Люсьену Декаву 10 page

Я испытываю отвращение к любой работе. Стоит ли их тогда различать?.. Пусть их воспевают другие… Будь моя воля, я вообще положил бы на это… Но обстоятельства иногда оказываются сильнее вас…

* * *

Дядя Эдуард все больше и больше преуспевал в механике. Он торговал фарами и оборудованием для автомобилей, главный образом в провинции. К несчастью, я был слишком мал, чтобы ездить с ним. Нужно было немного подождать… Я еще нуждался в присмотре…

Дядя Эдуард в отношении меня был не столь пессимистичен, он считал, что все еще можно поправить! Он говорил, что если я ничего не стою в сидячей работе, то, возможно, я еще покажу себя отличным агентом, настоящим асом в качестве «представителя».

Нужно было попробовать… Главное — это внешность, особенно одежда… Чтобы я выглядел солидней, меня состарили на два года, я получил сверхжесткий воротничок из целлулоида, а все прочие уничтожил. Вдобавок на мои башмаки натянули серые гетры, чтобы мои ноги не казались такими большими и мои опорки занимали меньше места на половиках. Мой отец относился к этому скептически, он уже не верил в мое будущее. Все делали соседи, они буквально засыпали меня советами… Они тоже не особенно надеялись на мой успех… Даже сторож в Пассаже был обо мне невысокого мнения… Когда зажигались фонари, он ходил по лавкам. Разносил сплетни. Он без конца повторял, что я кончу канцелярской крысой, как и мой отец; по его мнению, о лучшем нельзя и мечтать, если хочешь изводить людей… К счастью, существовал еще Визьо, марсовый, который был более доброжелателен, он понимал мои трудности и придерживался мнения, что я не злой мальчик. Вообще было много разговоров… но я оставался по‑прежнему не у дел… Мне нужно было найти хозяина.

Тут все стали ломать голову, что же я буду рекламировать?.. Что до моей матери, то ее самым большим желанием было видеть меня ювелиром… Это казалось ей очень престижным. Холеный коммивояжер, прекрасно, с иголочки одетый… И потом, стоя за роскошным прилавком, он держит в своих руках целые сокровища. Но быть ювелиром довольно опасно! Нужно все время трястись за эти побрякушки! Тут в два счета могут ограбить, задушить и поджечь!.. Ах!..

Самое главное, что здесь требуется, — это кристальная честность! В этом отношении нам нечего было бояться! Мои родители, всегда столь щепетильные, маниакально приверженные чести в делах, были прекрасными поручителями!.. Я мог идти представляться любому хозяину!.. Самому известному, самому мнительному: со мной он мог быть абсолютно спокоен! Никогда, сколько мы себя помним, в нашей семье не было ни одного вора, ни одного!

Посоветовавшись, мы решили закинуть удочку. Мама отправилась на разведку сначала к тем, кого знала… Им никто не требовался… Несмотря на мое искреннее желание, мне было действительно трудно найти работу, даже на испытательный срок.

Чтобы придать мне товарный вид, меня вновь экипировали. На мое содержание уходила уйма денег, почти как на инвалида. Я истрепал свой костюм… Износил башмаки… В дополнение к хорошо подобранным гетрам я получил новую пару башмаков фирмы «Брумфилд», английской марки, с сильно выступающими подметками, настоящие утюги. Их специально взяли на два размера больше, чтобы я мог носить их по меньшей мере два года… Я стойко переносил тесноту и неудобства. На улице меня можно было принять за водолаза в скафандре…

Когда таким образом я был снаряжен, мы с матерью решили на следующий день пойти по адресам. Адреса своих знакомых дал нам дядя Эдуард, остальные мы нашли в адресной книге Боттэн. Мадам Дивонн стерегла лавку до полудня, все время, пока мы бродили в поисках работы. Будьте уверены, мы не гуляли. Мы обошли весь Марэ, каждую дверь, и все окрестные улицы, Кэнкампуа, Галант, Урс, Вьей‑дю‑Тампль… Все эти места мы буквально исползали, каждый этаж…

