Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Рассказывает Виталий Михайлович
В моем детстве родственники были главными людьми в жизни. Мать устраивала на каждый праздник большой сбор – приходили тетки и дяди, и мои двоюродные братья и сестры, и накрывался огромный стол, от одного конца которого мне не было видно другого. Селедка под шубой, салат оливье, пельмени, компот… Я только недавно понял, что посиделки прекратились после смерти отца – все родные были с его стороны, а мать всегда была одна, выросла сиротой и потому так любила привечать братьев и сестер мужа, кучу племянников, любила накрывать столы, любила петь хором, любила, чтоб вокруг была большая семья. А отчим оказался человеком не таким семейным. Зато он выстроил матери большой дом, два этажа, развел вокруг сад, и мать смеялась, что у нее теперь вокруг настоящий рай. Только рай за оградой и в одиночестве. Они все время звали нас с Ларисой переселиться к ним в Зеленодольск, но Лариса говорила: «Приживалами при твоих не будем». Теперь мы сидим с Ларисой и думаем, что делать. Третий час ночи, а мы все никак не можем решиться ни на что. Ночной звонок всегда к неприятностям. Вот и на этот раз – позвонила соседка из Зеленодольска среди ночи, сообщила, что мама умерла. Мне сорок лет, странно думать о себе таким детским словом – «сирота», но ведь это верно. Я стоял, растерянно опустив трубку. По короткому разговору Лариса поняла, что произошло, встала, накинула халат, но тут из своей комнатушки, цепляясь тонкой рукой за косяк и сонно хмурясь, появилась Маргошка. – Что‑нибудь случилось? Лариса сразу строго шикнула на нее: – Ничего не случилось, не твоего ума дело, иди спи! Но я поманил Марго к себе, она подошла, привалилась теплым сонным тельцем, подняла на меня глаза: – Пап, кто звонил? – Звонили вот… сказали… мама у меня умерла. Вот такие дела, Маргош. Марго вздохнула и взяла меня за руку. – На похороны поедете? – спросила она деловито. – Конечно, – сказал я. – А меня возьмете? Она ведь бабушка мне считается… Считалась, да? Я смешался. – Иди‑ка ты спать, Марго. Завтра тебе в школу с утра, не выспишься. Марго потерлась о мою руку щекой и сказала: – Не плачь, папа, ладно? И ушла к себе. А я сел на край кровати и попытался подумать о том, что мне сказали. Мама умерла. Все. Дом, любовно построенный отчимом, остался без хозяев. И я единственный наследник. Я все хотел собраться с мыслями и как‑то осознанно погоревать о матери, но Лариса сразу начала думать о делах. Надо ехать на похороны, утром купить билеты, вечером выехать, а главное… Я не понимал, что главное, мысли путались, возвращаясь к одной: «мама, мама», – но Лариса понимала главное лучше меня. Главное – решить, как потом. После похорон. Дом ведь. Так что теперь мы с Ларисой сидели и решали, как нам быть дальше. Вариантов было два. Продать дом, получив за него кучу денег, купить тут квартиру попросторнее и жить дальше. И второй вариант: уехать туда, в Зеленодольск, в город моего детства, на берег огромной реки, обживаться в том доме. Работу мы найдем, нам всего по сорок лет. А тут – что тут? Нас ничего не держит здесь, рассуждали мы, все больше склоняясь ко второму варианту. Жить в большом доме, поменять жизнь, начать все заново, попробовать… – И у Маргошки будет там большая комната, – сказал я. И тут Лариса вскинулась, словно я ударил ее: – Ты уверен, что нам надо забирать Марго с собой? – А как же? – растерялся я. – А вот так же, – сердито сказала Лариса. – У нас патронат. Куда я ее повезу? Если я тут увольняюсь и уезжаю, то это все. Марго останется здесь. Она ведь, ты не забыл – детдомовская, а я – воспитатель ее. – Она нас мама и папа зовет. – Ну зовет, – огрызнулась Лариса. – Зовет, и что? Если ее брать, это значит – удочерять, да? Ты готов? Это навсегда. Там еще неизвестно, как устроимся, а тут тащить ребенка. Такая обуза. Не знаю я, Виталь, не знаю. Так мы ничего ночью и не решили. Я все думал: сейчас немного оглядимся и решим что‑то с Маргошкой, не бросать же ее тут, правда? А Лариса ходила с утра сама не своя. Она молча проводила Марго в школу, позвонила на работу, что не выйдет сегодня, поехала за билетами. На меня она не смотрела. Я тоже отпросился с работы и слонялся по квартире с полной кашей в голове, растерянный, потерянный. Иногда мне вдруг казалось, что не у сорокалетнего у меня умерла мама, а у маленького. А потом вспоминал, что я уже большой, и мне было стыдно за свои мысли и за свою детскую печаль и обиду, что вот умерла она и я теперь один. И звонил‑то ей последний раз чуть ли не месяц назад. Слоняясь по квартире, я зашел в комнатушку, где спала Марго. На ее письменном столе был, как всегда, идеальный порядок, а посередине стола лежал лист, крупно исписанный Маргошкиным аккуратным почерком. Я начал читать и обмер.
«Дорогие мама и папа! Я понимаю, что вы хотите уехать жить в новый дом. И что я вам обуза. Я вам не родной ребенок. И что меня трудно туда везти. И у папы совсем мало денег дают на работе и тогда не на что будет мне покупать все. Я буду тогда совсем жить в детском доме. Я вам желаю большого счастья и успехов в труде. Марго»
Мне в один миг стало холодно. Я понял, что вчера ночью Марго слышала наши разговоры. И вот так она придумала развязать этот узел. Собралась утром и молча ушла, чтоб нам легче было решать. Или она думала, что мы уже все решили? Хлопнула дверь – это вернулась с билетами Лариса. Я вышел ей навстречу из Маргошкиной комнатушки и молча протянул письмо. – Что это? – недоумевая спросила она. – Что опять? Слушай, давай потом, я так устала сейчас. – Нет, сейчас, – сказал я, – ты читай, читай. Лариса взяла письмо и начала его читать. Она прочитала его два раза. Потом пошла на кухню. Грузно опустилась на стул, положила перед собой листок. А потом вдруг заплакала. Навзрыд, всхлипывая, как ребенок. И повторяла зло и обиженно: – Дура, какая дура, дурочка малолетняя, вот дурочка! Я принес ей воды. Она выпила. И сказала осипшим от слез голосом: – Сейчас в детдом пойду, ты пока тут сообрази, какие вещи собрать – свои хотя бы. Вечером едем. – А в детдом зачем? – спросил я. – Я всю ночь думала. И весь день сегодня. Не оставим мы ее, Виталь, не сможем. Я как представила, что мы уедем, а она тут одна останется, так жалко мне ее стало. Я уж и в опеку сбегала, узнала. Можно удочерить, можно опекуном мне стать. Решим, да, Виталь? Да, Виталь? Она смотрела мне в глаза снизу вверх, и я, всегда привыкший полагаться в семейных решениях на ее твердую волю, почувствовал, что именно сейчас она ждет от меня какого‑то веского слова. – Удочерим, – сказал я. Она вздохнула. – Ну вот. Я билеты взяла на троих. На похороны поедем всей семьей, да? Побегу заберу эту дурочку из детдома. Тоже мне. Решила она за всех. Лариса всхлипнула еще раз, порылась в сумочке и выложила на стол розовые железнодорожные билеты. Три.
|