Глава 21. – Вот смотри, Адам, – прошептала я, когда мы, оказавшись в квартире Орешиных, заперлись в полумраке и замерли

Г.

– Вот смотри, Адам, – прошептала я, когда мы, оказавшись в квартире Орешиных, заперлись в полумраке и замерли, как воры, пробравшиеся в чужой дом, чтобы поживиться. – Чувствуешь, какой запах?

– Нет, я вообще ничего не чувствую, кроме страха и стыда, что мы забрались в чужую квартиру…

– Но я предлагала тебе остаться дома, Адам… – Я крепко взяла его за руку, словно этим могла его как‑то успокоить. Он на самом деле дрожал.

– И что теперь? Неужели свет будешь включать?

– Адам, прошу тебя, успокойся… – Я нащупала выключатель, и в прихожей вспыхнул оранжевый слепящий свет. Адам ахнул.

– Все. Теперь надо работать. Мы зачем сюда приехали? В ночь. В непогоду. Во‑первых, давай разуемся… Видишь, какая чистота вокруг?

– А если соседи позвонят и поинтересуются, кто это здесь хозяйничает?

– А кто из соседей знает о том, что Вадима дома нет, что его спрятали?

– Думаю, что никто… – Адам судорожно вздохнул. – Ладно, ты извини меня… Просто мне надо привыкнуть…

Мы разулись, прошли в гостиную и сели на диван. Оглянулись.

– Ну, что скажешь? – спросила я, пытаясь подбодрить оробевшего спутника. – Что можно сказать о хозяине, если, к примеру, не знать, что он вдовец?

– Скажу, что квартира выглядит так, словно в ней еще живет женщина… Хотя, чего же тут удивляться, если Маша погибла всего несколько дней тому назад? В доме чисто, уютно, красиво. Но детей нет… Я не заметил в прихожей ни одной детской вещи… Да и запах… Понимаешь, в доме, где есть, к примеру, маленькие дети, и запах какой‑то особенный, детский, молочный, что ли… Густой, насыщенный… Такой, как в квартире моей сестры, у которой двое маленьких детей. Да и порядка такого, идеального, что ли, нет.

– Да, в этой квартире живут взрослые и очень аккуратные люди, со вкусом, не бедные. Много читают. Смотри, сколько книг в шкафу. Причем книги выглядят так, словно их действительно читают и перечитывают.

– Надо найти письменный стол, какие‑нибудь бумаги, документы, альбомы с фотографиями, счета, записки, блокноты с записанными в них номерами телефонов, заглянуть в корзину с грязным бельем, в мусорное ведро… – вполне серьезно, нисколько уже не смущаясь, сказал Адам. И мы поднялись и отправились осматривать квартиру дальше. Я так поняла, что Адам озвучил план действий как бы для себя, чтобы успокоиться и уже воспринимать наше появление в чужой квартире как работу.

Странности начались на кухне. Когда я, заглянув в большую, грязноватого вида эмалированную кружку, прикрытую гнутой, побуревшей от времени алюминиевой крышечкой, увидела толстый, занимающий половину кружки, осадок разбухшего чая. Сверху, однако, он уже успел подсохнуть.

– Адам! Что это?

Он, заглянув в кружку, пожал плечами и промолчал. Потом начал осматривать содержимое кухонных шкафов. Нашел довольно много спиртного, причем, кроме дорогой водки, – хорошие коньяки, виски…

– Не вяжется, – он снова пожал плечами и отправился в прихожую. Долго возился там, пока я осматривала содержимое мусорного ведра. Вернулся с сумкой из искусственной кожи, довольно‑таки неприглядной на вид, спортивного стиля. Она была объемной, на вид не легкой. Адам расстегнул «молнию», заглянул в сумку и принялся вытаскивать оттуда: поношенные мужские носки – три пары, грязные носовые платки, бритвенные принадлежности, мыло, зубную щетку с пожелтевшей щетиной, металлическую миску, мятые конверты, стержни для шариковой ручки, две пачки куриной лапши быстрого приготовления, бульонные кубики (желтые и веселые, они были рассыпаны по дну сумки), серое застиранное полотенце, подсохший зубчик чеснока, сломанную алюминиевую ложку, пачку чая, три пачки сигарет без фильтра, нитки с иголками, ногтекусачку, кипятильник…

– Послушай, – удивилась я. – Да Вадим в тюрьму собрался… И где он только нашел все эти страшные вещи? Представляешь, какой практичный человек! Он даже старые полотенца нашел… А эта зубная щетка… С помойки, что ли, подобрал? Адам, ты чего молчишь?

