Люсьену Декаву 12 page

* * *

Придя в мастерскую, я внимательно посмотрел на всех троих… У них был совершенно безмятежный вид… и у этой бляди… и у Антуана… и у мальчишки!.. Когда я объявил им, что драгоценность потеряна… Они были буквально ошарашены!.. Для них это было как гром среди ясного неба…

— Как, Фердинанд? Вы уверены? Вы как следует все осмотрели у себя?.. Выверните‑ка ваши карманы!.. Здесь ничего не находили!.. Не так ли, Робер? Ты ничего не видел? Ты же подметал!.. Пройдись‑ка еще раз!..

Они говорили со мной так сурово, что я начал хныкать… И тут я увидел в зеркале, как они обмениваются знаками… Антуан предпочитал не смотреть на меня… Он все время поворачивался ко мне спиной, делая вид, что настраивает свой точильный брусок… Она же продолжала тарахтеть… Ей хотелось, чтобы я запутался и начал противоречить сам себе.

— Вы помните, как были у Тракар?.. Вы же мне сказали, что идете туда?.. Не у них? Вы уверены?..

Я смотрел в пол… Все это было омерзительно, сначала разврат, а потом еще это… Надеяться было не на что. Я здорово влип… Если бы я даже рассказал, в чем дело, мне бы все равно не поверили… Что бы от этого изменилось?..

— Хозяин возвращается послезавтра… До этого постарайтесь ее найти!.. С помощью Робера!..

Хорошенькое предложение… Я попался окончательно!.. Если я расскажу, как было дело, они сочтут меня обманщиком, отвратительным гнусным подонком… который, пытаясь снять с себя вину, поливает грязью свою добрую хозяйку… у которого не осталось ни грамма стыда… Нет, это просто верх наглости… чудовищная клевета… Изощренная подлость… Нечего и пытаться что‑нибудь раскрыть… Впрочем, у меня и желания особого не было… Я совсем потерял аппетит… Голова раскалывалась… мысли путались…

Моя мать находила меня странным, вглядываясь в выражение моего лица, она спрашивала себя, какую болезнь я мог подцепить. От страха у меня сводило кишки… Мне хотелось исчезнуть… похудеть так, чтобы от меня ничего не осталось…

Мой отец отпускал язвительные замечания… «Ты случайно не влюбился?.. Или уже весна?.. У тебя задница еще не зацвела?» Когда мы остались вдвоем, он спросил меня: «Может, ты подцепил триппер?..» Я уже просто не знал, куда деваться, в какой угол забиться…

Вечно опаздывавший Горлож поехал не той дорогой, подолгу задерживаясь то в одном, то в другом городе… Он явился только в среду, а его ждали с воскресенья… На следующее утро, когда я пришел на работу, он был на кухне, точил свои лезвия. Я застыл как вкопанный у него за спиной… Я не осмеливался пройти в коридор. Ждал, что он заговорит со мной. Я ужасно трусил. Не знал толком, что сказать. Он уже должен был быть полностью в курсе. Наконец я протянул руку. Он покосился на меня… Даже не повернувшись… И снова принялся за свои инструменты. Меня больше для него не существовало… Тогда я зашел в мастерскую. Я так сдрейфил, что оставил половину комплекта в стенном шкафу, лишь бы побыстрее смыться… Никто обо мне даже не вспомнил… Они все были там, в этой комнатушке, полностью поглощены работой… Я вышел, не сказав ни слова… И пошел куда глаза глядят… К счастью, у меня уже выработалась привычка… Я шел как во сне… На улице Реомюр меня прошиб холодный пот… На большой площади я долго слонялся от скамейки к скамейке… Несмотря ни на что, я все же пытался зайти в лавку… Но не мог туда войти… Так меня трясло, когда я взялся за ручку двери… Я не мог ее открыть… Мне казалось, что меня преследуют…

Я провел так много часов… Все утро. И даже еще после полудня, все время со скамейки на скамейку, дальше и дальше… до самого сквера Лувуа… тупо рассматривая витрины… У меня уже не было сил идти. Я не мог вернуться к Горложу… Лучше пойти к родителям… Правда, это меня тоже пугало… но все же это было ближе… Как раз рядом со сквером Лувуа… Бывает так, что ты можешь свободно дышать только в самых гнусных закутках…

