Масонство. — Дело Дрейфуса 5 page

“Что? — восклицает озадаченный читатель, — американцы так считают года?”

“Да, — отвечаю я, — года так, а месяцы так: тишри, хешван, кис‑лев, тебет, шебет и т. д.”

“Позвольте, — говорит всё больше недоумевающий читатель, ведь нам уши прожужжало утверждение, будто евреи остаются евреями только там, где они “лишены прав”; там же, где они “пользуются всеми правами”, они сливаются с коренным населением. В Америке, кажись, они именно пользуются всеми правами?…”

Тем не менее, полная отчуждённость еврейской нации в Америке проявляется, между многим другим, в наглом и несметном количестве специально‑еврейских организаций, один перечень которых занимает в ежегоднике 50 страниц!…

Здесь и “Еврейское историческое общество”, и “Еврейское общество рабочих”, и “Совет еврейских женщин”, и “Федерация американских сионистов”, и “Братство хай‑рэш”, и “Независимый орден (!) брис‑шолом”, и “Независимый орден (!) свободных сынов Иуды”, и “Еврейская социалистическо‑территориальная рабочая партия”, и “Иудейский союз”, и т. д., — на пространстве 50 страниц. Некоторые из этих обществ носят даже потешные клички, например, “Орден сионских рыцарей”…

Это ли не слияние “избранного народа” с американцами!!

“Кто втёрся в знатный дом лисой, тот в этом чине будет волком”.

То же самое наблюдается и во Франции, и в Германии, даже в Англии. Недостаёт только России, чтобы компания одураченных Израилем культурных стран оказалась полной.

В параллель с изложенным, но уже на другом конце диаметра земного шара, мы встречаем и следующее:

Как ни жалуются евреи на свою горькую долю в России, всё же им никогда не приходится здесь переживать то, что преподносит кагалу конституционная Австрия. “Окраины России” рассказывают любопытный факт:

“В Львовском и Краковском университетах, происходят забавные недоразумения с студентами евреями. Во Львове они подали записку ректору, домогаясь признания всех их принадлежащими к… еврейской народности! Далее они нагло требуют учреждения двух кафедр: языка и литературы старо‑еврейских и языка и литературы нынешнего еврейского жаргона. На беду оказывается, что в свободолюбивой и равноправной для всех народностей Австрии какая‑то еврейская народность не признаётся, а сынам Иуды предоставляется причислять себя “географически” к немцам, полякам и чехам. И вот “сионисты”, студенты Львовского университета, стали кагалом требовать, чтобы в списки они внесены были только как евреи. Получив отказ, они заявили, что причисляют себя к арабам. К удивлению, обнаружилось, что “странные” австрийские законы, не признающие еврейской народности, признают арабскую. Отсюда, как по еврейской дерзости и надо было ожидать, в лъвовском университете ни с того — ни с сего появилось, вдруг, множество студентов‑арабов.

Случись что‑либо подобное в России, её заклевала бы еврейская печать. Почему же наша “Речь” и её подручные органы не вступаются за своих австрийских единоплеменников?…”

А что касается бесцеремонности и дерзновения иудейских, то в данную минуту мы можем (см. “Земщину”) отменить, пожалуй, ещё такой недавно, кажется, изобретённый “талантливым племенем” гешефт.

Das ist nicht die Katze im Sacke kaufen…

“Известный жид‑дезертир, Анри Берштейн, постановка пьесы которого в парижской “Comedie Francaise” вызвала целый ряд скандалов и протестов со стороны возмущённых французов, написал новую пьесу, которая также ставится в том же образцовом театре. Газета “Action Francaise”, выражая своё негодование за такое предпочтение, оказываемое жиду перед коренными французскими писателями, разъясняет, с какой целью и в каких видах дети Израиля взмыливают при этих условиях “дарование” своего соплеменника”.

“Замысел их ведётся не на Париж и даже не на французскую публику. Им важно добиться только постановки пьесы на сцене Молъеровского театра и создать ей шумный приём. Гипнотизированные слухом о блестящей парижской новинке, английские, немецкие, американские и русские театры спешат заручиться ею для своих сцен. И потечёт тогда золото в жидовские карманы за сплошную ерунду и бездарность. Нужно далее видеть, как именно подготовляется “успех” для жидовской пьесы. Директор театра, также, обыкновенно, жид, вместе с автором распределяет задолго до первого представления, места в зале с таким расчётом, чтобы каждый случайный посетитель оказался сидящим между двумя жидами либо жидовскими служками. По заранее данной инструкции эти выдрессированные клакеры апплодируют той или другой тираде, и сидящему между ними зрителю трудно сохранить независимое суждение. Получается редкое единодушие в оценке пьесы. Наутро вся жидовская пресса, а таковой в Париже девять десятых газет, полна восторженнейших отзывов о гнуснейшем произведении жида — и дело сделано, шумиха пущена на всю Европу.

