Афера № 18748

Рентой так и не сунулся в честный порт Лейт. В общем‑то его можно понять. Он даже не говорит, где остановился, хотя я знаю, что его родители сейчас живут где‑то за городом.

Никки рассказывает, что по квартире практически искры летали – между Рентоном и ее соседкой Дианой. Он явно нацеливался покататься на ней в тот же вечер. Я ничего не имею против нее, да и бывшие любовницы Рентона отнюдь не являют собой море лиц, как на январской распродаже на Принс‑стрит. Прикинь, он всегда старался держать своих девушек подальше от меня, может, боялся, что я их отобью. Рентой всегда имел склонность к серьезным и продолжительным отношениям, иногда даже совсем по‑дурацки болел любовью. Но что же это должна быть за женщина, чтобы пойти с этим рыжим?

Скрил свел меня еще с одной девчонкой, ее зовут Тина, с которой было меньше проблем, чем с первой, и я без особых хлопот получил список обладателей сезонных билетов. Она мне сказала, что втайне болеет за «Селтик». Вот что бывает, когда при найме на работу применяешь принцип равных возможностей.

Я сижу в пабе, весь из себя раздраженный, и презрительно наблюдаю за молодыми придурками у музыкального автомата. Этот Филипп что‑то губы свои раскатал, я видел, как он пару раз с Бегби о чем‑то шептался. Он точно думает, что он здесь самый крутой, но хотя бы когда он со мной разговаривает, то разговаривает уважительно, потому что он знает, что мы с Бегби как‑то завязаны.

Сейчас Филипп вовсю забавляется, насмехается над своим длинным напарником, дурачком Кертисом с нарушением речи, и других тоже подначивает насмехаться. Кертис у них – типа козел отпущения. Они выделываются перед девчонками, которые с ними, но ловить там нечего.

– Да он же пидор, мать его, – говорит он своим кретинам, и те дергают плечами, словно у них нервный тик такой. А я смотрю на все это убожество и думаю, что вот мы точно не были такими скучными и банальными в их возрасте.

– Н‑н‑нет! Я н‑н‑не п‑п‑пидор! – вопит бедняга Кертис и направляется в туалет.

Филипп видит, что я за ними наблюдаю. Он поворачивается к девочкам, а потом – снова ко мне.

– Может, он и не пидор, зато он девственник. У него еще никого не было. Ты бы дала ему, Кэндис, что ли, – говорит он какой‑то молоденькой шлюшке с лицом клинической идиотки.

– Иди ты в жопу, – отвечает ока, поглядывая на меня типа в смущении.

– Ах, девственность, – улыбаюсь я, – не спешите расстаться с ней, мальчики‑девочки. Большинство проблем в жизни возникает тогда, когда мы теряем невинность. – Но этим тупым идиотам ирония недоступна по определению.

Так, мне надо отлить. Встаю и иду в сортир, и этот пацан Кертис, он тоже там, да, он и вправду слегка тормознутый. На самом деле само его присутствие на этой планете противоречит заявлению анархистов о том, что хороших законов нет и не может быть; например, запрет на инцест – очень даже хороший закон, иначе таких вот, как Кертис, было бы значительно больше. Он как спитой чай, и он вроде сдружился с Уродом, что, в общем, и неудивительно. Ученик Бегби и одновременно ученик Урода, взращенный под моей собственной крышей, блядь. Похоже, этот ублюдок Филипп со товарищи все время мучают Кертиса – как я мучил Урода в школе, и на реке, и на Стрелках, и на железной дороге. Странно, но мне почему‑то становится стыдно, когда я вспоминаю об этом. Парень писает рядом со мной и оборачивается ко мне с идиотской улыбкой, весь такой нервный и скромный. Я небрежно опускаю взгляд и вижу это.

Вот это.

В жизни не видел такой здоровенной дуры; я про член, а не про жалкое к нему приложение.

