Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 21. Их ночной разговор с приором не занял много времени, и вскоре посланцев графа Честера провели внутренними переходами аббатства
Их ночной разговор с приором не занял много времени, и вскоре посланцев графа Честера провели внутренними переходами аббатства, показав, как можно выйти через часовню к монастырскому кладбищу. С ними Сент‑Эдмундс покинули несколько монахов, которым поручили оповестить жителей Бери‑Сент о намерениях принца относительно мощей, а также разнести эту весть по всем близлежащим манорам и усадьбам. Еще они условились, что наутро, до того как рассветет, Артур и его люди вернутся этим же путем, минуя кладбище, причем будут во всеоружии и, когда придет время, постараются захватить и пленить Юстаса. Этот план, несколько сумбурный, предложил сам приор Огдинг. Прихожане и окрестные жители явятся в обитель, чтобы помешать увезти святого, а если к их просьбам не прислушаются, то наступит черед вмешаться отряду Артура. Приор все же надеялся, что до столкновения не дойдет и Юстас не осмелится пойти против воли верующих, но Метью, Рис и Артур при этом только переглянулись, и их взгляды выражали сомнение. Уж лучше бы Огдинг не мешал им самим проникнуть в обитель и захватить пьяного принца. Однако приор упорствовал, и они вынуждены были принять его план. В конце концов, если что‑то не сладится, им себя не придется винить. А пока что до самого рассвета они обговаривали со своими воинами предстоящую схватку, потом вместе с монахами ходили по темным улочкам города и объясняли верующим, как важно собраться в нужное время во дворе перед собором и не позволить увезти мощи святого Эдмунда. Город Бери‑Сент‑Эдмундс насчитывал несколько тысяч жителей, но народу здесь всегда было больше из‑за постоянного притока паломников. И хотя после беспорядков, учиненных людьми принца, многие предпочли уехать, все же тут оставалось еще достаточно искренне верующих, и они согласились прийти в аббатство после службы шестого часа [93]. Приор Огдинг справедливо заметил, что после устроенной в аббатстве шумной пирушки вояки Юстаса вряд ли будут в состоянии тронуться с мощами в путь раньше, а без них принц не решится переправлять столь ценную реликвию. Другое дело, что многие из приспешников принца расположились на постоялых дворах вокруг аббатства, и это волновало Огдинга, поэтому он предупредил своих людей, чтобы они действовали осторожно и не приближались к ним. Бери‑Сент‑Эдмундс был типичным средневековым городом, здесь не было старой, еще римской планировки улиц, как в Винчестере или Глочестере, но для данного дела это оказалось даже удобно: посланцы приора тайно сновали в ночи среди лабиринта улочек и переулков, стараясь не приближаться к занимавшему центральную часть города аббатству с собором, и успели управиться до того, как рассвело. Они же проводили воинов Артура де Шампера обратно в монастырь кружным путем. Когда стало светать и в соборе запели полагающийся утренний канун, вооруженные люди Артура уже находились в аббатстве, дожидаясь условленного часа в дальних строениях монастыря – лазарете, кухне, часовнях, куда обычно мирянам был запрещен доступ и куда не заходили вояки Юстаса. Здесь воины могли позволить себе отдохнуть, что большинство и сделало, многие даже заснули, накрывшись плащами. Артур же не мог спать. Он все еще был под впечатлением встречи с Милдрэд, испытывал лихорадочное напряжение, поэтому, оставив своих людей, отправился в малый клуатр [94], где уселся в нише окружавшей дворик галереи и глубоко задумался. Он вновь и вновь вспоминал, как Милдрэд вошла в пиршественный зал, как холодно и отчужденно держалась с Юстасом. Такое поведение вселяло в Артура надежду. Но Генрих сказал, что Милдрэд требовала у Юстаса развода, чтобы самой стать супругой наследника трона. Метью и Рис уверяли, что она жила в лондонском Тауэре в роскоши и почете и даже завела любовную интрижку со вдовым королем. Как же все это не походило на ту ясную, исполненную достоинства и веры в людей девушку, какую он некогда знал! Но вчера он увидел, как она совершенно спокойно смотрела на полупьяных людей Юстаса, как позволяла принцу нашептывать себе на ушко любезности, как терпела это… И все же Артур не хотел думать, что Милдрэд стала корыстной и расчетливой интриганкой. Что ей Юстас? И почему она покинула пир, едва