Моя мать с трудом ковыляла… Та! га! дак! Та! га! дак!.. Она предлагала меня в семьи мелких надомников, постоянно просиживающих за бутылкой в своей конуре… Предлагала ненавязчиво… Как лишнюю домашнюю утварь… Маленький поденщик, очень полезный… неприхотливый… чрезвычайно сообразительный, старательный, энергичный… И очень шустрый! В общем, очень выгодно… Уже хорошо выдрессированный, такой послушный… На наш звонок они едва приоткрывали дверь… выглядывали с опаской… всегда с сигаретой в руке… разглядывали меня поверх очков… довольно долго на меня пялились… Но не находили меня привлекательным… Моя мать заводила свою шарманку, стоя перед этими личностями в мятых халатах:

— Вам не нужен юный агент? Месье… Я его мама. Я привела его… Он делает все прекрасно… Это очень приятный молодой человек… Впрочем, пожалуйста, судите сами… Мы уже двенадцать лет живем в Пассаже Березина… Ребенок с детства привык к торговле!.. Его отец работает в конторе «Коксинель‑Инсенди». Вы, конечно, слышали?.. Мы небогаты, но у нас совсем нет долгов… В делах для нас главное — честное имя… Его отец работает в страховом бюро…

По утрам, как правило, мы обходили примерно человек пятнадцать; кого среди них только не было… Оправщики, шлифовщики, мастера по изготовлению цепочек, литаврщики, резчики по агату и даже лудильщики, которые буквально тонули в позолоченном серебре…

Они снова и снова рассматривали нас… Чтобы лучше видеть, надевали очки… Не бандиты ли это… не воры, бежавшие из тюрьмы!.. Успокоившись, они становились более любезными, даже выражали сочувствие!.. Но только им никто не нужен… В данный момент! У них нет средств… Они сами вынуждены искать дополнительный заработок… Они трудились всей семьей в своих тесных комнатках… На всех этажах прекрасных старых домов были как бы вырыты норки, крошечные пещеры, ячейки их мастерских… Тут не до внешнего лоска. Они все сгрудились там внутри. Жены, дети, бабушки — все принимали участие в бизнесе… Зачем им еще ученик, к тому же перед новогодними праздниками…

Когда моя мать, отбросив все попытки их очаровать, предлагала взять меня хотя бы на пробу… это вызывало у них резкий отпор. Они вдруг как‑то съеживались. И захлопывали перед нами дверь! Они опасались чрезмерной уступчивости! Особенно самые мнительные. После этого все нужно было начинать сначала! Моя мать пыталась войти в доверие. Очевидно, на это больше не приходилось рассчитывать. Отдать меня просто в ученики к оправщику или резчику по металлу?.. Слишком поздно… Мои пальцы уже никогда не приобретут нужной сноровки… Языком же я работать еще мог, торговый агент, располагающий к себе «приятный молодой человек»… Время шло, мое будущее во всех отношениях оставалось неясным…

Когда мы возвращались домой, отец интересовался, что у нас нового… Из‑за неудач, которые нас постоянно преследовали, он буквально ошалел. По вечерам его мучили кошмарные видения. Один он мог бы заменить всех пациентов в двадцати сумасшедших домах…

У мамы из‑за бесконечных хождений ноги окончательно вышли из строя… Это постоянно напоминало о себе и было довольно забавно… Она ужасно гримасничала за столом… У нее были прострелы в бедрах… Ее мучили судороги…

Все же каждый день рано утром мы отправлялись по новому адресу… улица Реомюр, улица Гренета… Бастилия и Женер… особенно Вогезы… Несколько месяцев заискиваний, грязных лестниц, бесконечных хождений, усталости, всевозможных унижений — и мама стала подозревать, а не написано ли у меня на лбу, что я просто разболтанный, ни на что не годный бездельник?.. У моего отца сомнений уже не оставалось… Он давно был в этом уверен… Он не уставал повторять нам это каждый вечер, когда мы возвращались ни с чем… Ошалевшие, задыхающиеся, изможденные, вымотанные быстрой ходьбой, промокшие до нитки от дождя и пота…

«Избавиться от него гораздо сложнее, чем ликвидировать эту лавку… да, Клеманс, все же это довольно трудно!»

