В. Новые времена

I. Для удобства изложения вопроса об иудейском правительстве мы разделили его на три периода: Древний мир, Средние века и Новые времена. Но природа не любит скачков. Подобно тому, как не может быть замечен переход от детства к юности либо от зрелого возраста к старости, равно как сообразно с тем, что нельзя уловить начала весны или конца лета, так и в жизни человечества всякое деление на периоды искусственно, а их границы ускользают от наблюдения. В частности, эпоха Средних веков и наше время, будучи черезполосны, с точностью размежеваны быть не могут. Всё объединяется законом эволюции и явлениями атавизма. Посему, такие, например, события, как открытие Америки и Реформация принадлежат к двум последним периодам истории в одинаковой мере, а Революция может быть объяснена только из их совокупности. Для Реформации это, в свою очередь, ясно. Что же касается создавших могущество Великобритании колониальных открытий, то не требует дальнейших доказательств оркестровка Революции мероприятиями английской политики за её счёт именно с целью обеспечить её же владычество на океанах. В гармонии с этим не надо забывать, что и самое проникновение еврейства в Англию, относимое к инициативе Кромвеля, совершилось в действительности не сразу, а развивалось постепенно ещё при Эдуарде VI и Елизавете наряду с упадком обаяния папства и сообразно успехам протестантизма у “просвещённых мореплавателей”.

Чем же мотивируется смягчение ненависти иудейской к христианству в отношении последователей Виклефа, Гусса, Лютера, Цвингли, Кальвина et tutti quanti? Ответ даёт “Лятомиа” — одно из масонских обозрений: “С точки зрения религиозной, протестантизм есть не что иное, как половина масонства. Сущность религии он рассматривает как откровение божественное, а разуму отводит бесплодную работу придания формы предмету, который, однако, стоит за пределами его обладания. В масонстве наоборот, разум обязан доставить не одну форму, а и сущность религии. Отсюда необходимо, чтобы протестантство либо вернулось к католицизму, либо остановилось на полдороге, либо, неуклонно прогрессируя, возвысилось до религии масонства. Да и в самом деле, не на один ли только момент мог бы удовольствоваться разум правом создания “здравомысленной” формы для того, что выше нашего понимания?… Достигнув отчётливого сознания о себе самом, разум с ясностью видит и неразрешимость подобной задачи. Тогда он предъявляет требование и на другую часть своего естественного права. Отбрасывая, в заключение, ненавистную тему, он выбирает такую, которая гармонирует с его природой.”

II. Переходя от данных условий принципа к обстоятельствам целесообразности в действиях масонства, мы в масонском же издании “Буагютте” (Лейпциг 1874 г.) в статье “достопочтенного” одной из германских лож Фомы Конрада читаем:

“Что касается протестантизма, до жалости увязнувшего в болотах раболепия перед буквой одной книги, лишённого животворной дисциплины, которая была бы способна двигать работу духа, расколовшегося и разбившегося на беспомощные секты, то его можно принимать к сведению разве как статистическую рубрику. Лишь в сильно скованной организации католицизма заключается деятельное начало, готовое могучими препятствиями задержать образование независимого человечества. Вот чего верные своей присяге масоны не должны забывать. Кто метит высоко, тот обязал и попадать в голову. На лоне непогрешимости папства в римско‑католической церкви, франк‑масон не может оставаться христианином. Эта церковь есть вызов, брошенный не одному только братству масонов, а и всякому цивилизованному обществу. Если мы как масоны, достойные этого звания, хотим идти вперёд в духе нашего содружества, то вместе со Штраусом обязаны провозгласить решительно: мы совсем не христиане, а масоны — ни более, ни менее… Однако, довольно с этим. Нам следует координировать силы на том, что действительно полезно людям на товариществе гуманитарном. Не принося пользы человечеству, колеблющийся дилентантизм отдаёт мало уважения и нашему братству. Либо целиком одно, либо — другое”[139]

Согласно с означенным учением “Великий Восток” Франции 10 сентября 1877 г. уничтожил в своём статусе два тезиса: о бытие Божием и о бессмертии души.

Таким образом, программа масонства, а стало быть, и еврейства сводится прежде всего к разрушению католицизма, протестантство же будет уничтожено во вторую очередь.

Известный уже нам[140]Августин Баррюэль, настоятель собора Богоматери в Париже, получил 20 августа 1806 года из Флоренции помеченное 1‑м числом того же августа, письмо Иоанна‑Баптиста Симонини, хранимое теперь в городском архиве Фрибурга в Швейцарии.

Уроженец Ливорно, крещёный еврей Симонини излагает в этом письме иудейские замыслы на порабощение мира; удостоверяет, что, по утверждению кагала, “Старец Горы” происходил из колена Иудина; свидетельствует, что, признавая династию Бурбонов[141]себе враждебной, еврейство надеется в ближайшие годы свести её на‑нет; и заключает уверением, что потомство Израиля рассчитывает меньше, чем в одно столетие разрушить прочие исповедания, чтобы создать собственную Империю, заменить церкви синагогами, остаток христиан привести в рабство и сделаться всемирным владыкой. В параллель с этим, образованный из евреев правоверных, реформированных и свободомыслящих, отовсюду съехавшихся и заседавший в Лейпциге 29 июня 1869 года, Великий Синод, между прочим, постановил: “Осуществление и развитие современных идей являются вернейшей гарантией для настоящего и будущего еврейской национальности и её детей”. Но ведь с точки зрения еврейства представляются современными только идеи революционные, а всемогущее масонство обслуживает национальные интересы сынов Иуды прежде всего на борьбе с папством…

Правда, в течение значительного времени, сыны Израиля были исключаемы из большинства английских, немецких и французских ложь, а потому основали нарочитые культы того же рода для себя, каковы “Мизраим” во Франции и “Бени‑Бериф” (Берит) в Соединённых Штатах. Через них иудаизм пользовался как возможностью сноситься с другими ложами, так и теми преимуществами, какие обеспечиваются универсальным характером масонства.

Мизраим, сын Хама, говорят евреи, пришёл в Египет, завладел страной, дал ей своё имя и основал тайный культ Озириса, Изиды, Тифона и др. Будучи перенесён в Италию, а затем распространившись по другим частям римской империи, этот культ явился источником мудрости, откуда её черпали философские школы, тайные союзы, многие религиозные секты и масонские толки. Его система распадается на четыре серии: символическую, умозрительную, мистическую и герметически‑каббалистическую. Они делятся на 17 классов и 90 степеней и разрядов. Девяностый разряд принадлежит неведомому главе: “Souverain Grand Maitre absolu, puissant, supreme de l'Ordre”. В начале XIX века “Мизраим был Гершкой Бедарридом перенесён во Францию, где преобразовался и расширился. В шестидесятых годах XIX века при маршале Маньяне, как “великом мастере”, назначенном в “Восток” Наполеоном III не из масонов, Мизраим, имея уже массу последователей, объединился с “Востоком” (Grand Orient de France) и ожидовил его окончательно.[142]

B'nai Brith (J. О. В. В.), “Б'най (Бени) Бериф”, — тайный иудейский союз. Основан в Нью‑Йорке в 1843 г. Его задача: “объединение всех израильтян таким способом, который наиболее содействовал бы скорейшему и широкому развитию высших интересов иудейства”.

