Н. М. Карамзин и начало эстетической критики в России

Николай Михайлович Карамзин (1766 – 1826) продолжил дело Новикова – создание русского читателя, т. е. его воспитание. Но Карамзин это делал уже не столько «внешними» средствами, как Новиков книгоиздательством, а больше «внутренними». Карамзин продолжил формирование журнальной критики, то есть критики, которая базируется в периодических изданиях. Он создаёт ежемесячники «Московский журнал» и «Вестник Европы», альманахи «Аглая» и «Аониды». Своим творчеством он соединяет два века – восемнадцатый и девятнадцатый.

Как уже говорилось, в XVIII веке критика долго существовала в виде отдельно изданных или вообще рукописных трактатов, писем, приложений. Только к 70-м годам явились журнальные заметки, библиографические аннотации, рецензии. В «Московском журнале» (1791 – 1792) Карамзин вводит впервые отдел критики. С этого момента русская критика наконец обрела пристанище. Конечно, критики потом могли выпускать и отдельно изданные книги, но всё-таки самое боевое и свежее впечатление производит именно журнальная статья. Естественным образом критика становится частью литературного процесса.

Поначалу, при Карамзине, критика играла второстепенную роль: в первую очередь в журнале читалась проза, поэзия, даже раздел «Политика» был более востребованным. Положение изменилось в середине XIX века, даже раньше – в 1840-е годы, со времен Белинского, когда журналы начали читать с отдела критики. Так что русская критика заняла в журналистике ведущее место, но не сразу. Во времена Карамзина это было только начало.

Критические жанры, которые использует Карамзин, очень разнообразны. Это рецензия (в основном в «Московском журнале»), и это уже действительно развернутые рецензии, а не краткие отзывы, хотя им пишутся и отзывы, и библиографические краткие известия. В статье «О Богдановиче и его сочинениях» (1803) рецензионный разбор поэмы «Душенька» соединён с биографией автора, и в результате получилась уже монографическая статья. Она была пока ещё «поверхностным», по определению Белинского, «разбором частных достоинств и недостатков», когда «на целое сочинение, на его дух и идею не обращали никакого внимания». Впрочем, излишнюю суровость Белинского следует поправить: ведь Карамзину важно было показать на примере Богдановича достоинства русского стихотворства в новейшем «лёгком» роде.

Издавая в 1802 – 1803 гг. «Вестник Европы», Карамзин исключил из журнала отдел критики. Это было отступление от завоеваний «Московского журнала». Карамзин пришел тогда к выводу, что русская литература, сама по себе ещё не развитая, для настоящей критики тем более не дозрела. «Справедливые критики редки на Руси», – и уж лучше никакой критики, нежели критика оскорбляющая и унижающая литературные таланты. Поэтому в «Вестнике Европы» он хотя и печатает статьи, касающиеся литературы, но общего, постановочного характера, в эссеистском жанре. Иногда их называют фрагментами: они написаны как некий отрывок без начала и конца. Их можно также назвать проблемными статьями. Карамзин умело прививает этот жанр к русской критике. Например, такие статьи: «Что нужно автору?», «О богатстве языка», «О любви к отечеству и народной гордости», «О книжной торговле и любви к чтению в России», «Отчего в России мало авторских талантов?» Как видите, серьёзные вопросы ставит критик и публицист.

Опыт Карамзина имел фундаментальное значение для становления русской критики. Это уже была настоящая критика в сравнении с синкретичными произведениями Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова.

Карамзин формировал критику как часть литературы, исходя из того, что литература в целом способствует эстетическому воспитанию, или как он стал выражаться: «литература имеет влияние изящного на образование души». Слово «изящное», надо сказать, ввёл в русский язык именно Карамзин, и слово прижилось, хотя сейчас мы его употребляем в несколько ином значении. Карамзин под изящным подразумевал прекрасное. На протяжении всего XIX века это слово употреблялось как эстетическая категория.

Карамзин делает критику эстетической. Если, как он полагает, словесность способствует воспитанию вкуса, то роль критики становится особенно значимой, потому что она учит различать, что хорошо и что плохо, что соответствует требованиям вкуса и что не соответствует. Это не значит, что критика Карамзина ограничивалась суждением «нравится – не нравится». Он пытался строить свои критические статьи на эстетическом, т.е. научном фундаменте. Карамзин осваивал эстетику как науку вкуса.

Карамзин стал первым в России проводником эстетики Канта, за ним уже последовали Жуковский, Пушкин, Белинский. Прежде всего Карамзин усвоил основной закон кантовской эстетики, который гласит: «Прекрасное есть бесполезное с пользой». Это означало, что искусство служит лишь красоте (бесполезной по определению), но служа красоте, оно тем самым служит и истине, и добру, то есть полезно не напрямую, а опосредованно. Оно не может ставить себе прагматическую цель, иначе превратится в поучение, в назидание, а это уже не искусство. Искусство – «прививка» красоты, способствующая совершенству духовной природы человека, а более совершенный человек быстрее придет к истине и полюбит добро.

Карамзин по-новому поставил проблему общественного значения литературы. Он рассуждал следующим образом: писатель, когда берётся за то или иное сочинение, конечно, не должен себе ставить целью поучение, но ведь писатель – человек, у которого есть свои нравственные принципы, свои представления о добре и зле, свои представления об истине, и они невольно отпечатаются в его сочинениях. С точки зрения Карамзина литература есть самовыражение личности. В статье «Что нужно автору?» (1794) Карамзин так об этом говорит: «Ты берёшься за перо и хочешь быть автором. Спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: “каков я?”, ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего».

Конечно, можно сказать, что тут проявилось сентиментально-романтическое представление о литературе. Однако «личностный подход» Карамзина не умер с его эпохой. Так, Лев Толстой полагал, что всякое произведение есть портрет души автора иногда независимо от самого автора. Автор, может быть, хотел скрыть какие-то свои изъяны, но они всё равно проявятся, искусство – это зеркало, которое не врёт. Карамзин делает вывод в указанной статье: ты можешь стать сочинителем лишь в том случае «если душа твоя может возвыситься до страсти к добру»; и более того, Карамзин заявляет здесь в парадоксальной, спорной форме следующую мысль: «Я уверен, что дурной человек не может быть хорошим автором». Представление о художнике, как непременно хорошем человеке вытекает из представления о единстве добра и красоты: красота есть инобытие добра, и если человек зол, то он не может быть прекрасен, прекрасным может быть только добро – в это Карамзин свято верил. Эта мысль в несколько иной форме потом была высказана Пушкиным, точнее, его литературным героем, Моцартом: «Гений и злодейство – две вещи несовместные».

Карамзин поставил вопросы, которые по сей день сохраняют свою актуальность для отечественной критики. В частности, продолжая традиции Новикова, он пытался внедрить доброжелательность в практику литературной жизни.