Нет сомнения, что пьеса дезертира Берштейна в первую же очередь попадает и в наш московский малый театр. Грузинский князь Сумбатов (г. Южин) уже ведь угощал москвичей двумя поскуднейшими творениями этого иудина отродья. Не преминет он “приобрести право” на постановку и новой кагалъной пьесы”.

Пророчество “Земщины” не замедлило сбыться. Освистанная в Париже пьеса оказалась, действительно, поставленной в Москве, и при том как раз на образцовой сцене Малого театра…

Переходя, наконец, к патентованной, излюбленнейшей профессии сынов Иуды — шпионству, мы, прежде всего, должны припомнить, что новое “откровение” Израиля — “великая” французская революция не только совершалась ради интересов Англии вообще, но и началась именно с бунтов во французском же флоте. Действуя прозорливо и последовательно, туманный Альбион дебютировал тем, что решил созидать свой военный флот через португальского адмирала себастиана Кабота, а затем, отблагодарил Португалию как захватом её колоний в Ост‑Индии, так и разрушением её морского владычества. Далее пришла очередь за Голландией, где уничтожение флота сопровождалось на английские же деньги такой революцией, при апофеозе которой сам штатгальтер Вильгельм Оранский превратился в короля Великобритании. Завершая панораму, крушение эпопеи наполеона было устроено “посвещёнными мореплавателями” в свою очередь не под Ватерлоо, а ещё при Абукире и Трафальгаре.

Англия чтит Велингтона, Нельсона же боготворит.

Прошло около ста лет. Умыслив присвоить лучшие территории Чёрного континента и провести через него полосу своих владений от устьев Нила до мыса Доброй Надежды, англичане, надо им отдать справедливость, разрешили задачу блистательно. Яко бы лишь с целью подавить восстание Араби‑паши, они захватили Египет одним сражением под Тель‑эль‑Кэбиром, где Араби попал в плен, а герцог Кон‑наутский бежал с поля битвы от мнимого страха. Вслед за этим Англия изподтишка “по случаю несостоятельности египетского хедива” овладела большинством акций Суэцкого канала, где и стала хозяйничать. Всё это учинилось, разумеется, через евреев: двух французских — Леона Гамбетту с Альфонсом Ротшильдом и одного английского — Вениамина Д'Израили. Вскоре же через явное, по примеру Гамбетты, предательство французского министра иностранных дел Делькассэ англичанам удалось занять прекраснейшую из областей центральной Африки — Уганду, истребив благородного короля М'Тезу и всех его патриотов‑советников. Несколько позже вероломством и жестокостью те же сыны Альбиона приобрели Трансваль, а мы прозевали, быть может, единственный момент, когда должны были рассчитаться за Крымскую войну, не дожидаясь, пока они истребят наш флот вновь, но уже, risum teneatis, через отвергнутых самими нами, естественных союзников России — японцев под Цусимой. Оставались верховья Нила, откуда грозил Британии негус абиссинский Менелик и доблестный французский полковник Маршан. Тогда “Старая Англия” поставила на всемирную сцену ещё невидимую трагикомедию под заглавием “Пересмотр дела Дрейфуса”, а у своей соседки Франции заварила такую кутерьму, когда и кошка не могла уже распознать своих котят… По особому заказу для “дружеского” дивертисмента начались в той же Франции сперва новые беспорядки во флоте, а затем и взрывы броненосцев, от времени до времени повторяющиеся доныне. Здесь ради пущей забавы изменников оказался на первом их плане, Хацкель Ульмо, двоюродный брат оправданного Дрейфуса, сейчас, без сомнения, столь же “невинный страдалец” на Чёртовом Острове в архипелаге Спасения у берегов Гвианы.