Вместе со всей этой вонючей дребеденью я пару раз обошел Французский Банк… и внезапно, собравшись с силами, вошел в Пассаж… Мой отец был уже там, на пороге нашей двери. Очевидно, он меня ждал… То, как он сказал мне, чтобы я заходил, развеяло все мои сомнения… Гроза разразилась… Он с первого же мгновения начал заикаться так сильно, что вместо слов у него вырывалось что‑то вроде пара… Его невозможно было понять. Одни сплошные раскаты… От взрыва бешенства его фуражка слетела… Она летала то туда, то сюда… Он колотил по ней рукой… Разбивая себе кулаки… Его физиономия раздулась, став совершенно багровой… с мертвенно‑бледными морщинами… Потом цвет изменился… Он весь стал фиолетовым…

Меня занимало, не станет ли он вдруг голубым… или желтым… На меня обрушилось столько злобы, что я уже ничего не чувствовал… Он колотил по мебели, опрокидывал ее, стараясь сломать. Я думал, что он все перевернет… Он кусал свой язык с такой силой и яростью, что тот превратился в большую бесформенную пробку из тухлятины, готовую вылететь… Но она не вылетала… Все так и оставалось… Он стал задыхаться… Он больше не мог…

Вдруг он выскочил наружу и побежал по улице в глубь Пассажа. Казалось, он вот‑вот взлетит, настолько он был раздут… стремителен… мерзок…

Моя мать осталась со мной… Она снова начала обсасывать всю эту чушь, все подробности произошедшей катастрофы… Те же мысли… та же обреченность…

Приходил месье Горлож и беседовал с нами два часа… Он знал все… Все успел обсудить… даже Будущее. «Этот ребенок принесет вам одни несчастья!.. Он мал, но уже развращен! Какой негодяй!.. Я так верил ему!.. У него дела начинали идти на лад…»

Это были его заключительные слова!.. Мама боялась, что он может подать в суд… и меня немедленно арестуют… Она не осмеливалась ему перечить… Она нисколько не сомневалась… Что меня обманули… Но лучше мне было бы сразу об этом сказать… Чем спорить по пустякам… И настраивать против себя хозяина… Это была наименее скандальная версия!.. Они бы выплатили все понемногу… Конечно же, мои родители… Это было уже оговорено!..

— Кто тебя научил это сделать? — со слезами спрашивала она меня. — Куда ты дел эту драгоценность?.. Признайся же! мой мальчик! Тебя за это не съедят!.. Я ничего не скажу твоему отцу!.. Клянусь тебе!.. Ты мне веришь?.. Мы пойдем к ней вместе… Если ты отдал его женщине! Скажи мне скорей, пока он не вернулся! Может быть, она отдаст его обратно за небольшое вознаграждение?.. Ты хорошо ее знаешь? Как ты считаешь? Тогда все уладится! Мы ничего никому не скажем!..

Я ждал, когда она закончит, чтобы хоть попытаться ей что‑нибудь объяснить… Как раз в этот момент вернулся отец… Он вовсе не остыл… Он начал колотить по столу и, насколько это было возможно, в перегородки!.. Двумя сжатыми кулаками! Все время выпуская пар… Стоило ему остановиться на секунду, как он начинал лягаться ногами! Гнев распирал его, он тряс задом, как осел! Ломился в перегородки… Собираясь обрушить весь дом… Чтобы немного разрядиться, он опрокинул буфет… Буйство и разрушение декораций продолжалось весь вечер… От возмущения он то вставал на дыбы, то опускался на четыре лапы!.. Он лаял, как дог… В промежутках между вспышками ярости они спорили обо мне… А я, я и не думал с ними объясняться…

Когда все аргументы иссякли, моя мать поднялась и принялась за меня… Она хотела, чтобы я исповедался… Я продолжал молчать… Она плакала, стоя на коленях у моей кровати, как будто я умер… Шептала молитвы… Просила меня сжалиться над ней… Она хотела, чтобы я сейчас же во всем признался… чтобы я сказал ей, кто эта женщина!.. И мы вместе пошли к ней…

— Если ты хочешь все знать, то это хозяйка!.. — в конце концов выкрикнул я. Мое терпение лопнуло! Черт побери!

— Ах! Замолчи, гаденыш!.. Ты не понимаешь, какую боль причиняешь нам!..

Доказывать что‑либо было бесполезно… Что толку говорить с этими дефективными?.. Это все равно что стучаться в заколоченные двери сортиров Аньер! Я в этом убедился.

