Ninundia omastoos 4 page

– Да.

– Как ваше имя?

– Томаш Норонья, из Нового лиссабонского университета.

– Подождите минуту, пожалуйста.

Охранник вернулся в свою каморку, связался с кем‑то по интеркому, дождался ответа и наконец впустил гостя за ворота.

– Прошу вас, – сказал он, указывая на парадный подъезд дворца. – Вон в ту дверь.

Томаш направился к входу в здание консульства, стараясь держаться живописной аллеи и не углубляться в сад. Поднялся по ступенькам, миновал отделанный черным деревом подъезд и оказался в маленьком холле, украшенном изразцами восемнадцатого века с причудливыми цветами и человеческими фигурками в старинных платьях. За двойными дверьми в золоченых рамах скрывался просторный мраморный атриум, в центре которого стоял внушительных размеров стол с резными ножками, а над ним свисала огромная хрустальная люстра.

Навстречу гостю вышел молодой человек в темно‑синем костюме, с гладко зачесанными волосами.

– Профессор Норонья?

– Да.

– Я Лоренсо де Меллу, – он протянул Томашу руку. – Атташе по культуре.

– Приятно познакомиться.

– Господин консул будет с минуты на минуту. – Меллу указал на дверь по левую руку от себя. – Если вы не возражаете, мы могли бы подождать его в зале приемов.

Зал оказался не слишком большим, но достаточно просторным и светлым. Стены были выкрашены в приглушенно‑красный цвет, мебель выдержана в кремовых тонах, широкие окна, выходившие в сад, обрамляли пунцовые гардины с золотыми кистями; паркет из благородного бразильского дерева был так старательно натерт, что в нем смутно отражались очертания пузатых диванов и кресел в стиле Людовика XIV. На стене висел большой портрет Жуана VI, бежавшего в Рио от наполеоновских войск; в глубине зала располагалось пианино, черное и блестящее, по всей видимости «Эрар».

– Не желаете чего‑нибудь выпить? – предложил атташе.

– Нет, спасибо, – поблагодарил Томаш, усаживаясь в кресло.

– Когда вы прилетели?

– Вчера вечером.

Лоренсо де Меллу удивился.

– Разве сюда из Лиссабона есть вечерний рейс?

– Нет, – улыбнулся Томаш. – Я прилетел из Нью‑Йорка в Атланту, а из Атланты уже сюда.

– Значит, вы отправились в Бразилию через Штаты?

– Ну… Что‑то вроде того. – Томаш поерзал в кресле. – Дело в том, что в Нью‑Йорке я встречался с представителями Фонда американской истории. Не знаю, известно ли вам о нем…

– Немного.

– … и мы решили, что мне следует побывать здесь.

Атташе прикусил нижнюю губу.

– Да, я понимаю. – Он вздохнул. – Все это очень печально.

– Что именно?

– Смерть профессора Тошкану. Никогда не думал, что…

В зал пружинистой походкой вошел элегантный человек средних лет с благородной сединой.

– Здравствуйте, господа!

Лоренсо де Меллу вскочил, чтобы представить Томаша шефу.

– Господин посол, это профессор Норонья, – объявил он с почти подобострастной учтивостью. – Профессор, это консул Алваро Сампайо.

– Доброе утро.

– Нет‑нет, не вставайте, – попросил консул. Все трое расселись. – Мой дорогой Лоренсо, ты, надеюсь, догадался предложить гостю кофе?

– Да, господин консул. Профессор отказался.

– Не хотите? – удивился консул и поглядел на Томаша с легкой укоризной. – Это настоящий бразильский кофе, друг мой. Не чета ангольскому.

– Я с удовольствием его попробую, господин консул, просто мне не хотелось бы делать это на голодный желудок.

Консул хлопнул себя по колену и легко поднялся на ноги.

– Как это я не сообразил! – И скомандовал атташе: – Лоренсо, распорядись насчет обеда, живо!

