С веселой надписью в стихах

(С.А.Есенин, русский поэт. 1895 – 1925).

Вывод о своей смерти человек делает на основе познания реальной смерти других людей. Затем знание о смерти других людей он осознанно или неосознанно переносит на самого себя: если все другие люди всегда умирали в прошлом и умирают теперь, а я тоже человек, значит рано или поздно умру и я. Да и все в окружающем нас мире, что имеет начало, имеет и конец. Переход бытия в небытие – универсальный закон мироздания. Но если бытие переходит в небытие, то это значит, что небытие в качестве момента должно было содержаться и в самом бытии. А иначе откуда ему мгновенно, сиюминутно взяться? Поэтому следует предположить, что со смертью в определенной мере мы имеем дело и в процессе своей жизни. Жизнь и смерть – такие диалектические противоположности, соотношение которых не сводится только к отношению жизни как времени нашего индивидуального бытия и смерти как конца, как прекращения этого бытия, полного отрицания жизни. Отрицание жизни смертью имеет место и в процессе самой жизни. И с этой точки зрения Эпикур не прав, так как жизнь и смерть он противопоставляет абсолютно, рассматривает их как противоположности, соотносящиеся чисто внешним образом: вначале есть жизнь, а после нее следует смерть. Здесь необходимо отметить, что преобладающее большинство мыслителей, начиная с Эпикура и вплоть до середины XX в., рассматривали смерть как неделимое мгновение. Успехи медицины в XX в. поставили перед философами проблему определения смерти. Большинство исследователей исходит из того, что родовым признаком человека является сознание, следовательно, смерть, это смерть сознания. «Смерть человеческого существа определяется с того момента, когда умирает сознание» (Л. Шварценберг).

Но в истории философской мысли иногда высказывался и иной взгляд на смерть: Так, еще римский философ Сенека писал: «Наша ошибка в том, что мы смотрим на смерть как на будущее событие. Большая часть смерти уже наступила: то время, что за нами – в ее владении». А французский филос оф Ж.-Ж. Руссо отметил: «Всякий организм начинает умирать с момента рождения и в самом себе носит причины своего предстоящего разрушения». Но парадигмальный разрыв с классическими концепциями смерти впервые был реализован в работах французского мыслителя второй половины XX в. Биша, определившего жизнь как «совокупность функций, оказывающих сопротивление смети» и переставшего трактовать смерть как неделимое мгновение. Согласно М. Фуко, Биша «релятивизировал идею смерти, сбросив ее с пьедестала того абсолюта, на котором она представала как событие неделимое, решающее и безвозвратное. Он «испарил» ее, распределив по жизни в виде смертей частичных, смертей по частям, и таких медленных, что «по ту сторону» они завершаются самой смертью. Из этого факта он образовал одну из основополагающих структур медицинской мысли и медицинского восприятия: то, чему противостоит жизнь, и то, чему она подвергается; то, по отношению к чему она предстает как живое сопротивление, и, следовательно, жизнь, то, по отношению к чему она обнаруживается аналитическим образом, а значит, является подлинной». Три «важнейших нововведения» Биша в понимании смерти сводимы к следующему: «постулирование смерти как сущности, равнообъемной жизни; превращение смерти в глобальный результат совокупности частичных смертей; а главное принятие в качестве модели «насильственной смерти» вместо «естественной смерти» (Новейший философский словарь. Минск, 2003. С. 927).

