Б. Жид биржевой 5 page

Этого мало. По логике вещей, тем крупнейшая часть нашего золота должна оставаться заграницей, чем большее развитие получает операция репорта. Такова “воздушная” система, единогласно отвергнутая в марте 1899 г. советом государственного банка, причём его постановление было утверждено С. Ю. Витте, как министром финансов, и, тем не менее, введённая не далее, как в 1900 году по личному усмотрению того же С. Ю. Витее без нового обсуждения советом.

Однако, и всем указанным значение репорта не исчерпывается. Усиливая кассы иудейских, по преимуществу коммерческих банков, т. е. облегчая кредит сынам Иуды, репорт, тем самым способствует быстрейшему захвату “избранным” народом и самой хлебной торговли. На этом факте мы наблюдаем, впрочем, лишь частный случай еврейской гегемонии в торговле и промышленности через монополию кредита вообще и притом не столько за счёт собственных средств кагала, сколько именно через переучёт его банками еврейских, главным образом, векселей в государственном банке страны. Параллельно с завладением верховенства над её коммерческим и фабрично‑заводским рынками, равно как хлебной торговлей, кагальные банки стремятся забрать в свои руки непосредственно и все наиболее выгодные отрасли торгово‑промышленных предприятий, где, располагая широким переучётом в государственном банке, уничтожают сперва конкуренцию, а затем предписывают порабощённым гоям уже свою волю без апелляции. Но если на долю коренных жителей остаются, значит, лишь кагальные отбросы, то, неуклонно проводя свой универсализм, сыны Иуды и этим не довольствуются.

Установив изложенное, мы поймём и всю тяжесть последствий завладения иудейскими банками операций не только по государственному, а и по частному кредиту. Особенно же вразумительны гешефты евреев по ипотечным ссудам, раздаваемым за счёт русского народа и под его гарантией, но уже, разумеется, не в его пользу из Земельных Банков, почти сплошь иудаизированных.

В этой области, торгуя на правах монополистов не своим, а исключительно государственным кредитом, сыны Иуды взимают, тем не менее, только для одних себя изобильную “провизию” со всей территории страны. Это гораздо выгоднее для кагала, чем скупка домов и земель. Не говоря о неизбежности в этом случае подъёма цен, одно управление приобретённым влекло бы за собой огромные убытки. Много, значит, умнее держать управляющих под видом собственников. Вынуждаемые тянуться из последнего, они приносят кагалу и доходы с заложенной вотчины, и своё жалованье, и женино приданое, и наследство своих детей… А когда всё это, наконец, иссекает, их нетрудно выгонять по кагальному произволу, заменяя новыми “мотыльками”, увы, неизменно готовыми лететь на ауто‑да‑фэ в новоявленных лампах “избранного” народа. Сверх того, ясно, какой источник влияния, связей и политического господства открывается здесь для детей Израиля. Печальная и глубокая тема! Ей следовало бы посвятить особое, крайнее, даже чрезвычайное внимание, потому что вопрос об экспроприации Земельных Банков в государственную собственность, особенно в такой, прежде всего, земледельческой стране, как наша родина, без сомнения, не может быть отсрочиваем во имя её внутренней и внешней безопасности.

Даже не сомневаясь в этом, отнюдь не мешало бы издать на память потомству хотя бы географическую карту нового “удельно‑вечевого” периода.

Тогда россияне увидели бы следующее: а) губернии средней России с её первопрестольной столицей Москвой — территория Московского Земельного Банка, другими словами, Лазаря Полякова; б) северовосточная полоса, с выдачей ссуд и на Урале, а до японской войны и в Порт‑Артуре — Ярославско‑Костромской Земельный Банк, владение Розалии Поляковой; в) среднее течение Волги — Нижегородско‑Самарский Земельный Банк, где, сколько известно, принимали благосклонное участие Гинцбург и тот же Лазарь Поляков; г) Ростовский на Дону Земельный Банк состоял в обладании Якова Полякова; д) Харьковский Земельный Банк командовался евреем Алчевским, который, не успев возвыситься до Поляковых, положил голову на рельсы; е) Полтавский Земельный Банк наравне с Харьковским в течение долгого времени состоял под эгидой своего главного комиссионера еврея Рубинштейна; ж) Киевский Земельный Банк имеет своим феодальным бароном Бродского; з) Виленский Земельный Банк многие годы был подчинён еврею Блиоху; и) Варшавское Общество Поземельного Кредита обитает под главенством еврея Кроненберга; к) Бессарабско‑Таврический Земельный Банк — удел евреев Рафаловичей; л) бывший Золотой, а ныне Особый Отдел Дворянского Земельного Банка находится, если я не ошибаюсь, и теперь в договорных отношениях с домом Ротшильдов; и, наконец, м) Херсонский Земский Банк; являясь взаимным, он не мог установить официальной связи с кем‑либо из князей Израиля, и вот, как бы в виде утешения на закладных листах этого Банка имеется надпись по‑еврейски, своего рода: “мене, мене, текель, упарсин!” Sapienti sat!…