Стало быть, я заканчиваю писать, смотрю пару секунд на свой собственный пенис, встряхиваю его, убираю обратно и застегиваю ширинку. Я не могу удержаться, чтобы не посмотреть, как он делает то же самое. У этого имбецила член больше, чем у меня; я, повторюсь, в жизни не видел такого большого члена. Какая прискорбная расточительность! Потом, уже направляясь к раковине, я небрежно спрашиваю у него:

– Ну и как у тебя дела, приятель; Кертис, да? Тебя ведь Кертис зовут?

Парень оборачивается и нервно смотрит на меня. Он подходит к раковине рядом со мной, весь чуть ли не в благоговейном страхе.

– Ага… – отвечает он. – Не п‑п‑плохо. – Глаза у него слезятся, и он моргает, а изо рта у него разит, как будто он сам себе отсосал свой немытый член – что в его случае вполне возможно, даже если спина не особенно гибкая, – и заглотил свою сперму, прогорклую из‑за дешевой выпивки и некачественной наркоты. У меня сразу же возникают ассоциации с передвижным биотуалетом, какие бывают на рейв‑вечеринках и на концертах, – который давно пора вычистить. Но я думаю о достоянии этого кренделя. За такое прощается многое, если не все.

– Ты ведь дружишь с Уродом, так? – говорю я и продолжаю, не дожидаясь ответа: – Урод – мой хороший приятель. Друг детства.

Этот пацан, Кертис, смотрит на меня, пытаясь решить, смеюсь я над ним или нет. Хотя если бы я и вправду над ним смеялся, вряд ли бы он в это въехал. Потом он говорит:

– Мне н‑н‑нравится Урод, – и с горечью добавляет: – Он единственный, кто не п‑п‑пытается насмехаться…

– Отличный парень… – киваю я, и из‑за его заикания вспоминаю старую антивоенную песенку: «Средний возраст солдат во Вьетнаме был девятна‑на‑на‑надцать».

– Он знает, что это такое, когда человек иногда смущается, – тихо так говорит этот мелкий придурок.

Приятель Урода. Боже, я представляю себе разговор этих двоих. «Иногда я чиста смущаюсь». – «Ага, та же хуйня». – «Ладно, забей, съешь лучше парочку таблов». – «Ага, ну давай».

Я сочувственно киваю ему, пока мою руки, и, Господи Боже, этот вонючий сортир уже давно нужно почистить. Мы нашим уборщикам за что платим? Чтобы они убирались. Нет, жизнь была бы слишком прямолинейна, слишком не по‑шотландски скроена, если бы люди делали то, для чего они, собственно, и предназначены. Вот этот скромный и робкий мальчик, для чего предназначен он?

– Если человек скромный, в этом нет ничего плохого. Все мы когда‑то такими были, – вру я, не краснея. Сую руки под сушилку. – Давай‑ка я тебя чем‑нибудь угощу, – улыбаюсь я, стряхивая капли воды.

Пацан, похоже, сражен моим предложением.

– Я не хочу здесь оставаться, – говорит он, со злостью показывая за дверь. – Только не с ними, они все время см‑см‑смеются!

– Знаешь что, парень. Я как раз собирался выпить пивка у Кэйли. Мне нужно сделать перерыв. Давай со мной.

– Хорошо, – говорит он. Мы выскальзываем через боковую дверь и выходим на улицу. На улице холодно, да еще какая‑то хрень с неба падает типа мокрого снега. Вот такая у нас, бля, весна! Этот пацан, он прямо скелет ходячий, кожа да кости, хотя в его случае, наверное, стоит сказать – член и ребра, как будто все питательные вещества, поступающие в его тело, сразу уходят в член. Если бы он был девчонкой, он бы, возможно, дошел до такой степени обезвоживания, что пришлось бы везти его в реанимацию. Здоровенное адамово яблоко выпирает, землистая кожа вся в пятнах… нет, он точно не кинозвезда. Но в мире порно, если на него будет спрос… а спрос обязательно будет, с таким‑то хозяйством…

Мы приходим в теплый и гостеприимный Кэйли, с его огромным камином с открытым огнем, я беру по паре пива и бренди, и мы садимся за столик в тихом уголке.

