Влад. Азов Театр Комиссаржевской. «Трагедия любви» Гейберга[cxvi] «Речь», 1907, 11 января

Четыре акта «внутреннего» диалога. Демонстрируется трагедия любви, неизбежная трагедия, ибо сначала любишь, а потом уже начинаешь искать объект для своей любви. Если бы был еще критерий, но критерия нет, и объект подсовывается неведомым. Это лежит в самой природе любви, которая рождается в тайниках тела, а духом только прикрывает свое неприглядное лицо. Любовь убивает. Иди того, кто любит. Или того, кого любят. Или третьего, постороннего, — как шальная пуля. Мысли норвежского писателя значительны и глубоки, значительнее пьесы, которую он написал, чтобы облечь их в плоть и кровь.

Трагедия любви в «Трагедии любви» построена на разнице темпераментов любящих. Карен любит, как Кармен. Это не для каламбура. Краузе — как культурный человек, у которого любовь не заглушает других потребностей души. Карен — непрерывная экзальтация плоти. Краузе — любовь-симпатия, любовь-уважение, любовь-дружба. Карен — ложе. Краузе — очаг. Я не знаю, почему в результате Карен должна была зарезаться, да еще столовым ножом, которым только что чистила грушу, да еще за портьерой, да еще в присутствии мужа? Не разберешь, что тут от Гейберга и что от Мейерхольда. Я думаю, что психологическая драма могла бы остаться до конца психологической. Столовый нож — не развязка и не указание на разрешение проблемы. Скорее это психопатологический случай.

В «Трагедии любви» есть и третье действующее лицо. Это — Гадельн, поэт, бродяга и философ. Это он открывает Карен глаза на трагедию любви. Неведомое ею подсовывает Карен, когда страдания ее достигают наивысшего напряжения, а экзальтация {106} ее — наивысших пределов. До физического падения дело не доходит, но морально она отдается ему. И отсюда — прямая дорога к ножу-избавителю. Грешный человек, я плохо понял, что такое Гадельн — простой ли рупор для философии автора или тот третий, без участия которого трагедия любви не дозревает. Г. Мейерхольд изображал Гадельна кретином, сутулым, унылым, деревянным.

Изобразительные способности г. Мейерхольда не разнообразны. И я не знаю, что в Гадельне от автора и что от г. Мейерхольда. Далеко Норвегия!

Странное впечатление оставляет пьеса Гейберга. Интересная и значительная тема, захватывающее начало и полное бессилие в конце.

«Внутренний» диалог — хорошая вещь. Но когда «внутренний» диалог вытиснут, надо скорее ставить точку и давать занавес. Нельзя вино новое вливать в мехи старые и психологическое поползновение укладывать в тяжелые рамки пьесы в четырех действиях, с завязкой, развязкой и столовым ножом под занавес.

Г‑жа Комиссаржевская местами волновала[cxvii], г. Бравич играл умно. Как осенний дождь, скучен и однообразен был злополучный Мейерхольд. Публика кричала ему «громче!». Суфлеру никто не кричал «тише!», и некоторые сцены при Комиссаржевской с г. Бравичем я прослушал два раза[cxviii].