узнала Артура? Почему не подождала, когда он кинулся за ней? Не пожелала общаться? Но и не выдала его. Хотя… Она ведь ничего не знает о нем. Или знает? Артур чувствовал, что при мысли о саксонке его сердце словно резали ножом. Ему было больно и плохо. Он терялся в догадках. Нужен ли он Милдрэд? Он ведь рисковал, открывшись ей, и рассчитывал хоть на какой‑то отклик в ее глазах. Милдрэд должна понять, что он рядом, что он не оставит ее. Артур и на похищение принца решился только потому, что надеялся освободить свою кошечку. И он это сделает! Вот тогда он и поговорит с Милдрэд, заставит ее признаться, как вышло, что она отказалась от их прошлого, забыла его и стала жить с убийцей своей родни, родила ему сына. Ибо что бы ни говорили ему о Милдрэд Гронвудской, Артур продолжал надеяться, что она жертва. И если она по‑прежнему испытывает какие‑то чувства к нему, они будут вместе вопреки всем королям и принцам, вопреки всем законам – божеским и человеческим. Он не позволит им больше расстаться! Со стороны собора доносилось пение Agnus Dei [95]. Уже совсем рассвело, а значит, шла служба третьего часа [96]. Артур под эти звуки начал даже подремывать. Он почти заснул, но очнулся, услышав рядом шлепанье сандалий по плитам. Это оказался один из послушников, принесший Артуру ломоть свежего хлеба и пиво. В аббатстве Святого Эдмунда варили прославленное на всю Восточную Англию темное пиво, но Артур отказался от него. Им предстояла схватка, а в таком случае лучше оставаться голодным. И куда больше его заинтересовали сведения послушника, что люди Юстаса приходят в себя с трудом, и, возможно, их ожидание будет долгим, хотя принц уже побывал в крипте, оглядел ковчег с мощами и даже забрал с хозяйственного двора подводу, на которой намеревается вести ценный груз. Артуру опять пришлось ждать. Порой мимо проходили монахи, они выглядели озабоченными, на Артура поглядывали почти с мольбой, благословляли его. Потом они уходили, и он вновь сидел в тишине, думал о том, что их ждет, размышлял о Милдрэд. В какой‑то миг он заметил ребенка. Тот появился из внутренних помещений, совсем кроха, но в длинном одеянии монастырского воспитанника и босой. Артур некогда сам воспитывался в обители и сейчас, глядя, как ребенок семенит босыми ножками по плитам галереи, невольно умилился. Мальчик приближался, не замечая наблюдавшего за ним из стенной ниши рыцаря. Рыжеватые волосы ребенка были растрепаны, он смотрел под ноги и бежал так уверенно, будто точно знал, куда направляется. Но, видимо, это было не так, малыш остановился, стал растерянно озираться, пока не засмотрелся на колонны галереи. Они были разной формы – витые, как свечи, в виде черепицы, прорезанные продольными выемками или зубцами. Их капители украшала резьба в виде парящих, раскинувших крылья птиц, а цоколи имели самую разнообразную, порой просто фантастическую форму. Это была мáстерская резьба по камню, но, на взгляд Артура, несколько перегружавшая строгий ряд колонн и даже аляповатая. А вот малышу это, похоже, нравилось, он разглядывал каменные изваяния, переходя от одной колонны к другой, пока не замер. Вероятно, его что‑то напугало, глаза его расширились, он отступил, прижал маленькие ручки к лицу и заплакал. Артур, помедлив, подошел к нему. Ребенок никак не отреагировал на его появление, продолжал глядеть на цоколь колонны и всхлипывать, заливаясь слезами. Когда Артур посмотрел, что его напугало, он только покачал головой. Ибо цоколь был выполнен в виде оскаленного волка с острыми зубами и выпученными глазами, а у его расставленных лап была изображена отрубленная голова в короне. Местный резчик по камню старательно выполнил изваяние, и в тени под сводом галереи волк и впрямь напоминал страшное чудовище. И это, судя по всему, напугало малыша больше, чем отсеченная голова короля‑мученика. – Эй, парень, перестань. – Артур опустился подле ребенка на корточки. – Я ведь с тобой. А волки всегда пугаются, когда появляется рыцарь с мечом. Малыш перестал всхлипывать и повернулся к Артуру. Он был большеголовый и круглолицый, с серыми глазами, слегка оттянутыми к вискам, и широким, чуть заостряющимся книзу подбородком. Странно, но Артуру показалось нечто знакомое в его облике. Однако он не стал раздумывать на этот счет и принялся объяснять ребенку, что на вид этот волк, конечно, страшный, но на самом деле он очень