Он получил образование не зря, он умел сопоставлять и делать выводы.

Мой прежний костюм уже порядком поизносился, брюки сильно вытянулись на коленях: лестницы — это не шутка. К счастью, со шляпами проблем не было, я мог пользоваться старыми отцовскими. У нас был один размер. Но шляпа, как правило, была не первой свежести, и я старался держать ее в руках. Хотя потрепаны были только края, я так и носил ее в руке, не надевая… А чрезмерная вежливость в те времена пугала.

* * *

Наконец наступил долгожданный момент, когда дядя Эдуард подыскал мне подходящее место. Наши дела шли все хуже и хуже. Просто ужас. Мы уже не знали, что предпринять. И вот наконец все разрешилось!.. Он явился в полдень, сияющий, возбужденный. Дело верное. Он сам говорил с этим типом, моим будущим хозяином, ювелиром. Он обязательно меня возьмет! Все обговорено!

Горлож, так его звали, жил на улице Эльзевир, в квартире на пятом этаже. В основном он занимался кольцами, брошами, браслетами, а также мелкими починками. Вообще, он брался за все, что подворачивалось. Трудился не покладая рук. У него был легкий характер, он со всеми был в хороших отношениях…

Эдуард вселил в нас надежду. Мы заторопились. Даже не доели сыр, побежали туда вместе с мамой… Сели в омнибус… Бульвары, улица Эльзевир… Пятый этаж… Они были еще за столом, когда раздался звонок. Они тоже ели хлебный суп огромными ложками, а потом лапшу, обваленную в сухарях, и орехи на закуску. Они ждали нашего визита. Мой дядя расхвалил им меня. Мы пришли в удобный момент… Они не стали пускать нам пыль в глаза. Ничего особенного не обещали… С разными украшениями дела у них шли хуже некуда… Они сразу же сообщили об этом… Уже двенадцать лет они влачат нищенское существование… Не теряя надежды на удачу… Бывало по‑всякому, но подняться окончательно не удавалось… Клиентов становилось все меньше и меньше. Они находились на грани разорения.

Месье Горлож, тем не менее, не сдавался, делал все что мог… У него еще была надежда… Он чем‑то походил на дядю Артура… вылитый свободный художник с бородкой, лавальером на шее, в остроносых башмаках и блузе, заляпанной винными пятнами… Он сидел развалясь, курил, полностью скрываясь за клубами дыма. И разгонял дым рукой.

Мадам Горлож сидела напротив на низком табурете, навалившись грудью на верстак. Она была очень пухлая, с великолепными формами… которые так и выпирали из‑под передника. Она колола орехи кулаком… со всего размаху, мощным ударом, которым можно было разнести всю мебель. Мастерская сотрясалась… замечательная натура… Настоящая античная модель… Чуть позже я поближе узнал ее. Как раз то, что мне всегда нравилось.

Об оплате мы даже не заикались. Боялись показаться нескромными. Об этом можно договориться позже… Я думал, что он совершенно ничего не предложит. И все же перед самым уходом мы решились. Он сказал, что я могу рассчитывать твердо… на 35 франков в месяц… включая оплату дорожных расходов. Более того, я мог надеяться… на солидную премию, если своими стараниями буду способствовать процветанию их ремесла. Он находил, что я еще слишком молод… но это не имело значения, ибо во мне горел священный огонь… ибо я был сыном, последовавшим по стопам своего отца… Ибо я родился в лавке!.. Этот ласкающий слух аккорд… завершил нашу приятную беседу…

В Пассаж мы вернулись совершенно воодушевленные… В самом радужном настроении. Пообедали. Съели варенье. Отец трижды наливал себе вина. Громко выпустил газы… Так у него почти никогда не получалось… Дядю Эдуарда носили на руках… Штиль кончился, нам снова удалось поймать попутный ветер.

* * *

Рано утром следующего дня я отправился на улицу Эльзевир за рекламным комплектом.

