Один дома‑2

Звонит эта сука Джун, говорит, чтобы я немедленно ехал к ним, потому что, блядь, Шон поранил Майкла. А я себе думаю, так ему, Майклу, и надо, мелкому дурачку, а то не пацан, а девчонка какая‑то, честное слово.

– И не лезь щас ко мне со своими проблемами, – говорю я Джун. Если бы она нормально смотрела за детьми, и проблем бы не было никаких.

А теперь и эта еще прицепилась:

– Что там такое, Фрэнк? Я закрываю трубку рукой.

– Да это Джун, блядь. Говорит, дети подрались. А по‑моему, это нормально. Чего еще пацанам делать, как не махаться. Не понимаю, чего такой хай поднимать. – Я убираю руку с трубки.

– Фрэнк, блядь, приезжай сейчас же! – визжит Джун в трубке таким, бля, высоким, пронзительным голосом. – Здесь все в крови!

Я бросаю трубку и хватаю куртку.

– Мы же собирались пойти погулять, – говорит Кейт, и вид у нее недовольный и кислый.

– Блядь, ты, идиотка, там мой сын кровью истекает! – ору я ей, выбегая из квартиры. Вообще‑то надо было перед уходом пару раз сунуть ей в рыло, суке бесчувственной. Нет, правда. Удивительно даже, что я удержался. А мог бы и вправду ей вмазать в челюсть. Что‑то она начинает меня раздражать. Вот это птичка – специально для тебя. И да, сперва все очень даже ниче: медовый месяц, и все дела, но ведь не может же он длиться вечно. В конце концов наступают суровые будни, да.

Машина в разъебанном состоянии, так что я выхожу на Бульвар, и первый, кого я встречаю на улице, – это Малки, Выкатывается из букмекерской конторы. И сразу понятно, куда он направляется. В кабак он идет, не иначе. Тут и к гадалке не ходи. Не видел этого кренделя с тех самых пор, как мне пришлось врезать по морде тому зажравшемуся мудаку, Норри. Ну, когда мы в карты играть собрались.

– Привет, Франко! Есть время? А то, может, выпьем? Мне надо бы поторопицца, но жажда уже просто душит.

– Только по‑быстрому, Малки. Домашний кризис, блядь; одна сука ебет тебя по телефону, а другая – прямо на месте, дома. Уж лучше обратно в тюрягу.

– Ну‑ка, ну‑ка, давай поподробнее, – говорит Малки. Правильный он мужик, этот Малки. Забавно, как скачут мысли. Вспомнив о Норри, я вспоминаю, как однажды разбил бутылку Малки – я уж не помню, о чем мы спорили, что‑то там по ящику показывали, ну мы и сцепились. Что же это было… а, теннис. Не помню уже, кто играл, но это был точно Уимблдон. Ага, я тогда жутко завелся и разбил бутылку шерри о голову этого пидора. Теперь‑то все уже забыто, на каждого накатить может, да. А кто старое помянет… Да и Малки вроде как цел и невредим. Он покупает два пива и рассказывает мне об этом тупом уебке Сейбо из Лохэнда.

– У этого Сейбо было перо на кармане. И он повздорил с кодлой Денни Сазерленда, и какой‑то мудила пнул его по яйцам, да промахнулся и ударил по карману с ножом. Нож выскочил, а один из этих парней как раз на него прыгнул, и нож попал ему прямо в яйца.

А я все вспоминаю, из‑за чего я тогда врезал Малки бутылкой. Из‑за тенниса или все‑таки из‑за сквоша? Ох уж мне эти игры с ракетками. Он уложил одного мудака, я – другого… хуй знает, все как в тумане.

Малки рассказывает мне, что Нелли вернулся назад из Манчестера и свел с морды все татуировки. Ни хуя удивительного, у него такой бардак был на роже; пустынный остров на лбу, змея на одной щеке, на другой – якорь. Ебучее ничтожество; мнит о себе невесть что, а других опускает. Типа он самый крутой. Да. Это неплохо, что он вернулся – до тех пор, пока он не начнет выделываться, как говорится, из себя меня корежить.

После пары кружек я еду к Джун. Она стоит у подъезда и собачится с какой‑то коровой, которая разворачиваетца и уходит вовнутрь, как тока видит меня.

– Ты где был? Я такси уже вызвала! – говорит она.

– Дела, – отвечаю я, глядя на Майкла. У мальца какая‑то тряпка к подбородку прижата. И она вся в крови.

Я смотрю на Шона и иду к нему, а он пятитца, съежившись.

– Что ж ты, блядь, сделал? Джун начинает орать:

– Ты мог ему шею повредить! Мог попасть прямо по вене!

– Что, блядь, здесь было?

У нее глаза из орбит вылезают, как будто ее распирает.