С другой стороны, у гоев и в данном случае, по обыкновению, не было единства. Некоторые масонские ложи допускали к себе евреек уже с половины XVIII столетия, т. е. со времени, когда масонство стало приобретать характер явно революционный и насильственный. То же, как известно, происходило и в истории “русского” бунта. Таков реальный вывод из фактов. Но о его необходимость, очевидно, нельзя было бы не признать на основе еврейской истории вообще. Известно, в частности, что основатель французского иллюминатства и энергетический распространитель масонства, Мартинец Пасквалис, был еврей. Наконец, нельзя, вообще говоря, не признать, что иудейство и масонство — учреждения параллельные. Иудейство есть даже масонство по преимуществу, как в виду тесного единения его членов, так за силой космополитизма, воздвигаемого сынами Израиля выше любых уз патриотизма, так, наконец, через ненависть к христианству. Поэтому сами внутренние движения в масонстве не замедлили устранить те затруднения, которые христианскими идеями и социальным предубеждением противоставлялись допущению евреев в обыкновенные ложи. Вот почему масонство католических стран — Франции, Италии, Испании, а в позднейшее время и Германии стало открывать двери еврейству. Не без испуга узнало, тем не менее, оно о том, что сыны Иуды уже повсюду сумели захватить влияние над необрезанными “детьми Вдовы”…

III. Не входя засим в исследование всем известной решающей роли, какую еврейство сыграло на пути “Великой Революции”, а особенно в разгар Террора, мы не сможем, однако, не отметить связи кагала с Бонапартами. Мелкий ходатай по делам из Арраса Робеспьер и артиллерийский подпоручик Буонапарте были хиротонисаны на свои зловещие деяния всемирным кагалом через масонство. Оба равным образом были уничтожены, когда за прекращением в них надобности, осмелились восстать против “избранного” народа. Наполеон I был страстным масоном и единомышленником Робеспьера. Масонство расцветало при нём во Франции так, как этого не бывало ни раньше, ни позже. Совершенно масонировалась армия. Сам Наполеон не только не скрывал своих масонских симпатий, но и провозглашал себя апостолом Революции. 18 брюмэра как наперсник Робеспьера, им же назначенный командовать осадой Тулона, Наполеон, тогда ещё только генерал Бонапарт, по взятии этого города писал Конвенту: “Граждане, представители народа! С поля славы, и двигаясь в крови изменников, я извещаю, что распоряжения ваши исполнены и Франция отомщена! Ни возрасту, ни полу мы не давали пощады. Те, кто был лишь ранен рееспубликанской пушкой, разрывались в куски мечем свободы и штыком равенства… Привет и почёт. Брут Бонапарте, гражданин без штанов” [143]. В своей “Biographie Universelle!” Мишо думает, будто впоследствии Наполеон делал вид, что ужасный рапорт написан его братом Люсьеном… Но и это не изменяло бы вопроса. Если бы даже автором оказался действительно Люсьен, рапорт всё равно свидетельствовал бы о настроении Наполеона, без согласия которого его брат не мог решиться на такой текст. По соображению же с тем, что в своё время победитель при Тулоне не отказывался от принадлежности рапорта ему самому, факт приобретает особую яркость…

Гармонируя со сказанным, Людовик‑Наполеон (впоследствии Наполеон III) в своих “Idees Napoleoniennes” так резюмирует историческую миссию своего дяди: “Умирающая, но непобеждённая Революция завещала Наполеону I исполнение своей последней воли. “Просвещая народы”, как бы говорила она, “твёрдыми устоями подкрепи результат наших усилий; распространи в ширину то, что мне удалось исполнить только в глубину; явись для Европы тем, чем я стала для Франции”… Это великое призвание Наполеон и совершил до конца.

Ближайшее рассмотрение фактов убеждает, однако, что беспримерное счастье и недосягаемость собственного гения ослепили “маленького капрала”. В действительности он не только не сочувствовал революции, а, познакомившись с ней на опыте, трепетал перед неистовствами толпы, будучи же коронован императором, ни перед чем не останавливался, чтобы скрыть якобинское происхождение своей власти. Вёл двойную и даже четвертную игру. Преследуя роялистов, он, тем не менее, ими же себя окружал и наоборот, из республиканцев главным образом, рекрутируя штат своего двора, он питал к ним глубокое презрение, держал, что называется, в ежовых рукавицах. Производя же их в генералы, маршалы, герцоги и короли, он располагал достаточными средствами, чтобы вытравливать “республиканский” дух. С другой стороны, в лице таких императорских министров, как Тайлеран и Фуше, он имел возможность оценить и всю низость “свободолюбивого” вероломства. Окружённый изменниками, он даже в лице императрицы Жозефины, вдовы Богарне, встретил шпиона целиком продавшегося его же тайной полиции. Нет, стало быть, ничего странного, что на острове святой Елены Наполеон не раз проклинал себя за то, что вовремя не повесил Фуше!… Не надо, значит, удивляться и тому, что председателем военно‑полевого суда над герцогом Энгиенским 21 марта 1804 года он назначил именно “победителя Бастилии” (14 июля 1789 года) Гюллэна. Смерть же герцога, состоявшего на службе у Англии, сражавшегося против войск республики под Вейсембургом, Бесгеймом etc. и ведшего заговоры против самого первого консула, вызывалась прямой государственной необходимостью. Параллельно с этим, собираясь провозгласить себя императором, Бонапарт хотел в казни герцога дать решительную гарантию своих взглядов и людям Террора. Накануне самой казни он говорил своим приближённым: “Хотят уничтожить революцию, преследуя меня. Но я окажу ей защиту, потому что я сам — Революция, да, я, я!… Станут глядеть, теперь в оба, узнав, на что мы способны”. А несколько лет позже, обращаясь к тому же вопросу, он пояснял своему брату Иосифу: “Я не могу раскаиваться в том пути, который избрал относительно герцога Энгиенского. У меня не было другого исхода устранить сомнения о моих намерениях и ниспровергнуть надежды бурбонских сторонников. Кроме того, я не мог скрыть от себя, что не будет мне покоя на троне, пока еще остаётся в живых хотя бы один Бурбон. У этого же текла кровь великого Кондэ. Являясь последним представителем великолепного имени, он был молод, блестящ, храбр, следовательно, наиболее опасен из моих врагов. Отправляя его на тот свет, я приносил настоятельную жертву во имя собственной безопасности и ради величия моей династии”.

IV. Каково было при этих условиях соучастие “детей Вдовы” и членов “избранного” народа в Венсенском злодеянии, остаётся догадываться. Как бы, однако, ни было, нет места сомнению, что замыслы “всемирного кагала” и Наполеона I в данном случае совпадали. Нарочитое исследование показало бы, разумеется, то же самое и в разных других, хотя ещё далеко не во всех, направлениях, но это требует специального анализа. Мы заметим только, что сознавая могущества иудаизма Наполеон, увы, стремился приголубить его, а потому не остановился и перед созывом Синедриона в 1807 году.

Тем не менее, трудно понять наивность заблуждения, которым увлекался, если рассчитывал обмануть евреев либо превратить их и своё орудие. Не знал он истории? Не видел, каков французский патриотизм тех алчных жидовских полчищ, которые хлынули отовсюду через Рейн с целью грабить как французов вообще, так и их голодные, оборванные армии? Не жаловался ли сам перед государственным советом на хищничество сынов Иуды в Эльзасе и Лотарингии? Не имел ли сведений о Меере‑Амшеле Ротшильде и капиталах герцога Гессен‑Кассельского? На поражениях в Испании не испытывал ли результаты “сотрудничества” Натана Ротшильда Веллингтону, оказавшихся провозвестниками Св. Елены? Не располагал ли данными о том, что в Германии при вступлении французских войск все местные “ложи” закрывались, чтобы не вступать в сношения с фальсификацией масонства под барабаны “корсиканца”? Не обязан ли был давать себе отчёт в глубине связи масонов и евреев с коварным Альбионом?

Не замечал ли, что “династия” Ротшильдов сделалась кассиром и соглядатаем всяких монархических коалиций? Стал ли забывать, наконец, о судьбе Густава III, Людовика XVI и Филиппа Эгалитэ?!… Кто даст ответы? Как разуметь всё это?…

Впрочем, сыны Израиля с “детьми Вдовы” придумали для Наполеона забавную игру. Раскрывая ему тайны австрийского генерального штаба, а стало быть, предавая и наших несчастных солдат с их воеводой Суровым, иудаизм организовал в Италии и Германии поперёк дороги тому же Наполеону Карбонаризм и Тугендбунд. В России приобретя такого шаббесгоя, как Сперанский, и через Айзика Перетца располагая графом Кутайсовым, евреи не только раскинули к 1812 году художественные” сети шпионства, но и посоветовали Наполеону открыть фабрику фальшивых ассигнаций, а затем усердно распространяли их для подрыва нашего государственного кредита. Но судьбе угодно было, чтобы уже сподвижник Наполеона, граф Сегюр, явился очевидцем иудейской дружбы, когда больных и раненых французов кагалы и прикагалки дорезывали при наступлении русских войск или выбрасывали умирать на мороз…

Как бы, однако, ни было, картина всё же оказалась бы не полной без того апофеоза, который сынами Иуды поставлен на сцену и разыгран под ватерлоо с финалом крокодиловых слез Натана, при операциях с английскими консолями на бирже в Лондоне.