Месье Горлож встретил меня с таким удивлением, как будто впервые видел… Он сидел перед распахнутым настежь окном и созерцал крыши… На коленях у него стояла большая чашка кофе со сливками… Его никто не интересовал, это было совершенно очевидно. Он весь был поглощен открывающейся перед ним перспективой… тысячами двориков небольшого Марэ… Его взгляд был исполнен задумчивости… Он как бы блуждал в забытьи… Надо сказать, что это действительно может заворожить… Замечательное кружево крыш… Все эти отблески… Обилие красок. Переплетение водосточных труб. Всюду порхают птички… Легкий дымок вьется над большими темными провалами…

Он жестом попросил меня помолчать, прислушаться… Полюбоваться на эту красоту… Ему не нравилось, что его побеспокоили… Должно быть, он счел меня недостаточно вежливым. Его лицо исказилось невольной гримасой.

Весь дом сверху донизу и двор посередине представляли собой настоящий кукольный театр… отовсюду настороженно выглядывают чьи‑то рожи… красные, бледные, здоровенные… Раздается визг, свист, топот шагов… Иногда добавляются посторонние шумы… Вот опрокидывается лейка, подпрыгивая, кувыркается по грубой мостовой… Герань соскальзывает с подоконника. Летит прямо на будку привратницы. Разлетается на мелкие кусочки. Старушка выскакивает из своей конуры… Вопит в пустоту. Караул! Подлые убийцы!.. Весь дом приходит в волнение… Эти придурки подходят к окнам… Все крайне возбуждены… Переругиваются… Толкаются на краю бездны… Орут… Уже непонятно, кто виноват…

Месье Горлож высовывается из окна… Он боится упустить малейшую подробность происходящего… Этот спектакль его ужасно интересует… Он огорчен, что все успокаиваются… Вздыхает… потом еще раз… И возвращается к своим бутербродам… Он наливает себе еще чашку… Предлагает мне кофе…

— Фердинанд, — говорит он мне наконец, — я должен вас еще раз предупредить, что работа с моими изделиями будет нелегкой!.. У меня уже было десять агентов… Это были чрезвычайно способные мальчики! И очень бойкие!.. Впрочем, вы уже двенадцатый, потому что я сам, видите ли, пытался этим заниматься… Ну ладно!.. Приходите завтра!.. Сегодня я чувствую себя не в форме… Ах! Нет, постойте! Останьтесь еще ненадолго!.. А! ладно, идите!.. Я сам скажу ему, что принял вас на работу!.. Для него это будет настоящей неожиданностью!.. Он терпеть не может торговых агентов! Это мой лучший работник… Фактически начальник мастерской!.. У него тяжелый характер! Ах! это точно! Вы сами увидите! Но он незаменим! А! нужно признаться!.. Я познакомлю вас также с малышом Робером, нашим учеником… Он очень славный! Вы подружитесь, я уверен! Он выдаст вам образцы товара… Из стенного шкафа внизу… Уникальнейший набор… вы даже не представляете… Кстати, довольно тяжелый… Килограммов четырнадцать‑пятнадцать… одни только образцы!.. Медные, свинцовые… Первые делал еще мой отец!.. У него были замечательные вещи! Уникальные! Просто уникальные! Я видел у него Трокадеро!.. Ручной работы! в форме диадемы! Вы представляете себе? Его дважды награждали премиями… У меня даже есть фотография. Я вам как‑нибудь ее покажу…

Горложу надоело говорить со мной… Он снова впал в апатию. Сделал еще усилие… Положил ноги на стол… Тяжело вздохнул. На нем были вышитые тапки, я как сейчас их вижу… С маленькими кошечками, бегающими вокруг…

— Ну хорошо, идите! Фердинанд!.. Передавайте привет вашей матери… От меня!.. Когда будете проходить мимо консьержки, попросите ее позвонить от угольщика из двадцать шестого… Пусть позвонит в «Отель трех адмиралов»… Надо узнать, не болен ли Антуан… Странный парень… Не случилось ли с ним чего?.. Вот уже два дня, как он не приходит… Пусть она крикнет мне со двора… Скажите ей, пусть посмотрит в телефонной книге… «Отель трех адмиралов»! Передайте ей, пусть она принесет мне молока… Хозяйка неважно себя чувствует!.. Скажите ей, пусть пришлет мне газету!.. Все равно какую!.. Лучше «Спортивную»!