– Да, господин консул! – Атташе немедля кинулся выполнять распоряжение босса.

– Идемте, – пригласил консул Томаша. – Переместимся пока в столовую.

Большую часть роскошной столовой занимал огромный жакарандовый стол, по обеим сторонам которого были расставлены двадцать стульев с высокими спинками, обитых бордовым бархатом. С лепного потолка, в центре которого красовался герб Португалии, свисали две хрустальные люстры, массивные и на удивление изящные; на полу альпийского мрамора были разбросаны пушистые бейрицкие коврики; на стене висел старинный гобелен, изображавший английскую садовую сценку. В правом углу столовой виднелся проход в небольшой коридор, своды которого поддерживали четыре мраморные колонны, а из него – во внутренний дворик, к выложенному изразцами фонтану; в левом широкие стеклянные двери вели в чудесный тропический сад.

Покрытый белой скатертью стол был сервирован на три персоны: серебряные приборы и хрустальные бокалы.

– Чувствуйте себя как дома, – пригласил консул, занимая место во главе стола.

Атташе по культуре не заставил себя ждать.

– Обед подадут через минуту, – сообщил он.

– Отлично, – кивнул консул, разворачивая на коленях салфетку. И тут же повернулся к гостю: – Надеюсь, вы хорошо долетели.

– Я… Ну, более‑менее. Мы несколько раз попадали в зону турбулентности.

Дипломат улыбнулся.

– Да, турбулентность вещь неприятная. – В его глазах промелькнула насмешка. – А я и не знал, что вы боитесь летать.

– Ну… – смутился Томаш. – «Боюсь» громко сказано. Скорее, немного опасаюсь.

Все рассмеялись.

– Знаете, это дело привычки, – заметил дипломат. – Чем больше летаешь, тем меньше боишься. Вы ведь не очень опытный путешественник?

– Нет, по правде сказать. Иногда выбираюсь на конференции в Испанию, Италию и Грецию, но основная работа у меня в Португалии, а на путешествия просто нет времени.

Официант в белоснежной куртке с золотыми пуговицами принес фарфоровую супницу. Томаш почувствовал аппетитный запах овощей.

– Стало быть, в Рио вы прежде не бывали, – уточнил консул.

– Нет, я здесь впервые.

Они приступили к еде.

– Ну и как вам у нас?

– Откровенно говоря, еще не успел оглядеться, – признался Томаш, попробовав суп. – Я прилетел только вчера вечером. Пока мне все очень нравится, напоминает Португалию, только в тропиках.

– Очень точное определение. Тропическая Португалия.

Томаш отложил ложку.

– Позвольте спросить, господин посол. Как вышло, что вы посол и в то же время консул? Разве это не две совершенно разные должности?

– Обычно так оно и есть. Но Рио‑де‑Жанейро особое место. – Чиновник слегка понизил голос. – Дело в том, что посольство в Бразилиа в подметки не годится консульству в Рио.

Гость, собравшийся было возобновить трапезу, вновь положил ложку.

– Понятно, – он был заинтригован. – А почему?

– Потому что Рио‑де‑Жанейро очень красивый город, а Бразилиа – нагромождение бетонных коробок посреди пустоши.

– Ясно, – кивнул Томаш. – Вам, должно быть, приходилось видеть разные посольства…

– О да. В Багдаде, Луанде, Бейруте. Вашему покорному слуге довелось выполнять долг перед родиной в таких забытых богом дырах, что вы и представить себе не можете.

С супом было покончено. На второе подали свиные отбивные в томатном соусе и жареную картошку; бокалы наполнили водой и красным «Алентежу».

– Господин посол, позвольте поблагодарить вас за то, что вы любезно согласились меня принять.

– Право, не за что. Для нас это не только большая честь, но и прямая обязанность. Я получил специальные инструкции из Лиссабона, сам министр просил меня оказать вам всяческое содействие. Дело в том, что годовщина открытия Бразилии имеет огромное значение для укрепления связей между нашими странами.