V. Подготовив “одним махом” лабиринт дальнейших революций через реставрацию “возлюбленного” Людовика XVIII русскими войсками, и на свою же потеху дав ему в министры полиции Фушэ, кагал мог почить на лаврах, ad teinpora feliciora. Ведь Фушэ состоял таким же министром и в эпоху террора, т. е., когда Людовику XVI отрубили голову, а иудеи‑франкисты, как патентованные Азефы продолжали играть и при “возлюбленном” ту же роль, какую исполняли во времена Наполеона I. Празднуя возврат “законного короля” и, кстати, рекомендуя ему Фушэ, масонство поставило вновь министром Талейрана с расчётом, предвкусив плоды афоризма, впоследствии открыто выдвинутого Вениамином д'Израэли “милосердная политика есть самая ловкая и самая дальновидная…”

Здесь мы вступаем в период происшествий с девизом — est ali‑quid delirii in omne rnagno ingenio.

Как жаль, что настоящая работа и без того уже слишком обширна?… Как печально, что для многого ещё не настало и время к разоблачению в печати?… Как унизительно, хотя бы поневоле замалчивать данные, способные раскрыть весь цинизм иудейского двуличия? Как горько, что в одной книге нельзя охватить и диагноз болезни, и её терапию!…

Между тем, и под Ватерлоо мы видим то же донкихотство, каким, увы, отличаются многие патриотические союзы в России ещё и сегодня, обольщаясь миражом, будто своей доблестью и кровью они победят врага, сама организация которого, равно как место пребывания его главы, остаются неведомыми.

Накануне битвы при Ватерлоо, соединив под Катр‑Бра свою армию с корпусом Нея, Наполеон двинулся по брюссельской дороге против англичан. Решительно не приходила в голову мысль, что ему предстоит сражаться и с пруссаками, которых он считал разбитым наголову. Полагая, что легко останется победителем, он, с целью навеет страх на неприятеля и внушить мужество собственным войскам, решил произвести смотр на глазах армии Веллиштона.

Тогда в последний раз выстроились на парад перед своим вождём ветераны, учавствовавшие в битвах при пирамидах, под Аустерлицем, на полях Бородина и так долго державшие в страхе весь мир. От упадка своего прежнего величия они оберегали только свою солдатскую гордость, жажду мщения и неукротимую привязанность к своему геройскому вождю. Тогда императорская власть снова предстала взорам старых воинов во всём её блеске и произвела неизгладимое впечатление на их сердца… Великий полководец явился ещё раз в своём мрачном величии!

Увы, мыза “Belle Alliance” стала преддверием “Священного Союза”, а остров Св. Елены оказался гарантией, что карнавал Венского конгресса вновь прерван не будет.

“Ces атташе ont compris quelque chose!” — яростно воскликнул по адресу пруссаков и англичан “маленький капрал”, впрочем, достаточно таки долго “обучавший” своих врагов. Чтобы не попасться в руки Блюхеру, который расстрелял бы его немедленно в возмездие за смерть герцога Энгиенского, уничтоженный цезарь написал английскому принцу‑регенту, что оставляя отечество, он, подобно Фемистоклу, “ищет убежища у очага британской нации”. Но люди, в руках которых находились тогда бразды правления, не чувствовали никакого сострадания к низвергнутому властелину. Не принимая в соображение ни чести английского имени, ни народного мнения, они навязали Великобритании постыдную роль тюремщика. Пристав к берегам Англии, “генерал Бонапарт” получил в Плимуте страшное известие, что окончит жизнь в качестве “государственного преступника”. И вот среди безбрежного океана, в нездоровом климате, под надзором угрюмого, сурового и мстительного Гудсона Лоу, скованный Прометей завершил своё земное странствование…

И что же, столь поразительная, невиданная в летописях мира эпопея гордыни служит ли доказательством правосудия истории?…

Нет, ибо конечные результаты никому не принесли такой пользы, как надменной Англии. В частности же, Берлинский конгресс и “триумф” Биконсфильда убедили воочию, что потоки крови русского народа, пролитые для сокрушения Наполеона, удобрили европейскую почву как бы исключительно для того, чтобы на ней мог расцвести “честный маклер”, способный вновь удивить мир неблагодарностью, а циничный Альбион успел довести культуру своего жидовства до возможности стать нам поперёк дороги в лице самого заносчивого из сынов Иуды.

VI. Ничто в этой юдоли плача не совершается, однако, сразу, как и ничего не исчезает без последствий. Лицемерные же мероприятия на сцене истории, будучи много возмутительнее фальшивого исполнения в оркестре, создают результаты, обратные предначертанным. Таков был и пресловутый Венский конгресс. Задавшись несбыточными мечтами о ликвидации содеянного революцией, он в конечном результате произвёл ту анархическую обстановку, из которой Европа — авангард других частей света не может найти выходя…

“Le congres danse mais il ne marche pas!” — ядовито заметил в своё время князь де Лини. Между тем, уже само по себе присутствие здесь подобных людей, как Талейран и Миттерних, не обещало ничего хорошего. Однако, что не удалось Наполеону, мнившему перехитрить “старейшин многострадальной синагоги”, того отчасти добился Талейран, прибывший на конгресс в качестве скромного просителя, но быстро почувствовавший себя здесь “как жид на ярмарке”. Достигнуть этого ему было тем легче, что, хотя епископское одеяние, как неподходящее к обстоятельствам, уже было давно им покинуто, тем не менее, от звания сановника католической церкви у него на всю жизнь остался талант придавать в случае надобности чертам своего лица выражение елейного умиления и трогательной покорности. “Квартет”, как называли Россию, Пруссию, Австрию и Англию, хотел устранить Талейрана от предварительных совещаний и признать его второстепенным посланником. Тогда эта старая лиса, с таким усердием потрудившаяся над разгромом старой европы, придумала лозунг, сверкнувший, точно волшебное средство. Министр революционной и наполеоновской Франции выступил ревнителем исторического права против грубого насилия. Расчёт оказался верным. Сосредоточив у себя нити всех интриг, Талейран под маской легитимности принялся сеять кутерьму в “квартете”. Англия и Австрия перестали соглашаться на требования России и Пруссии. Дело дошло до того, что барометр конгресса начал, как тогда говорили, “показывать бурю”.

Правда, не все были обмануты. На уверения Талейрана, будто он уже семь лет назад состоял в подозрении у Наполеона, князь де Линь воскликнул: “Неужели только семь лет?… А для меня вы уже двадцать лет подозрительны!” Тем не менее, политический хамелеон сумел воспользоваться положением, оказавшись в апофеозе союзником Австрии и Англии против Пруссии и России. Недалёкий Кэстльри, британский посол, слепо шёл на буксире двух таких иезуитов, как Талейран и Миттерних, отношения между которыми стали вполне интимными. Самый вопрос, кто должен участвовать в разрешении того либо иного специального пункта программы, всё более затуманивался. Потаённые комбинации и дипломатические хитросплетения препятствовали официальным переговорам в такой мере, что эти последние нередко оказывались бесцельными или бесплодными. Среди указанных затруднений и в виду понижения умственных сил, которое явилось результатом пережитых испытаний, деятельность конгресса обнаружила мало реформаторских стремлений и не проявила творческих способностей. С удивительным безразличием и ребячеством игнорировались как симптомы нового времени и тревожное настроение умов, так и те перемены, которые произошли в жизни и убеждениях европейских наций. Элементарное восстановление прежней “системы равновесия” наряду с торжеством реакции рассматривались, как достаточные основы порядка вещей. Вообще же говоря, Венский конгресс распоряжался тронами и коронами с таким же произволом, каким отличалось и революционное самовластие Наполеона. При распределении же территории, конгресс, в свою очередь, не придавал никакого значения историческому прошлому племён, династий и государств.