* * *

Все же это был тяжелый удар. Я долго, дней пять или шесть, безвыходно оставался в своей комнате. Им приходилось заставлять меня спускаться поесть… Она раз десять меня звала. Под конец поднималась сама. Я больше ничего не хотел, особенно разговаривать. Мой отец говорил сам с собой. Он произносил монологи. Ругань лилась без остановки… Все эти вечные затасканные причитания… Судьба… Евреи… Невезение… Выставка… Провидение… Франкмасоны…

Возвращаясь с доставки, он поднимался наверх, на чердак, и принимался за акварели, это было крайне необходимо… Нужно было возместить ущерб Горложу… Но он больше не мог ни на чем сосредоточиться. Его ум блуждал… Как только он брался за кисть, он ужасно злился, и она начинала трещать у него в руках. Он так нервничал, что сломал свое маленькое перо для рисования тушью… и расколол чашечки для разведения красок… Но другого выхода не было… Стоило мне приблизиться, как он с шумом все отодвигал… Как только он оставался с моей матерью, он опять возвращался к тому, что его тревожило…

— Если ты позволишь ему целыми днями болтаться по улице под предлогом обучения торговле, мы больше его не увидим, моя дорогая! Э, нет! Уверяю тебя! Это еще цветочки! Он кончит даже не вором, нет! А убийцей! ты слышишь меня? Убийцей! Не пройдет и шести месяцев, как он задушит какого‑нибудь рантье! О! Он уже на верном пути!.. О! ля! ля! Он больше не поскользнется! Как он гарцует! Галопирует! Его уже не обуздать! Я‑то это вижу! А ты что, не видишь этого? Ты не веришь собственным глазам! Ты слепа! Но не я! Нет! Ах! Нет! Не я!..

Здесь следовал глубокий вздох… Он ее завораживал…

— Прислушаешься ли ты наконец к моим словам? Хочешь, я скажу тебе, что готовится?.. Нет? Ты не согласна?..

— Не надо, Огюст, я тебя умоляю!..

— Ах! Ах! Ты, значит, боишься меня слушать!.. Значит, ты сама знаешь?..

Он хватал ее за запястья, чтобы она не могла ускользнуть… Она должна была выслушать все…

— Это нас… Ты слышишь меня?.. Он прикончит! Как‑нибудь! Наше дело перейдет к нему, моя милая!.. Ты получишь его благодарность за все!.. Ах! сколько раз я тебе говорил!.. Свидетель Бог, разве не достаточно я тебя предупреждал?.. Я всегда это говорил!.. А! Видит Бог, видит Бог! На все лады! На всех перекрестках! Всегда! Тем хуже!

Он внушал такой страх моей матери, что она впадала в настоящее слабоумие! Начинала пускать слюни, блеять, у нее на губах появлялись пузыри… И тут он приканчивал ее, полностью оглушал:

— Пусть меня задушат! Я не против! Но я не позволю себя дурачить, проклятый бордель!.. Поступай как знаешь!.. Отвечать будешь именно ты!..

Она не знала, что сделать, что ответить на такие суровые предсказания. Извиваясь в конвульсиях, она кусала себе губы, которые начинали сильно кровоточить. Я был проклят, в этом сомневаться не приходилось. Он же не унимался, он — Понтий Пилат, сотрясая весь этаж, выразительным жестом он умывал свои руки от моих мерзостей, зрелище было довольно впечатляющее. Он выдавал целые каскады латинских фраз. В торжественные мгновения это с ним случалось. Прямо там, в маленькой кухне, он предавал меня анафеме и декламировал на античный манер. В паузах, между делом, не забывая разъяснять мне, поскольку у меня не было образования, назначение «гуманитарных наук»…

Он знал все. Я же, в сущности, понимал лишь одно — что ко мне больше не следует прикасаться, а можно брать только пинцетом. Я был презираем всеми, даже с точки зрения римской морали, Цицерона, всех Империй и Древних… Мой отец все это знал… Он не сомневался в этом… И вопил об этом, как хорек… Моя мать продолжала ныть… Чтобы начать сцену, он даже придумал себе что‑то вроде «вступления»… Он хватал кусок марсельского мыла, целый увесистый квадрат, и начинал метаться с ним все быстрее и быстрее… Энергично жестикулируя… Он несколько раз клал его на место… продолжая разглагольствовать… Потом брал его снова… Размахивал им… Пока кусок не выскальзывал у него из кулака… И не заскакивал под пианино… Все бросались его доставать… Шарили метлой… засовывали руки… Черт!.. Бордель!.. Гром и молнии!.. Они натыкались на углы!.. Друг на друга… Метла попадала кому‑нибудь в глаз… Это заканчивалось дракой. Они осыпали друг друга оскорблениями. И он заставлял ее ковылять вокруг стола.

Меня на время оставляли в покое.

* * *

Моя мать окончательно потеряла всякий стыд… Она ходила по всему Пассажу и окрестностям и трезвонила о моих неудачах… Она назойливо просила советов у других родителей… тех, у которых тоже были неприятности с детьми… во время обучения… Как им удалось выпутаться?..

«Я готова, — неизменно говорила она, — на любые жертвы! Будь что будет, мы не отступимся!..»