– И все же я вам очень благодарен. – Томаш помолчал. – Господин посол, вам удалось собрать информацию, о которой мы говорили по телефону?

– Хм, – хмыкнул посол, сосредоточенно отрезая кусочек мяса. – Профессор Тошкану почти закончил свои исследования, но его внезапная смерть спутала нам все карты. Если бы вы знали, чего нам стоило отправить тело в Португалию! – Он вздохнул. – Это был сущий кошмар. Кипы бумаг, нервотрепка с полицией, опознание, бюрократические проволочки. Потом еще проблемы с авиакомпанией… В общем, фильм ужасов. – Он кивнул в сторону атташе. – В те дни Лоренсо здорово досталось, не так ли, Лоренсо?

– Так и было, господин посол, вы совершенно правы.

– Мы действовали согласно инструкциям. Стали собирать бумаги профессора и выяснили, что он работал в Национальной библиотеке и время от времени в Португальском королевском читальном зале.

– Где это?

– В центре города. – Посол пригубил вино. – Божественно! – произнес он, поднимая бокал и любуясь на свет густой рубиновой жидкостью. И тут же перевел взгляд на Томаша. – Полагаю, работы у вас будет немного. Тошкану пробыл здесь всего три недели, прежде чем сыграл… Прошу прощения, прежде чем скончался.

– Тогда он едва ли успел найти все, что хотел.

– У бедняги просто не было времени.

– Вы сказали, господин посол, что записи профессора нашлись…

– Хм…

– И что их отправили в Лиссабон.

– Именно так.

Атташе робко кашлянул, не решаясь встрять в разговор.

– Не совсем так, – проговорил Лоренсо де Мелло едва слышно.

– Что не совсем так? – удивился консул.

– С дипломатической почтой случилась заминка, и бумаги профессора Тошкану все еще здесь. Их отправят завтра.

– Вот оно что! – вскинул брови Алваро Сампайо. – Вот видите, бумаги все еще здесь.

– И я могу их посмотреть?

– Бумаги? Разумеется. Лоренсо, будь добр, разыщи их и принеси нам, – распорядился консул.

Атташе, не говоря ни слова, поднялся и выскользнул за порог.

– Вам понравились отбивные? – вежливо поинтересовался гостеприимный консул.

– Объеденье, – заверил его Томаш. – Особенно в сочетании с картошкой.

– Вы так считаете?

В столовую вернулся Лоренсо де Меллу с большой папкой в руках.

– Я предлагаю нам всем перейти в библиотеку, там будет удобнее, – распорядился посол.

Библиотека была также меблирована старинной мебелью, но книжных шкафов там было совсем немного. Рассевшись, они аккуратно разместили папку на большом столе, после чего атташе раскрыл ее, достав ровную стопку бумаг.

– Здесь в основном копии и разные заметки, – пояснил он.

Томаш принялся изучать документы. Сверху лежали ксерокопии книг, по большей части шестнадцатого века, как он определил на глазок. Страницы итальянских и латинских фолиантов были щедро украшены миниатюрами и изящными виньетками. Прочесть заметки, написанные немыслимым летящим почерком, почти не представлялось возможным; Томаш сумел разобрать лишь несколько знакомых слов: вот «Кантино», чуть ниже «Пинсон», потом «Кабрал»; речь, несомненно, шла об открытии Бразилии.

Среди этих чудовищных каракулей попался плотный белый лист, посреди которого заглавными буквами, пугающе ровным, безупречным каллиграфическим почерком, словно тот, кто выводил их, выполнял неведомый магический ритуал, были написаны всего несколько слов. Неожиданно для самого себя, подчиняясь инстинкту историка, безошибочной интуиции, свойственной тем, кто проводит жизнь в библиотеках над древними манускриптами, Томаш наклонился и понюхал листок. От него исходил загадочный терпкий аромат. Запах тайны, мистического откровения, в котором открывается не истина – но все новые и новые загадки.