– И за что эти твои приятели так на тебя наезжают?

– Это все потому, что я не‑не‑немного застенчивый… и еще из‑за заикания…

Я на пару секунд задумываюсь, изображая заинтересованность – на самом деле это очень непросто, скрывать свое полное безразличие, – и задаю вопрос:

– Это ты из‑за своего заикания такой застенчивый или ты заикаешься потому, что всего стесняешься?

Кертис пожимает плечами.

– Я ходил к врачу, чтобы выяснить, и мне сказали, что это п‑п‑просто не‑не‑нервное…

– А с чего это ты такой нервный? Ты вроде ничем не отличаешься от своих приятелей. У тебя же не две головы, и ничего такого. Вы все одеваетесь одинаково, принимаете одни и те же наркотики…

Пацан наклоняет голову, и кажется, что под этой бейсболкой вааще ниче не происходит. Потом он говорит страдальческим шепотом:

– Н‑н‑но… когда ты еще ни‑ни‑никогда не делал… ну, этого самого, а они все уже да‑да‑давно…

Средняя длина члена шотландского онаниста – девятна‑на‑на‑надцать дюймов…

Тут мне сказать нечего. Я просто киваю, изо всех сил изображая сочувствие. С нарастающим напряжением я понимаю, что эти мелкие мудаки в большинстве своем еще недостаточно взрослые для того, чтобы ебаться законно, не говоря уж о выпивке. Благодарение Богу за сертификат мира от Главного Констебля Леннокса.

– Филипп ду‑ду‑думает, что он самый крутой, потому что вертится вокруг Бе‑бе‑бегби. Он бы‑бы‑был моим лучшим другом ваще. Я, может, и скромный с девушками, но я не пи‑пи‑пидор. Дэнни… Урод, он понимает, что можно ваще оробеть перед де‑де‑де‑девушкой, которая тебе нравится.

– Так ты никогда не ходил на свидания с кем‑нибудь из девчонок, которые с вами тусуются?

Лицо этого мелкого пиздюка становится свекольно‑красным.

– Нет… нет… ох, нет…

– Хотя для них это, может, к лучшему. Ты бы их напополам разорвал своей палкой. – Я указываю взглядом вниз. – Не мог не заметить, приятель. Готов поспорить, тебя мать сама грудью кормила. В тебе есть итальянская кровь? – говорю я.

– Не… я шотландец, да. – Он смотрит на меня так, как будто я злостный маньяк‑педофил.

В войне полов этот мудак – законченный пацифист. Для цыпочек это и к лучшему, потому что с таким оружием он бы их всех просто поубивал.

– У тебя наверняка были возможности, – говорю я.

Паренек уже просто в смятении, глаза у него слезятся, когда он, заикаясь, невнятно рассказывает о своих былых унижениях.

– Я был с… с… одной девочкой… один раз… и она мне сказала, что у меня слишком бо‑бо‑большой, что я урод.

Вот ведь какое дурацкое счастье у пацана, первая возможность потрахаться подвернулась – и с такой дурой.

– Неправда, приятель. Это она уродина, блядская корова. – Я качаю головой, наставляя его на путь истинный. Ну да, он сутулый, дерганый, с нервными, бегающими глазами и таким запахом изо рта, что любая женщина скорей согласится в задницу его целовать, да еще и ужасно заикается. Я также готов поспорить, что все это – из‑за той глупой уродины, у которой просто мозгов не хватило понять, какое ей привалило счастье.

– Слушай, ты знаешь Мелани? Глаза у парня слегка загораются.

– Это та, с которой вы порно снимаете на втором этаже?

