Последние месяцы войны

Приблизившись к границам Восточной Пруссии еще в августе 1944 г., советские войска остановились накапливать силы для вторжения в Германию. К концу 1944 г. русская армия превосходила немцев в 2-3 раза в живой силе и в 3-5 раз в различных видах вооружения. В середине января 1945 года началось наступление.

В Кёнигсберге на стенах домов появились лозунги: «Wir kapitulieren nie!» и «Pst, Feind hort!» (»Мы никогда не капитулируем!” и «Молчи, враг слушает!»), написанные с немецкой аккуратностью чёрной краской прямо по штукатурке домов. Сразу появились беженцы сначала из Прибалтики, потом из Тильзита (Советска), Шталупенена (Нестерова) и других восточных окраин Пруссии.

С южного вокзала Кёнигсберга один за другим уходили переполненные поезда на Берлин. Но уже в конце января Восточная Пруссия была отрезана от Германии советскими войсками. Единственный путь бегства для немцев оставался только через море.

А с востока продолжали тянуться бесконечные обозы немцев-беженцев. Ехали уже из Гумбинена (Гусева), Инстербурга (Черняховска) и вот уже появились беженцы из Тапиау (Гвардейска), находящегося в 4О км от Кёнигсберга.

Наш хозяин Отто Подоль тоже погрузился на две фуры, попросил меня и ещё одного кучера отвезти его семью в Пилау (Балтийск). Выехали мы в начале февраля. Справа от дороги уже была слышна стрельба не только артиллерии, но и пулемётов. На подступах к Пилау скопились тысячи брошенных телег, между ними бродили отпущенные на волю лошади.

У дороги и на площадях круглосуточно работали многочисленные походные кухни. Кормили беженцев, здесь же питались и солдаты из отступающих частей и мы, остарбайтеры. Можно было кушать даже среди ночи, подставляй посуду, наливают столько порций, сколько просишь. Варили гороховый cуп с мясными консервами. Красивые немочки в форме медсестёр Красного Креста отмечали в своих бумагах количество отпущенных порций.

Подоль зарегистрировался в эвакопункте. Уже утром следующего дня подошла его очередь. С собою немцам разрешали брать столько вещей, сколько можно унести на себе. Подоль стал уговаривать меня и моего товарища уехать с ними на Запад. Я отказался, сказал, что должен вернуться к родителям в Кёнигсберг. Я понимал, что мы нужны Подолю только для того, чтобы пронести его вещи на корабль. Потом ему уже будет не до нас и сказал об этом своему товарищу. К моему удивлению, он согласился ехать с Подолем. На него сразу же навьючили увесистый рюкзак и вручили два больших чемодана.

Я помог женщинам Подоля тащить два чемодана до пропускного пункта почти у самого причала. Подоль поблагодарил меня за работу, подарил своих лошадей и всё оставшееся на телегах имущество пожелал мне alles gute (всего хорошего), а я им gluckliche Schiffahrt (счастливого корабельного пути). Они прошли через КПП, в спешке документы не проверяли, только со слов записывали имя и фамилию для учёта количества пассажиров. Даже в такой обстановке у немцев не было паники, не было давки при погрузке на корабль и ничего похожего на то, что показывали в наших кинофильмах о войне в Германии. К их счастью погода была пасмурной с низкой облачностью и советская авиация не летала, а для защиты от подводных лодок корабли ходили только ночью и без огней.

Я пошарил на ближайших брошенных телегах, перегрузил на свою мешок муки, копчёный окорок, такого же гуся и 2О-литровую флягу готового к употреблению молочного пудинга с ванилью. Печёного хлеба нашел только один батон. К задку своей телеги привязал уздечки второй пары запряженных лошадей и отправился в обратный путь.