Все это было довольно эффектно, но для меня невыносимо. И работы у меня все не было.

Дядя Эдуард, всегда такой находчивый, у которого было столько связей, и тот начинал морщиться, он находил меня слегка странным… Он уже достал всех своих приятелей моими затруднениями и неприятностями… Ему это тоже немного надоело… Все было против меня… Со мной творилось что‑то неладное… Я даже сам начал его избегать.

Соседи страстно интересовались моей драмой… Покупатели в лавке тоже. Тех, кто хоть немного меня знал, моя мать неизменно приглашала в свидетели… Это не способствовало улаживанию дел… Даже месье Лепрент из «Кок‑синель» в конце концов оказался впутанным в это… Конечно, мой отец лишился сна, и вид у него был совсем унылый. Он приходил такой вымотанный, что его шатало в коридоре, когда он передавал почту с этажа на этаж… Более того, он лишился голоса, голос у него стал сиплый, и все оттого, что он постоянно вопил…

«Ваша личная жизнь, мой друг, меня не касается, мне на нее наплевать! Но я хочу, чтобы вы выполняли свои обязанности… Что у вас за вид!.. Вы едва держитесь на ногах, мой мальчик. Вам нужно подлечиться! Что вы делаете, когда уходите отсюда? Вы не отдыхаете?» — так Лепрент его подначивал.

Тогда от страха отец все выложил… Все свои несчастья!..

«Ах, мой друг! Все из‑за этого? Мне бы ваш желудок! Я бы наплевал на все!.. И еще как!.. На всех своих близких вместе с их делами!.. На всех своих сыновей и кузенов! на жену! на дочерей! на всех моих родственников! Если бы я только был на вашем месте! Да я бы начихал на всех! На весь мир! Вы меня слышите? Вы просто тряпка, месье! Это все, что я могу вам сказать!»

Этот Лепрент все так воспринимал из‑за своей язвы, в двух пальцах от привратника[2], сверлящей, очень опасной… Вселенная представлялась ему огромным скоплением кислоты… Ему оставалось лишь самому стать каким‑нибудь «бикарбонатом»… Целый день он трудился, сосал таблетки… Но ему не удавалось достичь этого! В низу пищевода он постоянно чувствовал, как раскаленная кочерга обжигает ему внутренности… Скоро он будет весь в дырах… Сквозь него будут видны звезды. Его жизнь была невыносима… Он был бы не прочь поменяться с отцом, который был в курсе…

«Давайте, я с удовольствием возьму вашу язву, все что угодно, лишь бы у меня уладилось с сыном! Хотите?»

Мой отец был такой. Он всегда ставит моральные муки гораздо выше физических… Они заслуживали большего уважения!.. Были важнее! Так было у римлян, так же и он относился ко всем жизненным испытаниям… Жить в согласии со своей совестью… Чего бы это ни стоило! В самых безвыходных ситуациях!.. Не допускать компромисса! Избегать окольных путей! Это было для него законом!.. Смыслом существования! «Мое честное имя! Моя честь!» Он вопил это по любому поводу… когда запускал пальцы в нос… опрокидывал солонку. Он специально открывал окно, чтобы это мог слышать весь Пассаж…

Дядя Эдуард, видя меня сломленным, задерганным, наконец разжалобился, он был добродушен. На меня было жалко смотреть… Он пустил в ход все свои связи и снова нашел выход… Скорее это даже был только предлог, чтобы мне смыться… Изучение иностранных языков…

Он заявил, что не мешало бы и мне знать хоть один… Чтобы найти место в торговле… Что теперь так принято… Что это просто необходимо… Труднее всего было добиться согласия моих предков. Их совершенно не устраивало подобное предложение… Однако Эдуард приводил разумные доводы… В нашей палате для буйнопомешанных не очень привыкли прислушиваться к здравому смыслу… Для них это было полной неожиданностью…

Мой дядя не считал, что надо применять строгие меры… Он был скорее сторонником поиска мирных путей, он не верил в силу… Не верил, что от этого будет лучше… Он сказал им буквально следующее…

«Что касается меня, то я не вижу в его поступках злого умысла… У него нет дурных наклонностей, я за ним постоянно наблюдаю… он скорее одичал… Он не совсем понимает, чего от него хотят… Это, должно быть, связано с ростом… Ему нужно было бы выехать на свежий воздух и остаться там подольше… Ваш врач тогда говорил об этом… Что до меня, то я бы послал его в Англию… Нашли бы подходящее заведение… что‑нибудь не очень дорогое… и не слишком далеко… может быть, даже „на полный пансион“?.. Что вы на это скажете? Когда он вернется, будет говорить на этом языке… Тогда пристроить его было бы легче… Я найду ему что‑нибудь подходящее. У продавца книг… В магазине белья… Там, где его не знают. Горлож будет забыт. Все разговоры на эту тему прекратятся!..»