Являясь в течение, по крайней мере, ста лет главной из европейских держав владетельницей в Африке, Франция вынуждена была отступить перед масоно‑еврейскими затеями Британии…

Но дело этим далеко не ограничилось. Отравив Францию междуусобицами, скомпрометировав её флот и деморализовав армию наряду с юстицией, союзники Англии, кагал и масоство, обратили “благосклонное внимание” на министерство иностранных дел в Париже.

Отсюда разширялся новый, равным образом, преисполненный иудейского комизма, инцидент.

“Дело новых предателей Мэмона и Руэ, — говорит “Matin”, — является, до известной степени, прологом к первому акту драмы, который будет состоять в том, что нынешний состав французской дипломатии придётся почистить.

Париж наводнён не имеющими никакой национальности и никаких определённых занятий проходимцами. Однако, все эти тёмные личности посещают лучшие рестораны, первый ряд театров, вернисажи, аристократические рауты и т. д. Не имея никакой специальности, этот космополитический сброд занимается всем, чем угодно.

Он продаёт вам редкостный бриллиант, старый ковёр, дорогую картину, остров Зондского архипелага, часть Северного полюса, билет на аристократический спектакль, красивую кокотку либо молодую супругу, средство от дурной болезни, выигрышный билет фантастической лотереи и… секретные политические документы любой державы.

Представитель такого фешенебельного “дна” вхож, однако, повсюду: в министерства, в парламент и даже за кулисы политической жизни. Всюду у него есть милые приятели, найдутся и доверенные лица.

Мэмон был олицетворением этого космополитического сброда, а чиновник Руэ, подобно большинству французской дипломатии, считал особым шиком быть в близких отношениях с типом, подобным Мэмону.

Но стал ли чиновник Руэ предателем из‑за нужды? — вопрошает “Matin”.

Нет, нисколько. Руэ имел в год около десяти тысяч и вёл сравнительно скромный образ жизни. Да, наконец, и сам Мэмон не платил Руэ уж так щедро за украденные из министерства документы. За все услуги Руэ получил “заимообразно” от Мэмона всего лишь 1.400 франков, т. е. сущие гроши”.

Обсуждая далее психологию изменника Руэ, “Matin” приходит, в конце концов, к выводу, что в нынешней Франции страшно упала общественная нравственность.

“Французский гражданин, увы, потерял в массе свои моральные устои и стал не способен сознавать грань между добром и злом. Француз делается предателем и преступником не столько по злой воле, сколько по психологическому безразличию, по своей готовности идти на всякие компромиссы, лишь бы извлечь выгоду”.

Кто же, однако, проливает крокодиловы слезы об упадке нравственности, о необходимости чистки в дипломатии? — Лейб‑орган масонов, т. е. газета тех самых развратителей, которым не только Франция, а и весь мир обязаны крушением всех нравственных начал. Если говорить о чистке несчастной Франции, то её следует начать изгнанием иудеев с их “Всемирными израильскими союзами”, с их “Великими Востоками”… А пока иудеи не изгнаны, напрасно “негодует” жидовское “Утро”[75](“Matin”). С переменой декораций тот же лейб‑орган озаботиться усыпить, а “торжеством правосудия” над одним Руэ, конечно, даже порадовать возмущённую совесть французов.

Тем более нужно ожидать именно такого оборота, что Мэмон — еврей родом из Басры (Месопотамия). Родители Мэмона, как сообщает “Libre Parole”, — кровные иудеи, долго жили в Йемене и занимались торговлей. Дипломатический публицист и предатель Айзик Мэмон оказался в конце концов сыном еврейского раввина Маймуна, бежавшего с семьёй из Испании в Египет, а оттуда в Сирию. Впитав в себя с молоком матери веру в грядущее величие еврейства, ребэ Мэмон стал сионистом и лелеял план создания собственного еврейского государства в Малой Азии.

Нужно признаться, сам Мэмон действовал в этом направлении неутомимо и с огромной настойчивостью. Прежде всего, он решил добиться от турецкого правительства железнодорожной концессии Хомс‑Багдад. Этот железнодорожный проект казался “испанцу” наилучшим и прямым путём, чтобы соединить Средиземное море через Бейрут‑Хомс‑Пальмиру‑Багдад с Персидским заливом.