– Я хочу посмотреть на фотографии… Знаешь, семейные альбомы о многом говорят… Один пример…

Адам, словно разговаривая сам с собой и не обращая на меня ни малейшего внимания, прошел в гостиную, открыл книжный шкаф и принялся доставать оттуда альбомы с фотографиями. В сущности, он озвучивал простые истины. Конечно, фотографии могут рассказать о семье многое. И о том, как обитатели этой квартиры жили раньше, с кем проводили праздники, на ком женились, разводились, дружили, проводили время, работали, учились… И даже кого любили или ненавидели. Мы разделили альбомы и принялись их рассматривать. В большинстве своем это были семейные снимки, где Маша везде была вместе с Вадимом: дома, в гостях, на море, даче, улице, на отдыхе, за границей… Были и их детские альбомы. Но ни одна фотография не показалась интересной, достойной внимания или странной. Спокойная счастливая жизнь двух красивых людей.

– Вот послушай, что я тебе скажу. Что мы имеем? Два убийства, совершенные одним и тем же способом. С разницей в сутки. Мы можем предположить, что эти убийства связаны? – рассуждал Адам.

– Скорее всего, да. Тем более что и жертвы были знакомы друг с другом, более того, между ними существовали определенные отношения…

– Но существовал кто‑то третий, для которых эта пара представляла угрозу. Причем угрозу реальную. Этот человек не мог спокойно жить, есть, спать, у него не было будущего, пока были живы Дина с Ананьевым. Почему?

– Не думаю, что он боялся Дину… – предположила я.

– Правильно. Он мог реально опасаться лишь Ананьева, которого до смерти боялся.

– Ты имеешь в виду Милютина?

– А почему бы и нет? Ведь подарил же он Ананьеву квартиру, которая прежде принадлежала Дине! Следовательно, Ананьев так надавил на него, так прижал, что Милютин не мог поступить иначе. Ананьев, может, и фермер, но он при деньгах, к тому же у него могли быть связи в криминальном мире, он мог элементарно нанять человека, который заставил Милютина вернуть квартиру Дине, пусть и через Ананьева. Фермер готовил сюрприз Дине, поэтому не мог обставить дело так, чтобы Милютин подарил квартиру именно ей…

– Почему?

– Мне думается, что эта сделка требовала присутствия Дины…

– Может, и так, вот Лиза точно ответила бы тебе на этот вопрос… Но мне думается, что дело было не в ее обязательном присутствии… Что‑то сдерживало Ананьева.

– Думаешь, он уже тогда начал подозревать, что она изменяет ему?

– Думаю, да. А потом же она и вовсе сбежала… Представляешь, какой это для него, человека, который распахнул ей сердце и свой кошелек, был удар?

– Значит, нельзя исключать, что Дину убил Ананьев?

– Не знаю… Понимаешь, Ананьев показался мне таким симпатичным человеком… Да, он вполне был способен надавить на Милютина, чтобы тот вернул Дине квартиру, но чтобы убить Дину, к которой он прежде так хорошо относился, которую, быть может, полюбил…

– Хорошо. Мы рассмотрели уже две версии. Первая: убийства совершил перепуганный насмерть Милютин. Вторая: Ананьев убил Дину, которая изменяла ему, а самого Ананьева убил кто‑то другой, кто отомстил за Дину… Но существуют и другие версии… Орешин. Вадим в состоянии аффекта, измученный преследовавшими его кошмарами, связанными со страшной смертью жены, убил Дину с Ананьевым, считая именно их одних виновными в ее смерти. Чтобы успокоиться, понимаешь?

– Понимаю.

– Но существует и другая версия, которая еще никому из вас не пришла в голову… Но я пока не стану озвучивать ее, чтобы не показаться смешным…

Я улыбнулась, радуясь тому, что Адам так увлекся расследованием, что не капризничает, не ноет по поводу того, что ему пришлось, вместо того чтобы отсыпаться в теплой постели, возвращаться в Иловатск и заниматься несвойственным ему делом…

– Ладно, Адам… А ты не хочешь прокомментировать эту… сумку?