Услышав такое, мои предки были просто ошеломлены… Они стали взвешивать все «за» и «против»… Это застало их врасплох… Прежде всего, нужно было пойти на риск, и потом, что особенно важно, потратиться… От наследства Каролины осталось только несколько тысяч франков… Это была часть Эдуарда… Он их сразу же и предложил. Он выложил их на стол… Отдадите, когда сможете… Он не хотел, чтобы это особенно раздували… Даже отказался от расписки… «Решайтесь, — подытожил он. — Я зайду к вам завтра. Тогда я должен получить ответ…»

Волнение достигло апогея!.. Мой отец не хотел рисковать… Он с пеной у рта доказывал, что все деньги пойдут псу под хвост, что это расточительство и безумная авантюра… Что стоит мне хоть на неделю выйти из‑под их бдительного контроля, как я превращусь в худшего из подонков… Это было очевидно! Он упорно продолжал на этом настаивать… В Англии я стану убийцей так же быстро, как и в Париже! Это было абсолютно ясно!.. Предрешено!.. Меня следовало оставить еще на месяц с ошейником на шее! А! А! Соскучились по несчастьям! Будем удовлетворены сполна! и даже больше! Выше головы! По уши в долгах! Сын на каторге!.. Во всем выпендреж!.. А последствия?.. Ужасающие!.. Люди там слишком доверчивы, слишком легкомысленны! Несчастные! Он им себя еще покажет! А женщины? Я их всех изнасилую! Запросто!.. «Скажи мне, что я не прав!..»

Он просто зациклился на Рокетт… Никто не мог его переубедить. Он считал, что существует только единственный способ… единственный, чтобы меня хоть как‑то обуздать… А опыт?.. Разве еще не достаточно? Берлоп? Горлож? Часы?.. Я недостаточно показал, на что я способен? Я был бомбой замедленного действия… Я тянул их всех в пропасть… Они ничего другого и не ждали! Alйa!.. Да свершится воля твоя!.. Он встал перед нами в позу Цезаря… В одиночку защищая галлов… Преградив вход в кухню своими жестами и ругательствами… Он вопил, сотрясая все…

Он бросился к крану… Начал всасывать в себя воду… Он буквально тонул в потоке… Вымокнув, он опять начал трястись. Он даже не вытерся, с него капало, так он спешил разъяснить всем сущность вражеских происков!.. Со всех сторон… Непостижимых! Пугающих! Неслыханных! Самых непредвиденных последствий подобной авантюры! Какое дьявольское безрассудство!.. О да!

* * *

После этого дядя Эдуард дважды приходил в Пассаж и был вынужден выслушивать то же самое. Он нашел колледж! Такой, что лучше и желать было нельзя. Во всех отношениях. Специально для меня, соответствующий моей натуре, моим целям… На каком‑то холме… Свежий воздух, сад, речка внизу… Превосходное питание… Цены весьма умеренные… Никаких дополнительных затрат!.. Наконец, что самое важное, крайне строгая дисциплина… Надежный присмотр… Это было недалеко отсюда, в Рочестере… В часе от Фолкстоуна…

Несмотря на столько очевидных преимуществ, мой отец продолжал упираться… Он тянул время… Искал изъяны в программе… Он никому не доверял… Раз двести он перечитал крошечный проспект… Он продолжал настаивать, что трагическая развязка близится!.. У него не оставалось уже и тени сомнения! Начать хотя бы с того, что было настоящим безумием залезать в новые долги… Даже к моему дяде Эдуарду!.. Ведь одно только возмещение убытков Горложу потребует титанических усилий!.. Добавить к этому плату, починки, налоги, работников!.. От такой бесхозяйственности они точно протянут ноги! Чтобы поверить, что это не сон, нужно себя ущипнуть… да можно ли всерьез желать чего‑то еще… У него никак не укладывалось в голове, что мама тоже клюнула на это!.. Да это обычная болтовня… Что? Ну? Она так думает? Что ты говоришь? Я упираюсь?.. Так ты находишь это необычным? Честное слово! Но что же тогда остается мне? Я должен сказать «да»? В любом случае?.. Вот как?.. На любые бредни? Зачем же дело стало! Но я‑то сознаю, что я делаю! Я отвечаю за это! Отец я или нет?.. Или, может быть, дерьмо? Эдуарду, конечно, на это наплевать! Потом он будет далеко! С него как с гуся вода! А я всегда буду тут!.. Рядом с бандитом! Ну да! Я преувеличиваю? Уф!.. Скажи прямо! Скажи, что я просто завидую ему! Ну да! Ну да! Ради Бога! Валяй!..