Мэмон рассчитал, что длина такого пути будет равна 900 километрам, а стоимость достигнет 45 миллионов франков. Завязав тесные отношения с лондонскими и парижскими, еврейскими биржевыми и банкирскими кругами, он не преминул заручиться их согласием на финансирование затеянного им предприятия. План сооружения исподволь грядущего иудейского владычества в Месопотамии встретил радостный отклик среди лондонских и парижских евреев‑банкиров. Оставалось лишь добиться получения концессии на создание железной дороги Хомс‑Багдад, которая бы прорезала будущее еврейское государство в Месопотамии. Заручившись всяческой поддержкой европейских евреев‑банкиров, “испанец” стал добиваться получения концессии вместе с евреем Рехницером и полуевреем Бонэ.

Сначала ребэ Айзик стал, по словам “Frankfurter Zeitung”, подкупать турецкого принца Махмуд‑Дамед‑пашу и его жену принцессу Сени. Принцу и принцессе было поднесено золотое, усыпанное драгоценнейшими камнями, блюдо. Но ни принц, ни принцесса не могли помочь Мэмону, ибо султан Абдул‑Гамид был непоколебим. Он ненавидел евреев и ни за что не соглашался разрешить создание в Месопотамии иудейского королевства, или хотя бы даже предоставить еврейской компании концессию на линию Хомс‑Багдад.

Потерпев первую неудачу, Мэмон и Рехницер решили обратить внимание на султанский гарем, чтобы добиться получения желаемой концессии через посредство султанских красавиц‑одалисок. Оба еврея‑компаньона подкупили одного евнуха, обещавшего им покровительство в получении концессии путём воздействия на султана со стороны некой упоительной черкешенки. Но судьба расстроила и этот план. Вся комбинация была вскоре раскрыта. В итоге одалиска была казнена, а евнух отравился.

Шансы Мэмона и Рехницера на получение концессии не улучшились и после еврейско‑турецкого переворота. “Младо‑турки”, талмудисты, хотя свергли султана и за его нелюбовь к “избранному народу” увезли к себе в македонский Бердичев Салоники, где и заключили пожизненно в тюрьму, которую приготовили из дачи жида‑банкира Мордуха Аллатини, тем не менее, в еврейском вопросе оказались на этот раз полными единомышленниками Абдул‑Гамида.

Но Мэмон и Рехницер не теряли надежды. Ребэ Айзик прочно обосновался в Париже, где вскоре же завёл, как известно, отношения с сочувствовавшими идее еврейского государства дипломатами, масонами и евреями, питая твёрдую надежду, что раньше или позже, но его ждёт победа. А тем временем принялся за торговлю дипломатическими документами.

Мэмон имел, как оказывается, почти во всех крупных центрах целые букеты агентов.

Поэтому чуть ли не две недели спустя после огромного пожара в Костантинополе, истребившего здания нескольких министерств, во время которого неизвестными лицами было похищено множество документов из здания турецкого министерства иностранных дел, Мэмон продал двум лицам в Лондоне шестьдесят два тома различных турецких секретных актов.

Очутившись в Париже, Мэмон завязывал тесные связи исключительно с лицами, игравшими на бирже и дипломатами. Причём оказывал им разного рода услуги, требуя от них лишь того, чтобы они его постоянно держали в курсе внешней политики Франции. Многие дипломаты проявили в этом отношении удивительную сговорчивость, а Мэмон, в свою очередь, какими‑то неизвестными путями давал им хорошо оплачиваемые места в различных частных коммерческих и банковских предприятиях.

Возможно ли среди таких данных сомневаться, что он действовал не один и не от себя только?… Где же ещё искать доказательства универсализма в деятельности “всемирного кагала”? Мыслимо ли, наконец, и при этих условиях оскорблять еврейство подозрением, будто оно всё таки не догадалось “помогать своему счастью”?!…

На допросе Мэмон и Руэ дали, разумеется, судебному следователю совершенно противоречивые показания.

Чиновник вице‑консульской части Руэ утверждает, что он позволил Мэмону снять копии лишь с четырёх доверительных документов, относившихся к англо‑французским секретным дипломатическим переговорам о железнодорожной концессии Хомс‑Багдад. Кроме того, Руэ показал, что, очевидно, у Маймуна были и есть среди французской дипломатии другие сообщники.

Показания мэмона прямо противоположны, не имея возможности отречься и от Руэ, но и желая покарать его за “посрамление имени”, т. е. за то, что попался, Мэмон, с другой стороны, желает остаться верным иудейскому дару молчания, обеспечивающему самые невероятные проделки кагала и всегда необходимому в будущем, а потому не выдаёт сам никого более. Согласно с этим Мэмон настаивает на том, что помимо Руэ у него нет ровно никаких сообщников, и что Руэ передал ему свыше ста документов, а в том числе пресловутую русскую ноту по персидским делам, содержание которой сто интересовало, ибо затрагивало вопрос о железнодорожном строительстве в Малой Азии.