– Я же прокомментировал… – почему‑то покраснев, ответил он. – Говорю же, Вадим готовился аресту.

– Но откуда такое знание материала?

– В смысле?

– Откуда он мог знать, что ему потребуется в тюрьме? И почему грязные полотенца?! Это противоестественно, Адам! Человек, привыкший к такой роскоши и чистоте, – я сделала движение рукой, призывая посмотреть вокруг, – просто не может сунуть в сумку такое серое застиранное полотенце… А эти затертые желтые бульонные кубики? А эти мятые конверты? Иголки? Чеснок!

– Ладно, сдаюсь… Конечно, как можно было не обратить внимание и на запах, Глафира… Запах, исходящий от самой сумки и от ее содержимого… Я никогда не был в тюрьме («тьфу, тьфу, тьфу» – он перекрестился), но уверен, что это запах самой настоящей тюрьмы! А чифир? Не нужно сидеть на зоне, чтобы понять, что в кружке на кухне не остатки дорогого английского чая, а самый настоящий чифир – напиток зэков…

Мне стало как‑то нехорошо на душе. Словно мы забрались не в ту квартиру.

– Адам…

– Да? – Он смотрел на меня с отсутствующим видом, чувствовалось, что мысли его очень далеко.

– Но это на самом деле квартира Вадима Орешина. – Я дернула его за рукав.

– Уверена? – Он обвел пространство мутным взглядом, словно и сам уже начал сомневаться в том, туда ли мы попали.

– Уверена. Я бы, может, не была уверена, если бы была в этой квартире впервые. Но мы уже были здесь: первый раз, с Лизой, второй – сегодня, с тобой! К тому же ключи подошли идеально. – У меня от странности происходящего волосы на голове зашевелились.

– Глаша… Да все понятно! Конечно, это та самая квартира, где вас встретил Орешин, жену которого загрызли собаки… Но был ли это сам Орешин?!

– В смысле? Ты что же, допускаешь мысль, что Лиза потеряла память и не признала в Вадиме своего одноклассника?

– Всякое может быть…

Я попыталась вспомнить нашу встречу, здесь, в этой квартире в тот серый и дождливый день, когда мы впервые приехали в Иловатск. И наш визит к Орешину. Поведение Лизы…

«Вадим, ты звонил мне вчера?» – спросила она. Вопрос нормальный при подобной встрече. Сколько они не виделись? Я не знаю. Но Лиза вела себя так, словно она нисколько не сомневалась, что Вадим – это Вадим, ее одноклассник. Да у Лизы прекрасная память! Люди даже спустя тридцать, сорок лет узнают друг друга, а тут – они же еще так молоды… Нет, это точно был Орешин.

– Послушай, – обратился ко мне Адам. – А ты‑то сама… Вот сегодня мы были здесь, разговаривали с Вадимом.

– Да, и что? Конечно, он изменился, сильно похудел, но это и неудивительно, ведь его мучают кошмары…

– Подожди… Мы были у него вечером, разговаривали в прихожей, вот здесь… И света он не зажигал, так?

– Так, ну и что? В тот день, когда мы приезжали сюда с Лизой, было утро, серое, пасмурное… Но не хочешь же ты сказать, что освещение может настолько изменить человека, что…

– Я не знаю… Но эта сумка, этот чифир…

– У него мог быть просто гость, – предположила я.

– А что, если этот гость, как ты говоришь, и есть сам Орешин, а тот человек, которого видели и вы с Лизой, и мы с тобой – совершенно другой человек?

– Но к чему такие сложности, Адам?

– Не знаю… Я еще не знаю, но чувствую, что здесь что‑то не так… Предположим, к нему заехал какой‑нибудь друг, приятель, который вернулся из зоны, как говорят на жаргоне – откинулся…

Я снова улыбнулась. Адам нравился мне все больше и больше. Наконец‑то и я почувствовала себя рядом с ним спокойно, так, как я чувствовала себя только в присутствии Лизы. Я уже почти не отвлекалась на посторонние мысли, я сосредоточилась исключительно на деле.