– Он где‑то добыл кусок проволоки и натянул в дверях, как раз на уровне шеи Майкла. Потом он его позвал, сказал, что по ящику Еврокубок показывают, типа вроде как «Хибсы» будут «Хертам» бить пенальти. Майкл и побежал. Хорошо хоть немного не так намерил, и Майк шеей в проволоку не врезался. Чуть ниже – и мог бы и без головы остаться!

А я думаю: это ведь хорошо, значит, у парня, блядь, есть смекалка. Мы с Джо тоже такие штуки друг другу устраивали, когда мелкие были. У парня хотя бы есть задор попроказничать, а не только сидеть и играться во всякую хрень вроде видеоигр, как сейчас многие пацаны. Я смотрю на Шона.

– Я это в фильме увидел. «Один дома‑2», – говорит он. А я стою руки в боки и гляжу на эту тупую сучку Джун.

– Это ты виновата, – говорю я ей, – ты ему разрешаешь смотреть эти блядские фильмы.

– Какого хуя, я…

– Это блядское видео – оно учит детей насилию, – ору я на эту сучку, но я сейчас не собираюсь с ней спорить, ну не на улице же, нах. Потому что если я буду с ней здесь разговаривать, я ее разъебу на хуй, и поэтому, собственно, у нас с ней все и не сложилось, эта чертова кукла так меня заводит, что пока я ей не въебу как следует, я не остановлюсь. Подъезжает такси.

– Я его отвезу в больницу, ему там наложат швы, а ты отъебись, – говорю я ей. Потому что я не хочу, чтобы меня видели с этой дурой. А то еще люди подумают, что мы все еще вместе живем. Но ты же не станешь глодать куриные кости недельной давности, если можешь взять свежий бигмак, я так всегда говорил.

Ага, а вид у нее, как у шлюхи на герыче, и если она и вправду ширяется, когда дети рядом… но нет, она даже не знает, как это, ширятца, просто вид у нее такой… ну, потасканный.

Я хватаю Майкла и сажаю его в такси, и мы уезжаем, оставляя их прямо на улице, в смысле Шона и эту сучку. Маленькое уебище все еще прижимает какую‑то дрянь к подбородку. Все‑таки это неправильно, что Шон так с ним обращается.

– Он к тебе часто лезет? – спрашиваю я.

– Ага… – отвечает Майкл, а глаза у него все красные от слез, как у девчонки.

Я понимаю, что должен сказать этому маленькому пизденышу какие‑то умные, правильные слова, причем прямо сейчас, иначе он вырастет слабаком и будет мучиться всю свою жизнь. Парня надо как‑то поддержать. А она и не побеспокоитца, нет, кто угодно, но не она. Она просто дождетца, когда еще что‑нить случитца, а потом будет рыдать крокодильими слезами.

– Ладно, ты не реви, Майкл. Твой дядя Джо, он мой старший брат, и я сам через все это прошел. Ты должен уметь за себя постоять. Вот, скажем, возьми обычную бейсбольную биту и долбани мудака по башке, дождись, когда он заснет – и давай. Это поставит его на место. Тогда, с Джо, это сработало, только я двинул его по макушке половинкой кирпича. Вот что тебе нужно сделать. Может быть, он и сильнее тебя, но уж никак не сильней половинки кирпича в морду.

Вижу, малец задумался над моими словами.

– И тебе еще повезло, что есть я, чтобы тебе все это рассказать, потому что, послушай, когда я был маленьким, в твоем возрасте, и меня донимал твой дядя Джо, у меня никогда не было никого, кто бы меня научил, мне пришлось самому до всего доходить. Этот старый мудак, мой отец, он вообще ни хуя не мог.

Парень весь скорчился на сиденье и состроил глупую рожу.

– Ну что такое с тобой опять? – спрашиваю я.

– Нам в школе сказали, что ругаться нельзя. Мисс Блейк говорит, это нехорошо.

Мисс Блейк грит, это нехорошо. Неудивительно, что Шон попытался его отделать.

– Я знаю, что нужно твоей мисс Блейк, – говорю я ему. – Учителя идут на хуй, это я тебе говорю, – показываю я на себя. – Если бы я слушался каких‑то мудацких учителей, я бы ваще ниче в жизни не добился.

Вижу, пацан снова задумался. Этот малец похож на меня – глубокий мыслитель, блядь. Мы приезжаем в больницу, прямо в приемное отделение, и выходит дежурная медсестра и проводит этот дурацкий осмотр.

– Нужно несколько швов наложить.

– Ага, – говорю я, – я знаю. Но вы сможете это сделать нормально?