Что же касается кредита торгово‑промышленного, то совершенно очевидны как его необходимость, так и господство тех, кем этот кредит оказывается. Посему уже само отсутствие кредита грозит тяжёлыми невзгодами народному хозяйству. Но они ничтожны в сравнении с теми, которые проистекают из экспроприации упомянутого кредита евреями. Впрочем, и это ещё полбеды перед рабством, постигающим страну с момента захвата иудеями капиталов её государственного банка через монопольную аренду оного, как во Франции (Banque de France) либо через учёт и переучёт кагальных векселей как отдельными евреями, так и целыми их сообществами под видом частных банков разных лживых наименований. Для полноты картины запомним, что нет еврею ничего отвратительнее, как отдавать назад, и что история едва ли в состоянии указать случай, когда бы кагал сполна возвратил награбленное. Завладев чем либо, еврей, умудрённый опытом, заботится прежде всего окружить себя соучастниками, действительными или мнимыми — безразлично. Основная задача в том, чтобы главным образом запятнать их. Il s'agit de prendre sans etre pris!…

Поэтому сыны Иуды оркестрируют свой лакействующий аккомпанемент так, чтобы при наступлении беды гои хлопотали уже не за страх, а за совесть, спасая даже неевреев, а самих себя. Действуя по этому рецепту, таланты “угнетённого племени” становятся не только безнаказанными, а и, почти всегда, неуязвимыми. Образцом такого иудейского иммунитета являются хотя бы интендантские процессы. Здесь, как известно, остались вне преследования не только подстрекатели‑евреи, но и все вообще их сподвижники, кто расхищал многие миллионы, обогащаясь на счёт разутого и голодающего русского солдата, безропотно умиравшего на полях Маньчжурии, когда иудейство браунингами и бомбами обучало нас “освободительному” движению в самой России… Но примеры этого рода бывают не в одной интендантской, аив банковской среде, где кроме Струзберга известны другие имена оправданных князей в Израиле. Зато железнодорожные евреи, повидимому, как агнцы беспорочны. Идеалом же данного сочетания представляется “Панама”, где, не взирая на расхищение многих сотен миллионов франков и оптовый, так сказать, подкуп парламента, были оправданы уже все подсудимые евреи и неевреи, так как, quod erat probandum, ни у кого из них в бесподобную славу талмуда не оказалось “состава преступления”…

Руководствуясь изложенным, нельзя не заключить, что как ни опасна тирания кагала, оперирующего государственным кредитом и при содействии государственного банка, тем не менее, излечение этой болезни, да ещё при её современной, тяжкой и хронической форме, едва ли возможно, по крайней мере, на глазах нынешнего поколения…

12. Для полноты картины и в виде иллюстрации всего сказанного новейшими данными мы признаём неизлишним привести по сведениям “Московских Ведомостей”, “Русского Слова” и “Нового Времени” пять следующих очерков:

I. Из процесса “Волго‑Бугульминская Панама” (январь 1912, СПБ.)

Сегодняшнее заседание палаты по Волго‑Бугулъминскому делу оказалось банковским. Оно было целиком посвящено показаниям двух свидетелей: Лилиенштерна и Рубинштейна [106]. Первый из них — международный банковский делец. Второй, — повидимому, также обладает слухом для игры… на бирже.

В этих показаниях, с достаточной яркостью отразились и банковская техника по реализации железнодорожных займов и даже банковская этика. Характер признаний, сделанных Лилиенштерном в самом начале своего показания, чрезвычайно интересен. По смыслу его заявления выходит, что Россия, которую он давно знает, является по части взяточничества безобидным ягнёнком в сравнении с французскими хищниками.