— Но нет, дорогой мой! Вот увидишь!..

— Замолчи! Ах! Заткнись, дура! Позволь мне продолжить! Мне здесь слова не дают сказать! Говорить можете только вы! Как? Этот негодяй! Этот маленький преступник! Этот подлец до сих пор еще не раскаялся в своем отвратительном злодеянии! Грязном гнусном поступке! Он здесь! Он просто смеется над нами!.. Он над нами издевается!.. Но это несправедливо, честное слово! Это все равно что плюнуть самому себе в рожу!.. Но это страшно!.. Всего одно слово Эдуарда! Какое‑то абсурдное кривлянье! Все говорят теперь только о путешествиях! Свобода! Ну да! Ну давайте же! Какое жалкое слабоумие!.. Но подумай немного головой, моя бедняжка, ведь мы еще не заплатили за него ни су!.. Слышишь меня?.. Его выкуп!.. Это же невозможно вообразить!.. Это чудовищно!.. До чего мы дошли? С ума сойти! Это отвратительно… Полный абсурд! Я отказываюсь в этом участвовать! Это выше моих сил!..

Дядя Эдуард смылся в самом начале сеанса. Он почувствовал, что приближается гроза… Свои бумаги он оставил.

— Я зайду завтра после полудня!.. К тому времени вы, конечно, уже решите!

Он всеми способами стремился мне помочь, но пользы не было никакой… Мой отец продолжал возмущаться. Этот план с моим отъездом принижал трагизм его существования… Он придирался к условиям… Сгущал краски… Скулил, как животное. Моя мать подвывала ему… Она перечисляла все преимущества… Цены очень умеренные… Надежный присмотр… Прекрасное питание… Воздух!.. Много воздуха!

— Ты знаешь, Эдуард — человек серьезный!.. Ты его недооцениваешь… Но все‑таки ты должен признать, что он не легкомысленный человек… Он уже не мальчик… Он не стал бы пускаться в сомнительные авантюры… Раз он говорит… Ему можно верить… Ты прекрасно это понимаешь! Все же!.. Попробуем, Огюст, дорогой мой!..

— Я никому не хочу быть обязанным!..

— Но это не кто попало!..

— Это не имеет значения!.. Будьте вы все прокляты!

— Тогда напишем ему расписку… Так, как будто мы его не знаем!..

— Плевал я на расписки! Проклятый бордель, сучье отродье!

— Но он никогда нас не обманывал…

— Послушай, насрать мне на твоего брата!.. Ты слышишь меня, чертов бордель! Мне на него абсолютно насрать! Тут и думать нечего! Он такое же дерьмо, как и все!.. А на вас мне насрать еще больше!.. Вы меня слышите? На всех!

После этого кровь ударяла ему в голову, она разбухала, он выпускал клубы пара и захлебывался словами. Тогда она вцеплялась в него и не отставала ни на шаг. Она была упрямая… Подстерегала его по углам… Из‑за больной ноги она постоянно хваталась за все стулья. Ходила только по стенке…

— Огюст! О как больно ты мне сделал! Какой ты грубый! О! Моя лодыжка! Ну вот! Я ее подвернула!

Эти крики не смолкали ни на минуту…

Тогда он снова начинал ругаться. Ломал стулья ударами кулаков, впадал в бешеную ярость! И все же она цеплялась к нему везде, куда бы он ни шел… везде… даже когда он поднимался по лестнице. Это выматывало его все больше и больше… Та! га! дам! Та! га! дам! Слышатся ее шаги по ступеням… Он бы с удовольствием засадил ее в клетку… А сам спрятался в мышиную нору… Проходя мимо, она знаками показывает мне… что он начинает сдаваться… Он постепенно терял свой запал… Даже позволял приблизиться к себе… Он заметно поостыл… Но старался отмахнуться от нее, как от какого‑то неприятного запаха… «Оставь меня, подожди, Клеманс!.. Я прошу тебя! Оставь меня, черт побери! Сволочи! Скоты! Вы вечно преследуете меня вдвоем! От вашей болтовни меня тянет блевать! Будь все проклято! Услышите ли вы меня наконец!..»