добрый. Есть старая сказка, как этот волк нашел голову убитого злыми людьми короля и оберегал ее. Поэтому он и скалится, чтобы никто не забрал у него находку. Но когда придут монахи, он уйдет и позволит им ее забрать. Так что бояться не нужно. Да и вообще, этот волк с огромными зубами каменный. Поэтому его можно даже погладить, вот тут, по животику. Что Артур и сделал. Ребенок слушал, потом улыбнулся и тоже погладил каменное изваяние. У него была такая улыбка… Тут Артур и сам засмеялся, когда малыш вскарабкался ему на колено. Как же доверчивы дети! Но на покрытом кольчугой колене малышу, наверное, неудобно, подумалось Артуру, и он поднял его на руки, стал внимательно рассматривать. – Тебя как зовут? – Принц Вилли. Я искал маму. Артур вздрогнул. Но тут в галерее появился худой длиннолицый монах и поспешил к ним. – Ох, Вилли… – Он протянул руки к мальчику, но малыш не хотел отпускать рыцаря и даже надул губки, когда монах его забрал. – Беда с этим ребенком. Он все время пытается сбежать и ищет матушку. Но что мы можем поделать, если она сама отказалась от него, отдав нам. И, прости Господи, может, эта леди и права, если учитывать, какой безбожник его отец. – Вы говорите о принце Юстасе и… – Артур набрал в грудь воздуха, – и о Милдрэд Гронвудской? – О них, сэр. Миледи мало интересовалась этим ребенком, он вечно жил на попечении нянек, но теперь, когда Юстас привез Вилли сюда, в ней, похоже, проснулись материнские чувства. Но, судя по всему, ненадолго, если она предпочла, чтобы ее сына воспитывали монахи нашей обители. – Так она не любит этого славного малыша? – Как вам сказать. Я видел, как она смотрит на него, – в этом взгляде были любовь и забота. Но я же сказал, что его отец – чудовище, и мальчику воистину лучше будет у нас. Идем, Вилли. Он уже развернулся, когда Артур неожиданно заградил им путь. Смотрел на мальчика, потом протянул к нему руки. – Пойдешь ко мне, Вилли? Тот сразу протянул ручонки, просиял. А Артур едва не выронил его, когда брал. Смотрел на ребенка не отрываясь. Улыбка мальчика… Она так меняла его, и он становился неимоверно похож на… Генриха Плантагенета. Как такое возможно? Какие‑то дальние родственные связи потомков Вильгельма Завоевателя? Мать Генриха была внучкой короля Вильгельма и кузиной короля Стефана, тоже внука Завоевателя по женской линии. Так что Генрих и Юстас были троюродными братьями. И все же такое сходство?.. Малыш продолжал улыбаться, и Артур вдруг понял, кого он ему напоминает. Императрицу Матильду, которую тоже так меняла улыбка. Он был похож на мать Генриха Плантагенета… и мать самого Артура! Молодой человек с трудом проглотил ком в горле. – Сколько ему лет? Когда он родился? – О, это мне доподлинно известно. Леди Милдрэд говорила, что Вилли родился в день памяти блаженного Папы Римского Аникета, семнадцатого апреля два года назад. А еще она сказала, что он родился недоношенным, но вполне крупным, чтобы… Но Артур уже не слушал. Его поразила собственная догадка, и он стал подсчитывать в уме, потом даже принялся загибать пальцы. О, он хорошо помнил, когда в Гронвуд‑Кастле была большая ярмарка и они с Милдрэд уехали в Тауэр‑Вейк, а оттуда поплыли на празднование дня Тела Господня в монастырь Святой Хильды, – это было восемнадцатого июля. Но прибыли они туда только под вечер, а весь тот дождливый и сияющий день провели в охотничьем домике в фенах. Это было одно из самых сладких воспоминаний Артура, ибо там Милдрэд стала его женщиной. А через девять месяцев родила сына, который поразительно похож на мать Артура Матильду Анжуйскую! Артуру вдруг захотелось кричать, но вместо этого он высоко поднял Вилли и несколько раз подкинул. Малыш пришел в восторг и радостно засмеялся. Господи, как же он был похож на Матильду! Артур тоже засмеялся, потом схватил сына – в этом он уже не сомневался! – обнял, прижал к себе и пошел не ведая куда. Монах сзади окликнул их, но Артур шагал по галерее не останавливаясь, свернул на углу и, продолжая двигаться, пересек по периметру весь дворик и все с той же ошалело счастливой улыбкой вышел к растерянно ожидавшему монаху. – Сэр, что с вами? Вы добрый человек, раз так радуетесь ребенку, но смею напомнить… О да, Артуру надо взять себя в руки, вспомнить, что ему предстоит, но радость его была так огромна, что он несколько минут просто стоял, закрыв глаза и прижимая к себе Вилли. Своего