Действительно, жизнь – это не только бытие человека, а смерть – небытие, ничто. Жизнь человека есть также его восхождение на вершину бытия, а смерть – нисхождение жизни к ней. Поэтому смерть не только противостоит жизни как то, что наступает после нее, но она входит и в структуру самой жизни, выступает как ее непосредственная составляющая. Жизнь – это, прежде всего рост клеток, но из 60 миллиардов клеток, содержащихся в теле взрослого человека, каждые сутки умирает 0,5 млрд. Даже сама по себе смерть как таковая в современной научной медицине описывается в виде процесса с четырьмя этапами: предагония – агония – клиническая смерть – тотальная смерть. Уполномоченными представителями смерти в реальной жизни человека являются, прежде всего, все ее аномалии, все отклонения от тех норм жизнедеятельности, которые базируются на познании ее объективных законов. Это все те формы жизнедеятельности, которые ведут к разрушению нашего тела, психики, духовности, социальности. Своеобразным интегральным выражением уполномоченных представителей смерти в нашей жизни являются болезни. Ведь болезнь, как расстройство здоровья, нарушение правильной деятельности организма, есть то, что прокладывает дорогу к смерти, открывает врата в ее мрачное подземелье. Уполномоченным же представителем жизни в нашей жизни является здоровье. Поэтому борьба в реальной жизни человека тех ее форм, которые ведут к здоровью и тех, которые ведут к болезням, есть ничто иное, как борьба жизни и смерти в самой жизни, борьба, которую мы можем не только познавать и переживать, но и принимать участие либо на стороне жизни, либо на стороне смерти. Из сказанного, очевидно, что любая ориентация человека на продуктивную жизнедеятельность, любая борьба за здоровый образ жизни, любая оздоровительная активность есть реальная борьба против смерти, против ее зловещих угроз.

Вывод. Особенность нашей смерти как объекта самопознания состоит в том, что она для живого человека и не существует и непознаваема и одновременно существует и познаваема. Существенно отметить и следующее. Поскольку жизнь и смерть соотносятся между собой так, что основанием смерти является жизнь, то глубина постижения смерти прямо зависит от глубины постижения жизни. Поэтому полно глубочайшего смысла вопрошание китайского философа Конфуция: «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь». Но верным является и перефразирование этого суждения: «как мы можем знать, что такое жизнь, когда мы не знаем еще, что такое смерть». Более того, опираясь на то или иное знание жизни и смерти, мы в своей собственной жизни можем работать, либо на свою смерть, либо против нее, на жизнь. Все зависит от того, какой жизнью мы намерены жить: продуктивной или непродуктивной. Этим будет определяться и наше отношение к смерти, и ее переживание. Одним из самых сильных чувств, связанных с переживанием отношения человека к смерти, является чувство страха.

Видимо, можно выделить две основные формы страха смерти. Страх «просто смерти», т.е. своей кончины, прекращения своего физического существования, функционирования себя как личности, как живого существа. Этот страх некоторые философы называли страхом-тоской, метафизическим страхом или экзистенциальным страхом (С. Кьеркегор, М. Хайдеггер,
Ж.-П. Сартр). Этот страх ведом только человеку (животное, в отличие от человека, о своей смерти не знает). «Тот лжет, кто утверждает, что не боится смерти. Всякий человек страшится смерти; это великий закон чувствующих существ, без которого все смертные существа вскоре подверглись бы уничтожению» (Ж.-Ж. Руссо). «Только трусы боятся смерти – геройской смерти. А обыкновенной смерти? Ее каждый боится, даже герой. Таков уж закон природы» (И. Гете). «Смерть столь отвратительна, что ни один из нас не в состоянии смотреть на ее приближение без ужаса» (Ж. Санд, французская писательница. 1804 – 1876).

Каждый человек – это огромный мир стремлений, желаний, деяний, идеалов, надежд, это и весь окружающий нас мир, который мы всю жизнь воспринимаем, созерцаем, переживаем, изменяем и т.д. И вот в нашем индивидуальном бытии наступает такой момент, когда все это должно исчезнуть, перейти в небытие, раствориться в сером, в темном и безликом мраке. Смерть – это переход жизни в ничто, погружение человека в ничто.

Я жил, любил, страдал, воплощал в жизнь свои проекты… И вот наступила моя смерть. От меня остался только труп, который близкие опускают в могилу. А дальше… Безмолвие и холод могилы, тяжесть и сырость земли, глухая крышка гроба и разложение трупа… Затем те атомы, из которых состояло мое тело, становятся составляющими других неорганических и органических тел.