MOLOC

NINUNDIA OMASTOOS

– Странно, не правда ли? – задумчиво проговорил Лоренсо. – Мы нашли это в портфеле профессора. Ума не приложу, что это такое. Вы не знаете, что он хотел этим сказать?

Томаш хранил молчание, всматриваясь в таинственные строки.

– М‑м‑м, – пробормотал он, погруженный в размышления.

– Милостивый боже! – воскликнул посол. – Бессмыслица какая‑то!

– Наверное, какой‑нибудь древний язык… – высказал предположение Лоренсо.

Томаш продолжал изучать загадочные письмена.

– Возможно, – произнес он наконец, подняв глаза. – Но скорее всего, это зашифрованное послание.

Консул склонился над странным листком.

– Что же это за шифр? Ничего не понимаю.

– В Нью‑Йорке меня предупредили, что у профессора Тошкану была привычка шифровать важные записи, – объяснил Томаш. – Судя по всему, он был помешан на секретах и ребусах. – Норонья вздохнул. – Как видите, это оказалось правдой.

– Дьявольская шарада, – покачал головой консул. – У вас есть какие‑нибудь догадки?

– Да, кое‑что есть, – проговорил Томаш. – Видите слово «молок»? Оно, по крайней мере, понятно. Правда, загадок от этого меньше не становится… Молок, как вы знаете, древнее божество. – Норонья почесал затылок. – В детстве я обожал книжки о Бернарде Принсе. Одна из них называлась «Суфле Молоха», там действие происходило на острове, которому угрожало извержение вулкана. Этот вулкан считался логовом злобного божества. Еще были комиксы о приключениях Алекса в древнем мире, там тоже фигурировал Молох. Кстати, так называется роман Генри Миллера.

– Но здесь написано молок, а не Молох.

– Молох, Молок или Мелех – не имеет значения. Правильнее всего Мелех, «царь» на семитских языках. У древних евреев он звался Молех, они соединили слова «мелех» и «бошех», «позор» на древнееврейском. Позже появился вариант «Молох» или более распространенный «Молок».

– Да‑да, это кровавый царь богов, – скромно заметил атташе, боясь показаться излишне осведомленным. – Его почитали на Востоке, особенно в Моаве, Ханаане, Тире. В Карфагене родители приносили ему в жертву своих первенцев…

– Нет ли здесь Библии? – неожиданно спросил Томаш.

– Сейчас принесу, – вызвался Лоренсо, легко срываясь с места.

– Зачем вам Библия? – поинтересовался консул.

– Хочу найти упоминание о Молоке в Ветхом Завете, – ответил Томаш. – Между прочим, культ Молока долгое время связывали с мифом о Минотавре, чудовище, которое жило в лабиринте под дворцом критского царя Миноса и которому каждый год скармливали по семь юношей и семь дев. Еще его отождествляли с Кроносом, сожравшим собственных детей, финикийским Мелькартом и аммонитянским Милькомом. И это еще далеко не все. Интересно было бы выяснить, в каком контексте Молок упоминается в Писании.

– Этот Молок, оказывается, жуткий тип, – покачал головой посол. – Хотел бы я знать, почему профессор Тошкану ссылается на столь малоприятного господина.

– Я тоже.

Лоренсо положил на стол увесистый том. Томаш раскрыл Библию и углубился в чтение. Он то поспешно пролистывал страницы, то застывал, впившись глазами в мелкие строчки. Через несколько минут он торжествующе вскинул руку.

– Вот, нашел! – Он сделал паузу. – Слушайте. «Ибо нет больше храма Молока, и нет у него власти… Преступивший запрет да будет побит камнями». – Томаш поднял голову. – Видите?

– Но что же это означает?

– Все очень просто, – ответил Томаш. – Закон Моисеев запрещает приносить младенцев в жертву Молоку и карает ослушников смертью. Однако, если верить все тому же Ветхому Завету, этот закон частенько нарушали.

