Глядите! – Петрунин тронул меня за плечо. – Машина полковника.

По лётному полю катилась закрытая легковая ма­шина.

Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили сле­пящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.

– Полковник торопится, – сказал Петрунин. – Хотя это ему несвойственно. А с ним...

– С ним полковник Фирсанов, – улыбнулся я.

Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи по­гоны. Оба они – и Решетов и Фирсанов – были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестику­лировал.

И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, застав­ляющее сильнее биться сердце.

– Выходите первым, – сказал мне Петрунин. – А за вами – соратники. Мы потом. А сюрприз придержим...

Со стесненным дыханием я шагнул на первую сту­пеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, прило­жив руку к кепке, доложил Решетову:

– Товарищ полковник! Докладывает майор Стожа­ров... Задание выполнено!

– Здравствуйте, подполковник! – прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.

Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рас­сеял мои сомнения.

– Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филип­пович! Очень рад и хочу тебя обнять, – сказал он.ъ

Он так и поступил.

– Здравствуйте, товарищи! – обратился Решетов к моим друзьям.

Я смешался. Хотел было поблагодарить за присвое­ние нового звания и не нашел слов для этого.

Потом я попытался представить своих друзей, но меня прервал Решетов:

– Зачем? Я и так всех знаю. Это Таня! – И он по­жал ей руку. – Это Фома Филимонович! – Потом, взгля­нув поочередно на Березкина и Логачева, он сказал: – И тут не спутаю. Это товарищ Логачев, а это товарищ Березкин... А теперь вы пожалуйте сюда, товарищ Вет­ров. – И он протянул руку Сереже.

Фома Филимонович тряхнул головой, потискал пятер­ней свою прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.

– А живой груз? – спросил полковник Решегов, пыт­ливо заглядывая мне в глаза.

Сообразив, в чем дело, я сказал:

– Таня, покажи!

Таня вынула из рукава белку.

– Не об этом речь, – проговорил Решетов, сдержи­вая улыбку.

– Не понимаю, товарищ полковник... – попытался выкрутиться я.

– Эх, вы, а еще разведчик, – покачал головой Реше­тов. – Так знайте же, что если вы оставляете рацию партизанам, то это не значит, что мы лишились связи. Наши самолеты тоже хорошо оборудованы... Правильно, майор? – спросил он Петрунина.

– Так точно, товарищ полковник! – сказал Петрунин и виновато покосился на меня.

Я развел руками и сказал:

– Не знал я, что за такое короткое время среди мо­их друзей появится уже второй «предатель».

Решетов и Фирсанов рассмеялись.

Когда вывели Гюберта, он на мгновение сощурился от солнца, постоял на площадке трапа, а потом медлен­но спустился. Его подвели к Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг от друга! Гюберт стоял выпрямившись, надменно подняв голову. В лице его не было ни кровинки. Губы плотно сжаты. Приметный шрам четко вырисовывался на лбу. А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие и кривые ноги заметно дрожали в коленях.

– Если я не ошибаюсь, – обратился Решетов по-немецки к Гюберту, – передо мной стоит майор герман­ской разведывательной службы Вильгельм Гюберт?

– Вы хорошо осведомлены, господин полковник, – с подчеркнутой вежливостью по-русски ответил Гюберт.

– Освободите им руки и отправляйте, – приказал Решетов. – Машина с охраной ждет у подъезда.

Два бойца повели пленных.

– И вы поезжайте, – сказал нам Решетов. – Вас тоже ждет машина. Поехали, товарищ Фирсанов!

Мы взяли из самолета свои вещи, попрощались с эки­пажем и, сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.

Все чувствовали себя прекрасно, а когда въехали в Москву с ее широкими проспектами и просторными пло­щадями, по-военному суровую и скромную, залитую яр­ким светом восходящего солнца, у меня на душе стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы, которыми засыпали нас Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.

Навстречу нам, погромыхивая, бежали трамваи, мяг­ко и степенно плыли грузные троллейбусы, мчались стре­мительные машины. Звонки и гудки разноголосых сирен уже будоражили утро столицы.

Через час бесшумный лифт поднял нас на седьмой этаж гостиницы. Нам приготовили два номера, один про­тив другого. В большом трехкомнатном «люксе» должны были разместиться мужчины, а в маленьком номере – Таня.

Я не буду описывать состояния моих друзей, впервые попавших в столицу. Оно и так понятно. Ведь мы попали в Москву, в столицу, в комфортабельную гостиницу – прямо из леса, из тыла врага, с территории, захваченной фашистскими оккупантами. Всего шесть часов назад мы швыряли в окна вражеского разведывательного пункта гранаты и бутылки с горючей смесью; всего шесть часов назад наши руки разили врага и сами мы подвергались смертельной опасности; всего шесть часов назад мы травили свирепых овчарок, бесшумно снимали часовых, били мебель, взрывали сейфы и набивали ве­щевые мешки захваченными документами; всего шесть часов назад мы во мраке ночи пробирались нехожены­ми тропами по дремучему лесу, думая лишь об од­ном – как бы не опоздать к приходу самолета!.. Конт­раст был слишком резок.

Сейчас мы сидели в большой комнате, чинно сложив на коленях руки, и с каким-то недоумением перегляды­вались. В наших ушах еще раздавался грохот гранат, ро­кот моторов, перед нашим взором еще стояло грозное пожарище.

Представьте себе наше состояние, и вы поймете нас.