Чем порождается рассматриваемый страх смерти? На наш взгляд, прежде всего нежеланием человека признать собственную смерть в качестве неизбежного события в будущем и смириться с этим в своей душе. Устремленность человека в будущее, его неутолимое желание жить, интуитивно исходит из предположения о своем бессмертии. Но он одновременно осознает и тот факт, что он, как и все другие люди, смертен, но признать это он в своей в душе не желает. Поэтому противоречие между интенцией бессмертия человека и его фактической смертностью пронизывает всю его сознательную жизнь. Но «смерть неизбежна для всего рожденного также, как и рождение неизбежно для всего смертного. Поэтому не должно сетовать на то, что неизбежно» (Индийская Бхагавад Гита). «Смерть предстоит всему: она – закон, а не кара» (Сенека). Но коль физическая смерть человека неизбежна, как бы долго он ни жил, то он должен считаться с нею подобно тому, как он считается со всеми другими неизбежностями, фатальностями в своей жизни (наличие у себя тех или иных задатков, того или иного темперамента, родителей, страны, в которой он родился и т.д.).

Второй вид страха смерти непосредственно порождается не самой «просто смертью» как неизбежностью прекращения жизни, а уполномоченными представителями, репрезентантами смерти, т.е. всеми теми формами жизни человека, которые ведут к сокращению жизни, к преждевременной смерти. Все они связаны с непродуктивной жизнью человека, находящей свое концентрированное выражение в его самоотчуждении от самого себя, от других людей, социума и природы. А самоотчуждение, как известно, является фундаментальным основанием экзистенциального страха людей. Некоторые мыслители называли его обычным страхом или страхом-боязнью. Этого рода страхи столь же многообразны, как многообразны формы непродуктивной жизни человека, его самоотчуждения. Это прежде всего страх перед своим прошлым, вызываемый непреодоленными трудными состояниями в виде психотравм и грехов, в которых человек не раскаялся, это страхи, связанные с непреодоленными конфликтными ситуациями сегодня (в профессиональной деятельности, в семейной жизни, с соседями и т.д.), с фрустрациями, т.е. неудовлетворенными существенными потребностями, сожалениями о прошедшей жизни, в которой были не выполнены многие планы, не испытаны многие радости, игнорировался здоровый образ жизни (человек пил и курил, пренебрегал физической культурой, гонялся за славой и деньгами), а теперь появился целый букет болезней, на излечение которых надежд мало, страхи, связанные с потерей смысла жизни и вызываемые ею скукой и тоской, которые в обыденной жизни выражаются такими словами как «тошно», «муторно», «противно» на душе, это, наконец, страх за жизнь детей, родителей, родных, близких.

Все страхи такого рода, сливаясь, резко усиливают страх человека перед «просто смертью» и могут обусловить его трагическое мироощущение. А в нем, кроме страха, обычно участвуют и связанные с ним чувства вины и стыда. Различие между ними, видимо, в том, что стыд – это «внешняя» санкция, а вина – «внутренняя». Стыд всегда бывает перед кем-то, вину же человек переживает наедине с собой. Для носителя трагического мироощущения характерны потеря жизненных ориентиров, неверия в собственные силы, пессимизм, ощущение тягостной зависимости от внешних обстоятельств. Согласно исследованиям, около трети опрошенных людей обладают оптимистическим мироощущением, остальные, примерно поровну, делятся на обладателей трагического и ожесточенного мироощущения. Оптимистическое мироощущение определяется такими положительными эмоциями как радость, интерес и удивление, уверенность в себе. Так как ожесточенное мироощущение характеризуется преобладанием в нем эмоций печали, гнева, презрения, отвращения, то, оно, на наш взгляд, скорее является разновидностью пессимистического мироощущения, нежели каким-то самостоятельным мироощущением.

