Интертексты: традиция

Литературные прообразы Фро разнородны, включая нес­хожих между собой героинь «Алых парусов» Грина (1923), «Легкого дыхания» Бунина (1916), чеховской «Душечки» (1899), а также ряда фольклорных текстов. Об Ассоли и о сказках речь впереди; с Олей Мещерской Фро роднит весь комплекс приравнивания души-дыхания-ветра[9], но осо­бенно богаты переклички с другой Олей — Племянниковой.

Прототип: «Душечка»

За вычетом комического умножения партнеров, «Фро», в сущности, повторяет сюжет «Душечки»[10]. В обоих случаях мужчина все время куда-то уезжает; героиня, с точки зрения ко­торой (хотя и в третьем лице) ведется повествование, тоскует, ибо привязана к нему, его делу и «мнениям»; в конце она пере­носит свою фиксацию на чужого ребенка («точно этот мальчик был ее родной сын»).

Сходны и многие аспекты структуры.

Связь Оленьки с домом противопоставлена далевой ори­ентации ее партнеров-мужчин, отлучающихся по делам (а то и на тот свет); в финале она провожает мальчика в шко­лу, как «в дальнюю дорогу».

Связь с далью негативна и тоже происходит по почте (пись­ма от первого мужа; телеграмма о его «хохоронах»; опасность телеграммы об отзыве Сашеньки); а смерти сопоставимы с прит­ворной (телеграфной!) смертью Фро и «почти безвозвратным» от­сутствием Федора.

Подобно Фро, Оленька тоже живет с отцом (которого «рань­ше любила»), мечтает о детях и о любви, «которая захватила бы... всю душу... согрела бы стареющую кровь»; без мужей плохо ест и спит и чувствует себя «сиротой круглой»; соотнесена с при­родой и музыкой, а в худшие периоды — с пустым двором и по­лынью (ср. «злостную траву» Фро).

В самом общем плане можно сказать, что рассказы объе­диняет амбивалентная тема природной женской пустоты, страдающей без заполнения культурным мужским началом.

Двойственному прочтению «Фро» — перевоспитание ин­дивидуалистки или поверка утопии критерием реального человека? — предшествовали сходные разногласия в трак­товке «Душечки», между ее великим автором и великим почитателем. Согласно Л. Толстому, который восхищался «Душечкой»[11], Чехов «хотел показать, какою не должна быть женщина», но, вопреки авторским намерениям, «не смешна, а свята, удивительна душа «Душечки» с своей способностью отдаваться всем существом своим тому, кого она любит»[12]. В обоих случаях разночтения закономерны, ибо зависят от точки зрения на проблематику женской души в мужском мире, заостренную чрезмерными отлуч­ками героя и чрезмерными претензиями героини.

Фро желала похитить Федора для одной себя и «тос­ковала, что она только женщина и не может чувствовать себя микрофарадой». Переоценка отождествления с муж­чиной есть и в «Душечке».

Усвоение Оленькой «мнений» ее мужчин сопровождается преступанием личностных границ, которое тонко спроецировано в грам­матический план, где оно проявляется в игре с инклюзивным и экс­клюзивным «мы»[13]. Сначала в рассказе дважды обыгрывается ин­клюзивная формула «мы с» (сначала Ванечкой, затем Васечкой), а затем третий партнер (Володечка) раздраженно отстаивает экс­клюзивную интерпретацию местоимения: «Когда мы, ветеринары, говорим между собой, то, пожалуйста, не вмешивайся».

На глубинном уровне душевным вампиризмом Оленьки могут быть объяснены смерти двух ее мужей и центробежная устрем­ленность двух других партнеров (ветеринара и его сына). Вспом­ним, что в первом браке «Оленька полнела и вся сияла от удо­вольствия, а Кукин худел и желтел и жаловался на страшные убытки, хотя... дела шли недурно».

Кстати, физическая полнота Оленьки буквально реали­зует тему «телесности души». Слово душа проходит в текс­те несколько раз, а заглавное прозвище героини настойчи­во ассоциируется с физическим здоровьем и сексуальной аппетитностью. Характерно, что Толстой, акцентировавший «душу «Душечки», опустил из собственной редакции расска­за[14] две фразы, связывающие это прозвище с пышностью ее форм:

«И когда он увидал как следует ее шею и полные здоровые плечи, то всплеснул руками и проговорил: — Душечка!»; «...Мужчины думали: «Да, ничего себе...» Аналогичные восклица­ния и даже прикосновения женщин («... дамы не могли... не схва­тить ее за руку и не проговорить...: — Душечка!») Толстой ос­тавил[15].

Параллели с «Фро», в частности с полными ногами ге­роини, ее любовным томлением и потребностью подержаться за руки, напрашиваются. Что же касается направления, в котором Платонов, так сказать, «переписал» Чехова, то, помимо очевидной модернизации сюжета и стиля, несом­ненна большая серьезность в отождествлении, пусть амби­валентном, рассказчика с героиней.