Свидетель, бывший комиссионер Волго‑Бугулъминского общества по реализации его капиталов, а теперь сам парижский банкир, Лилиенштерн, подробно рассказывает, на какие специальности делятся французские банки, но, по словам свидетеля, у них есть одно общее свойство: ни в одном нельзя сделать никакого дела без крупных взяток.

“Уверяю вас, гг. судьи, — настаивал Лилиенштерн, — что во Франции взяточничество развито гораздо сильнее и приняло там более страшные формы, чем в России. Я по опыту знаю, что там не может пройти ни один заём, если в осуществлении его материально не заинтересованы банковские директора и французская пресса. На подкуп уходят сотни тысяч, а иногда и миллионы франков”.

При посредстве Лилиенштерна же Дмитрием Нератовым был заключён в Париже договор о реализации 13‑миллионного облигационного займа Волго‑Бугулъминского общества. По этому делу свидетель был командирован в Париж, обусловив комиссионное вознаграждение в свою пользу — 3% с номинальной суммы займа, т. е. около 400.000 руб. и 1.000 руб. еженедельно на расходы. Лилиенштерн осуществил комбинацию по известному курсу через парижский банкирский дом Гиршлера [107]. Через несколько дней этот банкирский дом переуступил реализацию облигационного займа Лион‑Марселъскому банку, но уже по курсу 78, а последний разместил облигации под 87%, т. е. с выгодой для себя на сумму около 1200.000 руб. Лилиенштерн в это время не знал, что русским министром финансов минимальный курс по реализации был категорически определён в 80%, а из вырученной по этому курсу суммы ни комиссионерам, ни другим посредникам нельзя было уделить никакого вознаграждения. В результате сделки, заключённой Нератовым в Париже по реализации облигационного займа, как исчисляет обвинение, бугульминское общество на 13.000.000 руб. номинальных потеряло по курсовой разнице и на вознаграждение комиссионеров и парижского банка свыше 4.000.000 рублей.

Любопытно, далее, признание свидетелей, что из своего 400‑тысячного гонорара он добровольно сделал скидку — приблизительно в 270.000 руб., оставив в свою пользу из 3% лишь 1%.

“В чью пользу уступленные вами 2%” — интересуется прокурор.

“Конечно, в пользу правления!” — удивлённо отвечает свидетель.

Крупное вознаграждение получили различные директора парижских банков, участвовавших в синдикате, и не только директора, но и их друзья. Личные расчёты свидетеля на вознаграждение от этой операции оправдались не вполне: за устройство займа он получил всего 136 тыс. руб.

Другой свидетель, бывший член правления частного коммерческого банка, Рубинштейн развил вопрос о правильной акции Волго‑Бугулъминской дороги, находя, что правление, главным образом в лице его директора‑распорядителя Голубева, допустило только одну “небольшую оплошность” — оно не провело своих операций по книгам банка. Впрочем, свидетель весьма невысокого мнения о способностях т. е. Голубева, как финансиста, и Д. Нератова, как железнодорожного деятеля…

За своё посредничество в делах Волго‑Бугулъминской дороги банк получил 60 тыс. руб.

Между прочим, свидетель разъясняет суду, почему банк вступил в переговоры с французским банком через посредника Лилиенштерна, а не непосредственно. Оказывается, что прямые переговоры отнюдь не позволяет вести банковская этика. Переговоры могли окончиться отказом, а это было бы неудобно, и потому специальным комиссионерам поручается предварительное зондирование почвы. За это зондирование комиссионеры, по словам свидетеля, получают вознаграждение большее, чем то, которое причитается на долю самих банкиров.

Когда возникает вопрос о действительной осведомлённости самого Рубинштейна, последний с пафосом восклицает:

“Я профессиональный банкир с детства!…”

В дальнейшем оказывается, что при реализации бугулъминских бумаг в Париже Рубинштейн, образовав компанию, подписался на 1 мили, рублей по курсу 78%. Когда же он потребовал от Демэ либо курсовую разницу на эту сумму, либо выдачи записанных бумаг, Демэ отказал, но вызванный Нератов согласился уплатить компаньонам Рубинштейна 20.000 рублей.

“А вы располагали миллионом для приобретения облигаций?” ‑спрашивает прокурор.

Оказывается, для этой операции было достаточно внести только 20.000 рублей (“Русское Слово”)

Date: 2015-08-24; view: 347; Нарушение авторских прав