Итак, каждый человек на определенном этапе своей жизни осознает тот факт, что он умрет, что его смерть – факт совершенно бесспорный, объективный, неизбежный. Но знание факта непреложности собственной смерти смягчается тем обстоятельством, что он не знает точного срока ее прихода. Неопределенность времени наступления смерти объективно может способствовать поддержанию иллюзии о безграничности жизни, существенно снижает тревогу и беспокойство по поводу кончины собственной и близких нам людей. Но смерть как отрицание жизни – неотвратима.

«Если бы нам был дан выбор: умереть или жить вечно, никто бы не знал, на что решиться. Природа избавляет нас от необходимости выбирать, делая смерть неизбежной» (Ж. Лабрюйер). Каково же должно быть отношение к смерти человека, ставшего на путь продуктивной жизнедеятельности? Естественно, каждый человек отвечает на этот вопрос по своему. С нашей точки зрения, неприемлемо, прежде всего, иллюзорное разрешение дихотомии жизни и смерти с помощью христианской концепции бессмертия, которая, признавая бессмертие души в мире Ада и Рая, отрицает тем самым факт прекращения жизни человека со смертью его физического тела. Ад и Рай – это два противоположных по своему назначению царства загробного мира, куда после смерти человека в воздаяние за земную жизнь попадает его душа: в Ад – за грехи, в Рай – за добродетели. Ад – это мрачное подземелье, геена огненная, где властвует Сатана, а бесы подвергают душу вечным мучениям; Рай – небесное царство покоя, радости и блаженства. Однако современная наука не располагает никакими данными о существовании живой души вне телесной оболочки человека. Но вера в существование того, что не существует, хотя и может иметь определенный психотерапевтический эффект, есть вера ложная. Разумеется, кто верит в загробный мир, пусть верит. Неприемлемость мифа об Аде и Рае и в том, что он культивирует представление о подлинной жизни не здесь, на Земле, а там, в ином мире, созданном воображениям человека. Но в этом случае получается, что праведная жизнь верующего на Земле, следование нравственным заповедям в отношении к другим людям – это не конечная цель жизни, а всего лишь средство реализации эгоистического устремления – достижение вечного блаженства только для самого себя. Если и есть какой-то рациональный смысл в представлениях об Аде и Рае, то он, на наш взгляд, состоит только в том, что Ад и Рай человек создает себе сам здесь, на Земле. И как он живет на земле – таково и воздаяние ему на ней: адское (болезни, страдания, несчастья) или райское (цветущее здоровье, радость, счастье). Вместе с тем следует признать, что тысячелетняя религиозная практика выработала разнообразные механизмы и ритуалы, смягчающие страх смерти: молитвы, причастия, покаяния. Поэтому некоторые из них, освобожденные от религиозной оболочки и преобразованные в качестве психотерапевтических средств могут использоваться и в светской жизни.

Мы считаем неприемлемым подход к жизни и смерти также и с точки зрения объективного идеализма. Согласно объективно-идеалистическому воззрению, жизнь привязывает душу к материи, а смерть освобождает ее для соединения с мировым сознанием. Жизнь негативна, потому что она соединяет вечную душу с временным материальным телом и держит ее в склепе этого тела. В этой ситуации, как считал, например, греческий мыслитель Платон, мудрость состоит в занятиях абстрактным мышлением, что подтачивает влияние чувственности на душу. Смерть же положительна, так как освобождает душу от тела, и она оказывается в царстве идей. В последующем душа снова нисходит в тело и начинается новая жизнь в бесконечном цикле смены жизни и смерти. «Никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают, наверное, что она - величайшее зло» (Платон).

Мы исходим из того, что смерть («просто смерть») – это необратимый переход всего человека (и его тела, и его души) из бытия в небытие, и это – закон бытия. Но как при таком понимании смерти человек должен относиться и к ней, т.е. должен ли он думать о своей смерти и бояться ее или же относиться к ней как к чему-то внешнему и не имеющему отношения к его жизни?