– Это как‑то связано с посланием профессора Тошкану?

– Пока не знаю. Я лишь ухватился за знакомое слово. Чтобы прочесть зашифрованное послание, нужно найти конец нити, которая позволит размотать клубок, взломать шифр или код.

– А разве это не одно и то же?

– Что именно?

– Шифр и код.

Томаш покачал головой.

– Не совсем. Кодировка предполагает замену слов, а шифровка – замену букв. Код – шифр высшего пилотажа, в известном смысле аристократ среди шифров.

– А это? – спросил консул, бросив недоверчивый взгляд на записку Тошкану. – Код или шифр?

– Пока трудно сказать, – признался Томаш, слегка поморщившись. – Слово «молок» определенно указывает на кодировку, но остальное… – Он замолчал, вдруг усомнившись в своем наблюдении. И через мгновение решительно заявил: – Нет, остальное тоже код. – Томаш провел пальцем по двум оставшимся словам. – Вы обратили внимание на сплетение слогов, на звуковой рисунок? Нинундия. Омастоос. Это слова, господин посол, вне всякого сомнения. Шифр устроен по‑другому, в нем почти никогда не бывает гласных, и выглядит все иначе, хаотически, неорганизованно, запутанно. Как произвольная последовательность согласных. Здесь же есть гласные, а стало быть, это слова. – Норонья вглядывался в таинственные письмена, лелея слабую надежду, что ему сразу удастся ухватить кончик нити, и клубок загадок размотается сам собой. Через минуту он досадливо тряхнул головой. – Нет, не понимаю. – Он прикрыл глаза и сосредоточенно потер виски. – Пожалуй, мне придется поработать над посланием в более подходящей обстановке.

– Значит, эти слова ничего вам не говорят?

Жара усиливалась, солнце нещадно терзало город, а до вечера, сулившего спасительную прохладу, было еще далеко. По какой бы дороге ни пошел Томаш в тот час, любая привела бы его на пляж; а стоило португальцу вернуться в отель, тот самый, в котором жил и умер профессор Тошкану, как зов моря сделался неодолимым. Томаш надел плавки, накинул халат, спустился в холл, попросил полотенце и вышел из отеля. Пересек улицу Мария‑Китерия и свернул на знаменитый проспект Виейра‑Сото. Дождался зеленого светофора, прошагал по широкой набережной, спустился по ступенькам и оказался на пляже.

Под ногами португальца шуршал мягкий золотистый песок; заглянув в пляжную лавку при отеле, он попросил шезлонг и выбрал солнечные очки. Двое служащих, оба безупречно сложенные и угольно‑черные, оба в белых рубашках и одинаковых кепках, установили шезлонг почти у самой кромки воды и раскрыли над ним бело‑голубой зонт с логотипом гостиницы. Томаш отблагодарил их чаевыми. Ипанему наводнили тысячи любителей понежиться на солнышке, так что яблоку было негде упасть. «Мороженое! Итальянское мороженое!» – летели над пляжем призывы торговцев.

Томаш расположился в шезлонге, старательно намазался солнцезащитным кремом, откинулся на спинку и попытался расслабиться.

Через несколько минут он приподнялся, чтобы оглядеться по сторонам. Справа от него веселилась компания загорелых юнцов; напротив расположилась пожилая дама в шляпке и темных очках; слева три подружки‑мулатки демонстрировали свои безупречные тела; на вкус Томаша, даже чересчур безупречные: здесь определенно не обошлось без вмешательства пластической хирургии. «Мате с лимоном! Матия! Лимонад матия!» – надрывался кто‑то за его спиной. Томаш хотел было обернуться, но передумал и снова спрятался от жестоких солнечных лучей в тени широкого зонта.