Иных решений, впрочем, и ожидать было нельзя, как трудно было бы выдумать лучшую обстановку для столь изощрённых политических шулеров, какими являлись Меттерних и Талейран.

VII. Со времён Констанцского собора Европа не видела столь блестящего собрания, как Венский конгресс. Великолепная обстановка старого режима, отодвинутая на задний план революцией и войнами двух последних десятилетий, снова развернулась во всю ширину, а легкомыслие скоро заглушило во влиятельных сферах само воспоминание о едва пережитых ужасных временах. В весёлой Вене среди высшего общества снова стали господствовать лёгкое остроумие, жажда наслаждений и приторное жеманство, какими некогда отличались посетители французских модных салонов. На самом конгрессе, собравшемся для размежевания и восстановления всего “перепутанного” Наполеоном, главным делом оказались празднества, и какие празднества!… Это был нескончаемый ряд каруселей, балов, парадов, торжественных спектаклей, загородных прогулок, охот, концертов, иллюминаций и народных увеселений. “Надо же что‑нибудь сделать и для народа, — иронизировал князь де Линь, — ведь за период освободительных войн и народ кое‑что сделал для этих высоких господ”. Нельзя с точностью определить, во сколько сотен миллионов обошлись тогда разбитой, обанкротившейся Австрии все эти забавы, по отзыву Генца. правой руки Меттерниха, составлявшие альфу и омегу конгресса. Более 50.000 гульденов ежедневно расходовалось на один придворный обед; по свидетельству же Талейрана, знаменитые гости стоили венскому двору ежедневно более 220.000 гульденов. Гости также не унывали. В одном памфлете того времени говорилось: “Датский король пьёт за всех, виртембергский король ест за всех, прусский король думает за всех, баварский король говорит за всех, австрийский же император платит за всех”. Талейран, в свою очередь, задавал лукулловские пиры, доводя гастрономов до такого упоения, что они, наконец, стали однажды говорить речи и провозглашать тосты в честь августейшего бри — “короля сыров”!… Наряду с этим у каждого мужчины был свой роман. Красавицы: Габриэла Ауэрсперг, Лобкович, Зичи и Эстергази, такие умницы, как Элиза Бернсдорф и баронесса Варнгаген и такие “министры в юбках”, как племянница “епископа” графиня Талейран‑Перигор либо княгиня Багратион и герцогиня де Саган, оставили неизгладимые следы в анналах конгресса…

Указанное положение вещей, естественно, привлекало в Вену алчные скопища сынов “избранного” народа. Они здесь кишмя‑кишели, занимаясь чем угодно, а прежде всего, разумеется, оперируя в качестве факторов и шпионов. На этих профессиях, они, как известно, незаменимы вообще. Под командой же Талейрана, этого “возлюбленного сына церкви”, они действовали ещё и с блистательными для себя барышами. Сколько золота вновь перешло от презренных гоев к благородному Израилю, сколько тайн похищено, сколько было заложено ближайших путей влияния и какие сооружены вновь крепости во славу “святого талмуда”!…

Легитимизм, реакция и ханжество, выдвинутые Меттернихом как универсальные презервативы от революции, могли, в свою очередь, доставить только истинное наслаждение кроткому кагалу, а по принципу исторического возмездия, как и по закону контрастов, должны были забавным образом столкнуться в грозный период 1848—1851 годов с так называемыми “придворными демократами”. “Если прежде держали, — говорит Иоган Шерр, — (см. его “Комедию всемирной истории”), редкостного карлика, араба или обезьяну, то в эти дни начали заводить придворных демократов. А если такого шута на новый лад можно было как‑нибудь раздобыть от одного из двенадцати колен Израиля, то это уже считалось высшим шиком и роскошью”…

VIII. Не замедлили, конечно, разоблачиться в параллель с этим и другие мероприятия конгресса. “В Вене, — говорит Гервинус, — создавались государства так же, как вырабатываются фабричные произведения — торопливо, но непрочно. Привязанность подданых к своим старым династиям и нравственный уровень племён вовсе не клались на весы. Вводились в расчёт лишь число душ и их способность платить налоги”. Принимая же затем во внимание, что всё это учинялось “двумя друзьями” под эгидой австрийского императора Франца, вокруг которого сосредоточивались силы конгресса, и который с виду казался чистосердечным, простым в обращении, добродушным, а на самом деле был крайне расчётлив, хитёр и жестокосерден, получается довольно верная картина событий.

Негодность и бездарность, изворотливость и лукавство большинства постановлений конгресса являлись, стало быть, логическими выводами из окружающих его условий. И чем больше сгущался мрак, чем сильнее тормозился прогресс, тем выше и шире развивалось могущество Великобритании, успевшей вовремя заменить недалёкого Кэстльри такими государственными умами, как лорд Клянкарти м Каткарт, а в заключение и сам герцог Веллингтон. Позднейшие же мероприятия Меттерниха, бывшего оракулом континентальной Европы в течение ещё почти 35 лет после конгресса, не могли равным образом не дать результатов противоположных ожидаемым и в этом трагическом водевиле должны были ускорить развязку…

Впрочем, с наступлением революции 1848 года и сам Меттерних в награду за столь неизречённые добродетели и прозорливость едва спасся от повешения… на первом фонаре.

Понятно, какие выгоды добывало “всемирное” еврейство из этой фальши, близорукости, сомнения и мишуры. Безграмотная искусственность определений конгресса представляла для иудейской пронырливости умопомрачительный простор.

Возбуждая общее неудовольство и требуя всё больших расходов на тайную полицию и усиление армий для охраны вполне эфемерного, как оказалось, спокойствия, “священный Союз” и сам едва держался. Мы же приняли на себя роль обер‑полицмейстера и в противоречие как с истинными задачами России, так и со здравой, предшествовавшей политикой, защищали ради враждебных нам британских целей, Турциею против взбунтовавшегося египетского вице‑короля, а затем пошли спасать жаждущую гегемонии в славянстве Австрию против венгров, уже неоднократно и коварно расплатившихся с нами, но и сейчас почитающих себя ещё в долгу… Устроив нам далее “конституцию” декабристов и перепугав возможностью образования венгерско‑польской республики, масоны привели нас и к “дивертисменту” Крымской войны, которая независимо от многих иных для России бед, послужила “золотым прииском” для обогащения целого ряда новых “князей во Израиле”.

С другой стороны, Трафальгар и Ватерлоо в эпоху Наполеона явились лишь отблеском лучезарности того сияния, каким окружил тиранией Англии Венский Конгресс. Именно он облагодетельствовал “просвещённых мореплавателей” таким упорным застоем Европы, какого они едва ли когда‑либо дождутся вновь. В этих чрезвычайно счастливых для неё сочетаниях, Великобритания почерпнула те источники и обосновала те устои своего лютого могущества, какие так долго открывали ей возможность эксплуатировать несчастья других народов, а в частности, позволили разыграть на Берлинском конгрессе роль, которая никогда не может быть забыта нашим отечеством.

Мы видим, следовательно, как безграничность преимуществ, предоставляемых Альбиону союзом с иудаизмом и масонством, так и неизмеримость средств для их собственного процветания.