В полуофициальной статье “Echo de Paris”, однако, говорит, что предатели‑дипломаты передали Мэмону свыше ста самых секретных документов, а правительство имеет даже много данных полагать, что Мэмону удалось похитить секретный условный шифр французского министерства иностранных дел.

В общем, французская печать проявляет большую нервность и требует, чтобы поскорее были открыты сообщники Мэмона и Руэ.

“Petit Parisien”, в частности, к стыду французской тайной полиции, указывает, что шашни Мэмона с Руэ были открыты министром Греем, сказавшим однажды французскому послу в Лондоне Камбону: “А в вашем министерстве что‑то неладно с хранением дипломатических тайн… Интересно бы расследовать это дело”.

О таких словах Грея Камбон сообщил Питону, и началось следствие, закончившееся арестом Мэмона, Руэ и Пелье.

Всему приведённому нечего удивляться. Цель оправдывает средства — таков девиз современной “свободы”. Цинизм и вероломство её неизменные спутники. Разлагая и взрывая вековые устои Франции, иудаизм в союзе с масонством не ограничивался дипломатией, а успел переманить на защиту Дрейфуса, если не весь рабочий класс целиком, то многие социалистические организации. Двигаясь на штурм современного общества, эти последние видели в иудео‑масонах своих естественных, незаменимых союзников. Презирая и ненавидя евреев, они с отвращением и стыдом считали, тем не менее, себя вынужденными брататься с сынами Иуды. Так было, впрочем, не в одной Франции. Но всему, что в этой юдоли плача имело начало должен наступить конец. И, действительно, признаки его начинают сказываться в Германии, в Австрии, а особенно в Италии. Нарастают симптомы брожения и в самом Париже.

Новое, поднятое “царьком” синдикалистов Пато, среди своих единомышленников противоеврейское и противомасонское движение вождей масонства и главарей кагала.

Они решили “образумить” и “переубедить” Пато. С этой целью и вызвали его на улицу Cadet, где помещается в Париже главная ложа французского масонства. Увещевать непокорного Пато был отряжен “главный мастер” Великого Востока, масон Бульи, вкупе с иными видными членами “ордена”. Приняли масоны Пато чрезвычайно радушно. Его стали водить по самым тайным комнатам и показали все ритуальные приспособления, как‑то: “убежище размышлений” (местечко, где ожидают ритуала обращаемые в масонство), кинжалы, которыми наносятся лёгкие удары обращаемым в масонство лицам, чтобы испытать их выносливость и т. д.

Затем масоны пригласили Пато в банкетный зал, расселись там и стали беседовать с “царьком” синдикалистов по душе.

Пато, будь не дурак, стал ставить вопросы ребром. “Для чего вы меня позвали? — сказал он. — Переубедить меня? Доказать, что масонам дороги интересы трудящегося люда? Извольте. Но сначала скажите, можете ли вы опровергнуть все оглашённые мною на противомасонском митинге синдикалистов документы, свидетельствующие о вреде, причинённом забастовке вмешательством в неё масонов?”

“Нет, не можем!” — ответил глава масонов Бульи…

“Ну, в таком случае нам не о чем разговаривать, — сказал Пато. — “Философиями мне с вами нечего заниматься, ибо здесь не университет. Я хотел лишь знать, выгодно ли для трудящегося люда поддерживать масонов или не выгодно? Теперь я вижу, что не только не выгодно, но даже опасно. Я не жалею, что был у вас с визитом. Уж больно хитрый вы народ. Посмотреть на вас не вредно. Ну, да меня вы не обманите и не проведёте!… Прощайте”. Тут Пато нахлобучил котелок и отправился восояси.

Пато, стало быть, относится к масонам довольно таки пренебрежительно. Повидимому, он ещё не вполне сознаёт, что это за преступная сила. А между тем, если масонам не удастся подкупить Пато либо иначе склонить его на свою сторону, то он, вероятно, будет убит или скоропостижно скончается…

По еврейскому обыкновению, младо‑турецкий, например, комитет “Единение и Прогресс” истребляет, как известно, своих противников без церемоний, через наёмных и тайных убийц, как водится, т. е. предательски. Злодеяния этого рода для кагала неизбежны. Без них он удержаться не может. Порукой служат его страшные деяния наравне с беспредельными выгодами, им отовсюду приобретаемые.