– Послушай, детка, успокойся! Не бери в голову, – раздался чей‑то пронзительный голос. Томаш нехотя приоткрыл глаза и увидел лысого мужчину лет пятидесяти, который неосмотрительно торчал под палящим солнцем, прижимая к уху мобильник. – Ни один из твоих приятелей этого не стоит… – продолжал незнакомец в полный голос. Не слушать его было невозможно. – Именно, ни один. И позволь напомнить, дорогая, у тебя вообще‑то есть муж.

Томаш смущенно отвел глаза от любящего бразильского папаши, на весь пляж наставлявшего дочку в интимных вопросах. Впрочем, отвлечься не составило труда. Пляж наводнили торговцы вразнос; не проходило и пяти секунд, чтобы кто‑то из них не протопал в двух шагах от его головы, громогласно рекламируя свой товар. «Покупайте мате! Мате с лимоном!» Терпкий аромат щекотал ноздри, а лысый господин с мобильным телефоном продолжал рассказывать дочери, как сексуально удовлетворить ее несчастного мужа. «Горячие лепешки с сыром! Объедение! Только что из печки!» Густой запах сыра распространялся по пляжу, привлекая покупателей. «Апе‑е‑ель‑си‑и‑ины! Покупайте апе‑е‑ельси‑и‑ины!» Владелец мобильника советовал дочери ублажить супруга орально: «Это то, что нужно мужчинам, дорогая!» – даже не думая хоть немного понизить голос. А тут стал подавать признаки жизни и телефон Томаша. «Минеральная вода и „кола‑лайт“! Мате!» Томаш нащупал мобильный и ответил на звонок. «Мороженое! Итальянское мороженое! Джеллато и сорбет!»

– Слушаю.

– Профессор Норонья?

– Да!

– Это Лоренсо де Меллу, из консульства.

– А, здравствуйте еще раз!

– Добрый день. У меня для вас новости. У вас есть чем записать?

Томаш потянулся к портфелю и достал блокнот. Телефон пришлось поддерживать плечом.

– Я готов, говорите.

– Завтра вас ждут в Португальском королевском читальном зале.

– Ясно…

– В три часа у вас встреча с директором Национальной библиотеки. Он посвящен в детали вашей миссии и постарается помочь, чем сможет. Его зовут Паулу Феррейра да Лагоа.

– Угу…

– Записали? Паулу Феррейра да Лагоа.

– …да Лагоа. Завтра. В три. А где находятся библиотеки?

– Читальный зал на улице Луиса Камоэнса. Вы легко найдете. Это сразу за площадью Тирадентеша, в самом центре. Национальная библиотека недалеко оттуда, на площади, с которой начинается проспект Рио‑Бранко. Любой таксист доставит вас туда в два счета.

– Понятно.

– Если возникнут проблемы, звоните.

– Хорошо. Я вам очень признателен.

Лысый господин как раз повесил трубку, а торговцы надрывались вовсю: «Апельсиновый сок! Апельсиновый сок! Только что выжатый! Покупайте!» Полгорода нежилось на солнце, развалившись в шезлонгах, на топчанах и прямо на песке; Ипанема напоминала гигантскую, до предела забитую Капарику. «Пирожки! Покупайте пирожки!» Молодежь играла в волейбол, перебрасываясь дерзкими остротами и разноцветными мячами. «Эй, земляки! Эй, туристы! Налетай на шуколе от Клаудиньо! Лучшее шуколе во всем Рио!» У самой кромки воды двое подростков со странным ожесточением перебрасывались тарелкой‑фрисби; ленивые купальщики мерно покачивались на волнах. «Жа‑а‑ареный бата‑а‑ат!» Справа, над самым Леблоном, высились скалы‑близнецы, прозванные Двумя Братьями, по их склонам взбирались, убегая от прилива, хлипкие лачуги фавелы Видигал. «Покупайте воду! Покупайте мате!» Крошечные островки архипелага Каррагас лежали изумрудным ожерельем на синем бархате моря. «Натуральные сэндвичи, пальчики оближешь!» Слева, у Скалы Гарпунера, два грузовых судна ползли друг за другом в бутылочное горлышко бухты Гуанабара. «Пирожки! Лангусты‑кальмары‑мясо‑кокос‑бананы‑курица‑цыпленок‑курятина‑рыба‑сыр!» Торговцы, крепкие, темнокожие, в пестрых рубахах, с тяжелыми корзинами смотрелись весьма живописно. «Крем для загара! Дешевле, чем даром! Крем для загара!» Одни громко зазывали покупателей, другие совали отдыхающим еду и напитки, но большинство шествовали молча. «Тату?» Они зигзагами передвигались по пляжу, предлагая всем желающим солнечные очки, шлепанцы, браслеты, сандаловое масло, альбомы с эскизами татуировок, шляпы, кепки, майки, сумки и рюкзаки, купальники, сувениры, бинокли, матрасы, спасательные круги, мячи, предсказание будущего по руке и на картах. «Итальянские леденцы! Объедение! Из самой Италии!»