сына! И пусть кто‑то при нем еще посмеет сказать, что этот чудесный малыш – порождение чудовищного Юстаса! – Одну минуту, святой отец, – сказал он, когда бенедиктинец все же собирался унести мальчика. При этом он торопливо стал тянуть ворот кольчужного оплечья, достал блестящий крестик на тонком шнуре и надел его на ребенка. – Пусть это всегда будет с ним. А если кто спросит, говорите, что это ему дал отец. Слышите? И никогда больше не упоминайте при нем о Юстасе! Монах, уходя, все время оторопело оглядывался, а Артур смотрел на мальчика, который сначала с интересом рассматривал блестящий крестик, потом поднял голову, увидел, что рыцарь остался позади, и вдруг протянул к нему руки и заплакал, стал вырываться. Но монах свернул за угол, и тоненький плач Вилли вскоре стих, поглощенный толстыми стенами монастыря. У Артура защемило сердце. Он прижался лбом к холодной каменной стене и закрыл глаза. Постояв так некоторое время, вновь открыл их. Он понял, в каком аду жила все это время Милдрэд, если даже не поняла, что ее сын не ребенок Юстаса. Мимо шел знакомый послушник, и Артур окликнул его. Пусть принесет пива! Ибо Артуру есть за что выпить. За своего сына! И за мать ребенка, которую он больше не намеревался оставлять жертвой чудовища! Но для этого еще надо было пленить самого жестокосердного Юстаса. Артур пошел к своим людям, сказал, что вскоре их вынужденный отдых в монастыре должен окончиться, и велел готовиться, проверить оружие и амуницию. Когда он заметил, что Рис с Метью тоже стали облачаться, остановил их. – Тут и без вас есть кому сражаться. Я не сомневаюсь в вашей отваге и сноровке, но хочу попросить… Здесь есть мальчик, монахи считают, что он сын Юстаса. Но это мой сын, и, что бы ни случилось со мной, вы должны позаботиться об этом малыше. Его зовут Вильям, он рыженький. Постарайтесь увезти его из аббатства, не хочу, чтобы его судьбой распоряжался этот выродок принц. Справитесь? Впрочем, я знаю, что могу на вас положиться. Он не стал дожидаться от потрясенных друзей вопросов, ибо уже пришло время обговорить со своими людьми детали захвата Юстаса. Итак, едва появится посланец от приора, они последуют за ним через южный проход собора, откуда обычно из обители выходят на службу бенедиктинцы. В соборе они незаметно, прячась за колоннами, проскользнут вдоль длинного нефа и нападут на людей Юстаса, появившись из‑за их спин из главных ворот собора, откуда те менее всего ждут опасности. На их стороне будет внезапность, однако стычки им, похоже, не избежать. Воины принца – настоящая свора головорезов, опытных и умеющих драться. К тому же их гораздо больше. Поэтому задача людей Артура – прорваться к принцу и пленить его. Схватив Юстаса, они могут сделать его своим заложником и принудят его людей к повиновению. Но главное – чтобы они держались все вместе, следили за противниками и не упускали Юстаса из виду, пока он не окажется в их руках. И да поможет им Бог! На словах все выходило понятно и ясно. Но на деле складывалось не так, как было задумано. Сначала, когда они уже были готовы выступить, за ними никто не пришел и ожидание затянулось. А ведь уже отзвонили колокола, да и со стороны двора аббатства доносился какой‑то шум. Метью, все еще остававшийся в своей темной бенедиктинской сутане, вызвался пойти и узнать, в чем дело. Вскоре он вернулся и сказал, что лучше пока и впрямь обождать. Приор Огдинг все еще рассчитывает уговорить Юстаса, ибо к собору сошлось множество людей – горожан Бери‑Сент‑Эдмундса, паломников и жителей со всей округи. Они заполонили все пространство перед собором и требуют, чтобы принц оставил святую реликвию на месте. Артур такого не ожидал: он просто хотел, чтобы местные жители отвлекли принца, когда появятся его люди. Судя по всему, ничего подобного не ожидали ни Огдинг, ни Юстас. Приор теперь указывал на волю верующих, а Юстас требовал, чтобы собравшиеся разошлись, но те стали плотной стеной и клялись, что не отступят и не позволят людям принца выехать с мощами, даже помешают тем вывести из конюшни лошадей. – Похоже, они плохо знают, с кем связались, – подытожил свой рассказ Метью. И был прав. Ибо почти три часа переговоров и споров окончились тем, что Юстас потерял терпение и приказал солдатам разогнать толпу. Но сделать это оказалось непросто. Жители Восточной Англии отличались своим свободолюбием, решение