Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Правила хорошего стона
Хороший Стон, господа, ‑ это когда: цветок улыбки зажат в зубах, но губы дрожат. И смысл такого цветка не в том, что жизнь коротка, а в том, что жизнь весела, как мало бы ни цвела.
Хороший Стон, господа, ‑ это когда: ты зонт на случай дождя берёшь, на казнь уходя. И смысл такого зонта не в том, чтоб не намокать, а в том, чтоб не намекать, что жизнь почти прожита.
Хороший Стон, господа, ‑ это когда: ты со своим палачом заводишь речь ни о чём. И смысл подобных речей не в том, что жаль палачей, а в том, что голову с плеч и речь – нет смысла беречь.
* * *
День, играющий на флейте, приманил игрою тьму ‑ мы давно живём на свете и привыкли ко всему: снова сыро и космато станут сферы нависать, только мы запанибрата с облаками в небесах! А с одной звездою ясной мы знакомы целый век ‑ и такие уж друзья с ней, что заходим к ней наверх, ибо ей ли не увлечь нас ‑ той, кому всегда с руки на лету болтать про вечность и другие пустяки!
* * *
Если хочешь, считайся поэтом: значит, вот тебе жизнь… Но, поэт, почему ты опять не об этом, почему ты о том, чего нет!
Вот деревья твои и дорога, и в конце её узкий просвет: это больше, чем есть, это много ‑ для чего тебе то, чего нет!
На, возьми себе домик с трубою и возьми себе к домику след ‑ пусть они пребывают с тобою, и забудем о том, чего нет!
Но оно золотое такое это Точегонетникогда! Как в густом вечереющем кофе отражённая с неба звезда,
как пустое окно с поволокой, как высоко зажжённый фонарь, как далёкий, далёкий, далёкий край – по имени Невспоминай.
* * *
А то, что совсем не приправлена строка моя злобою‑дня, ‑ прошу Вас понять меня правильно… оно как‑то не для меня: я тень – и темны словеса мои, и нет выраженья лица, я прах, с тихих крыл отрясаемый, я пыль или, скажем, пыльца.
И всё, что я навыборматывал, ‑ затем, чтобы так как‑нибудь намёком, налётом ли матовым минувшее время вернуть ‑ убогое, грешное, сирое… прекрасное, солнечный брег! ‑ легонечко так па‑ти‑ни‑ру‑я наш новый с иголочки век.
Обуглено всё и оплавлено, но мне ли за это пенять! Прошу Вас понять меня правильно: меня невозможно понять.
* * *
Немного листьев и скупого света ‑ и вот вам осень: больше не дано. А в голове – понятье флажолета… нет, только слово флажолет одно.
Есть всё‑таки слова! Да все бездомны, и все летают, над землёй виясь, высоко воспарив, родства не помня, с предметами утрачивая связь,
и сколько бы ни тщились тут поэты, и сколько б ни клялись: азъ написах, азъ улових понятье флажолета! ‑ ан… слово всё равно на небесах.
А здесь у нас сырые мостовые и солнца не бывало много лет, и как‑то так случилось, что впервые я встретил это слово – флажолет.
* * *
Ночь была как зона бедствия: в развороченном дворе слепо мыкались приветствия всех на свете фонарей, и бросались в окна бабочки в распоследнем мятеже, расшибаясь, погибаючи и – не будучи уже. Сад безумствовал – и далее прямо в комнаты кидал неживое мироздание по кускам: за далью даль. И не ощущалось разницы между малым и большим: ночь всю ночь впадала в крайности ‑ как искусство и как жизнь. Но потом часов колесико всех нас вывело из тьмы ‑ и высокое, как классика, встало небо над людьми.
* * *
И это лето истекло ‑ и осень смотрится в стекло холодных луж, холодный душ дождя – тяжёл и неуклюж. Уже раскручено на всю катушку – лета колесо: листва желтеет на лету ‑ и, вспомнив лета маету я невпопад произнесу:
«И это – всё?» И год помедлил – и истёк, просыпался, словно песок в часах песочных: старый сор так грузен, что… что невесом. Осталось несколько минут ‑ свить серпантинное лассо, похлопать друга по плечу, зажечь последнюю свечу ‑ и неожиданно вздохнуть: «И это – всё?»
И жизнь, помедлив, истекла ‑ ещё немножечко тепла витает облаком у рта, и у носилок – суета: по‑деловому и без слёз пока ещё глядят в лицо: поправить шарф? подать пальто? А на лице совсем не то ‑ там удивленье, там вопрос: «И это – всё?»