– Да, вы пока посидите здесь, вас позовут, – отвечает она. А потом нам приходится ждать черт знает сколько. Вот ведь блядство. За то время, что ушло на осмотр, можно было и швы наложить. У меня уже нет никакого терпения, и я готов забрать пацана обратно и сделать все дома сам, когда нас наконец вызывают. Все эти их мудацкие вопросы – это они типа думают, что это я его так измудохал. Я весь в психозе, но держу себя в руках и молчу, потому что хочу убедиться, что он не наябедничает на Шона, пусть даже нечаянно. Когда все наконец закончено, я говорю ему:

– И в школе на Шона не вали, ни мисс Блейк своей, или как ее там, хорошо? Скажи им, что ты упал. Да?

– Да, папа.

– На хуй мне твое «да», просто запомни как следует, что я тебе говорю.

Потом я ему говорю, ты меня подожди, а я загляну в сортир покурить. Теперь, бля, везде понавешали «Не курить», так что и сигаретку спокойно не выкуришь.

Охуеешь, пока найдешь этот хренов сортир. В конце концов приходится подниматца на целый пролет по лестнице. Когда я добираюсь дотуда, мне уже и просратца надо, и все дела. Я уверен, что мне кокс слабительным разбодяжили. Ладно, один уебок – и я даже знаю кто – точно себе поимеет разбитую челюсть. Я забираюсь в одну из кабинок, быстренько оправляюсь, и тока тогда понимаю, что нету бумаги. А ведь задницу надо держать в чистоте, это же прямо рассадник для инфекции. Хорошо еще, что какой‑то крендель засел на соседнем толчке.

– Эта… тут нет бумаги. Ты мне чуток не подсунешь снизу? И тишина.

– Давай, нах, пошевеливайся! – ору я.

Он мне просовывает бумагу. Как раз вовремя, бля.

– Спасибо, – говорю я и вытираю задницу.

– Да не за что, – отвечает парень, такой типа весь из себя шикарный пидор. Может, один из этих докторов, что здесь везде шляютца, все такие самоуверенные, аж жуть. Я слышу, как открывается одна дверь, за ней – другая. Грязный пидор даже руки не помыл. Вот больница ебучая, тоже мне!

К счастью для него, когда я вышел, его уже нигде не было. А я хорошенько отмываю руки, потому что я не какой‑то там пидор немытый, как некоторые. И все‑таки, бля, интересно, а вдруг это был тот же док, что пацана моего зашивал… грязными‑то руками… жалко, что я не увидел, кто это был. А то, нах, прибил бы.

50. «…рыбное жаркое…»

Этот Марк – ничего так, забавный парень. Вот интересно, смутился он или нет, когда мы сиськами перед Терри сверкали? Мы ждали его на выходе из туалета, но он просто в воздухе растворился – не то что выпить с нами не пошел, даже не попрощался.

– Мож, он обосрался, – смеется Мел, – вот и пришлось ему быстро бежать домой, переодеватца!

Так что мы выпили по парочке, и я пошла домой, и в ожидании звонка из Глазго готовила рыбное жаркое и болтала с Дианой. Она поговорила с девушками из сауны, с Джейн, Фридой и Натали.

Диана довольна тем, как идут дела.

– Я очень тебе благодарна, что ты свела меня с этими девушками, Никки. Теперь у меня достаточно материала для статистически репрезентативной группы, что придает моим тестам что‑то вроде научной достоверности.

Она умная девушка и знает, что ей нужно. Иногда я ей завидую.

– Ты будешь править миром, детка, – говорю я ей. Иду на кухню, наполняю лейку водой и ставлю кассету Полли Харви. Потом поливаю цветы, которые малость подвяли.

В гостиной звонит мой мобильный, и я кричу Диане, чтобы она подошла. Я слышу, как она говорит:

– Извините, по‑моему, вы перепутали. Я Диана, мы с Никки вместе снимаем квартиру.

Она передает мне трубку – и это Алан. Он такой весь из себя отчаявшийся, что даже не смог различить английский и эдинбургский акцент. Я думаю про него, как он там работает у себя в банке, ждет свои премиальные золотые часы.

– Никки… мне нужно снова тебя увидеть… нам нужно поговорить, – хнычет он, а г. в это время иду к себе в комнату. Бедняжка Алан. Мудрость юности в сочетании с двигательной энергией пожилого возраста. Банковская комбинация, но не принимаемая к зачету. Не для него в любом случае.

Им всегда нужно поговорить.

– Никки? – Он уже умоляет.

– Алан, – говорю я с нажимом, как бы подчеркивая, что – да, я еще здесь, но возможно, совсем ненадолго, если он не перестанет попусту тратить мое время.

– Я тут много думал… – говорит он настойчиво.

– Обо мне? О нас?

– Да, конечно. О том, что ты сказала…

Я не могу вспомнить, что я такого сказала. Какое глупое обещание я ему дала. Мне от него кое‑что нужно, причем прямо сейчас.

– Слушай, что на тебе надето, боксерские трусы или плавки?

– Что ты имеешь в виду? – поскуливает он. – Что это за вопрос? Я на работе!