IX. Но Венский конгресс изложенным не удовольствовался. Он сыграл в руку нашему врагу и по другому направлению. “Там, где есть солёная вода, там и Англия!” — говорится в одной из британских песен. Вот почему эта страна с изысканной любезностью предложила нам в реформаторы флота при Екатерине II одного из лучших своих корабельных капитанов — Грейга, масона, разумеется. Не наше дело повествовать обо всём, отсюда происшедшим. Тем не менее, нельзя оставить без упоминания факт, что главнокомандующий в Крыму Меньшиков, оказался, повидимому, также масоном и запретил, не обращая внимания на их мольбы, адмиралам Корнилову и Нахимову выйти в море, чтобы, погибая, утопить рядом с собой и лучшую часть флота союзников… Вместо этого, никогда и нигде ещё в анналы истории не занесённого подвига нам пришлось уничтожить собственный флот в бухте, а кровью доблестных адмиралов и их геройских команд залить бастионы Севастополя!

Задавшись делами одной Европы и надолго сосредоточив её внимание исключительно на проблемах, ограниченных её же территорией, Венский конгресс тем самым дал Англии полную свободу на обоих полушариях. А так как уже и в это время британские колонии были разбросаны повсюду, то это крайне облегчило ей возможность раскинуть во все стороны и укрепить сети, в которых теперь бьётся захваченный английским бульдогом мир.

Но во имя справедливости мы не должны забывать, разумеется, и о том, что, если Британия заботится о расширении своих границ, то преимущественно “ради целей благочестия”.

Уважаемые члены весьма достопочтенного “London Missionary Society” расходятся, как известно, по всем концам земли, нередко поселяясь среди какого‑нибудь дикого или полуцивилизованного народца. Больше всего они занимаются торговлей, потом, и весьма немало, политикой, и наконец, когда остаётся время, проповедью.

Сплошь и рядом это политиканство, как ещё недавно на Мадагаскаре, оказывается чересчур ревностным, хотя и неизменно клонится в ущерб местной власти либо во вред туземным интересам. Бывает и так, что при неосторожном снятии кожи с “покупателя”‑туземца он, вдруг начинает лягаться. Тогда достопочтенные отцы кричат о покушении на их жизнь и какой‑нибудь Сесиль Роддс, как снег на голову, падает на супротивников протестантской брэнди или английского коленкора. Если возникшие отсюда “дипломатические недоразумения” не заканчиваются иначе, т. е. простой уплатой по требованию английского адмирала приличной суммы убытков, то весьма корректный английский резидент поселяется в столице местного королька вплоть до того дня, когда при малейшем предлоге вся страна будет объявлена… колонией Великобритании.

Наряду с этим пуританский Лондон строго сохраняет за собой монополию торговли идолами и поставляет таковые, равно как и всё, что относится к их культу, с глубоким знанием дела и по самым умеренным ценам во все концы света…

Таковы результаты наполеоновской эпохи. Как ни печально в этом сознаться, но правды девать некуда. Подводя итоги, мы видим, что претерпев страдания 1812 года и пролив ещё новые потоки своей крови для “освобождения” ненавидящей нас Европы, мы в резолютивном выводе спасли и возвеличили Англию, самого злобного из своих открытых врагов, усилили, обогатили и превознесли еврейство, т.е. врага, без сомнения, ещё гораздо опаснейшего, так как он действует и явно, и тайно.

X. Великая революция и Наполеон, с одной стороны, а Венский конгресс, с другой, диаметрально противоположны в источниках, настроениях, методах и задачах. Тем не менее, и взаимно исключаясь, эти сферы равно послужили замыслам иудаизма. Можно признать даже, что рассчитанный на уничтожение последствий Революции, весёлый конгресс принёс кагалу большие выгоды, чем Террор и Аустерлиц. Откармливаясь скорбью народов и разложением государств, иудаизм должен питать к конгрессу величайшую благодарность за результаты “Священного Союза”. Монархический принцип, национализм и исторические устои вообще не могут отказать “избранному” народу в признательности за то искусство, с которым он пятнает саму идею свободы, когда вешается ей на шею…

Здесь мы уже вступаем в пролог исторической трагикомедии нашего времени. Тема заслуживает внимания.

20 июля 1785 года в маленьком, но “вольном” городке Регенсбурге, гуляя с Вейстауптом, священник Ланц, ударом молнии, был поражён насмерть. Скрываясь от преследований баварского курфюрста Карла‑Теодора, как объяснено далее, профессор канонического права в Ингольстатском университете и основатель ордена Иллюминатов, Адам Вейсгаупт поспешил убежать. Он, очевидно, не знал, что Ланц собирался в Берлин и Силезию по орденским делам и что важнейшие документы зашиты в его одежде. Молниеносный же свет бросили эти документы на орден Иллюминатов. Обысками у Ланца, Вейсгаупта, барона Готфрида Бассуса, Цвакха и “гениального” Адольфа Книгге сведения документов были дополнены и по приказанию курфюрста Карла‑Теодора распубликованы в 1787 году. Подлинники хранятся в Мюнхенском государственном архиве и доступны обозрению.

Орден действует лукавством, насилием и изменой. Страстно ненавидя опаснейших своих соперников — Иезуитов, Иллюминаты в правилах, методах и целях с ними, однако, тождественны. Будучи связаны с постановлениями конвета Вольных Каменщиков, происходившего в Кёльне 24 июня 1535 года, т. е. с так называемой, вероятно, апокрифической, “Кёльнской Хартией”, Иллюминаты посредством неё, а затем через Рим и Грецию относят своё происхождение во мрак веков.

Главой ордена состоит, как и следовало ожидать, “Невидимый Начальник”, “Высший Мастер”, о существовании которого знают только избранные же “мастера”, всего от трёх до пятнадцати человек. Не следует, впрочем, забывать, что Тевтонский орден меченосцев, располагающий и доныне многими представительствами даже в нашем Остзейском крае, ведёт себя от Тамплиеров, которые в свою очередь, почитали себя древнейшим из обществ этого рода, уже во второй половине XIII века по Р.Х., заключали в своей среде до 30.000 “рыцарей” и владели ежегодным доходом свыше 50.000.000 франков. Тамплиеры стремились к универсальному господству, Иезуиты помышляли о том же. “Вольные Каменщики” заявляют в “Кёльнской Хартии” — “общество наше управляется единственным и всемирным главой”, а Иллюминаты путём сокрушения религии и государств не могли, равным образом, мечтать о чём‑либо ином. Известно, далее, что в масонстве не приказывают, а внушают. Игнатий Ллойола преобразовывал своих адептов путем “Exercitia Spirituals”, Иллюминатам же их апостол Книгге дал в руководство свой трактат “Об обращении с людьми”. Сущность учения Иллюминатов такова:

“Равенство и свобода — неотъемлемая правда, которую человек, в своём первобытном совершенстве, получил от природы. Первое нарушение равенства произошло благодаря праву собственности. Первое посягательство на свободу учинено основанием “правопорядка”. Главными устоями собственности и государственности являются религиозные законы. Дабы возвратить человечеству его природные права на свободу и равенство, следует начать с уничтожения религии и государственности, а закончить отменой частной собственности.

Тирания попов и деспотизм монархов сокрушают бедное человечество. Найти силу, которая могла бы защитить от угнетения и произвола можно лишь в честнейшем, умнейшем, тайном соединении. Поэтому, стремление к тайным обществам находится в самой природе человека.

Иисус из Назарета научил божественной премудрости своих последователей и в особенности Св. Иоанна. Он возложил на них руки и внедрил им свой дух. Апостолы передали откровение первым епископам и проповедовали добродетель, как вечный завет гармонии и врата к достижению высшей мудрости. К нашему несчастью попы и их соучастники построили на этой почве здание безумия, гнусности, предрассудков и эгоизма. Тем не менее, чистая истина не была утрачена. Её сохранили тайные, школы. Бог и природа направляют их как средство приобретения недостижимых иначе результатов.[144]

Цари суть отцы. Но с совершеннолетием детей и родительских власть кончается. Между тем деспотизм царей стал верховным законом, а народ — средством для удовлетворения царских прихотей.

С появлением царей люди разделились на племена и национальности, а великий природный союз был уничтожен. Расширять пределы своей земли, презирать, обманывать или обижать соседей было признано доблестью и наименовано патриотизмом. Ради его алчности возникли сперва наёмные дружины, а затем и постоянные войска. Им платили деньги или давали поместья для того, чтобы они продолжали быть палачами, нанятыми исключительно для убийства и ограбления невинных людей.