– Блядь! Вообще‑то об этом никто знать не должен! – Я резко втягиваю воздух и борюсь с искушением спросить у него, откуда он знает о нашем закрытом клубе. – Да, это она, – говорю я тихо.

– Да, конешно, я се, типа, ну, ви‑ви‑видел.

– Она тебе нравится?

Он весь расплывается в задумчивой улыбке.

– Ага, она всем нравицца… и та, другая, тоже, которая го‑го‑говорит красиво… – мечтательно тянет он.

Ага, разбежался. Пусть сначала ходить научится, а потом уже бегать.

– Хорошо, потому что ты тоже ей нравишься. Им обеим то есть.

Бедный маленький уебок заливается краской.

– Не, быть не может. Не, ты изде‑изде‑издева…

В сутках просто не хватит часов, чтобы о чем‑нибудь договориться с этим заикой, который к тому же и жуткий тормоз.

– Слушай, парень, я наполовину итальянец, по матери. Ты католик?

– Ну да, но я ни‑ни‑никогда не хожу в це… Я останавливаю его взмахом руки.

– Не важно. Я – убежденный католик, и я клянусь тебе жизнью моей матери, что ты нравишься Мелани, и она очень хотела бы сняться с тобой в одном из любительских порнофильмов. – Я встаю и с непроницаемым лицом иду к бару, чтобы заказать еще выпить. Оставляю придурку время подумать. Когда я возвращаюсь, он вроде как хочет что‑то сказать, но мне время дорого, и я его обрываю: – И еще тебе заплатят. Заплатят за то, что ты оприходуешь Мелани, и других цыпочек тоже. И не только в любительских фильмах, но и в настоящем порнокино. Что скажешь?

– Ты шу‑шу‑шутишь…

– А разве похоже, что я шучу? Мой основной актер Терри сейчас небоеспособен, и нам нужна новая кровь. Ты – как раз то, что нам нужно. Покататься на Мел, да еще деньги за это срубить – по‑моему, очень неплохо. Давай, приятель, решайся!

– Мне просто нравится Кэндис, – настороженно сопит он. Еще один сортирный романтик. Как это грустно. Я ее, кажется, знаю. Такая лохматенькая.

– Слушай, друг, я знаю, они там над тобой издеваются как хотят. Но они сразу же перестанут над тобой потешаться, когда ты будешь порнозвездой, который трахает телок из первого эшелона. Подумай об этом. – Я подмигиваю ему и, допив, ухожу. Пусть сидит – думает.

Возвращаюсь обратно в «Порт», в углу сидит мрачный Урод, а Али вовсю его игнорирует. Минут через десять он поднимается и пытается всучить ей какие‑то деньги, а она говорит, чтобы он уходил. Он совсем съехал с катушек и выглядит просто позорищем. Самый что ни на есть настоящий бомж‑наркоман: нечесаные волосы, настолько засаленные, что жира хватит на все забегаловки в Лейте, глаза так заплыли, что выглядят перманентно закрытыми, вокруг глаз – черные круги, как шайбы, сосуды светятся кровью, а фиброзная кожа текстурой и цветом напоминает гнилую чапати [15]. Типа, привет, красавчик! Муженек заявился, Али, моя куколка, ну и ну, вот это приобретение! Стоило выпустить тебя из виду на несколько лет, и посмотри, что с тобой стало. Это ж надо так низко опустить планку, чтобы заделаться конченой комедианткой. Но ни одна забавная пиздюшка со времен Марти Кейна с Француженкой и Сондерса с Каролин Агерн не вызывала, наверное, столько смеха, сколько вызвала ты, придя в бар с вот этим уебищем рядом с собой. Вот он повышает голос, и я чувствую, что мое присутствие только подольет масла в огонь, так что я ловлю взгляд Али и показываю ей знаками, чтобы гнала его отсюда.

Возвращается Кертис. Он намеренно игнорирует своих приятелей и даже стряхивает руку Филиппа, когда тот пытается ухватить его за плечо. Он идет прямиком к Уроду, чтобы помочь тому выйти из бара. Мой новый ведущий актер. Новый Терри Сок!