Проехал Фишгаузен (посёлок Рыбный), километров через пять меня остановили немецкие солдаты и приказали развернуться назад: дорога на Кёнигсберг уже была перерезана советскими войсками. Один солдат сказал, что ещё, возможно проехать в Кёнигсберг по берегу залива. Я вернулся в Фишгаузен и оттуда поехал по берегу. Проехал километров 1О, уже был виден посёлок Пайза с высокой трубой электростанции. Оттуда и до Кёнигсберга уже близко. Но и здесь меня развернули солдаты. Километрах в трёх перед Фишгаузеном на берегу залива стоял один деревянный дом рыбака. Это был единственный деревянный дом, сделанный из вагонки липы или сосны, который я видел в Восточной Пруссии.

Он был оккупирован многонациональной группой, остарбайтерами. Здесь были и женщины с детьми. Они приняли меня в свою компанию. Здесь мы решили ожидать прихода русской армии. До асфальтной дороги Кёнигсберг – Пилау километра два. Между этой дорогой и берегом залива слабо замёрзшее болото. Под его защитой мы надеялись быть в стороне от войны. Сзади дома — замёрзший пресноводный залив, а в 30 метрах перед домом — высокая насыпь строившейся дороги. Плохо то, что здесь нельзя было выкопать окопы для защиты от войны: близко грунтовая вода.

Для установления дружественных отношений с братьями-славянами я угостил всех детей и женщин пудингом. Женщины организовали выпечку хлеба из моей муки. Раздал и все оставшиеся в телегах вещи Подоля, чем приобрёл много друзей. Себе оставил лишь рюкзак, который заполнил продуктами, затолкал в него шерстяное одеяло и коробочку с туалетными принадлежностями. Лошадей отпустил на волю.

Из окна комнаты на чердаке я наблюдал за развитием военных событий, которые вплотную приблизились к нам. У самой стены дома под моим окном остановилась немецкая самоходная пушка. Она бронирована только спереди и с боков, сверху и сзади — откры-тая. Я сверху наблюдал, как немец по радиосвязи получал сообщения от наблюдателя. Вычислитель по карте с линейкой и циркулем-измерителем графическим способом делал расчёт, отдавал команды, и пушка делала редкие одиночные выстрелы. Русские артиллеристы засекли это орудие. Один их снаряд разорвался с недолётом перед дорогой, второй — с перелётом разорвался на льду залива. Третий — встряхнул весь дом, посыпалась штукатурка. Снаряд угодил в стену всего лишь в полуметре ниже моих ног и… не взорвался. Он застрял в стене так, что его острый нос был виден внутри дома под потолком, а плоское донышко оставалось видным снаружи дома. Самоходка быстро сменила позицию, переехав метров на 2ОО в сторону от дома. Этот случай тогда я считал простым везением. Ну, отсырел взрыватель снаряда и он не взорвался. Теперь же, в конце своей жизни, считаю, что меня спас мой ангел-хранитель.

Русские солдаты пошли в атаку по ещё мерзлому болоту и метрах в ста за дорогой залегли под огнём немцев. Немцы, стоя под защитой дорожной насыпи, стреляли из винтовок и автоматов. Атака была отбита. На месте боя мы нашли и похоронили четырёх русских солдат. Могилу копать было невозможно, над телами погибших солдат насыпали холмики земли, которую носили вёдрами с насыпи дороги. Кто-то из наших забрал их документы. Таким же образом и немцы похоронили одного своего солдата.

На другой день немцы заставили нас ловить бродивших лошадей и каж-дому дали по 8 штук. Четырёх мы связывали уздечками одну с другой, а ещё четырёх привязывали к хвостам передних. Нас с лошадьми собрали в Пилау, самоходными паромами переправили через пролив залива на косу. Дня три перевозили лошадей на косу. Собрали длинную колонну, у которой не было видно ни начала, ни конца.

Коса Фриш-Нерунг — это полоса намытого морем песка, шириною 1-2 км, поросшая сосновым лесом и длиною 8О км. Она отделяет от моря пресноводный залив Фриш-Гафф, в который впадает река Прегель и один рукав реки Вислы. Залив богат пресноводной рыбой.

По косе до сих пор не было автомобильной дороги и в это время, в конце войны, немцы начали здесь строительство бетонной дороги. Рабочая сила-остарбайтеры. По отличному песчаному пляжу Балтийского моря, мы поехали в Данциг (Гданьск). На пляж накатывались волны до ног лошадей. Они хотели пить, тянулись к воде, но она солёная, им не понравилась. Залив же был ещё под льдом.