Не ограничиваясь всем изложенным выше, мы, разумеется, могли бы продолжать обозрение этой возмутительной панорамы безгранично. Многое надо бы ещё отметить в сфере забастовок и трестов. Но для этого у нас нет ни времени, ни цели. Полагаем, однако, что и сказанным мысль наша иллюминируется в должной мере. Таким образом, для полноты исследования мы приведём лишь ещё две картины.

Укажем возможно короче, какова “идейная” сторона деятельности нынешних “друзей народа” и как отражается триумф современной революции на политической жизни страны.

Тяжёлые волнения, которые за последнее время всё чаще и чаще вызывают в Англии вожаки рабочих союзов и которые так гибельно отражаются на экономической жизни народа заставляют печать выяснить, кому нужны эти смуты?…

Газета “Standart” по этому поводу пишет:

“В Англии принадлежит к “трудовым” союзам около 2.500.000 рабочих. Для управления их делами состоит целый штат, примерно 10.000 человек, платных секретарей, руководителей и агитаторов, которые получают свыше 280.000 фунт, стерл. жалования. Ими же совершенно безконтрольно расходуется почти 4.250.000 фунт. (42 миллиона рублей) на оплату митинговых ораторов, по 100—150 рублей за речь и на расходы, вносимые в смету под именем “разные издержки”.

Независимо от этого, за 1909 и 1910 годы было потеряно рабочими вследствие забастовок свыше 12.000.000 рабочих дней, а следовательно, и плата за них; но агитаторы и вожаки своё жалование получили полностью.

Профессия агитатора привлекает в свои ряды всё более охотников. Работа лёгкая, почёт и уважение со стороны запуганных капиталистов и свободный доступ в карман трудящегося люда. Чего более желать? А рабочий, который вынужден вступать в союз, только и слышит “Плати! плати! плати!”, с отчаянием взирая на открывающуюся перед ним перспективу безработицы и голодовки.

Кому приносит выгоду существование рабочих союзов, рабочему ли обществу или агитаторам и секретарям? Кто получает непосредственный доход от еженедельных и ежемесячных митингов? Кто смотрит на союз, как на выгодное предприятие? Изнурённый рабочий либо господа, заседающие в первоклассных ресторанах за бесконечными совещаниями? На эти вопросы не может быть двух ответов.

Около 10 миллионов рабочих не присоединились пока к упомянутым союзам. Но и они терроризованы, так как по воле хорошо оплачиваемых коноводов любая отрасль труда может быть моментально парализована. Всякие споры, стачки, забастовки, мятежи — настоящий хлеб для агитаторов. Чем глубже идут волнения, тем больше рабочих записывается в члены союза, чтобы пользоваться субсидиями в дни безработицы, тем, значит, быстрее увеличивается капитал союза и суммы на жалование и “разные расходы”. В Ланкашире недавняя забастовка нанесла убытка в потере заработной платы и в упадке торговли более, чем на 70.000.000 руб. и поставила 11.000.000 душ населения в самые тяжкие условия жизни. Пришлось всем записаться в союз, а жалование подстрекателям и вожакам бунта неукоснительно взималось из отощалых кошельков голодающих от безработицы наивных подвижников за новые теории…

Биржевой комитет недаром официально заявил, что агитаторы среди рабочих ненавидят мир, т. е. труд. Спокойные отношения между заводчиками и рабочими грозят потерей 10.000 хороших, выгодных мест.

Таково неизбежное положение вещей, пока мир будет состоять из обманщиков и обманутых…”

Что же касается так называемых конституционных гарантий, то блестящие примеры их незыблемости даёт хотя бы новейшая, по самому свежему фасону сфабрикованная республика в Португалии.