Орден Иллюминатов призван уничтожать всё это и возвратить человечество к его первобытному состоянию. Отсюда — долг есть всё, что полезно ордену. Всё же ему противное — измена и порок. Цель оправдывает средства. Так называемые бесчестные поступки — клевета, отравление, бунт и т. п. дозволены, если они благоприятны для целей ордена иллюминатов”.

Не смотря на изложенное, равно как применяя иудейский ритуал, поклоняясь “священной” памяти гроссмейстера Тамплиеров Якова де Молэ и символически предавая смертной казни Филиппа IV Красивого, масонство вообще, а Иллюминаты, в частности, не только исповедуют культ Соломона и Хирама, но и вероломно приурочивают имя сего последнего к Иисусу Христу. По их уверению, буквы имени Хирама являются анаграммой догмата — “His Jesus est restituens amorem mundi”. [145]

Под видом освобождения от тирании политической и религиозной, орден Иллюминатов проповедует, следовательно, анархию, не имеющую, вдобавок, никакой надежды на существование. Вейсгаупт же и Книгге, повидимому, не имели понятия как о сущности иудаизма, так и о тайных обществах хотя бы в древнем Китае. Сталкиваясь, дискредитируя и уничтожая друг друга, эти общества тормозят действия не только центрального правительства, но и свои собственные, потому что и сами приговорены к бессилию. Вследствие бесконечных и свирепых раздоров, они беспомощны, игнорируя на факт существования там верховного, в свою очередь, и пожалуй, могущественнейшего из тайных сообществ в целом мире — ордена “Белого Лотоса”.

Но если ничто не ново под Луной, то нельзя отрицать, что организация Иллюминатов носила демоническую печать прозорливости, чем исключается легенда, будто автором статута являлся Адольф Книгге — двадцативосьмилетний юноша. Такие дела не совершаются внезапно и притом одним человеком. Сюда, без сомнения, вошла дьявольская мудрость веков, сокровенно применяемая, как это мы видим, и в “Новой Атлантиде” Бэкона, и в похождениях Калиостро, и в преданиях Мартинизма, и в красноречии секты Измаилитов. Эта последняя — “масонство, среди мусульманского мира”, отразилась на извращении ордена Тамплиеров, хотя по насмешке судьбы процветала во времена (конец XII века) “рыцарски благородного” египетского султана Селадина, который “далеко превосходил своих христианских противников добродетелями”, как говорят его придворные баснописцы. Уже не поэтому ли он и разрушил царство Иерусалимское лишь за 90 лет раньше воздвигнутое на потоках крови Крестоносцев?!…

Наравне с глубиной предательства, деятельность Вейсгаупта и Книгге знаменательна и по своим результатам. “Не прошло и пяти лет, а кружок их приятелей уже разросся в громадный орден и распространился не только по Европе, но и в Америке. Великие “мастера” масонского ритуала, действующие в Германии — люди, большей частью принадлежащие к владетельным немецким родам, смиренно входят на его низшую ступень; царствующие лица, священники, лютеранские и реформаторские богословы, военные, аристократы, сановники наряду с аптекарями, купцами, библиотекарями, мелкими чиновниками либо историками, как Гердер или поэтами, как Гёте, добиваются чести и счастья вступить в число “братьев”. Орден через своих членов распоряжается государственными делами и доходами, забирает в свои руки воспитание молодёжи, прогоняет и назначает по своему усмотрению профессоров во всех баварских университетах и школах, собирается забрать в руки женское воспитание. Христианской церкви, государству, праву собственности грозит почти неминуемая гибель; мировые устои дрожат, и вот, ещё мгновение, рухнет тысячелетний строй культурного мира, а человечество вернётся к каменному веку, к доисторическим временам, потому что таков именно лозунг, такова цель тайного сообщества… Но в минуту, когда опасность достигает последних пределов, когда орден готов отпраздновать решительную победу, в эту самую минуту вдруг — гроза в лесу, раскаты грома и удар молнии, поражающий смертью человека, носящего на себе зашитыми в одежду письменные доказательства чудовищного заговора [146]…

Сказанного ещё недостаточно. Среди Иллюминатов находилось пять царствующих герцогов: Фердинанд Брауншвейгский, Эрнест Готский, Карл‑Август Саксен‑Веймарский, Август Сакссн‑Готский и Карл Гессенский. Но что всего знаменательнее, это принадлежность к ордену барона Дальберга, последнего курфюрста Майнцкого, который вслед за тем был Наполеоном поставлен в великие герцоги Франкфуртские.

Впрочем, и этого мало. Старший сын такой автократки, как императрица Мария Терезия, император Иосиф II, гонитель католической веры, её конгрегации и монастырей, долго и всемирно покровительствовал масонству. Наряду с ним Фридрих Великий, король прусский, игнорируя совет отца держаться только “реального”, т. е. “иметь хорошее войско и много денег, так как в них, очевидно, и слава, и безопасность государя”, сам был посвящён в масонство и 4 часа утра 15 августа 1738 г.; 3 июня 1738 года, значит, всего лишь через три дня по вступлении своём на престол, он заявил об этом приближённым; 4 июля того же года приказал секретарю берлинской академии Форнею издавать в Перлине масонскую газету на французском языке “Берлинский Журнал или политические и научные новости”, а 13 сентября под своим покровительством открыл ложу “"Грех Глобусов”, которая вскоре сделалась “Великим Востоком” для всей Германии; в заключение, 10 июля 1775 года, стало быть, после 35‑ти лет царствования Фридрих II издал манифест, где уже объявил себя протектором всех немецких лож.

Мудрено ли, что не далее, как летом 1782 года в городке Вильгельмсбаде, близь Франкфурта на Майне, под председательством гроссмейстера немецких масонов Фердинанда Крауншвейгского и при участии делегатов не только от европейских лож, но и от американских и азиатских заседал бесчестно прославляемый “детьми Вдовы” Вильгельмсбадский конвент. На нём были приговорены к смертной казни: Густав Ш, король Швеции и Людовик XVI, король Франции. Тогда же, еврей Калиостро подал мысль и об “ожерельи королевы”…

Следуя же примеру своего короля, военные в Пруссии, да и в других немецких государствах; наперебой стремились в “вольные каменьщики”. Нелегко понять, как относился сам Фридрих II к своей нелепой роли покровителя тайной державы в собственном королевстве. Он умер 17 августа 1780 года, т. е. не дождавшись всего пяти лет момента, когда Людовик XVI был заключён в унаследованный от Тамплиеров “французским народом” Тампль, дабы отсюда выйти… на эшафот.

Преемник Иосифа II, император Леопольд II, раньше герцог Тосканский, хитрый и осторожный человек, был всё‑таки отравлен “итальянским бульоном” (aqna tofana) в Вене 1 марта 1792 года, значит, в тот самый день, когда его робкий ультиматум прочитали в парижском законодательном собрании. А в ночь на 15 того же марта в Стокгольме на маскарадном балу своим лакеем, масоном, и агентом прусской тайной полиции Анкаштрёмом был зарезан мужественный король шведский Густав III, когда собирался принять командование войсками монархической коалиции, предназначенными для сокрушения злодеев среди заливаемой кровью Франции…

Вразумительные сами по себе, эти события убеждают сверх того в применении Иллюминатами двух основных принципов масонской политики. С одной стороны, они рекомендовали скрадывать свои действительные силы и, наоборот, рекламировать себя там, где ещё не приобрели успеха, а с другой, по совету Вейсгаупта, устраняли с дороги всякого, кто дерзал противиться ордену, для чего в особенности изощрялись над усовершенствованием той же “aquae tofanae”…

Масонство шло рука об руку с протестантством. В южной католической Германии Иллюминаты представляли как бы бешеный натиск и были скорее явлением преходящим, не оставившим глубоких следов в народившей их стране. Хотя, например, в Саксонии “Новый орден Иллюминатов” существует поныне и даже узаконен. Не то наблюдается в Северной Германии. Там масонство развивалось постепенно, планомерно и неуклонно. Сначала скрыто, как это доказал Кёльнский конвент 1535 г., затем полуоткрыто, с основанием первой ложи в Гамбурге в 1737 году и, наконец, явно — даже не только под покровительством, а под председательством прусского короля.