Мо с Али вроде справляются, если судить по тому, что они даже и не заметили моего отсутствия. Я решаю еще малек пофилонить, воспользовавшись счастливой возможностью, незаметно выскальзываю из бара через боковую дверь и направляюсь к себе домой. Хочу посмотреть видео Расса Майера для пущего вдохновения. Проходя мимо зеркала, ловлю в нем свое отражение. Скулы выдаются больше обычного. Да, я заметно сбросил вес, что не может не радовать.

Саймон, прими мои ишкренние пождравления. С кином у тебя получаетца прошто шупер.

Ну шпашибо, Шон. Порнография на шамом деле это – не мой конек, но я в шоштоянии оценить хорошо шделанный фильм, не говоря уж о хорошеньких жадницах.

Все одно к одному. Почти все. Я о том, что Мо мне сказала, что Френсис Бегби опять был здесь и спрашивал меня.

Для пущей уверенности я проверяю последние сообщения на мобильнике – и вот, есть одно от него, или от «Френка», как он теперь подписывается;

НАДО УВИДЕТЬСЯ ПРЯМО ЩАС НАСЧЕТ ОДНОГО МУДАКА КАТОРАМУ СКОРО КРАНТЫ

Я уже понял, «Френк». Вот уебище. Это, должно быть, про Рентона. Которому – или «катораму» – скоро кранты. Есть еще одно сообщение. От Охотника. Иногда у меня возникает впечатление, что эсэмэски изобрели специально для него:

В ЛЮБОЙ МОМЕНТ

Наркотики. Хорошо. У меня как раз совсем мало осталось. Вытаскиваю из кармана пакетик. Хватило на неслабую дорогу, которой, в общем, почти достаточно. Жутко хочется курить, и я прикуриваю сигарету, дым такой чистый и свежий у меня в легких, припорошенных коксом.

Я говорю, глядя в зеркало:

– Слушай, Франко, давай вспомним то время, когда у нас с тобой был небольшой такой, скромненький междусобойчик. Давай вспомним твою одержимость Рентоном. Я имею в виду, давай уж поговорим с тобой начистоту и скажем то, что должно быть сказано, Франко, и я уверен, что ты оценишь мою искренность в этом вопросе, это ведь все началось и тянется с тех самых денег. Ты как отвергнутый любовник. Конечно, это все про Лейт. Хорошо, давай примем как данность, что ты на нем явно сдвинулся. А все эти мальчики в тюрьме, когда ты их трахал, ты представлял себе Рентона на их месте? Жаль только, что этот метод не сработал – для вас обоих. Забавно, но я раньше думал, что ты – это тот, кто ебет, а Рент – тот, кого ебут. А теперь я в этом сомневаюсь. Я просто вот что хочу сказать: ты – как побитая сучка, отодранная во все дыры, ты ноешь и плачешь, валяешься с задранным платьем, а он говорит тебе всякие гадости, и разворачивает к себе твою засранную грязную задницу, и когда он тебе вставляет, ты ухмыляешься и хнычешь, как маленькая злоебучая мокрощелка, которую…

Звонок в дверь.

Я открываю – и вот он. Просто стоит передо мной.

– Франко… а я как раз про тебя думал… заходи, приятель, – мямлю я, заикаясь, получается очень похоже на юного Кертиса, с которым я недавно расстался.

И, судя по его взгляду, этот ублюдок, кажется, читает мои мысли. Блядь, я ведь вроде негромко говорил… вроде не очень… но если он сперва приоткрыл крышку почтового ящика, чтобы подслушать… и если он слышал, что я тут нес…

– Блядский Рентой…

Ох, бля, Господи, пожалуйста, только не это…

– Что? – выдавливаю я.

Бегби чувствует, что что‑то не так. Смотрит на меня угрожающе или оценивающе, непонятно, и говорит:

– Рентой вернулся, нах. Его видели.