* * *

Утром следующего дня я наконец увидел набор образцов. Горлож скромничал… 15 килограммов!.. По крайней мере, вдвое больше. Он довольно расплывчато обрисовал мне некоторые способы «рекламы»… Во всяком случае, ни на чем не настаивал… Он сам, как правило, не придерживался ни одного из них. Я могу действовать по собственному усмотрению. Он полностью доверял моему вкусу… Я ожидал увидеть нечто ужасное, но, признаюсь, и я дрогнул, увидев все это собственными глазами… Просто невероятно… Никогда я не видел ничего более жуткого… Немыслимо… Какой‑то карманный паноптикум…

Все было омерзительно… Плоды больного воображения… свинцовые чрезмерно украшенные, противоестественно изогнутые, отвратительно аляповатые… Настоящее издевательство над символами… Обрывки кошмарных видений… «Ника Самофракийская»… Всевозможные «Виктории» в виде часиков… Медузы, соединенные змеями, составляли колье… и снова химеры!.. сто аллегорий для перстней, одна гаже другой… Работа мне предстояла нешуточная… Все это должно было перейти на пальцы, пояса, галстуки. Это должно было висеть в ушах?.. Невероятно!.. Это должны были покупать? Кто? Боже мой! Кто? Не было недостатка и в драконах, демонах, домовых, вампирах… Отвратительная нечисть… Бессонница всего мира… Буйство психиатрических больниц… Меня бросало то в жар, то в холод… Даже в Бабушкином магазине на улице Монтергей самый залежалый хлам не мог пойти ни в какое сравнение с этим…

Никогда не приходилось мне иметь дело с подобными чудовищами. Я начинал понимать тех десятерых недоносков, что были до меня. Представляю, какой они имели бледный вид… Таких пугающих изделий больше ни у кого в продаже не было. Со времени последних романтиков их стыдливо прятали… Может быть, их передавали друг другу в семьях?.. в момент наследования, но со множеством предосторожностей… Нужно было иметь немало мужества, чтобы разложить подобный набор перед неподготовленными людьми… Весь сногсшибательный комплект… Они могли подумать, что над ними издеваются!.. Даже Горлож больше не осмеливался… То есть сам лично, собственной персоной! Он устал противостоять вкусам толпы!.. Эта героическая миссия была возложена на меня!.. Я стал главным торговым агентом!.. Никто еще не продержался больше трех недель…

Сам он вынужден был собирать крохи… Нужно было поддерживать мастерскую до тех пор, пока вернется мода… У него сохранились знакомства во многих лавках… Друзья, оставшиеся с лучших времен, не хотели, чтобы он полностью разорился. Подкидывали ему мелочевку… Неприятные починки. Правда, сам он к этому и не притрагивался… Всем занимался наш Антуан. Призванием Горложа была резьба… Он не хотел портить себе руку на такой неквалифицированной работе, терять из‑за какой‑то ерунды свой класс и репутацию. Ничего не скажешь, в этом отношении он был непреклонен.

В девять часов я поднимался по улице Эльзевир. Не дожидаясь, пока появится сам хозяин, я сразу же бросался в Париж, вооруженный собственным усердием и «килограммами» образцов… Поскольку я работал на улице, на меня навесили сразу все!.. Так уж вышло. От Бастилии до Мадлен… Я преодолевал огромные расстояния… Все Бульвары… Все ювелирные магазины один за другим… Не считая маленьких окрестных улочек… Меня уже трудно было чем‑нибудь смутить… Я готов был на все, только бы снова привить покупателю вкус к резьбе. Я готов был сожрать этих драконов. В результате я даже начал воспроизводить их жуткие гримасы во время ходьбы… Исполненный рвения и усердия, я просиживал часами в лавках, на скамейке для коммивояжеров, рядом с покупателями.