Томаш пытался размышлять над загадкой Тошкану, но жара и шум мешали сосредоточиться. Тогда он встал и, пробираясь среди жарившихся на солнце тел, двинулся к морю. Охватившая ступни и лодыжки вода оказалась прохладной, пожалуй, даже чересчур прохладной для тропического пляжа. Двухметровые волны безжалостно разбрасывали купальщиков, но находились храбрецы, готовые оседлать девятый вал на своих серфах. Жаркие лучи обжигали плечи, но вода освежала, помогала расслабиться и собраться с мыслями.

Перво‑наперво предстояло понять, что означает «молок», единственное более‑менее понятное слово в записке профессора Тошкану. Отчего пожилой ученый решил начать свою шараду с ханаанского божества, охочего до человеческих жертв? Заодно надо было выяснить, не смешал ли профессор в своем послании шифр с кодировкой. Упоминание Молока явно указывало на код, однако остальные слова вполне могли оказаться шифровкой, хотя логика и здравый смысл подсказывали, что это именно слова; и наконец, не мешало разобраться с таинственной нинундией. Взвесив все варианты, Томаш решил на время отбросить версию шифра и рассматривать послание с точки зрения кода. Что же в этом случае могло означать слово «нинундия»? Какую‑нибудь неведомую страну? И при чем здесь божество по имени Молок? Возможно, установив между ними связь, он сумеет постичь смысл и последнего закодированного слова «омастоос», ведь разгадал же Шампольон тайну иероглифов, ухватившись за два «эс» и «ра».

Так и не придя ни к какому выводу, Томаш вылез из воды и снова устроился в шезлонге.

Внезапно совсем близко раздался отчаянный крик: «А‑а‑а‑а‑а!»

Перепуганный Томаш подскочил на месте и увидел, как человек с ножом набросился на пожилую даму в шляпке. Ограбление, решил он, холодея от ужаса. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что с ножа свисает ярко‑желтая долька ананаса. Внешность мнимого грабителя оказалась весьма примечательной; он был низенький, смуглый, с толстыми негритянскими губами и поразительной фацией. Он держал на голове большую плетеную корзину и ничуть не походил на злоумышленника.

– Не желаете ананас? – спросил человек с корзиной.

Он оказался продавцом фруктов.

– Господи, как я испугалась! – простонала пожилая сеньора.

Физиономия торговца расплылась в добродушной улыбке.

– Я вовсе не страшный. Разве я виноват, что рожден мужчиной, и господь наделил меня таким голосом?

Пожилая дама со смехом потянулась за наколотой на нож ананасовой долькой. Торговец учтиво поблагодарил ее, еще раз улыбнулся, отрезал от спелого плода новую дольку и пошел дальше, гордо неся на голове свою корзину, издали похожую на мексиканское сомбреро. Приметив зазевавшуюся красотку, он подкрался к ней сзади с воплем:

– Ананасы! Покупайте ананасы!

Девчонка вскочила, беспомощно обхватив руками плечи.