Я смотрю ему прямо в глаза и весь цепенею, а в голове у меня одна мысль: давай, Саймон, действуй. За Шотландию, нет, лучше давай за Италию.

– Рентой?! Где?! Где этот мудак, бля?! – Я смотрю прямо в ад, в это пустынное черное пятно за зрачками его сумасшедших глаз, и изо всех сил изображаю праведное негодование, что сравнимо с попыткой затушить пылающую топку водяным пистолетиком. Я жду, что вот сейчас он ударит, молниеносно, как кобра, и почти умоляю про себя: ради всего, что угодно, сделай это сейчас, избавь меня от страданий, потому что даже под коксом я не смогу продержаться долго.

Бегби выдерживает мой взгляд, и, слава Богу, его голос снижается до тихого шипения:

– Я надеялся, что это ты мне подскажешь, нах.

Я дергаю головой и отворачиваюсь, и начинаю ходить по комнате взад‑вперед, думая о всей той хрени, что нам когда‑то устроил Рентой, что он устроил мне лично. Внезапно я останавливаюсь и тычу пальцем во Франко, и да, это как обвинение, потому что это все из‑за него, это он виноват, что у нас спиздили сумку, он за нее отвечал.

– Если этот мудак вернулся, я хочу мои деньги назад… – Потом я быстренько соображаю, как Бегби может это воспринять, и добавляю, потирая лоб ладонью: – Я тут пытаюсь кино снимать за просто так, бля!

Прекрасный удар. Франко вроде бы даже удовлетворен ответом. Его глаза еще больше сужаются.

– У тебя есть номер моей мобилы. Если Рентой с тобой свяжетца, звони мне прям сразу.

– И ты тоже, Франко. И не трогай его до тех пор, пока я не получу мои деньги, плюс компенсацию, а потом можешь делать с ним все, что захочешь… а я, естественно, помогу.

Наверное, я сыграл хорошо, потому что Бегби говорит:

– Договорились. – Потом он разворачивается и идет к выходу.

Рентой. Мне самому даже не верится, что я защищал этого пидора. Но это все – ненадолго. Банковские счета уже подготовлены. Как только фильм будет отснят и уложен в коробку, наши дорожки опять разбегутся.

Я выхожу вслед за Франко и спускаюсь по лестнице, и он оборачивается и спрашивает:

– Ты куда это, блядь, собрался?

– Ну… мне надо обратно в паб, я просто выскочил ненадолго и должен вернуться обратно.

– Хорошо, тогда вместе выпьем, – говорит он.

Так что этот образец упертости тащится за мной в паб, и мне приходится пить с ним у барной стойки. Единственный выигрыш – он вручает мне пакетик кокса, который по крайней мере поможет мне продержаться, пока я не доберусь до Охотника. Но ситуация, скажем так, далека от идеальной. Хорошо хоть Урод свалил, хотя и не раньше, чем расстроил Али. Которая явно плакала. Это ничтожество теперь мне еще и моральный дух персонала будет подрывать.

Бегби все такой же параноик, все говорит о посылках с гейс‑кой порнухой – от чего мне становится не по себе – и о том, какой Рентой пидор‑извращенец, что отдается в моих ушах сладкой музыкой. Да, мне даже хочется, чтобы Рентой с ним встретился, просто хочется это увидеть, чисто из любопытства – как далеко может зайти Франко. К моему удивлению, он спрашивает меня о фильме.

– Ну, – говорю я, как бы играя на понижение, – это так, для развлечения, Френк.

– А эти твои порнозвезды, ну, мужики, у них что… я имею в виду, у них действительно очень большие?

– Не обязательно, но, конечно, чем больше, тем лучше. Франко совершенно по‑обезьяньи потирает пах, от чего меня начинает подташнивать.

– Ну, значит, я вам подойду!