– А ты что, белье на работу не надеваешь?

– Да, но…

– А ты не хочешь узнать, что надето на мне? Долгая пауза в трубке, потом протяжное:

– Что‑о…

Я почти чувствую его горячее дыхание у себя над ухом. Бедняжка. Мужики, они все такие… суки. Вот оно, это слово. Они называют нас суками, но это только проекция, потому что они все знают, что это в точности то, что они собой представляют, это их природа: слюнявая, возбужденная, лишенная чувства собственного достоинства свора псов. Неудивительно, что собак называют лучшими друзьями человека.

– Это не сексуальное дамское белье, это выцветшие, застиранные хлопковые трусики с парочкой дырок и протершейся резинкой. Это все из‑за того, что я – бедная студентка. Я бедная, потому что ты не даешь мне распечатку с именами клиентов вашего филиала с номерами счетов. У меня нет их пин‑кодов, я не собираюсь никого обкрадывать. Я просто хочу передать эту информацию одной маркетинговой компании. Они платят мне пятьдесят центов за имя. А это уже пять сотен за тысячу имен.

– В нашем отделении более трех тысяч клиентов…

– Милый, это же пятнадцать сотен, я отдам все долги. И моя благодарность к тебе будет просто неизмеримой. Уж я придумаю, как тебя отблагодарить.

– Но если меня поймают… – Он медленно выдыхает. Постоянные мучения Алана опровергают всеобщее убеждение, что счастье – в неведении.

– Да никто тебя не поймает, – говорю я, – ведь ты такой предусмотрительный.

– Давай встретимся завтра, в шесть. Я принесу списки.

– Ты просто ангел. А сейчас я должна бежать, у меня жаркое на плите стоит. До завтра, милый!

Я отключаюсь и иду на кухню – к плите. Диана выглядывает из‑за горы своих книг на столе.

– Проблемы с мужчинами?

– Да никаких с ними проблем, с бедными маленькими пупсиками, – отвечаю я покровительственным тоном. – Ну, просто вообще никаких проблем. – Я качаю бедрами и глажу рукой промежность. – Власть влагалища безгранична.

– Да‑а, – говорит Диана, постукивая ручкой по зубам. – Это самое грустное, что я обнаружила в процессе своих исследований. Все эти девушки, с которыми я говорила, у них есть вся полнота этой власти – сисек, задницы и влагалища, – но они слишком задешево себя продают. Они фактически отдаются за так. Вот в чем трагедия жизни, девочка моя, – говорит она, как бы мне в предостережение.

Звонит городской телефон с автоответчиком, и я даже не сразу соображаю, кто это.

– Привет, Никки, мне Рэб дал твой номер. Я хотел извиниться за то, что вот так вот исчез вчера. Это было невежливо, да… просто так получилось… – И тут я понимаю, что это Марк Рентой, и беру трубку.

– Да ладно, Марк, не волнуйся. Забей. – Я давлюсь смехом, а Диана насмешливо смотрит на меня. – Мы вроде как догадались. Ты ведь упоминал это карри. Так какие у тебя планы?

– Прямо сейчас? Никаких. Парень, у которого я остановился, ушел гулять со своей девушкой, а я сижу и смотрю ящик.

– Весь такой одинокий?

– Ага. А ты что делаешь? Выпить не хочешь?

Я не уверена, что хочу, и я не уверена, что мне нравится Марк.

– Ну, у меня не то настроение, чтобы тащиться в паб, но ты можешь зайти к нам выпить стаканчик вина и покурить травки, если хочешь, – говорю я ему. Нет, он не мой тип, но он много знает о Саймоне, который точно мой тип.

Так что примерно через час Марк появляется у нас, и я удивлена, если не сказать ошарашена, тем, что, оказывается, они с Дианой знают друг друга, причем очень давно. Мир тесен, а Эдинбург – большая деревня. Так что мы посидели, курнули травки, и я все пыталась перевести разговор на Саймона, но очень скоро мне стало понятно, что Марк и Диана поглощены друг другом. Я чувствую себя совершенно лишней. В конце концов он предлагает пойти в «Беннетт» или в «Аи Би».

– Ага, давай, – говорит Диана. Это странно, она никогда так вот запросто не бросает работу, а ведь она собиралась сегодня вечером еще поработать со своей диссертацией.

– А мне что‑то не хочется никуда идти, – говорю я, смеясь. – Я думала, что ты тоже сегодня настроена поработать.

– Да никуда она не убежит, эта работы. – Диана улыбается, но зубы у нее стиснуты. Когда Марк отлучается в туалет, я корчу ей рожу.

– Что? – спрашивает она с бледной улыбкой.

Я изображаю руками рьяную еблю. Диана томно закатывает глаза, но при этом она ухмыляется. Он возвращается, и они уходят.