Учитывая то, что смерть в определенной мере есть единство процесса и результата, этот вопрос целесообразно расчленить на два вопроса: «Должен ли человек думать о своей смерти как о конце своего бытия, как прекращении жизни?» и «Должен ли человек думать о своей смерти как о всем том, что преждевременно ведет к этой смерти (об уполномоченных смерти)?»

Ответ на первый вопрос. Если я нашел смысл своей жизни в продуктивной деятельности, в жизнетворчестве, в творении себя через созидание блага для других и для самого себя, в совершенствовании своего динамически равновесного отношения с миром и самим собой и совершенно ясно осознал, что моя смерть неизбежна, то зачем мне нужно думать о своей смерти? Мне необходимо думать о том, как эффективно решать проблемы своей продуктивной жизнедеятельности. «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (Б. Спиноза, нидерландский философ. 1632 – 1677). «Во имя добра и любви человек не должен позволить смерти овладеть его мыслями» (Т. Манн). «Самые смелые и самые разумные люди – это те, которые под любым благовидным предлогом избегают мыслей о смерти» (Ф. Ларошфуко). «Нет, видимо, смерть ничего не разъясняет. Только жизнь дает людям определенные возможности, которые осуществляются или пропадают напрасно: только жизнь может противостоять злу и несправедливости. Смерть – ничто» (В. Быков, белорусский писатель. Р., 1924). «Все умрем!... Не в этом суть... Так разумею: суть в том, чтобы прожить честно... Чтобы хоть единым праведным делом оправдать жизнь» (С.П. Бородин, русский советский писатель. 1902 – 1974). «Жизнь в ее целом никогда не принимает смерти всерьез. Она смеется, пляшет и играет, она строит, собирает и любит перед лицом смерти. Только тогда, когда мы выделяем один отдельный факт смерти, мы замечаем ее пустоту и смущаемся» (Р. Тагор).

Однако одного только осознания неизбежности своей смертности для обретения власти над смертью еще недостаточно. Это связано с тем, что отношение человека к собственной смерти наличествует у него не только на уровне разума, но и на уровне чувств, прежде всего в виде чувства страха, а также в виде конкретных представлений о своем конце. Поэтому в отношении к собственной смерти как к концу своего бытия необходима и определенная эмоционально-психологическая подготовка. Но это надо понимать не как подготовку к своему посмертному существованию, а как к освобождению от страха смерти. Все методы и технологии, связанные с этим, включая и отношение к смерти на уровне разума, на наш взгляд, можно назвать танатологическим воспитанием (танатология в переводе с греческого означает учение о смерти).

Так, например, «прежде на Руси к смерти относились спокойно, готовились загодя: присматривали место, чтобы по возможности подле отца-матери, очищая от корья и каменья, да чтобы сухо было лежать, некоторые и гроб загодя ладили, и он никого не давил; женщины берегли «подвенечный лоскуток» к смерти (подвенечное платье или венчальную рубаху), а если не было свадебной лопатины, то заранее шили смертную рубаху, плисовые или суконные башмачки, ибо в кожаных лежать грешно, укладывали смертное стопочкой на дне сундука, тут же поверх лежали заготовленные подарки на помин души, полотенца и деньги на похороны. Деньги, те и поныне старые люди прикапливают, откладывают копейка к копейке, чтобы не вгонять в трудности ближних по смерти своей»… «Ведь чтобы «спокойно лечь под святых», надо всем сердцем понять свое предначертание: отсюда столько спокойствия на Руси в разговорах о смерти, столько природного юмора, сначала непонятного, кощунственного даже юмора для молодого ума, но к которому с годами привыкаешь. Так и случается исподволь, постепенно приготовление духа, хотя тело всячески сопротивляется, вопит, вопрошая, скуля, желая бесконечных утех!»

В наше время в США получила распространение так называемая «педагогика смерти», ставящая своей целью научить детей и молодежь правильно, рационалистически относиться к проблеме смерти. Так, например, школьникам в виде сочинения задают написать собственный некролог, проводят специальные уроки на кладбищах, дети играют в похороны и т.д.