В конце концов я окончательно уверовал в возрождение искусства резьбы! Я в это поверил, черт побери! Я даже перестал замечать своих собратьев по профессии. Меня не волновали их рожи, перекашивавшиеся при одном упоминании моего имени. Когда подходила моя очередь, я приближался, вежливый и медоточивый. Тихонько из‑за спины я доставал свой маленький ларчик, наименее отпугивающий… На подставочке… Эти скоты даже не пытались мне ничего объяснить… Они делали мне знак убираться… Как будто я сам какая‑то нечисть…

Тогда я шел дальше. Меня ничто не способно было остановить. В любое время года, в любую погоду, мокрый от пота или задыхаясь от жажды, я заходил в самые маленькие лавочки, к самым ничтожным жуликам‑часовщикам, корчившимся между бутылкой и масляной лампой в пригородах Парижа…

Я обошел всех, от Шапель до Мулино. Я пробудил интерес к своей продукции у старьевщика из Пьерфитт и тряпичника из Сен‑Мор. Я не забыл и тех, что прозябают вокруг Пале‑Рояля со времен Демулена под арками Монпасье… знаменитой выставки «открытий»… разуверившихся во всем мертвенно‑бледных торговцев, застывших за своими прилавками… равнодушных уже и к жизни, и к смерти. У Одеона я обошел последних парнасских ювелиров, о которых даже нельзя было сказать, что они подыхают с голоду. Они просто жрали пыль. У них у всех были такие же образцы, почти идентичные, из свинца, которых хватило бы им на тысячи гробов и новых мифологических ожерелий… От нагромождения бесформенной массы всевозможных амулетов они вросли в землю вместе со своими прилавками… Они были почти полностью завалены, буквально тонули в них, напоминая египтян. Они больше не реагировали на меня. В них было что‑то пугающее…

Я обегал все пригороды… Иногда в порыве энтузиазма я забирался так далеко, что, застигнутый надвигающейся ночью, немного заблудившийся, я вынужден был тратиться на омнибус, чтобы вернуться не слишком поздно. Из 35 франков в месяц мои родители оставляли мне 15… Они полностью уходили на транспорт. Поневоле я обходился дорого… В принципе, конечно, мне следовало бы ходить пешком… но тогда пришлось бы чаще тратиться на обувь!

* * *

Месье Горлож в поисках мелкого ремонта всегда ходил на улицу де ля Пэ. Он вполне мог бы нравиться, если бы не его борода, настоящее его проклятие. Она постоянно была в перхоти… «Сикоз», так он ее называл…

Я часто замечал, как он, закрыв дверь, яростно чешется… Он всегда выходил в приподнятом настроении. В карманах у него неизменно было несколько перстней, которые нужно было починить, уменьшить или увеличить. Брошка, которую нужно было запаять… со сломанной застежкой. Цепочка, которую нужно сузить… какая‑нибудь безделушка… что‑нибудь еще… Этого хватало, чтобы поддерживать существование нашей конторы… Он был не слишком привередлив.

Антуан, его единственный компаньон, выполнял эту работу. Сам Горлож к ней не прикасался. Поднимаясь по Бульварам, я часто встречал его, его можно было узнать издалека… Он шел не так, как другие… Его чрезвычайно занимала толпа… Глаза у него разбегались в буквальном смысле этого слова… Я видел, как вращается его шляпа. Он выделялся еще и своим жилетом в мелкий горошек… в стиле мушкетера…

— Ну как, Фердинанд?.. Всегда в строю? Во всеоружии? Как дела? Хорошо?

— Все в порядке! Все в порядке, месье Горлож!..

Я вытягивался в струнку, отвечая ему, несмотря на ужасный вес моей поклажи… Мой энтузиазм не ослабевал. Правда, из‑за того, что я ничего не зарабатывал, ничего не продавал и все время ходил с такой тяжестью, я худел все больше и больше. Конечно, мускулы не ослабевали. У меня окрепли ноги. Окрепла душа. Я стал выше… И возвышеннее…

* * *

Покончив с комплектом, я бегал еще в несколько мест за покупками для мастерской. К одному надомнику, к другому. В «контору» за футлярами. Все это находилось на той же улице.

