К. Ар‑н (Solus) На пире звуков и красок (Генеральная репетиция «Орфея» в Мариинском театре)[ccxlvii] «Биржевые ведомости», 1911, 21 декабря, утр. вып

Давно не испытывал в театре такого сильного впечатления, как на генеральной репетиции оперы Х. Глюка «Орфей и Эвридика».

Чувствовалось, что весь замысел постановки возник в душе художника красок, света и теней и оттуда уже в дальнейшей разверстке захватил всю сцену, подчинив себе и актера, и режиссеров, и все остальное, что связано с оперой.

Но в основе — ряд ярких красочных впечатлений и предчувствий, подхваченных чутким режиссером в разработке планов, но все время доминирующих и над ним, и над всеми элементами исполнения.

А. Головин — большой и самобытный художник: его обаянию не обидно и приятно подчиниться. И результаты получились блестящие!

Целая симфония красок. Все обдуманно, стильно, законченно, подчинено внутренним требованиям художественной логики и экспрессии.

Верх изящества занавес — словно кружево лучших брюссельских мастериц. Каждая последующая картина дает ряд нарастающих художественных впечатлений. Прекрасна роща с гробницей Эвридики. За ней следует дикая местность у врат ада, ее сменяет еще мертвенная, но ярко-светлая, точно наполненная атмосферой утренней зари картина Елисейских полей — словно царство блаженных снов и бескровной радости.

Два года назад многим в Петербурге понравилось лазурное царство в постановке москвичами «Синей птицы»[ccxlviii]. Почти лубком кажется теперь эта декорация после Елисейских полей Головина…

Но вот последняя картина: любовь Орфея победила и вознаграждена, Эвридика ожила, остается светом и счастьем праздновать великую победу любви, и перед нами — красочный гимн красоте, свету, солнечному дню и радостям жизни… Все это подернуто и пронизано тонким пониманием XVIII в., глубоким проникновением в эстетические переживания эпохи, но сквозь призму большого художника наших дней.

«Орфей» Головина — это самая тонкая и талантливая из сценических постановок, идущих от идеи главенства живописи над {236} другими искусствами, более талантливая потому, что и более уместная, чем постановка «Дон Жуана», но глубоко родственная этой по замыслу и принципам.

Неудивительно, что и в этой последней постановке, как и в «Дон Жуане», роль режиссера Мейерхольда, сливаясь с замыслами художника, неотделима и в творческом создании, и в сотрудничестве, и в самом осуществлении замыслов на сцене.

Красивые декорационные «пятна» гармонично сливались с удивительно красивыми, ласкающими глаз и радующими душу рисунками костюмов и группировками отдельных сцен хора и балета.

Тут уж на смену Головину и Мейерхольду пришел третий художник со своими победными дарованиями.

Хор и балет действуют все время слитно и занимают видное место в опере. Действующих лиц всего трое, и для них мизансцена не могла быть очень сложна.

Но то, что сделал Фокин с балетом и хором, — выше всяких похвал. Хор адских духов, фурии, демоны в аду дают удивительно оригинальные группировки и сцены.

Временами кажется, что вся эта масса извивающихся людей напоминает огненные языки адского пламени.