Ш. Эйзенштадт. НОВАЯ ПАРАДИГМА МОДЕРНИЗАЦИИ РАСПАД РАННЕЙ ПАРАДИГМЫ МОДЕРНИЗАЦИИ И ПЕРЕСМОТР СООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ТРАДИЦИЕЙ И СОВРЕМЕННОСТЬЮ

Перевод третьего фрагмента осуществлен по изд.: Eisenstadt S. Modernization: Protest and Change. N.Y., 1966. P. 131-132.

Внимание современной общественной мысли и социологии длительное время было сосредоточено на выявлении природы современного социального порядка. В ходе изучения этих проблем сформировалось два различных, однако взаимосвязанных, подхо-

да к изучению современного общества. Один подход был направлен на изучение общих «качественных» характеристик такого общества, а другой — на описание процессов в различных сферах — будь то демографические или же структурные и организационные процессы.

Изучение качественных характеристик современных обществ было основано на выявлении ряда дихотомий, присущих процессам модернизации. Первая дихотомия — свобода против авторитарности. Современное устроение общества рассматривалось как постоянное расширение рамок свободы, что неизбежно порождает проблему поддержания стабильности и порядка.

Вторая важная дихотомия современного общества — стабильность и преемственность против перемен. Перемены («прогресс» или «развитие»), которые могли принимать революционный или же постепенный характер, рассматривались как общая структурная тенденция современного общества, имеющая позитивную ценность. Но современные политические системы и общества столкнулись с проблемой сочетания перемен с достаточной степенью институциональной стабильности или преемственности.

Третья дихотомия современных обществ — современная социальная рациональность против культурных ориентации или ценностей, воплощенных в традициях, религиозном или мистическом опыте. Рациональность часто воспринималась как «техническая» эффективность, т.е. как мера овладения человеком самим собой и своей судьбой. Противоположный подход выявлял возможность того, что, освободившись от стеснительных рамок общих ценностей и ориентации, от самоконтроля, человек становится добычей собственных нерегулируемых и девиантных инстинктов, прихотей, меняющихся и противоречивых интересов.

Таким образом, большинство проблем становления современного общества воспринималось прежде всего на фоне растущей необходимости поддержания стабильности в обществе и обеспечения социальной справедливости. Даже те, кто рассматривал досовременные режимы как угнетающие признавали, что специфические условия модернизации порождали новые, доселе неведомые проблемы поддержания внутренней стабильности и обеспечения социальной справедливости.

Многие из этих дискуссий по поводу качественных и организационных характеристик современного общества затрагивали проблему традиций и ее места в культурной и социальной жизни. И большей частью традиция рассматривалась в противопоставлении как качественным, так и организационным аспектам устроения общества независимо от того, какое содержание вкладывалось в

традицию: как накопленные стародавние обычаи, как привязанность к прошлому и некритическое принятие прежнего опыта и смыслов, как легитимация какой-либо деятельности со ссылкой на прошлое или же придание прошлому священного статуса.

Усиление качественных характеристик современности часто воспринималось как процесс, равнозначный упадку традиций. Упадок или слом традиций, эрозия традиционных основ легитимности общественного порядка воспринимались как предпосылка развития свободы, утверждения принципов рациональности и «нетрадиционных» концепций справедливости, которые и определялись как наиболее существенные характеристики современного общества.

Конечно, в оценке традиций возможны были разные идеологические позиции. Консерваторы отстаивали важность традиции и оплакивали ее упадок, либералы отстаивали возможность освобождения человека и общества от традиции и подчеркивали перспективы, открывающиеся на таком пути. В свою очередь, революционеры рассматривали либералов как скрытых традиционалистов. Но какова бы ни была идеологическая установка по отношению к традиции, общая позиция состояла в том, что именно относительная значимость традиции является одним из важнейших критериев, отличающих досовременное общество от современного.

В конце 50-х, а особенно начиная с середины 60-х гг. стала нарастать критика ранних теорий модернизации, которая постепенно подорвала большинство положений, выдвигавшихся в ней. Главным фокусом этой критики стала неспособность объяснить разнообразие переходных обществ, присущей им внутренней динамики, а также возможности самостоятельного развития современных дифференцированных политических и экономических комплексов. <...>

Критика ранних подходов к модернизации была направлена прежде всего против дихотомии традиция—современность, в том числе на выявление неисторичности и западоцентричности этой модели. Другое направление критики относилось к базовым теоретическим и аналитическим предпосылкам этой модели, особенно ее предпосылок «развития» как эволюционного процесса и «функционально-структурной» схемы анализа устроения общества.