Малыш Робер, ученик, должен был гнуть оправы, доделывать «недоделки» или просто подметать комнату. Семейная жизнь Горложей была далека от идиллии. Они ругались по‑черному, еще сильнее, чем мы. Чаще всего вспыхивали ссоры между Антуаном и хозяином. От взаимного уважения не оставалось и следа, особенно в субботу вечером, когда подводили итоги. Антуан всегда был недоволен… Получал ли он мелкую монету или крупную купюру, все равно он всегда ругался. Однако же других рабочих у его хозяина не было. «Да идите вы в жопу вместе со своей грязной конурой! Я вам это уже тысячу раз говорил…»

Вот как они разговаривали. Хозяин смешно гримасничал. Скреб себе бороду… От волнения начинал грызть ногти.

Иногда вечерами Антуан так разъярялся из‑за денег, что угрожал заткнуть бутылку ему в глотку… Каждый раз я думал, что он так и сделает… Но ничего подобного!.. Это были просто привычные формы выражения чувств, совсем как у нас дома…

Однако мадам Горлож не сдерживала себя, как мама… она без конца закатывала скандалы и истерики. Малыш Робер, как только дело принимало трагический оборот, мгновенно прятался под верстак… стараясь не упустить ничего из представления. Без малейшего смущения. Он просто‑напросто развлекался…

Когда в субботу все попытки успокоить Антуана ни к чему не приводили, в последний момент в каком‑нибудь ящике находили еще су, чтобы дополнить сумму… Хоть чуть‑чуть. В большом стенном шкафу на кухне оставалась еще шкатулка… Скопление камней… Сногсшибательный склад!.. Это был наш стратегический запас!.. Сказочное сокровище!.. На самый крайний случай.

В голодные времена я их продавал на вес кому попало… и где попало!.. В Виллаж Сюис… в Тампль… Даже около Крэмлэн… Обычно это приносило сто су…

С тех пор как Горлож перестал заниматься резьбой, золото в его мастерской не задерживалось дольше трех дней. То, что оставалось после починки, требовали вернуть в течение недели. Никто никому особенно не доверял… Три или четыре раза по субботам я ходил спортивным шагом на доставку к площади Вогезов, на улицу Рояль! Трудности в те времена еще не пугали. Это много позже стали отлынивать от работы. Тогда можно было наблюдать только первые симптомы. Когда я возвращался, выполнив все поручения, в разгар лета около семи часов, возле Пуасоньер было не очень свежо. Я помню, как рядом с «Амбигю» под деревьями все пили воду из фонтанчика, даже толпились ради этого в очереди… Некоторые отдыхали, сидя прямо на ступеньках театра. Повсюду были изнывающие от жары доходяги. Прекрасный насест для всякого сброда, «сандвичей», букмекеров, «жучков», мелких агентов по продаже, барыг и безработных всех мастей, которые собирались здесь в огромном количестве, целыми дюжинами… Все говорили о трудностях, небольших ставках, которые можно сделать… Лошадях, на которых лучше поставить, и о новостях с велодрома… Передавали друг другу «Родину», просматривая курс и объявления…

Уже напевали «матчиш», модный в то время мотивчик... Буквально все на‑свистывали его, толпясь вокруг киоска... Ожидая, когда можно будет пописать... А потом снова все возвращались на перекресток. Больше всего пыли было возле Тампль... Где рыли метро... Затем начинался зеленый сквер, тупики, Гренета, Бо‑бур... Улица Эльзевир около семи часов — это что‑то особенное! Это уже совсем в другом конце квартала.

* * *

Мать малыша Робера, ученика, жила в Эпернон, он отсылал ей весь свой заработок, 12 франков в неделю, его кормили, а спал он под верстаком на матраце, который сам сворачивал каждое утро. Я старался держаться подальше от этого мальчишки! Я был крайне осторожен, не рассказывал историй, я все время был начеку…

Антуан, единственный рабочий, был очень строг и шпынял его за каждую мелочь. Но место ему все же нравилось, потому что после семи часов его оставляли в покое. Он мог развлекаться на лестницах. На дворе было полно котов, и он носил им отбросы. Поднимаясь по лестнице, он заглядывал во все замочные скважины… Это было его любимым занятием.