Но моей доброй матери было уже все равно, она уже слишком устала… Она не хотела отступать. Она вешалась ему на шею, целовала в усы, осыпала поцелуями его глаза… Она доводила его до настоящих конвульсий. Все уши ему прожужжала… Под конец он начал задыхаться. От ласк и постоянного напряжения голова у него была мокрая… Он едва держался на ногах. И буквально рухнул на ступени. Тогда она начала говорить о его здоровье, о том, что его состояние внушает беспокойство… Мол, это все уже заметили… какой он бледный… Тут он стал слушать…

— Ты окончательно заболеешь, мой дорогой, мой бедненький, и все из‑за того, что сам доводишь себя до такого состояния! Если ты сляжешь, то нам будет еще хуже! Что с нами будет?.. Поверь мне, лучше, чтобы он уехал… Его присутствие на тебя плохо действует!.. Эдуард это точно подметил… Он сказал мне об этом перед уходом…

— Что же тебе сказал Эдуард?

— Твой муж долго не протянет! Если он будет продолжать так изводить себя… Он худеет с каждым днем… Все в Пассаже заметили это… Все об этом говорят…

— Он так тебе и сказал?..

— Да, мой милый. Да, поверь мне!.. Он не хотел, чтобы я тебе это передавала… Ты видишь, какой он деликатный… Вот увидишь, поверь мне, тебе больше не выдержать… Ну что? Ты хочешь, скажи?..

— Чего?..

— Ну чтобы он уехал, этот ребенок!.. Чтобы он дал нам немного отдохнуть!.. Оставил нас вдвоем… Ты не хочешь?..

— А! Ну уж нет! Ах! Нет! Нет еще! Боже мой! Нет! Еще нет!..

— Ну, попробуем, Огюст! Подумай! Если ты умрешь от огорчений, разве это будет лучше!..

— Умру, я? О! ля! ля! И ты еще говоришь, что мне на это плевать! Но это именно то, чего я хочу — смерть!.. Ах! Боже мой!..

Внезапно он высвобождается, вырывается, опрокинув мою мать. И снова начинает бушевать… Он не думал об этом… Смерть! Боже праведный!.. Его смерть!.. Он опять начинает впадать в транс… Он полностью поглощен этим! Придя в себя, он бросается к раковине… Хочет глотнуть. Тара! Бам!!! Поскальзывается!.. Теряет равновесие!.. Летит вверх тормашками… И падает на буфет… Отлетает к серванту… Орет во все горло… Ударяется головой… Пытается за что‑нибудь ухватиться… Вся утварь валится прямо на нас… Вся посуда, инструменты, люстра… Настоящий каскад… лавина… Он лежит, заваленный, внизу… Его не видно… Моя мать кричит в обломки… «Отец! Отец! Где ты?.. Ответь мне, отец!..» Он вытянулся во весь рост лицом вниз… Его ярко‑красные башмаки бросаются в глаза на плитах кухонного пола…

— Отец! Ответь мне, скажи что‑нибудь! Ответь, скажи что‑нибудь, дорогой мой!..

— Черт! Ни минуты покоя!.. Оставьте меня, черт бы вас всех побрал!..

* * *

Наконец он устал… Все же сказал «да»… Моя мать получила что хотела… У него больше не было сил сопротивляться. Он сказал, что ему все равно. И снова заговорил о самоубийстве… Он вернулся в свою контору. Он интересовался теперь только собой. Он вышел из игры. Специально уходил, чтобы не встречаться со мной. Все время оставлял меня одного с матерью… Она опять начала причитать и ныть… приставать ко мне с бесконечными разговорами… Ее то и дело осеняли идеи… Ей обязательно нужно было их обнародовать, чтобы они не пропали и я ими воспользовался, она стремилась напичкать меня ими перед отъездом… То, что от меня отстал отец, не должно было означать, будто мне все позволено!..