В пути нас кормили утром и вечером всё тем же гороховым супом с теми же 3ОО граммами хлеба. У меня в рюкзаке ещё была большая половина око-рока. А лошадям выдавали утром и вечером по килограмму ячменя. Большой проблемой было скормить им этот ячмень. У меня было шерстяное одеяло из телеги Подоля. Я расстилал его, насыпал 8 кучек ячменя, ставил лошадей вокруг и они съедали его до последнего зёрнышка. А другие ребята высыпали ячмень под ноги лошадям прямо в песок, половина его смешивалась с песком и лошади не могли его есть.

Через среднее, главное русло Вислы переправа была тоже на паромах. Только здесь мы напоили лошадей из реки. Трое суток мы были в пути и всё это время не спали. В феврале спать на сырой земле холодно, костры жечь нельзя. А днём дремали, сидя верхом на лошадях.

В Данциг мы въехали после налёта русской авиации. По главной улице города к порту шла бесконечная колонна лошадей, а из окон домов вырывались языки огня и клубы дыма. Лошади боялись, прядали ушами, шарахались в сторону, и их трудно было успокоить. Видел работу только одной пожарной команды, а горели десятки домов. Чью-то идею спасения лошадей здесь посчитали идиотской, приказали вывести их за город и отпустить на подножный корм. Обратил внимание на трамвайную колею: она значительно шире кёнигсбергской и здесь бегают большие одиночные вагоны.

Из Данцига немцы отвезли нас, остарбайтеров, группами по сто человек на разные работы. Одну группу отправили на косу, на строительство бетонной дороги. Меня с другой группой отвезли к основанию косы. Здесь есть небольшое село Штутгоф (Кобылий двор). Вблизи этого села, в двух километрах от берега моря находился известный концлагерь с тем же названием. Между этим лагерем и берегом моря военные немцы строили землянки для какого-то штаба. Нас привезли на помощь этим немцам.

Работа тяжелая. Копали землю, пилили лес, лошадьми подтаскивали брёвна, перекрывали ими ямы в три наката. Из Данцига привозили доски. Внутри потолки и стены в каждой землянке обшивали обрезными, строганными, шпунтованными досками, настилали полы. И всё это с немецким качеством, без сучка и задоринки. В каждой землянке размером 4х4 м. устанавливали две двухэтажных кровати, стол и две тумбочки, которые делали здесь же. По обе стороны от входа под потолком два маленьких окна. В одном переднем углу устанавливали умывальник, а в другом чугунную печку.

Кормили нас из одного котла с немецкими солдатами, но уже сказывался недостаток продуктов. Кончились консервы и немцы начали резать лошадей на мясо. Норму хлеба сократи ли до 4ОО г. Теперь и солдат стали кормить два раза в день. Но здесь в супе было много мяса и его давали вволю.

А для себя мы выкопали маленькие и мелкие двухместные землянки, пе-рекрытые тонкими, в один накат, брёвнами, в которых можно было только сидеть и лежать. Вместо двери кусок брезента. Спали одетыми на еловом лапнике. В такой норе-конуре я жил с украинцем Мыколой Сэрэдой, с которым делил «хлеба горбушку и ту пополам», и суп хлебали из одного котелка.

В палатке немцы устроили баню. Они и нам разрешали пользоваться ею. А в стальной бочке мы кипятили бельё и одежду, чтобы избавляться от вшей. В землянках поселились генералы и оберсты (полковники), а мы продолжали строить другие землянки.

Здесь я видел, как один генерал украл у другого половину свиной туши, распиленной от хвоста до пятачка морды. У входа в землянку на дереве висело это мясо для проветривания. К землянке подъехал генерал. Он глазами показал мясо своему шофёру, что-то шепнул и зашел в землянку. Шофёр быстро снял мясо с крюка и положил его в багажник машины. Скоро гость вышел, сел в машину и быстро уехал. Хозяин землянки вышел проводить гостя, но успел только помахать ему рукой. Обернувшись, понял, что его мясо тоже уехало с гостем. Он выхватил пистолет и стал стрелять по машине, но было уже поздно.