Угнетение и тирания, господствующая в этой горемычной стране, а особенно в Лиссабоне, не имеют ничего сходного с произволом, который позволяла себе когда‑либо монархия. За период в 60 лет конституционные гарантии ни разу не были приостанавливаемы в столице. Они оставались неприкосновенными даже после 28 января 1908 г., когда были зверски убиты король Дон‑Карл ос и его наследник престола. Республика, наоборот, приостанавливает все гарантии уже через пятнадцать месяцев после своего возникновения и притом как раз в Лиссабоне, т. е. в единственном городе, где республиканская партия располагает значительным числом сторонников. Учинив беспримерные насилия при временном правительстве на том де основании, что это был период революционный, республика стала продолжать их тайком и за время первых двух конституционных министерств, пока, наконец, кое‑кто из её же собственных сторонников, равно как влиятельные члены иностранной колонии в Лиссабоне, оказались не в силах сдерживать своё негодование перед вопиющими злодеяниями столь “свободного” правления — без принципов и без чести.

Тогда всё теми же главарями республики решено было открыто уничтожить всяческие обеспечения свободы.

В октябре 1911 года, изменяя основным началам конституции, республиканский парламент учредил исключительный суд для заподозренных в монархизме. Когда же, утомившись совершать неправду, сам трибунал данного рода начал оправдывать невинных, этого оказалось достаточно, чтобы правительство, натравливаемое газетой “О Mundo”, органом торжествующей демагогии, создало особый, уже военно‑полевой суд с безграничными полномочиями, которому и предаёт так называемых зачинщиков хотя бы и самой обыкновенной стачки…

Но дело и на сказанном не остановилось.

Португальские социалисты‑правители, потеряв голову от народных волнений, охвативших всё государство, стали грызться между собой. Недавно арестованы видные деятели революции 1910 года: полковник Мачардо Сантос, бывший военный министр Пимента Кастро, и Луис Черейо. Стоящие теперь у власти лица нашли их опасными для себя и засадили в подземные темницы, где подвергли тягчайшему режиму, какой установлен названными “спасителями отечества” для людей, не изумляющихся перед их благодеяниями, иначе говоря, для “политических преступников”. Даже многие республиканцы, принимавшие участие в катастрофе 1910 года, страшно возмущены насилием над своими товарищами и грозят новым переворотом.

Относительно содержания десятков тысяч арестантов, чем‑либо неугодивших правящим масонам, кореспондент газеты “Daily News” рассказывает настоящие ужасы.

“Держат их в подземных кельях, вырытых на глубине шести сажень под землю и наполовину наполненных водой; мебели никакой не полагается; пища — хлеб, вода и немного сырых овощей; посетители не допускаются, а провизия со стороны не передаётся. Невинные люди, томящиеся в этих казематах по пустому оговору и не знающие даже, в чём их обвиняют, умирают сотнями. На днях вышло распоряжение — ни в каком случае не выдавать трупов для погребения родственникам, а особенно не позволять производить вскрытия их. Существует подозрение, что многих отравляют. Дамы дипломатического корпуса, осведомившись об этих злодеяниях, образовали комитет для помощи заключённым, но все их старания облегчить участь страдальцев разлетаются в прах перед упорством и ожесточением озверелых масонов!…”

Увы, вмешаться в анархию, созданную социалистами и масонами, следовало бы не дамам‑дипломатам, а их мужьям. Но… главные, заинтересованные в Португалии, державы сами заражены масонством и поэтому не решаются положить предела кровавой вакханалии цареубийц…

XXV. Только ознакомившись с предыдущим, возможно перейти к оценке дела Дрейфуса. Для полноты же понимания бросим хотя бы самый беглый взгляд на грозные обстоятельства, логически связанные с ним в новейшей истории Франции.

Здесь во главу угла нельзя не поставить эльзасского еврея‑банкира Бэра‑Серф‑Бэра, наравне с прочими единоплеменниками своими не имевшего права даже переночевать, например, в Страссбурге сегодня, а завтра, по доброте и близорукости Людовика XVI, оказавшегося чуть ли не тамошним же “предводителем дворянства”[76]и даже придворным кавалером, но не замедлившего, разумеется, стать предателем государя, своего благодетеля, и одним из ярых провозвестников бессмысленного революционного девиза: “fraternite, egalite, liberte”… К своему горю, сами французы жестоко опростоволосились уже в ту пору, за что и каются теперь, не обратив внимания на протест более откровенных иудеев Бордо, положительно заявивших, что не желают “равноправия”. Действительно, оно им было совсем ни к чему не нужно, как это, впрочем, должно быть очевидно для всякого, понимающего дело. Ведь сила еврейства именно в его полной обособленности и единстве, а “эмансипация” могла только “рассиропливать” эти драгоценные для кагала свойства…