Когда мы сошлись поближе, он рассказал мне об этом. И продемонстрировал свою систему подглядывания в туалеты, чтобы лучше видеть, как ссут бабы. Прямо на нашей площадке было две дырки на верху двери. Он вставлял туда маленькие затычки. Так он видел всех, включая мадам Горлож, она была самая блядь, это он заметил по тому, как она задирала свою юбку.

Подглядывание было его настоящим призванием. Кажется, у нее были бедра, как у монумента, огромные ляжки, шерсть на лобке такая густая, что напоминала мех и доходила ей до пупка… Малыш Робер разглядел все это, когда она испражнялась, во время месячных… все вокруг было красным, кровь текла из щели и забрызгивала всю уборную. Невозможно было представить себе такое необычное сранье… Он обещал показать мне кое‑что покруче, еще одну дырку, которую он проделал в стене комнаты, как раз над кроватью. И как лучше смотреть… Забираешься на плиту… в углу кухни, заглядываешь туда — и вся кровать видна.

Робер специально для этого вставал по ночам. Он часто наблюдал, как Горложи трахаются. На следующее утро он рассказывал мне все, правда, вид у него был какой‑то отсутствующий… У него слипались глаза…

В основном, малыш Робер занимался филигранью… различными повреждениями… Он орудовал лезвиями толщиной в волос… Потом покрывал все патиной… Это была мелкая сетка… настоящая паутинка… Из‑за того что он постоянно напрягал зрение, у него начинали болеть глаза. Тогда он делал перерыв и убирал мастерскую.

Антуан ничего ему не спускал и держал его в черном теле. Меня он тоже не выносил. Нам хотелось накрыть его, когда он трахался с хозяйкой. Кажется, такое бывало… Робер все время говорил об этом, но не был до конца уверен… Возможно, это были всего лишь сплетни. За столом Антуан держал себя так, что никто не решался ему перечить. Малейшее возражение выводило его из себя, и он кидался собирать вещи. Ему обещали увеличение зарплаты… 10 франков… даже 100 су…

— Идите в жопу! — отвечал он несчастному Горложу… — Вы на меня сели и поехали!.. Вы сами без штанов!.. Что вы мне можете обещать?.. Опять болтовня!..

— Не волнуйтесь, Антуан! Я вас уверяю, что все поправится! Со временем!.. Я в этом убежден!.. Скоро… Гораздо раньше, чем вы думаете!..

— Поправится, как же!.. Это все равно что лечить покойника! Да я быстрее стану архиепископом!..

Так они разговаривали. Их уже ничего не сдерживало. Хозяин сносил все. Он боялся, что тот уйдет. Не хотел ничем обременять себя… Пачкать себе руки. В ожидании перемен… Он предпочитал пить кофе со сливками и смотреть в окно, покуривая трубку… Панорама Марэ… Особенно, когда идет мелкий дождь… Его раздражали разговоры… Можно было делать все что угодно, только ни о чем его не просить. Он сам откровенно заявил нам: «Поступайте так, как будто меня здесь нет!»

* * *

Я так и не нашел покупателей, ни оптом, ни в розницу… Мои чудовища и химеры по‑прежнему оставались у меня на руках… Между тем я делал все что мог… От Мадлен до Бельвиль… Все обежал… все испробовал… Не было ни одной двери от Бастилии до Сен‑Клу, в которую я бы не постучался… Все лавки старьевщиков… часовые магазины… от улицы Риволи до кладбища Банье. Самые жалкие евреи знали меня… Все темные личности… все торговцы золотом и серебром… Но меня преследовали неудачи… Никто ничего не хотел покупать… Так не могло продолжаться вечно… От неудач тоже устаешь…

Date: 2015-07-27; view: 312; Нарушение авторских прав