С этих нор масонство в Пруссии стало узаконенным.

XI. Какими же оказались результаты упомянутых явлений?

Они являлись многообразными, а в революционную и наполеоновскую эпоху — решительными. Тем не менее, основной их смысл заключается в развитии тирании еврейства. Рядом факторов обусловливался такой именно результат. Не обращая внимания на все усилия, никакое тайное сообщество, а следовательно, и орден иллюминатов, не способно преодолеть замыслы всемирного кагала. Ни для кого недоступные, а ему неразрывно довлеющие преимущества таковы:

а) целесообразность иудейских дарований;

б) накопление и развитие опыта, приёмов и орудий борьбы через наследственность;

в) неподражаемость тайны в операциях и художество её применения как способы застрахования еврейства от гибели;

г) непрерывность деятельности и обеспеченность выжидания событий;

д) ничтожество предателей, истребляемых без пощады;

е) международный характер предприятий наряду с замаскированном их под любую национальную внешность;

ж) необъятность денежных, равно как всяких иных ресурсов.

Таким образом, не опасаясь конкуренции, еврейство могло даже способствовать расцвету, например, ордена Иллюминатов, зная, что в конце концов это послужит только Израилю. Чтобы не ходить далеко за доказательствами, нельзя прежде всего не отметить в истории “общества философов” крайней подозрительности того факта, что столь убеждённые атеисты, как Вольтер и д'Аламбер хлопотали, однако, о восстановлении Храма Иерусалимского. С этой, казалось бы, невероятной просьбой д'Аламбер адресовался в 1768 году к Фридриху II, но получил отказ. Тогда в письме от 6 июня 1771 года Вольтер обратился к Екатерине Великой, хотя безуспешно.

Общество имело свой пароль — “Ecraser l'Infâme”, “Раздавите Опозоренного”. Пароль менял смысл, в зависимости от лица, к которому обращались, из чего позволительно заключить, что у самих энциклопедистов, как в масонстве у Иллюминатов, имелось несколько степеней посвящения. Так, иногда слова “Раздавите Опозоренного” обозначали правительство, иногда католическую церковь или христианство вообще, а иногда кощунственным образом касались самого Господа нашего Иисуса Христа,[147]причём характер этого последнего образа действий носил уже явную печать талмудизма…

XII. 20 апреля 1792 года французы объявили войну Австрии и Пруссии. Враждебные действия продолжались, однако, лишь 14 дней и кончились, в следствии неоднократного бегства солдат Республики при появлении неприятеля. Второй поход, уже по инициативе монархической коалиции, едва не привёл к разгрому Франции. Спас её главнокомандующий союзников, герцог Карл Брауншвейгский, сын того Фердинанда Брауншвейгского, который председательствовал на конвенте в Вильгельмсбаде. Иначе говоря, вырвать Людовика XVI из рук палачей было поручено именно преемнику того, кто короля предал. Умышленно проигранное герцогом Карлом сражение при Вальми стало погребальным звоном христианской и монархической Европы. У Республики появились боевые генералы и, наконец, сам Наполеон. Зная, что “ночные братья” на их стороне, французы пошли на Германию. И вот, накануне Аустерлица, собралась в строго уединённой палатке ложа соединённых французских и немецких “братьев”. Поклялись исполнить уговор и друг друга не щадить. Убивать не станут, разве уведут к себе, и взлелеянные пленники соберутся у неприятельских, но ласковых очагов, где выждут, пока Наполеон продиктует мир побеждённым профанам.[148]

Среди русских воинов было мало масонов, а потому они оказались исключёнными из этой предательской идиллии, в виду чего тысячами пали на полях Аустерлица искупительными жертвами низости “свободомыслящих” союзников. Следует ли удивляться при этих условиях, что во весь период войн с Германией, начиная с 1792 года происходила какая‑то сказочная сдача немецких крепостей. Майнц — этот ключ к Южной Германии, Эрфурт, Магдебург, Шпандау, Кюстрин, Штеттин, Гамель, Бреславль, Глогау, Швейдниц и др. спешили иной раз сдаться раньше, чем неприятель успевал предъявить требование о капитуляции. Десятки генералов, сотни пушек, тысячи офицеров, десятки тысяч солдат по мановению масонского жезла отдавались Наполеону. Иенна, Ауэрштедт, Фридланд в свою очередь украшали своими именами триумф императора, требуя, однако, всё новых потоков крови у России, принявшейся, к сожалению, спасать прусского короля от последствий масонской авантюры Фридриха II.

XIII. Тайные общества покрыли всю Германию, подготовляя сперва революцию 1848 года, от которой Вильгельму, тогда ещё только наследнику престола, пришлось бежать в Англию, а затем и войну 1870—71 гг., когда уже Франции пришлось сыграть роль Пруссии 1806 года. Тем не менее, став королём, Вильгельм I, сам убеждённый масон, открыто покровительствовал “братьям”, в чём ему помогал, впрочем, и “никого не боявшийся” Бисмарк…

Для окончательного торжества масонам требовалось разгромить католическую Австрию, что и произошло в 1866 году, а затем нужна была императорская власть, каковая на перевернувшихся весах истории и была поднесена тому же прусскому королю в 1871 году среди чудес Версаля за счёт бутафорского “великолепия” Людовика XIV.

Во Франции масонство продолжало свою разрушительную работу, пока лет двадцать тому назад не сделалось хозяином. Тогда “вольные каменщики” сбросили с себя маску. Теперь они уже выступают открыто, приводя с помощью своих сподвижников иудеев несчастную страну к решительной и, вероятно, бесповоротной гибели. Французы, наконец, очнулись от своего полутора векового летаргического сна. За последнее же время виновность иудейства и масонства во всех несчастьях, постигнувших благородную Галлию, исторически и логически вполне доказана. В этом сейчас никакого сомнения быть не может.

Между тем, как видно из меморандума, представленного императору Александру I князем Меттернихом в 1821 году, равно как из мемуаров австрийского канцлера, он сознавал опасности, которыми грозят тайные общества. Однако, ни такая осведомлённость, ни тягчайшие поражения от Наполеона Австрии, ни бесчисленные награды и почести, которыми от монархов всей Европы был засыпан Меттерних, не вызвали с его стороны действительных мер к обузданию масонства. Правда, со временем Священного Союза вошёл в моду романтизм, любовь к средневековой родной старине, к балладам и сагам, но эта мода не помешала масонам добиваться своих целей и рядом с революцией распространять конституционный образ правления, т. е. расхищение власти в пользу “федеративной республики”. Если ради поддержания “ночных братьев” явилось из полусвета голубых лож учение о необходимости объединить Германию под скипетром Пруссии, то из тьмы красного масонства выступили социалисты и анархисты с иудеями Марксом и Лассалем во главе…

Эти евреи знаменуют собой ещё раз постыдный универсализм кагала. Если в период Наполеоновских войн и Венского конгресса с их ближайшим эпилогом еврейство размножалось беспрепятственно, когда христиане погибали миллионами, то оно и богатело неимоверно на подрядах и поставках, государственных займах и банкротствах, учредительских плутнях и биржевой игре. Как указывал Вениамин д'Израэли, европейская политика была равным образом ожидовлена. В частности же ни один бунт не проходил без подстрекательства сынов Иуды. Восстания в Польше не только не служат исключением, а наоборот, иллюстрируют как своекорыстие евреев на пути служения их свободе, так и тот наглый цинизм, с которым они перебегают с одной стороны на другую, по мере колебания весов судьбы. Проклятый “Восточный вопрос”, как неиссякаемый для России источник невзгод и войн в свою очередь являлся для сынов Иуды непрерывно доходной статьёй бюджета. Согласно с этим уже в сороковых годах XIX столетия Туссенель оказался вынужденным, хотя и бесплодно, предостеречь европейские народы своим классическим трудом: “Les juits, rois de Tepoque”.