Существенное воспитательное значение имеет также уход детей и подростков за тяжелобольными, и прежде всего родственниками, их участие в похоронах, различного рода траурных церемониях. В связи с этим отмечают три существенных момента в нравственном воспитании ребенка через переживание опыта смерти другого человека: 1) этот опыт может дать толчок духовным исканиям, поиску молодым человеком смысла жизни; 2) он учит сопереживанию, состраданию, без чего подлинно нравственная личность немыслима; 3) смерть человека, близкого и дорогого, сплачивает оставшихся в живых. Поэтому нельзя исключать детей из участия в церемониях похорон и прощания.

Исключительное значение имеет осознание жизни как высшей ценности, высшего блага уже в юношеском возрасте, в молодости. Жизнь, какая бы она ни была, есть благо, выше которого нет никакого, она заключает в себе поистине неисчерпаемые источники подлинных радостей и наслаждений. Но эти возможности превращаются в действительность только тогда, когда человек становится на путь самореализации, продуктивной жизнедеятельности и посредством самопроектирования стремится ко всем сторонам своей жизни подходить, как к жизнетворчеству. И в сколь бы сложные ситуации человек не попадал, он, за исключением может быть только случаев эвтаназии (безболезненная кончина обреченного человека), никогда не имеет права поднимать руку на свою жизнь, т.е. совершать самоубийство. Самоубийство недостойно человека, есть грех, акт безнравственный, так как является выражением отказа от борьбы за жизнь, есть капитуляция перед врагом жизни – смертью. Тот, кто хочет в тех или иных жизненных ситуациях прибегнуть к лишению себя жизни, должен помнить, что самоубийство – это единственная ошибка в жизни, которую потом уже никогда и никак исправить нельзя. Никогда! Поэтому всякие мысли о самоубийстве должны также вытравливаться из сознания каждого нормального человека как люди вытравливают из помещений вредных насекомых. «Совсем ничтожен тот, у кого есть много причин для ухода из жизни» (Эпикур). «Какие основания были у него покончить с собой? А ведь для того, чтобы жить, нужны более веские основания, чем для того, чтобы умереть» (А. Ривароль, французский писатель, памфлетист. 1753 – 1801). «Желание смерти показывает самое ложное и призрачное состояние духа» (В.Г. Белинский). «Желать смерти, когда живется, столь же малодушно, как сокрушаться о жизни, когда настала пора умирать» (А. Франс, французский писатель. 1844 – 1924). «Самоубийцы, по-моему, кончают с собой не столько из мести кому-нибудь, а из жалости к самому себе и своей бессильной, неудачной жизни. Страшное чувство – жалость к самому себе» (Э.М. Капиев, дагестанский советский писатель. 1909 – 1944). «… мир… в котором мы сейчас живем, это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны нашими усилиями сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас буду жить в нем» (Л.Н. Толстой).

В свете вышесказанного, рекомендацию греческого философа Гегесия (320 – 280 гг. до н.э.) о том, что самоубийство – самое лучшее избавление от жизненных страданий, следует рассматривать как античеловеческую и абсолютно неприемлемую. Гегесия рассуждал так: удовольствия в жизни всегда сопровождаются болью и страданием, такая жизнь невыносима и требует скорой смерти. После публичных выступлений Гегесия некоторые слушатели кончали жизнь самоубийством, поэтому современники назвали его «смертоучителем». Но, во-первых, удовольствия далеко не всегда сопровождаются болью и страданием. Это имеет место только тогда, когда человек во всем нарушает меру. Во-вторых, человеческая жизнь имеет высокий смысл, ради которого нередко приходится терпеть боль и страдания.

На наш взгляд, каждый человек уже с юности с целью освобождения от страха смерти должен набраться мужества и довольно подробно представить себе (или описать) свой переход из мира жизни в мир смерти. «Самое главное, чтобы человек безропотно ждал смерти как простого разложения тех элементов, из которых он состоит. Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным» (Марк Аврелий). «Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны» (Сенека).