– Ага, но самое главное – это чтобы вставало перед камерой. У кучи парней с большими членами просто не встает перед камерой, особенно когда надо снимать крупный план. Способность к эрекции в нужный момент – это ключевое требование, вот почему нам так подходил Терри… – Я затыкаюсь, внезапно соображая, что Франко смотрит на меня с неистовой ненавистью во взгляде. – Ты в порядке, Френк?

– Ага… я просто опять про Рентона вспомнил… – говорит он, отставляя свою кружку, – и вот он уже снова завел шарманку, рассказывает про детей, про то, что Джун не заботится о них так, как надо. – Да ты б на нее посмотрел, бля, ну чистый бельсенский кошмар. Вся потасканная, запущенная…

– Да, Урод говорил, что она пошла по кривой дорожке. Это все из‑за трубки. Я в том смысле, ну, я тоже вот коксом балуюсь, Френк, но трубка – это совсем уж дерьмово, она из тебя все вытягивает. Это точно. – Я очень доволен собой. Вот и Мерфи приплел. Как бы к слову пришлось. Замечательно.

Бегби смотрит на меня в шоке, и его пальцы белеют на стекле. Я делаю глубокий вдох, а этот мудак уже готов взорваться.

– Трубка… кокс… Джун… И ТАМ МОИ ДЕТИ?! Вот он, мой шанс, – и я за него хватаюсь.

– Послушай, Урод говорил, что они вместе бодяжили, с Джун… я тебе все рассказываю только потому, что тебе надо знать, из‑за детей и вообще…

– Хорошо, – говорит он, смотрит поверх стойки на Алисон и кричит ей: – ТВОЙ ПАРЕНЬ МУДАК! ОН ПРОСТО НАРК БЕСПОЛЕЗНЫЙ! А МЕЛКОГО ВАШЕГО НАДО В ПРИЮТ ОТДАТЬ!

Потом Франко вылетает из бара, а Алисон стоит пару секунд, вся такая потерянная, как будто даже и не поняла, что случилось, а потом начинает тихонечко всхлипывать. Мо тут же бросается ее утешать.

– Что… – бормочет она, – что он такое, блядь, говорит… что Дэнни сделал…

Мне приходится встать за стойку, поскольку они уже совершенно недееспособны. Я счастлив, что Человекообразный Бегби свалил, пусть даже до этого он привел моих заебатых сотрудничков в нерабочее состояние. И тут входит очередной мой клиент на ленте конвейера заблудших душ, что проходит у меня через паб. Не кто иной, как бедняга Пол, мой сотоварищ по заморочке «Бизнесмены Лейта Против Наркотиков», и у него такой вид, как будто все тяготы мира лежат у него на плечах. Я отвожу его в тихий уголок, и он сразу же начинает нытье про деньги.

– Ты меня убиваешь, Саймон!

Я говорю ему прямо, этому пиздюку:

– Заткнись‑ка ты, а то вся твоя жалкая карьера рухнет, на хрен, это я те обещаю! – После этого заявления я перехожу на более спокойную позицию. – Слушай, Пол, не волнуйся. Ты просто не понимаешь экономику бизнеса. Моей индустрии. Мы все получим обратно, – говорю я ободряюще и просто тащусь от того, что мне удается сохранить голову там, где все их теряют.

Ну что за дерьмовый и жалкий уебок.

– А вот и мужик, понимающий экономику, – улыбаюсь я, когда старый Эдди, шаркая ногами, входит в бар; нос кверху, как у римского императора. – Эд, как дела, старина?

– Неплохо, – мычит он в ответ.

– Замечательно! – улыбаюсь я. – Что тебе предложить? За счет заведения, Эд.

– Ну, раз за счет заведения, тогда пинту особого и большой виски, Грууз [16].

Даже вопиющая наглость этого старого алкаша не может сегодня выбить меня из колеи.