принца лишить аббатство популярного святого их разгневало, поэтому многие из них пришли вооруженными, и, когда люди принца стали теснить толпу, в них полетели камни и стрелы, произошла настоящая потасовка, пролилась кровь. Артур понял, что что‑то случилось, когда шум во дворе заметно усилился, затем сменился многоголосым ревом. А тут еще и колокол стал гудеть набатом. – Думаю, пора вмешаться. – И он махнул рукой своим воинам. Молча и быстро, как стая теней, люди Артура кинулись вперед. Повстречавшиеся им на пути взволнованные монахи спешно расступались, выкрикивая, что во дворе аббатства невесть что творится. Артур и сам это понял, когда миновал длинный сумеречный проход собора и выскочил на паперть. Перед ним бурлил настоящий водоворот из тел, вскинутого оружия, метущихся рук; он увидел, как местные парируют выпады клинков солдат принца сплетенными из ивняка щитами, нападают со своими вилами и пиками, со всех сторон летят камни и стрелы, и Артуру тут же пришлось поднять щит, в который впилась стрела, ибо его воинов приняли за подоспевшую к принцу подмогу. Артур глянул из‑за щита, пытаясь понять, где в этой мешанине сам принц. – Живо прорывайтесь к фонтану! Юстас там! – Он указал мечом, но не успел сбежать со ступеней, потому что на него наскочили вооруженные охранники принца. Пришлось отбиваться. Воины Юстаса скорее, чем кто‑либо, поняли, что появившиеся из собора воины не из их отряда. И хотя на людях Артура не было никаких отличительных знаков – все в схожих кольчугах, куртках и шишаках – и их можно было спутать с солдатами Юстаса, в бою опытные воины сразу отличали своих от чужаков. И они схлестнулись с ними с такой же яростью, с какой только что бились с вооруженными вилами и кольями местными жителями. – Пробивайтесь к Юстасу! – пытался докричаться до своих Артур, разя одной рукой, а второй успевая подставлять щит под колющие и режущие удары солдат принца. Все вокруг бурлило от беспрестанного движения: сталкивались тела, мелькали искаженные лица, взмывали руки с зажатым оружием, сшибались щиты. Битва разгоралась нешуточная, но бестолковая; в тесноте двора солдаты мешали друг другу, и многие из них вынуждены были бездействовать: спины товарищей не давали им дотянуться до противника. А у ворот, между аббатскими строениями, вообще произошла настоящая давка, ибо прибывшие молить принца мирные жители толпой кинулись к проходу, там образовался затор, слышались истеричные крики женщин, стоны, мольбы о помощи. Артур прорывался к фонтану, где бился в гуще своих людей принц Юстас. Он не успел надеть кольчужный капюшон, и по его виску текла кровь, но сражался он отчаянно. Артур устремился к нему, однако его оттеснили, пришлось отступить, и он неожиданно оказался в стороне от своих людей и теперь отбивался сразу от двух наскочивших на него воинов. Принял удар на щит, увернулся от идущего сбоку удара и лягнул нападавшего с другой стороны. Артура выручили его длинные ноги, но противник не упал, просто навалился на кого‑то сзади, выпрямился и вновь с криком пошел в наступление. При этом он бил сверху вниз, в пах, и Артур лишь чудом отвел этот удар, одновременно сделав выпад вправо, поверх щита, и попал в голову другого врага. Оглушив ударом по шлему очередного нападавшего, Артур отскочил и, воспользовавшись минутной передышкой, взобрался на цоколь колонны нижней галереи аббатского дворца. Сверху он видел, что большинству его людей все же удалось пробиться к фонтану, они старались окружить Юстаса, но тот показал, что не из тростника его сделали, отбивался отчаянно и даже сам наносил столь ловкие и меткие удары, что люди вокруг него падали, а он крутился вьюном, то отступал, то наседал на противника, раскрыв в яростном крике рот и вытаращив глаза. Все, смотреть больше было невозможно, снизу уже кто‑то замахнулся копьем, Артур подставил щит, но враг ударил так сильно, что пробил его насквозь, поранил ему руку, но и само копье застряло в обшивке. Резко отбросив щит, Артур тем обезоружил противника и мгновенно ударил его сверху по кожаному оплечью. Бил туда, где шея переходит в плечо, так что нанесенный сверху удар разрубил плотное оплечье и вонзился в плоть. Одновременно Артур ударил ногой в лицо кого‑то еще и успел укрыться за колонной, по которой так ударили булавой, что полетела каменная крошка, сверкнули искры. Как ни странно, он узнал нового