Вот тебе и немецкая честность! Этот случай подтверждает, что бытие определяет сознание. Были немцы сытыми, были честными, культурными и чистоплотными. А после войны в лагере для немецких военнопленных я видел офицеров, которые перестали бриться и даже не умывались. Культура зависит от благосостояния и условий жизни.

В лесу было уже много брошенных машин. Один солдат шашками тола подрывал их моторы. Я сказал ему: «Зачем это делаешь? После войны машины будут нужны для работы». Он мне: «Кому нужны? Вам, русским?». Но больше взрывать не стал, куда-то ушел, бросив ящик с толом.

В начале апреля немцы поняли бессмысленность работы и прекратили строительство землянок. Немецкое командование забыло об этом подразделе-нии, немцы на фронт не рвались, бездельничали и на полянках загорали на солнышке в ожидании конца войны. Но они ещё продолжали кормить нас.

Во второй половине марта установилась тёплая солнечная погода и в небе стали хозяйничать советские самолёты. Наверно, русская разведка знала о расположении в лесу немецкого штаба и доложила о нём своим лётчикам. Жить рядом с таким объектом стало опасно. Ежедневно два самолёта ИЛ-2 до обеда и после обеда в одно и то же время прилетали, бесприцельно сбрасывали 4 бомбы и обстреливали из крупнокалибернных пулемётов разрывными пулями. Пули строчкой через каждые 3 метра разрывались негромкими хлопками, подбрасывая на полметра вверх прошлогоднюю листву. Каждый день появлялись раненые, кого-то убивало, то из немцев, то из наших. Но ни одна бомба ни в одну землянку не попала.

Низко летающие над лесом самолёты всегда появлялись внезапно, не успеваешь даже лечь на землю. Сначала взрывается бомба, а потом уже слышишь звук мотора удаляющегося самолёта.

Чудом уцелел я, когда метрах в семи взорвалась бомба. Сидевший рядом со мной товарищ, был убит, ещё троих ранило, одного из них тяжело. Меня только оглушило, слегка контузило и обсыпало землёй. Недалеко две землянки были заняты под госпиталь. Я попросил врача оказать помощь нашим раненым. Он ворчал, что у него уже нет бинтов и медикаментов, но всё же пришел, перевязал раны, а тяжелого даже положил среди своих раненых. Дня три после контузии у меня болела голова, и шумело в ушах.

Ещё в Пилау, когда нас переправляли через пролив, мы три дня бездельничали в ожидании окончания переправы. Ребята где-то достали денатурат и мы устраивали пьяные пирушки. Этот денатурат хорош, как коньяк, в сравнении с древесным спиртом. Из-за отсутствия бензина, немцы приспособили моторы своих машин к работе на метиловом спирте. Здесь, в лесу кто-то притащил целую канистру этого спирта. Попробовал этой гадости и я. Мне налили половину чашки спирта, разбавили его водой. Раствор побелел, как молоко, я мужественно выпил его.

Мне стало плохо, я вышел из землянки. В глазах потемнело, как будто я смотрел сквозь синее стекло. Земля под ногами качалась, меня стошнило вырвало чистым бензином. Наверно, в желудке спирт превратился в бензин. Началась галлюцинация: на полянке я видел пасущихся чёрно-белых коров. Я подходил к ним, а они уменьшались в размерах до мышей. Я подбирал их и складывал в свои карманы. Очнулся утром у лафета брошенной из-за отсутствия снарядов немецкой зенитной пушки. Подхожу к землянкам, а там траур. Умерли 7 человек, которые повторно выпили этого спирта.

Русская армия сжимала кольцо окружения. В конце марта немцы ушли из Данцига. У них осталась коса и полоска земли вдоль берега моря длиною километров 5О и шириною 1О км, но наша армия не принимала заметных усилий для ликвидации этого котла. Все силы были брошены на взятие Берлина.