XIV. Вступление на престол Наполеона III произошло на деньги Ротшильдов при энергичном содействии масонов. Они его не покидали и в 1870 г., когда якобы с целью “сохранить армию для императора”, изменническая сдача Базеном Меца явилась результатом переговоров немецкого генерального штаба через английские ложи. “Enrichissez vous”! таков был лозунг, данный по указанию евреев Наполеоном III Франции. Связанный же ещё в молодости с карбонариями и другими подпольными организациями, Наполеон и на престоле продолжал ещё оперировать через них же, нередко обманывая собственных министров и сбивая с толку Европу, для которой одно время являлся загадочнейшим из политических оракулов. В этом отношении конкурировать с ним мог бы разве “Старый Купидон” и гроссмейстер английского масонства, жестокий враг России и автор революции в Италии, лорд Нальмерстон. Не племяннику узника Снятой Елены, а именно “Старому Купидону”, потешавшемуся и над Францией, обязаны мы Крымской войной, где в благодарность за 1812 г. Англия погубила наш Черноморский флот…

Готовя нынешние дни социальной революции, масонство и евреи ещё в XVIII столетии заменили в Англии католическую династию призванной из Голландии протестантской, а в XIX веке решили развенчать по тому же направлению и “Священную Римскую Империю”. Когда же прусский парламент отказал в кредите, на помощь Бисмарку пришло еврейство. Сорок миллионов талеров дал взаймы Пруссии бывший приказчик Ротшильдов Блейхредер и, как оказалось, не ошибся. Разгромленная в 1866 году при Кёниггрэце, Австрия была выброшена из Германского Союза, война кончилась, а сыны Иуды в лице Блейхредера как своего центра тяготения нажили махровые барыши. Затем в 1870—1871 гг., независимо от подрядов и поставок военных займов и грабежей на самых полях битв, кагал приобрёл новые и несравненно крупнейшие выгоды. Ротшильд и Блейхредер определили контрибуцию в 5.000.000.000 франков и ликвидировали её уплату. Гешефт был недурён, помимо той свистопляски учредительства, какую проделали израильтяне в Германии[149]. Но они и этим не удовольствовались. Громадность финансовых операций при займах Франции на 5.000.000.000 франков разожгла алчность кагала и он решил “испортить Тьеру фасон”. Если с целью вынудить у нас “гусарские” векселя иудейство осмелилось в 1906 г. столь унизительно для “кадетов” посмеяться над их главарями, князем Долгоруковым и Маклаковым, что командировало их в Париж, чтобы тамошние евреи‑банкиры не давали нам денег, то это могло произойти лишь в виду необыкновенной удачи, какую на падении биржевых курсов в 1871 году доставила “угнетённому” племени коммуна. Подстрекательство и соучастие в ней масонов, равно как предательские переговоры её главарей с Бисмарком доказаны. Истекая уже не кровью, а сукровицей, Франция рыдала над междоусобицей своих детей. Мировая столица явилась ареной массового помешательства. Среди потоков крови и урагана пожаров, разбоя и бесстыдства, пьяные петролейщицы предали огню здания министерств иностранных дел и финансов, что могло быть выгодно только евреям, и наоборот, иудейских магазинов роскоши на rue de Paix не тронули. Не пострадал, равным образом, ни один из полуторы сотни ротшильдовских домов в Париже, а между тем, времени у коммунаров было достаточно, если под командой жида Мейера они успели свалить… Вандомскую колонну.

Но хорошенького понемножку… Так как победа коммунаров в расчёты кагала входить не могла, то прибыл с версальскими войсками еврей же генерал Галифэ, истребил преимущественно артиллерийским огнём тысячи обезумевших французов и тысячные же массы их через военно‑полевые суды послал в Новую Каледонию, а разрушенную тайными обществами и еврейской прессой коммуну уничтожил.

Можно себе представить, каковы вышли отсюда плоды биржевых оранжерей!..

XV. Логическим развитием иудейского могущества и невиданным его увенчанием стал печальный для нас Берлинский конгресс. Позабыв, что не дальше, как в 1875 году Россия спасла её от ужасов новой войны с Германией, Франция прислала своим представителем англизированного полуеврея Ваддингтона и действовала так, будто официально стала государством еврейским, да и ничего, кроме выгод кагалу, из конгресса не вынесла. Давно же связанный с евреями по дивным операциям кредита “честный маклер” при посредстве Блейхреда весьма недурно играл на бирже[150]. Да и не Бисмарку, конечно, следовало заботиться о нас. Во всяком случае, опаснейшими врагами России оказались на конгрессе английские послы и д'Израэли со своим подручным — Салисбюри. Не напрасно девяностолетний Мозес Монтефиоре, окружённый десятками тысяч евреев, устроил им обоим триумфальное шествие из Лувра в Лондон после того, как на ожидовлённом конгрессе Великобритания в их лице не только продемонстрировала беспримерное для сынов Иуды злорадство, но и, разорвав Сан‑Стефанский договор, отняла у России почти всё добытое кровью её победоносных армий.

Англичанам было из‑за чего превознести своего премьера‑иудея.

Бравируя своим торжеством и готовя себе успехи в будущем через унижение нашего достоинства, они, ещё раньше конгресса устроили gala‑спектакль в ознаменование того пренебрежения, с которым д'Израэли глумился над беззаветными порывами русского сердца к спасению заливаемой кровью Болгарии…

Открытие сессии великобританского парламента в 1877 году было назначено на 8 февраля. Высшее английское общество заинтересовалось, невидимому, этой церемонией гораздо сильнее обыкновенного, потому что более десяти тысяч просьб было обращено к лорду‑канцлеру с целью получить места на трибунах палаты лордов. Все знали, и в этом заключалась разгадка жгучего любопытства толпы, что в этот день первый министр, возведённый в достоинство пэра Великобритании при закрытии предыдущей сессии, должен вступить в свой сан и занял место в качестве лорда Биконсфильда. Знатнейшие представители английской аристократии оспаривали друг у друга честь сопровождать нового лорда в палату при столь торжественных условиях. И он избрал себе восприемниками двух самых древних пэров королевства, графов Шефсбюри и Дерби, стоявших во главе двух знаменитых фамилий Тэльбот и Стэнли.

Как только лорды в парадных костюмах заняли свои места, так с большой церемонией был внесён орден “Подвязки” — король орденов Великобритании, а затем началось уже и само блистательное шествие. Впереди — пристав с чёрным жезлом; за ним — великий маршал лорд Говард и великий камергер лорд Перси; наконец, далее, между лордами Шефсбюри и Стэнли — новопожалованный лорд Биконсфильд в графской мантии и с графской короной на голове. Преклонив колени перед лордом‑канцлером, он представил ему свою грамоту на достоинство пэра. По прочтении её он встал и, предшествуемый великим маршалом и великим камергером, в сопровождении своих восприемников, он, прежде чем занять своё место, обошёл зал заседаний палаты кругом, причём целая масса лордов окружала и поздравляла его…

Какие размышления могли наполнять душу нового лорда во время этого картинного шествия по залу, где собираются представители самой гордой аристократии в мире? Какие воспоминания должны были пробудиться в его разуме при созерцании этих гербов, из которых многие восходят к временам норманского завоевания?…

Без сомнения, всё его скользкое прошлое, всё целиком и мгновенно воскресло перед его мысленными взорами.

Вот он видит себя как ничтожного сына гонимого и презираемого племени; затем как журналиста, зарабатывающего часть своего скромного дохода пером. Несколько позже — вот он силой настойчивости и таланта завоёвывает себе видное место среди народного представительства. Далее, опровергаемый и осмеиваемый, без устали преследуемый гневом, завистью и порицаниями — вот он медленно подвигается вперёд, несмотря ни на что, но и никогда не отступая… Ещё позже он принимает на себя руководство консервативной партией, а затем вскоре становится признанным главой представителей самых именитых и древнейших англ