нападавшего – разглядел его пышные усы, даже насупленные брови под ободом шлема различил. Геривей Бритто. Умелый воин, к тому же вооруженный не мечом, а утыканной шипами булавой – страшным, сокрушительным оружием. Артур же оказался без щита, поэтому скорее готов был сбежать от такого противника, если бы было куда… Меч гораздо легче булавы, он не выдерживает ее удара, булаву можно только отводить в сторону, что Артур и сделал несколько раз, одновременно уклоняясь то влево, то вправо. Но его спасло то, что в толчее кто‑то толкнул Геривея, они почти сшиблись, грудь в грудь, лицо в лицо, разделенные только окованным щитом Геривея. И тут Артур воспользовался преимуществом меча над булавой – меч был более быстр в движении – и молниеносно вскинул руку, вонзив острие прямо в лицо Геривея. Тот охнул, отшатнулся, его лицо оказалось распорото до зубов, но это было хоть и болезненное, но не смертельное ранение. Артур не мог позволить Геривею опомниться и, перехватив меч обеими руками, что есть сил рубанул по этому оскаленному кровавому лицу, почти снеся бывшему графу Уилтширу верхнюю часть головы со шлемом. Все, он опять был в гуще сражения, пытался пробраться к фонтану, ибо видел, что именно там идет наиболее ожесточенная схватка, видел, что его люди падают один за другим. Более того, он заметил и другое: затор в воротах удалось каким‑то образом освободить, люди теперь пятились, прижимались к стенам, спешили укрыться в монастырских строениях, а в ворота из города прорывались вооруженные конники Юстаса. Против этих не устоять. Артур это понял и крикнул на чеширском в надежде, что кто‑то услышит: – Отступаем! Назад! Так же, как и пришли! Кто мог его услышать среди криков и звона клинков? Но Артур повторял приказ опять и опять, сам взобрался на ступени храма, с кем‑то там схлестнулся, проклиная монахов, какие невесть чего стояли тут на коленях и истово молились, но на деле попросту мешали вбегавшим в собор людям – как местным, так и его воинам. Когда в бой вмешались конники, стало ясно, что битву не выиграть. Артур даже заметил, как кто‑то пробился к фонтану, ведя в поводу коня, и принц Юстас взобрался на него, послав вздыбившуюся храпящую лошадь прямо на мельтешащую толпу. Все же несколько воинов Артура прорвались к своему командиру, вбежали в собор. Артур отбивался от тех, кто пытался гнаться следом, и постепенно отступал. В какой‑то момент он получил передышку. И тут увидел то, отчего похолодел. Милдрэд Гронвудская находилась на галерее аббатского дворца и, приникнув к колонне, смотрела на происходящее во дворе. Это было безумно опасно, так как в воздухе еще носились стрелы, но тут рядом с ней появился худой лысый Хорса, схватил и увлек в какую‑то дверь. Это было последнее, что заметил Артур перед тем, как сам кинулся в собор, понесся между огромных колонн к спасительному южному выходу. Во внутренней галерее он заметил нескольких своих людей. – Спешите к кладбищу, где наши лошади, и уноситесь прочь! Сам же он устало припал к колонне клуатра, перевел дыхание. Вроде во внутренних дворах монастыря их никто не преследовал, гул со двора казался отдаленным. Может, это от усталости? Артур словно оглох и различал только громкий стук собственного сердца. И только тут заметил, что по его левой руке струйкой течет кровь. Ранее он не обращал на это внимания, но теперь понял, что в горячке боя потерял много крови и вот‑вот свалится без памяти. Похоже, об этом подумал и возникший сбоку монах. Сказал, что рыцаря как можно скорее надо перевязать, и повел его за собой. Хорошо, что не торопил его, ибо Артур сейчас не мог бежать – сильно кружилась голова. Длинное лицо поддерживающего его бенедиктинца показалось смутно знакомым. Ах да, этот тот брат, который унес Вилли. Артур подумал, как вовремя он наказал своим друзьям позаботиться о мальчике. Ведь теперь, когда задуманное не удалось, Юстас по‑прежнему оставался в силе, а значит, Артур так и не помог своей любимой и сыну. Бенедиктинец по пути говорил, что теперь Юстас может заподозрить монахов в пособничестве чужакам и обитель наверняка обыщут. Поэтому единственное, где он сможет укрыть раненого рыцаря, это карцер. Артур невольно усмехнулся. Конечно же, карцер: деревянный сруб в дальних дворах монастыря, куда сажают провинившихся монахов и послушников. Наверное, все карцеры одинаковы, хотя последний раз он сидел в