– Сию секунду, дон Эдуардо. – Я опять улыбаюсь и кричу лейтской Марджори Прупс: – Мо, обслужи гостя, ага? Окажи честь. – Кивая на совсем поникшего Пола, я оборачиваюсь к Эду. – Пытаюсь вот обучить моего незадачливого друга Пола хитростям правильной коммерции. А ты чем занимался раньше, Эдди?

– Китобоем был, – говорит эта старая нищая развалюха. Мореплаватель. Ну здравствуй, моряк. Или надо – здравствуй, рыбак?

– Ну ладно, а ты знал Боба Марли? Старикан энергично трясет головой.

– Не было никакого такого Боба Марли на лодках в Грантоне. Не было в мое время, – сообщает нам Эд с потрясающей искренностью и вливает в себя виски.

– Твоя очередь, Пол, – лучезарно улыбаюсь я, – и я бы тебе посоветовал поставить Эду еще стаканчик золотистого. То, как мы относимся к старшему поколению, – это как знак принадлежности к обществу, признак цивилизации, а мы здесь, в Лейте, всегда стариков уважали. Я просто прав или я полностью прав, а, Эд?

Эдди агрессивно таращится на Пола.

– Я хочу виски, да, но только сперва убедись, что это действительно Грууз, – предупреждает он сбитого с толку рекламщика, как будто делает ему огромное одолжение.

Я оставляю ноющего шикарного яппи наедине с его невеселыми мыслями, потому что в паб входит Терри Сок.

– Тел! Тебя выпустили?

– Ага, – улыбается он. – Надо ходить на осмотры и пить таблетки, но хоть домой отпустили, и то радость.

– Супер. Что будешь пить?

У меня даже настроение поднялось. Скоро у нас все будет. Все‑все. Алекс?

Ты, Саймон, поднял очень важный вопрос. Я бы даже сказал, ключевой вопрос. К сожалению, на одиннадцать штук ничего нельзя сделать просто по определению. Нам нужно около сорока, причем сразу все.

– Да мне сейчас пить нельзя из‑за этих мудацких таблеток, – стонет Терри, зарываясь рукой в свои кудрявые волосы.

– Господи, Тел, это же просто кошмар. Ни потрахаться, ни выпить, – смеюсь я, кивая на приятелей Эда, которые сидят в углу, лелея свои полупинтовые кружки. – Но ты хоть знаешь, за что страдаешь. Чем быстрее ты вылечишься, тем быстрее приступишь к работе, да.

– Ага, – говорит он уныло, а я наблюдаю за этим дрочилой Полом, который теперь уже в курсе, что я могу запросто избегать его хоть весь вечер. Бедняга решает вернуться к суровой реальности и, весь такой из себя подавленный, направляется к выходу.

Чтобы немного подбодрить Терри, я увожу его в офис и разоряюсь на пару дорожек из грамма, что мне дал Бегби. Говорю ему, что меня посетил мой бывший коллега месье Франсуа Бегби.

– На ум приходят слова «искать» и «повод», – говорю я, выравнивая дороги своей кредиткой и кивая Терри, чтобы он угощался. – Однако мы сейчас пользуем порошок, который от него, так что парень тоже бывает полезен.

Терри смеется, наклоняется над столом и готовится втянуть.

– Ищет повод подраться? Да ему даже повод не нужен, чтобы заехать кому‑нить в рыло, – говорит он, прежде чем употребить первую из двух дорожек.

Я следую его примеру и начинаю делиться своими планами относительно фильма. Терри как будто становится нехорошо.

– Ты в порядке, Тел?

– Не‑е… мой член… это, наверное, из‑за кокса… больно кошмарно.

Бедняга Терри направляется к выходу, сложившись практически пополам. Так грустно видеть ранее гордого собой мужчину в таком плачевном состоянии. Поскольку он все еще никакой в этом смысле и, похоже, оправится еще не скоро, я начинаю всерьез беспокоиться о половой жизни бедняжки Мелани, так что я звоню ей, держа в голове, что это было бы во всех отношениях неплохо, если бы Мел познакомилась с юным Кертисом.