Первой темой критики стало выявление значительного разнообразия традиционных обществ по степени того, насколько их традиции задерживали или же, напротив, облегчали переход к современности. Это потребовало более аналитичного подхода к рассмотрению различных элементов «традиции».

Второй важной темой критики стало подчеркивание различия между традицией и традиционализмом. В работах Э. Шилза, В. Хо-

зелица и других ученых показывалось, что традиционализм выступает как крайняя, негативная реакция на вторжение сил современности. Соответственно, традиция обозначалась как общий накопитель форм поведения и смыслов данного общества.

Третьей ъажной темой стало «новое открытие» факта устойчивости в современных и модернизирующихся обществах традиций, обязательных форм поведения, идущих из прошлого и ссылающихся на прошлые образцы.

Четвертая тема, ставшая предметом рассмотрения в работах некоторых ученых (например, М. Сингера или Л. Рудольф и С. Рудольф), раскрывала, что традиционные институты и группы, будь то касты или племенные союзы, оказывались способными к эффективному преобразованию своей деятельности в современных условиях.

И наконец, пятой темой стало растущее признание того факта, что вслед за начальными фазами независимого развития, когда многие из новых элит ориентировались в основном на «современные», т.е. западные модели, начинают вновь проявляться прежние, традиционные принципы и модели.

Эта критика привела к утверждению нескольких важных аспектов вариативности институциональных сторон модернизации. Во-первых, признание возможности того, что модернизация может иметь частичный характер, т.е. формирование новых институтов или современных организационных принципов не обязательно приводит к целостному обновлению общества, а может даже сопровождаться укреплением традиционных систем через влияние новых форм организации.

Это признание моделей частичной модернизации вело к далеко идущим выводам относительно природы и функционирования социальных систем, институтов вообще и современных в частности.

Во-вторых, все в большей степени признавалась системная жизнеспособность переходных обществ через создание своих особых механизмов стабильности и самосохранения.

В-третьих, получило признание то положение, что по крайней мере частично логика и тип развития обусловлены некоторыми аспектами традиционного устроения общества и должны трактоваться в связи с этими аспектами. Признание значения этих исторических сил и вело к выявлению относительной самостоятельности символической сферы по отношению к структурным аспектам социальной регуляции. Это положение приобрело особое значение Для переоценки места традиций в общественной жизни. <...>

Обвинение в неисторичности модели модернизации развивалось в двух направлениях. В одном из них подчеркивалась необхо-

димость рассмотрения процессов современного развития в различных обществах не как предполагаемого движения к предустановленной конечной стадии, а как развертывание традиционных сил, присущих данному обществу.

Другое направление, напротив, подчеркивало специфику и уникальность исторического опыта и обстоятельств процесса модернизации. Последователи такого подхода подчеркивали, что процесс модернизации не имеет универсального характера и он не присущ имманентно природе каждого общества. Напротив, этот процесс, по их мнению, отражает уникальную историческую ситуацию, связанную с распространением западной культуры по всему миру, дополняемым попытками запоздавших стран заимствовать эти ранние модели индустриализации, политической унификации и т. д.

Важное направление критики, лучше всего представленное недавними марксистскими работами, показывает необходимость учитывать характер распространения капитализма и формируемой международной системы отношений, включающей господствующие и подчиненные общества. Согласно этим авторам (Г. Франк и др.), важнейшая причина различий в состоянии современных и традиционных или развитых и слаборазвитых обществ кроется в неравенстве отношений, создаваемых империализмом и колониализмом, которым сопутствуют эксплуатация и зависимость. Так называемые традиционные общества, как и развитые, вовсе не лишены предпринимательских ориентации, специализации и дифференциации, необходимых для развития. Однако многие ранее процветавшие общества являются теперь слаборазвитыми в результате вмешательства империалистических интересов в их экономику. Существующая политика развития торговли и «помощи» расширяет материальную пропасть между богатыми и бедными нациями. Близорукость теоретиков модернизации, если она не вытекает из их идеологических установок, — результат их стремления рассматривать общества в состоянии статичной изоляции и неспособности учитывать характер международных отношений как в историческом плане, так и в современных условиях. В соответствии с концепцией структурной недоразвитости адекватный предмет рассмотрения должен включать структуру и функционирование единой международной системы хозяйства. (Tradition, Change and Modernity. P. 4-5, 13, 98-105.)