Мы молчали, видимо, так долго, что Петрунин, гром­ко рассмеявшись, обратился к Воронкову:

– Пошли, Костя! Им надо отдохнуть.

И тут все мы, словно по команде, всполошились, за­суетились, забегали, стали осматривать комфортабель­ный номер, заглядывать в стенные шкафы, в окна.

Мы увидели, что на диване чья-то заботливая рука аккуратно разложила комплекты чистого белья, нового обмундирования, поясные ремни, носки, носовые платки и сверкающие белизной, хорошо отглаженные подворот­нички. У стены ровной шеренгой стояла дюжина пар хромовых сапог.

– Примеряйте, кому какие подойдут,– пояснил Пет­рунин, – а лишние я потом заберу. – И тут же спросил, кивнув в сторону вещевых мешков, наполненных доку­ментами: – А с ними как?

Я считал, что документы не следует оставлять в го­стинице.

– Тогда мы их заберем, – сказал Петрунин.

Он и Воронков взяли по два мешка и, распрощавшись с нами, удалились...

Мы долго натирали друг другу спины, блаженство­вали в горячей ванне, полоскались под душем и, кажет­ся, намного превысили нормы потребления горячей во­ды, определенные для нормальных жильцов гостиницы.

Потом подгоняли обмундирование и обувь. Прак­тичный Фома Филимонович перебрал все двенадцать пар сапог, прежде чем выбрал по душе. Он внимательно проверял подошву, щупал рукой подклейку, мял голе­нища, нажимал большим пальцем на носки, пробовал прочность задника. Натянув на ноги облюбованную па­ру, он долго прохаживался по номеру, проверяя, как са­поги сидят на ногах...

Вечером, чисто выбритый, подстриженный, во всем новом, я предстал перед полковниками Решетовым и Фирсановым.

На этот раз доклад мой был очень краток. Я не ка­сался подробностей. Задание было выполнено и, можно сказать, перевыполнено: от нас не требовали доставки Гюберта и Похитуна, а мы их доставили. Я подчеркнул, что без помощи партизан мы, безусловно, не справи­лись бы с разгромом «осиного гнезда».

– Товарищи заслуживают наград, – сказал Решетов и поглядел на Фирсанова.

Тот кивнул головой и произнес:

– Надо затребовать списки участников по радио.

Я подал Решетову уже готовый список, переписанный начисто.

– Вы предусмотрительны, подполковник! – заметил Решетов. – Похвально!

Фирсанов сказал, что матери Криворученко назна­чены единовременное пособие и пожизненная пенсия. Мать и сестра Криворученко уже извещены о гибели сына и брата.

– Но вам придется съездить к ним, – добавил Фир­санов. – Возьмите на себя эту тяжелую миссию.

– Есть! – ответил я.

Логачеву, Березкину, Ветрову, Кольчугину и Тане решено было предоставить отпуск и места в подмосков­ном доме отдыха, а потом уже персонально решать судьбу каждого из них.

– А вас мы никуда не пустим, – произнес Реше­тов. – Погостите здесь. Ваша Мария Демьяновна чувст­вует себя хорошо и самое большее через недельку бу­дет в Москве. Да, да... И больше на Урал не вернется. Мы подобрали ей тут работу.

– Не возражаете? – осведомился Фирсанов.

Я только развел руками. Приятные неожиданности и сюрпризы следовали непрерывно.

На третий день, вскоре после завтрака, в наш номер вошел незнакомый подполковник с выправкой кадро­вого кавалериста. У него было хмурое лицо и папка в руке.

Он громко сказал:

– Здравия желаю!

Мы ответили недружно, вразнобой. Подполковник, примостив на платяном шкафу свою форменную фу­ражку, подсел к столу, раскрыл папку с бумагами и спо­койно проговорил:

– Ну-с, приступим к делу.

По всей видимости, его профессия, приносящая лю­дям радость, позволяла ему действовать не только с не­возмутимым спокойствием, но и без всяких преди­словий.

Мои друзья недоумевающе переглянулись. Подпол­ковник между тем вынул из папки небольшие бланки, поерзал на кресле, усаживаясь удобнее, вооружился ав­томатической ручкой и объявил:

– Небольшая, так сказать, и не такая уж неприят­ная формальность. На всех удостоившихся правительст­венных наград заполняется специальная, единой формы анкета. Я решил это сделать с утра пораньше не без оснований. Днем вам всем придется быть гостями в Кремле.

Он обвел глазами всех и неожиданно улыбнулся. И от этой улыбки лицо его вдруг стало простым, добро­душным и очень симпатичным.

– А я тоже потребуюсь? – осведомился Фома Филимонович, собравшийся до прихода подполковника по­ехать с Таней в гости к Сереже Ветрову.

– Как ваша фамилия?

– Кольчугин.

Подполковник неторопливо порылся в бумагах, потом взглянул на старика и уточнил:

– Кольчугин Фома Филимонович?

– Точно так.

– Да, и вы потребуетесь. И даже дважды. На вас придется заполнить две анкеты. Вы награждены орде­ном Красного Знамени. Это вчера. А незадолго до это­го – медалью. Вручат вам и то и другое сегодня. И вручать будет сам Михаил Иванович Калинин. Вот так. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Я заметил, как дрогнуло лицо Фомы Филимоновича, как сдвинулись и мгновенно разошлись его косматые брови. Он обвел всех нас взглядом, потом прикрыл глаза рукой и, закусив нижнюю губу, отошел в сторонку.