– Матерь божья! Ты меня напугал!

Томаш не стал отказывать себе в удовольствии попробовать Ипанему на вкус. Здесь на каждом углу торговали манговым соком, сахарным тростником и горячими булочками с сыром. Под вечер, он, как советовал красочный буклет из отеля, он отправился в квартал Висконде‑де‑Пиража. На углу улицы Фарме‑де‑Амоэдо располагался «Синдикат Чопп», знаменитый ресторан с просторной верандой, широкими окнами и пространным меню. Томаш заказал пиканью с белым рисом и черными бобами с гарниром из овощей и зелени и отменный местный ром. Через улицу, у бара «Буфетада» толклись нетерпеливые посетители; оглядев завсегдатаев, Норонья решил, что они гомосексуалисты.

Разрезая нежное мясо, Томаш мысленно вернулся к загадке Тошкану. Таинственная «нинундия» не шла у него из головы. Если она и вправду означает какую‑то неизвестную землю, слово «омастоос» непременно должно иметь отношение к этой земле. Но как, во имя всего святого! Один из древнейших памятников шумеро‑аккадской письменности называется «Поучения Нинурте». А что если Нинундия это край Нинурты? Насколько Томаш помнил, Нинурта был родом из Ниппура, что в современном Ираке, но, возможно, он был неким непостижимым образом связан с Бразилией? Нет, едва ли. Несмотря на очевидное сходство этих слов, Нинурта здесь был совершенно ни при чем. Сколько Томаш ни пытался их сравнивать, набрасывая разные варианты на фирменных бумажных салфетках, ничего путного не выходило.

Раздосадованный неудачей, Норонья принялся рассуждать о другом: как содержание записки связано с работой профессора? Что общего у Молока и открытия Бразилии? Или Бразилия это и есть Нинундия? Интуиция подсказывала Томашу, что в зашифрованном послании идет речь о революции в истории Великих географических открытий, той самой удивительной находке, о которой Тошкану успел сообщить Молиарти. Но какое отношение Молок имеет к мореплаванию? Может, Тошкану выяснил, что Бразилию на самом деле открыли еще в древности? Это было бы забавно, но для революции в истории Португалии и Нового Света маловато. Нет, решил Томаш. Здесь что‑то другое. Даже если ханаанцы и вправду достигли бразильского берега, на историю открытий этот факт не повлияет. Или повлияет? Томаш мучился над загадкой, перебирал возможные варианты, искал решение, пытался поставить себя на место профессора Тошкану, но все напрасно; покойный историк сумел надежно защитить свою тайну.

Запиликал телефон.

– Слушаю.

– Hej! Kan jag га tala med Tomas.[14]

– Простите?

В трубке послышался женский смешок.

– Jag heter Lena.[15]

– Прошу прощения? Не могли бы вы представиться?

– Это я, профессор. Лена.

– Лена.

– Ну да. Я просто проверяла уровень вашего шведского. – Девушка снова хихикнула. – Увы, господин профессор, вам явно нужны дополнительные уроки.

– А, Лена! – вспомнил Томаш. – Откуда у вас мой номер?

– Мне его дала секретарша на факультете. – Лена помолчала. – А что? Мне не следовало звонить?

– Нет‑нет, – поспешил Томаш исправиться. – Все в порядке. Просто я немного удивился. Не ожидал вашего звонка.

– Значит, ничего страшного?

– Ну конечно. Как ваши дела?

– Простите, и вправду вышло невежливо. Добрый вечер, профессор.

– Здравствуйте, Лена. У вас все в порядке? Ничего не случилось?

– Все хорошо, спасибо, – заверила Лена и тут же сменила тон: – Профессор, я звоню, потому что мне нужна ваша помощь.

– Я вас слушаю.

– Видите ли, я поздно приехала в Лиссабон и пропустила первые лекции.

– Да?

– И теперь мне не хватает материала, который на них проходили.