таком еще подростком в шрусберийском аббатстве. Проводивший его брат‑лекарь Леофстан оказался заботливым малым: он улучал каждую свободную минуту, чтобы посетить своего невольного пленника, умело делал ему перевязку, приносил перекусить, а между делом рассказывал новости. Когда битва во дворе окончилась, монахи принялись соборовать и готовить к погребению убитых, относили в лазарет раненых. Юстас пока не трогает братьев, хотя на приора Огдинга так поглядывает, что остается удивляться, откуда у того берется мужество, чтобы еще ставить принцу условия. Но он тверд и сумел настоять на своем: мощи святого не тронут. Огдинг объяснил принцу, что тому не следует пытаться покинуть стены аббатства: у него столько врагов в округе, что он не сможет уехать отсюда ни с мощами, ни без них. К тому же Юстас ранен, многие его люди погибли, в том числе ближайший поверенный принца, граф Уилтшир. Но одно неплохо: теперь даже равнодушные ранее к бедам аббатства Сент‑Эдмундса примасы из соседних епископств не оставят подобное бесчинство без наказания, вскоре сюда прибудут их приверженцы, не исключено, что с войсками, и, возможно, даже сам король Стефан вмешается, а если не он, то уж Генрих Плантагенет точно. К ним обоим уже посланы гонцы, и… – Послушайте, брат, – перебил его Артур. – Я уже достаточно передохнул, а вы должны понимать, что мое пребывание тут небезопасно, да и вам может принести неприятности. Может, вы все‑таки поспособствуете, чтобы я покинул аббатство? К примеру… проводите меня через покои аббатского дворца. Брат Леофстан какое‑то время размышлял. – Да, пожалуй, через дворец вы сможете выбраться. Хотя вокруг поставлена охрана, во дворце много слуг‑мирян… И если вы сумеете смешаться с ними и пройдете к выводящим на мельничную запруду окнам… Вы умеете плавать? Артур кивнул. Но на деле он думал не столько о побеге, сколько о том, что, попав во дворец, сможет встретиться с Милдрэд. Кто знает, когда еще представится случай, а ему было даже больно думать, что он опять уедет, так и не поняв, что же разъединило их с Милдрэд, почему саксонка сбежала, едва завидев его. Несмотря на напряжение, а может, из‑за того, что он потерял много крови, Артур даже выспался в карцере, пока Леофстан отсутствовал. Тот пришел, когда уже совсем стемнело, и, разбудив рыцаря, передал ему сверток с одеждой. Это была довольно поношенная и даже запачканная кровью туника – похоже, брат‑лекарь снял ее с кого‑то из убитых людей принца, ибо на ней был его герб – распростерший крылья черный ястреб. – Как вы себя чувствуете? Дайте взглянуть на рану. Ну, вроде все в порядке. Сейчас мы выйдем и я провожу вас во дворец аббата. Будьте осторожны, ибо там сейчас Юстас со своими приспешниками. Правда, там и аббат, и немало наших, они совещаются в большом зале, так что вы сможете пройти, смешавшись с людьми принца. И капюшон надвиньте поглубже. Он стал объяснять, как лучше пробраться, указал, где дверь к пекарне и мельнице. Мельница расположена почти рядом с дворцом, а уж там… – А где покои леди Милдрэд? – не удержавшись, спросил Артур. Лицо монаха посуровело, но, поразмыслив, он все же сказал, что на втором этаже дворца, Артур может пройти по верхней галерее, потому что в ее конце тоже есть выход к службам. Все же Леофстан был славный монах. Он проводил рыцаря через постройки монастыря, указал на нужную дверь и перекрестил напоследок. Во дворце и впрямь было многолюдно, но все выглядели какими‑то подавленными, так что Артуру не составило труда незамеченным пройти по галерее вдоль больших окон зала для пиров и подняться на второй этаж. Здесь он остановился. Светила большая луна, на пол уходящей вперед галереи от колонн ложились черные тени, протягивались к нескольким выводившим сюда дверям. Обычно тут располагались на постой самые именитые гости аббатства, и каждая дверь была богато украшена, ее обрамляли резные архивольты и встроенные по бокам колонны. За одной из них находилась Милдрэд Гронвудская. Артур стал подходить к каждой из дверей и прислушиваться. Сердце его оглушительно билось, он то замирал и стоял в тишине, то озирался по сторонам. Он был уже возле третьей двери, когда невдалеке стукнула дверь, и молодой человек вжался в дверную нишу, стараясь укрыться в тени, куда не достигал лунный свет. И вдруг… Его сердце подпрыгнуло, по телу прошла волна дрожи. Милдрэд была совсем недалеко