Смоленский Вечер А. А. Блока. — «Балаганчик» и «Незнакомка»[cclxxxvii] «Биржевые ведомости», 1914, 8 апреля, веч. вып

Байрон не мог объяснить некоторых своих стихов. Когда Ибсена раз спросили о смысле какой-то из его символических драм, он ответил, что он ясен только автору и его вполне не поймет и сам Господь Бог. Итак, согласимся, что даже большие таланты могут создавать произведения неясные, туманные, слишком субъективные, недоступные всем. И оставим это право за Блоком, поэтом настроений интимных, дремотных, но часто очаровательно-прекрасных.

{282} А вот следует ли делать попытки пересказывать эти неясные, может быть, для самого автора несформировавшиеся настроения четким и скупым языком сцены — это другой вопрос. И наклона к утвердительному решению его не дала и вчерашняя экстрапостановка г. Мейерхольда в зале Тенишевского училища.

О принципах «нового театра» Доктора Дапертутто, о «новом актере», о комедии dell’arte и Гоцци говорилось уже так много, что это скучно повторять. Определяя суть новых постановок Мейерхольда, надо выдвинуть принцип гротеска. Мейерхольд ищет резких и крутых воплощений. Пусть карикатура, но пусть она запомнится. Наклеим актерам утиные носы, но пусть зато с первого выхода зритель почувствует в этих лицах воплощение пошлости.

Ново ли это? Не очень. Кто видел постановку «Жизни Человека» у Комиссаржевской, тот вспомнит великолепно поставленную сцену пира («как пышно, как богато!»), где режиссер дал чудесные, в жанре Гойи, воплощения человеческого чванства, пошлости, прожорливости, холопства и т. д. Это было так хорошо, что посейчас помнишь эти жирные и вяленые скотообразные фигуры, чванно усевшиеся на креслах амфитеатром.

Это не очень соответствовало цельному замыслу постановки, но как отдельная картина было превосходно. Было несравнимо лучше вчерашнего опыта г. Мейерхольда.

И замысел первой картины «Незнакомки» — сцены в таверне, где среди окутавшей зал полутьмы зритель смутно различает неясные по очертаниям фигуры ночных забулдыг, из уст которых вырываются слова то поэтически-печальные, то гнусно-земные — это опять оттуда, от последней картины «Жизни Человека». И опять там был первый сорт, здесь — второй. Там вы получали в самом деле ощущение какого-то мозглого, сырого пятна, прокуренной и проплеванной таверны, где пьяный воздух едва пронизывает свет единственной лампочки.

Предполагаемой иллюзии вчерашняя постановка картины не давала. Реплики, отрывистые и несвязные, подавались после правильно размеренных пауз. Конечно, они должны вырываться из общего смутного гула и только тогда имеют смысл. Ибо, конечно, таверна шумит, разговаривает, поет, и все это сливается вместе — слезы, смех, полупьяный выкрик и песня. Иначе получается — литература.

И «Незнакомка» и «Балаганчик», может быть, самые субъективные лирические излияния, какие только есть в нашей литературе. Читая их, иногда совершенно теряешь смысл деталей. Чувствуешь отдельные прелестные стихи, иногда лирическую арию. Но ловишь только синтез авторской мысли.

{283} Да, на бедной земле чудеснейшая голубая мечта уживается рука об руку с самой постылой пошлостью, и поэта, тоскующего по мечте-Незнакомке, никогда не поймут ни мудрые мира, ни обыватель. Да, человечество — это бедный Пьеро, который принял картонную куклу за женщину и влекся к ней, и страдал, и истекал клюквенным соком. А ведь она была только из картона! Но не правда ли, это немножко обще и этого мало, чтобы занять вечер?

Какими средствами хочет приблизить г. Мейерхольд грезу поэта восприятию зрителя? Он думает, что лучшие формы для этого — забытые формы «старого театра», лучшая рамка — рамка былой итальянской сцены.

И вот на ваших глазах слуги сцены в масках и кокетливо простеньких костюмах строят не на сцене, а тут же в зале мост, гостиную, таверну. Они приносят столики и стулья, и потом на ваших глазах здесь рассаживаются трактирные завсегдатаи, всходят на мост Поэт, Звездочет и Незнакомка, набираются гости в гостиную. На ваших глазах поджигают пороховой шнур, который должен изобразить падающую звезду.

Шесть девушек выходят с тонкими свечами в маленьких подсвечниках и, став на колени спиной к зрителям, освещают сцену вместо огней рампы. Длинными шестами они натягивают синее небо и набрасывают на мечтателей голубой газ с мелкими золотыми звездочками, символизируя мечтательный полет их душ.

Нужно впечатление воздушности, бесплотности для такой картины, как вторая «Незнакомки». Но, наоборот, что-то подчеркнуто реальное выступало в этих покрываниях газом или в том, как слуги сцены, закрыв Поэта синим плащом, вместе с ним медленно и реально, нащупывая ступени, чтобы не упасть, скользили с моста. А по замыслу это должно было изобразить именно неуловимость исчезновения!..

Внешние приемы «старого театра» чувствовались вчера как совершенный придаток, как нечто вовсе не относящееся к сути дела. Конечно, это имело в виду развлечь зрителя, но едва ли это не скучно. И что же здесь красивого, когда на ваших глазах ввозят на сцену и складывают железный мост? Недоставало тут же усадить автора и заставить его создавать пьесу. Нет, современный театр справедливо закрыл от зрителя занавесом всю черновую работу, сберегая целость впечатления.

Строго выполняя программы «старого театра», г. Мейерхольд ввел в антракт номер дивертисмента — маленький китайчонок долго и скучно проделывал немудрящий фокус ритмического бросания ножей. Стоит ли просто говорить о таких пустяках!

{284} Стоит говорить о возрождении комедии dell’arte в условиях современного художественного чувствования, но при копировании отжившей старины не поможет не только китайчонок, а и человек, глотающий живых голубей. Дело в конце концов в сути, а не в рамке и оболочке. Пушкин хорош во всяком переплете, а граф Хвостов[cclxxxviii] никуда не годится и в золотом обрезе.

На спектакле присутствовала совершенно особенная публика. На три четверти это был мир литераторов и артистов модернистского оттенка. Новый опыт г. Мейерхольда встречал здесь явное уважение. Большинство сохраняло торжественные лица даже там, где положительно хотелось улыбнуться.

По окончании спектакля автор был шумно вызван и шумно был вызван г. Мейерхольд. Он произвел трогательное впечатление, появившись в костюме одного из слуг сцены. Все время спектакля он таскал декорации и реквизит!..