— Послушай, Фердинанд!.. Я давно собиралась с тобой поговорить… Я не хочу надоедать тебе, ругать, угрожать чем‑либо, это не в моем характере! Это мне не свойственно! Но все‑таки есть вещи, которые матери не безразличны… Порой создается впечатление, точно я витаю в облаках, но тем не менее я прекрасно все понимаю!.. Я часто ничего не говорю, но думаю много!.. Мы сильно рискуем… Чрезвычайно! Подумай сам!.. Послать тебя в Англию!.. Твой отец по‑своему прав… Это думающий человек… Ах! Он совсем не дурак!.. Для людей нашего достатка это настоящее безумие!.. Послать тебя за границу?.. Ведь у нас и так уже есть долги!.. А украшение, стоимость которого нужно возместить!.. Прибавь к этому две тысячи франков твоему дяде! Твой отец опять говорил об этом сегодня утром… Это настоящее безумие! И это действительно так!.. Я не соглашалась с ним, но твой отец смотрит на все здраво!.. Он близок к истине! Я все чаще спрашиваю себя, где нам взять такую сумму! Две тысячи франков!.. Мы можем обшарить небо и землю!.. Но такое не валяется под ногами!.. Твой отец, ты сам видишь, уже совсем выдохся!.. А я, я тоже измотана, доведена до предела, я ничего ему не говорю, но я все‑таки свалюсь… Посмотри на мою ногу!.. Она к вечеру распухает… Это жалкое существование уже не похоже на жизнь!.. Мы этого не заслужили!.. Ты слышишь меня, не так ли? Мой маленький! Я это говорю не для того, чтобы упрекнуть… Но ты должен понимать… У тебя не должно быть иллюзий, ты должен понимать, как тяжело нам приходится в жизни… Ведь через несколько месяцев ты уезжаешь. Ты доставил нам много хлопот, ты сам знаешь, Фердинанд! Я тебе об этом могу откровенно сказать!.. Я всей душой болею за тебя… Я твоя мать, в конце концов!.. Мне трудно осуждать тебя… Но иностранцы, хозяева, те, у кого ты будешь все время на виду… От них не приходится ждать подобной снисходительности… Да хотя бы тот же Горлож! Не далее как вчера!.. Его голос все еще у меня в ушах… Я ничего не сказала твоему отцу!.. Перед уходом… А он был здесь целый час… «Мадам, — сказал он мне, — я знаю, что говорю… С вашим мальчиком для меня все ясно… Вы как все матери… Вы сами испортили его! Развратили! Вот и все! Думают, что это во благо, лезут вон из кожи! И делают своих детей несчастными!» Я повторяю тебе слово в слово то, что он сказал: «Сами того не желая, вы сделаете из него обыкновенного маленького жуира, лентяя, эгоиста!..» Я буквально остолбенела от этого! Это я определенно могу сказать! Я не воскликнула «ах!». Не выразила неудовольствия! Я не собиралась пускаться в объяснения с ним!.. Но знаешь, я сама размышляла об этом немало!.. Он по‑своему прав… Конечно, мы не думаем, как он, Фердинанд… Нас нельзя ставить на одну доску. Особенно меня!.. Но если ты не станешь более чутким, более разумным, более трудолюбивым и особенно более сознательным… Если ты хорошенько не поразмыслишь… Если ты не попытаешься хоть немного поддержать нас… В нашем существовании… В этой трудной жизни… Впрочем, есть одна причина, Фердинанд, и я должна тебе об этом сказать, я твоя мать… Я понимаю это, как женщина… У тебя действительно нет сердца… По сути, в этом все дело… Я часто спрашиваю себя, отчего это… Откуда это в тебе?.. Конечно, ни от твоего отца, ни от меня самой… У твоего отца есть сердце… У него даже слишком много сердца, у бедняги!.. А что до меня, ты, я думаю, видел, как я оплакивала свою мать?.. Сердце‑то у меня всегда было… Мы были недостаточно строги к тебе… Мы были слишком заняты, на многое закрывали глаза… Нам казалось, что все уладится… А ты окончательно забыл об элементарной порядочности!.. Какая ужасная гнусность!.. Мы все в этом немного виноваты!.. Это точно… Вот до чего мы дошли!.. «Вы еще хлебнете с ним горя!..» Ах! Он не первый мне это сказал! Лавлонг уже предупреждал меня!.. Не он один это заметил, видишь, Фердинанд!.. Все, кто имеет с тобой дело, под конец приходят к таким заключениям… Ну ладно, я не настаиваю, я не собираюсь представлять тебя хуже, чем ты есть… Но там ты будешь находиться совсем в другой среде… Попытайся забыть все плохое!.. Дурные знакомства!.. Не связывайся снова со шпаной!.. Избегай дурного влияния!.. Помни о нас!.. Помни о своих родителях!.. Постарайся исправиться… Развлекайся на переменах… но не на уроках… Постарайся побыстрее выучить язык до своего возвращения… приобрести хорошие манеры… Попробуй сформировать свой характер… Сделай усилие над собой… У англичан всегда такой приличный вид!.. Они такие опрятные!.. Так прилично одеты!.. Я не знаю, что тебе еще сказать, мой мальчик, чтобы ты вел себя хоть немного лучше… Больше такой возможности не будет… Твой отец уже все тебе объяснил… У тебя трудный возраст… ты еще можешь стать порядочным человеком!.. Мне нечего тебе больше сказать…» В каком‑то смысле это было верно, я уже почти все слышал… Меня это уже мало волновало… Все, что я хотел, — это уехать, и как можно скорее. И не слышать больше ничьих поучений. Главное — не думать, прав ты или ошибаешься. На самом деле, это не важно… Тот, кто имеет с вами дело, не должен обольщаться на ваш счет… Остальное — от лукавого.