* * *
Когда стоял сентябрь сентиментальный без зонтика, на мокрой мостовой, без слов и с непокрытой головой ‑ всё рушилось, но было жаль – деталей: сырой листвы, которую сметали без всякого смятенья с мостовой, кривой метлы над этою листвой и дворника при сей метле кривой ‑ когда стоял сентябрь сентиментальный без зонтика на мокрой мостовой. Уже прощались с неживой травой, уже прощались с зарослями далий и с ножницами возле самых талий последних далий; вечность облик свой утратила, но было жаль – деталей, когда стоял сентябрь сентиментальный без зонтика на мокрой мостовой.
* * *
Ты не то чтоб о древних рунах и не то чтоб о дальних странах… ‑ добрый вечер, концерт для струнных, для расстроенных и для странных. Ты не знаешь, что значит вечность, беспредельность и даже – дальность, но ты знаешь, что значит личность, одиночество и отдельность. И ты знаешь, чего мы ищем в тесном хаосе звукоряда и что так и не стало общим ‑ ни для племени, ни для рода. Значит, поговорим о бренных или, лучше, о посторонних о делах… о вещах нетленных ‑ не для всех, а только для струнных.
* * *
И я тогда пойду себе, пойду… ‑ уже я шёл за этим и за тем, но множество осталось праздных тем, мелькающих вдали – то тут, то там: в раю, в аду или совсем в бреду.
Меня уводят, стало быть… крепись: меня уводят разные слова, и есть у них весёлые права (хоть тут не обошлось без колдовства) ‑ на всю‑то жизнь мою, на всю‑то спесь!
Меня уводят – что это за путь? ‑ меня уводят: руки мне скрутив, ‑ один нежнейший уличный мотив, и, руки заломив, – бездомный миф… прости, я не успел тебе махнуть!
Меня уводят – по одной тропе и по другой, по разным мостовым, по всем дорогам – тёмным и кривым, сквозь весь туман, весь морок и весь дым… Возьми улыбку: это я тебе.
Всех благ, мой ангел! На щелчок дверной, на взмах сачка, на экивок сучка, на ослепительный обман крючка ‑ меня уводит за собой строка туда… куда ты не ходи за мной.
* * *
Значит, этого не было вовсе – не правда ли?
Небродили невмарте невпарке несвами, несмотрели невнебо, незвёзды непадали, неменялись немыслями и несловами. Небежали недни, нечужая неженщина небыла невблизи…
Тут одни небылицы.
Незвенел немороз, невиднелась нетрещина неотсердца нексердцу – невдоль нестолицы. Ненесли нетоску непустыми невёдрами, непугались непрошлого – и, неконечно, невдвоём невладели небесными недрами, как недавно: нечаянно, немо и нежно…
* * *
А. Г. …я за это заплачу связкою морских ракушек, парою разбитых чашек я за это заплачу, и матерчатым цветком, и щепоткой свежей пыли, и понятьем вольной воли я за это заплачу, нерешительным звонком, и решительным отказом, и немедленным конфузом я за это заплачу, и пустым черновиком, и грядущим чёрным веком, и вечерней птицы криком я за это заплачу, и белеющим флажком… а когда уж будет нечем ‑ жизнью, смертью или прочим задушевным пустяком.
* * *
Весёлый рой ночных букашек, луны высокий абажур: что ж, мой японский карандашик, твой час теперь – иди, дежурь! Паси крючки и закорючки, чей лёгкий лаконичный строй громоздкой и не снился ручке ‑ ни стержневой, ни перьевой; блюди на узеньких дорогах, пока верна тебе строка, свой одинокий иероглиф ‑ прирученного паучка.
Но ты, не начиная вахты, каким сомненьем обуян, всё кружишь над страницей? Ах, ты опять выпестываешь план произведения простого, на языке своём сухом: два полуночных полуслова, зачёркнутых одним штрихом!
* * *
Дай Бог, чтоб не был твой отвергнут дар тем или той, кого… – не в этом дело, ‑ тогда твой дар становится: удар ‑ лети назад, стрела… летите, стрелы!
Даритель глуп, а одарённый слеп, и дар напрасен, ибо не к рукам он: лежавший на твоей ладони хлеб в одну секунду превратился в камень.
А радость постояла и ушла, забыв сказать куда… такая малость: всего‑то лишь что вздрогнула душа, но вздрогнула – и только: не сломалась.
|