– Хорошо. Предположим. И что?

– А то, что он исчез!

– Кто?

– Его гость! Ведь если Лиза увезла Вадима Орешина на нашу, так сказать, конспиративную квартиру, то гость‑то должен был бы оставаться здесь…

Адам быстрым шагом направился в ванную комнату.

– Глафира, смотри, здесь мокрое полотенце… Совсем мокрое! А Лизы ведь отвезла Вадима еще днем…

– Ну и что? Нет, Адам, это еще ни о чем не говорит… Полотенца быстро не сохнут…

– Хорошо, поди сюда, посмотри… Волосы на полотенце… Черные, короткие…

– Но Вадим тоже брюнет…

Однако Адам никак не мог успокоиться.

– А что ты нашла в мусорном ведре?

– Ничего. Окурки…

– И ты говоришь – ничего? Где эти окурки?

– Но это окурки от сигарет, которые курит Вадим Орешин, – «Парламент»!

– А те, другие, которые без фильтра?

Пришлось мне возвращаться на кухню, снова вытряхивать на газету содержимое мусорного ведра.

– Да, действительно, мусор недавно выбрасывали, и эти окурки не имеют никакого отношения к человеку с этой сумкой… Но ты пойми меня, Глафира, эта сумка настолько выбивается всем своим видом, содержимым и запахом из нашего представления о Вадиме Орешине, нашем вдовце, что мы с тобой просто обязаны найти ее хозяина…

– Хорошо, Адам, как скажешь!

Я вдруг поняла, что засыпаю. Прямо на ходу. Вероятно, моя усталость, а также пережитое за этот долгий день и обильный ужин – все давало о себе знать.

– Адам, мне очень стыдно, но у меня глаза закрываются… Я уже никакая… – пожаловалась я, хватаясь за рукав Адама, как за спасательный круг. Во всяком случае, так мне хотелось думать.

– Но мы не можем здесь лечь спать, понимаешь? Давай спустимся в машину… Хотя мне, честно говоря, хотелось бы прямо отсюда отправиться в Чернозубовку, на ферму к Ананьеву… Сейчас ночь, темно, тихо… Если вдруг в его доме сейчас кто‑то есть, предположим, приехали родственники и спят, то мы, когда поймем это, сразу же отъедем подальше от фермы и выспимся в машине. Если же в доме никого нет, мы постараемся проникнуть туда… Вот там‑то мы наверняка сможем найти что‑нибудь такое, что подскажет нам, кто убил Ананьева…

Я лишь покачала головой – настолько меня поразило это его желание действовать, да к тому же еще и готовность проникнуть в чужой дом! И куда только делись его осторожность, страхи, сомнения?!

– Но сначала, – перебил он меня, увлеченный ходом своих мыслей, – мы попытаемся найти здесь, среди вещей Орешина, что‑нибудь интересное… Вот, смотри. – Он бросился к столику, на котором стоял телефон. – Телефоны, телефоны… Как много записей. ЖЭК, поликлиника, электрик, и дальше – сплошные фамилии, фамилии… Стоп, Глаша. Соседи? Ведь по соседству с Орешиным живет Валентин Юдин с Олей. Может, они что видели или слышали и помогут объяснить нам происхождение этой сумки?

И тут я поймала себя на том, что умираю от любопытства и что мне ужасно хочется застать врасплох эту парочку – Олю и Юдина. А что, если они на самом деле спят вместе?

Что сказать? Сон мой как рукой сняло. Я готова была звонить в соседнюю дверь.

– Который час? – спросила я так, на всякий случай, отлично понимая, что ответ Адама уже не имеет никакого значения.

– Половина второго.

– Ничего… Они еще успеют сто раз выспаться… До утра еще вон сколько времени…

И я решительно направилась к двери. Адам, конечно же, вышел из квартиры со мной. Мы немного постояли на пороге, словно приходя в себя и готовясь разбудить людей, для которых наше появление (особенно для Оли) станет настоящим испытанием. Потом я позвонила. И сразу же, ну просто в это же мгновенье пожалела о содеянном. Я вдруг поняла, что только ночью люди способны совершать совершенно абсурдные, можно даже сказать, безумные поступки. Что ночью мозги работают совершенно иначе, нежели днем. И многое видится по‑другому. Конечно же, мы перепугаем их. А они и так травмированы самой жизнью и последними трагическими событиями. Застанем их врасплох? Да, это так… Но ведь они, услышав звонок, могут подумать, что пришли по их душу, что снова какая‑нибудь милицейская проверка или еще что‑нибудь такое, в этом же духе…

– Адам, мы с тобой сошли с ума!!! Так нельзя!

– Да ладно, – тихо отозвался Адам, на бледном лице которого тоже читался страх и растерянность. – Теперь‑то чего? Вон… слышишь? Шаги!

Мы услышали:

– Кто там?

И почти сразу же дверь распахнулась. Вероятно, вопрос «кто там?» произносится людьми автоматически, тем более что в двери был глазок, в который Валентин Юдин нас и увидел. Заспанное лицо, глаза, щурящиеся от яркого света в подъезде…

– Валентин? Кто там?

За его спиной возникла растрепанная, в пижамке, Оля.

– Извините нас… Но нам надо срочно кое‑что узнать о вашем соседе, – поспешила я задать вопрос, чтобы они сразу поняли, что мы интересуемся не их жизнью, а жизнью соседа. И было так стыдно, стыдно.

– Проходите, – распахнул дверь Юдин. На нем был длинный черный халат, который, распахиваясь, открывал голые белые волосатые ноги.

На кухне, где Оля готовила нам всем кофе, я рассказала Валентину о сумке. О том, что мы подозреваем, что в квартире Орешиных был кто‑то еще…

– Я никого не видел, – замотал головой Валентин. – Правда, никого.

– А это точно… Орешин? – задал свой вопрос Адам и напрягся, я это почувствовала.

– Как это? – Оля резко повернулась и, кажется, даже моментально окончательно проснулась. – Вы что же это, думаете, что это был не дядя Вадим? Но кто же?

– Но и вы тоже поймите… В квартире пахнет другим человеком … Я не собака, конечно, но эта сумка. Все эти предметы… Этот чифир!! Валентин, надеюсь, вам не надо объяснять, что такое чифир?

– Я понимаю… Но могу точно сказать – Вадим не увлекался ни чифиром, ни горячительными напитками… Он пил исключительно хороший чай, он разбирается в чае…

– У него такие красивые чашки… чайный сервиз… – вдруг сказала Оля. – Даже я знаю, что такое чифир.

– Скажите, а если бы к нему приехал какой‑нибудь друг, скажем, который вернулся из тюрьмы…

– Нет, это исключено. Во‑первых, у него не могло быть таких друзей, а во‑вторых, он бы сказал мне… Хотя… Всякое может быть… Но я никого не видел, ни о ком не слышал. В квартире было тихо. А где эта сумка? Хотел бы я на нее взглянуть…

– И я тоже! – сказала Оля, ставя перед нами чашки с кофе.

– Хорошо, пойдемте, и вы сами все поймете…

Мы вернулись в квартиру Вадима. И, как это бывает во сне – все исчезло… Не было ни сумки с бульонными кубиками, ни кружки с остатками чая… Остался разве что запах, едва уловимый, запах несчастья, одиночества и полного отсутствия будущего…

Мы с Адамом переглянулись. Получалось, что мы обманули Валентина и что наш ночной, лишенный всякой вежливости и такта визит был не чем иным, как попыткой выяснить, спит ли девочка Оля в своей постельке одна или же прижавшись к крепкому плечу Юдина…

– И где же сумка? – В тоне Валентина, однако, не сквозило иронии, напротив, он, казалось, поверил в то, что сумка действительно была. – Вы что, дверь оставляли открытой, когда к нам звонили?

– Да, я ее только прикрыла… – призналась я. – Но кому понадобилось красть старую, полную барахла сумку?

– Думаю, тому, кому она принадлежит, – ответил Валентин. – Или тому, кто так же, как и вы, понимает, что эта сумка совершенно не вписывается в стиль этой квартиры и жизни хозяев…

– А что, – сказал Адам, обливаясь потом, – если этот человек… где‑то здесь… близко?…

Ему было страшно, я это чувствовала, и этот страх передался мне.