от него. Он видел, как она стоит у каменной балюстрады галереи между колонн, смотрит на двор перед собором, откуда уже убрали тела, и теперь они были сложены несколькими длинными рядами, подле которых трудились монахи, зашивали при свете факелов в саваны, слышалось их негромкое песнопение. Милдрэд наблюдала за ними, не подозревая, что Артур совсем близко, а он едва не плакал, глядя на ее освещенный луной силуэт, горделиво вскинутую голову, струящуюся белую вуаль, от которой словно исходило сияние… Милдрэд казалась ему столь красивой… почти нереальной. Артур даже подумал, что она сейчас исчезнет, словно мираж, что видеть ее так близко – просто немыслимое счастье. А главное – они тут были совсем одни. Он шагнул к ней. Милдрэд услышала рядом движение и повернулась. Артур был в наброшенном на лицо капюшоне, но она все равно узнала его. Ее глаза расширились, но она не двинулась с места. Он видел только, как бурно вздымается ее грудь, как лунные блики скользят по драгоценностям. И они оба замерли, стояли не шевелясь и смотрели друг на друга несколько бесконечно долгих мгновений. Снизу, из зала, донесся шум, и оба вмиг очнулись. Артур медленно приложил палец к губам, призывая к осторожности. Он двинулся к ней, но она сама бросилась к нему, схватила за руку и увлекла за собой. Но прежде чем закрыть дверь, выглянула наружу. Галерея была пустынной, даже ее страж Хорса куда‑то делся. Облегченно переведя дыхание, Милдрэд плотно закрыла дверь, опустила расшитый занавес. И тут же оказалась в объятиях Артура. – Кошечка моя! Он подхватил ее, поднял, закружил, счастливо и безумно глядя на нее, не чувствуя боли в пораненной руке, не замечая, что она упирается, стараясь высвободиться. О, она и впрямь пыталась, но руки ее ослабели, и, поддавшись порыву, Милдрэд просто позволила себе обмякнуть в его руках, замереть. Артур наконец опустил ее, стал гладить по голове, прижался щекой к ее щеке, и она, уткнувшись лицом ему в плечо, слушала его прерывистое дыхание. Они стояли так какое‑то время, обо всем забыв, не думая об опасности. Но потом Артур бережно, как святыню, взял ее голову в свои ладони, склонился к ней близко‑близко. – Наконец‑то мы вместе! О Небо! Я думал, что не доживу до этого мига! Она не заметила, что плачет, и он сказал: – О, не плачь, мой котенок! Моя Милдрэд! Я все сделаю, чтобы освободить тебя. Чтобы ты вновь была со мной. Я тебя не оставлю. Верь мне. Милдрэд видела его большие горящие глаза – они приближались, становились все больше, и вот это уже не глаза, а темные озера, в которых ей хотелось утонуть. Каким бы это было облегчением!.. И, забывшись, она позволила ему целовать себя. О, она этого хотела! Столько времени ничего не чувствовавшая, будто оледеневшая, она таяла перед ним, слабела… Это было какое‑то невероятное колдовство, но она даже не думала сопротивляться, когда он целовал ее. Это был требовательный поцелуй, и она подчинилась с неожиданной для себя радостью! Ее губы послушно раскрылись, и его язык скользнул к ней в рот, пробуждая давно забытые ощущения. Она как во сне подняла руки и обняла его за шею. Пусть этот миг продлится как можно больше! Она готова умереть за этот миг. А потом… Это «потом» отрезвило ее. Она вспомнила, как долго верила в его смерть, потом не верила… потом узнала, что он обвенчался с другой. – Отпусти меня, Артур! Он тут же разжал объятия, увидел, как она отшатнулась, как стало меняться ее лицо, приняв отчужденное выражение. Только руки еще теребили ожерелья на груди, тряслись, пока не сжали сверкающий нагрудный крест. Милдрэд заставила себя вспомнить, как смотрела на его венчание с Ависой… и почти с облегчением ощутила, что сердце ее вновь превратилось в лед. Ровным голосом она произнесла: – Это была всего лишь слабость с моей стороны. Ты прибыл так неожиданно, я просто растерялась и повела себя недопустимо. Но сейчас… Мои женщины помогают бенедиктинцам ухаживать за ранеными, мои стражи заняты с принцем, так что ты сможешь спокойно уйти. Я не выдам тебя. Иди же! – Я не уйду! Он сказал это так громко, что Милдрэд вздрогнула и невольно прислушалась. – Артур, пойми, я не хочу, чтобы тебя застали тут и схватили. Поэтому ради того, что было некогда между нами… ради тех времен, когда я тебе верила… Уходи! Я давно решила, что нас ничего больше не связывает. Она умолкла, давая повиснуть молчанию. Артур стоял не шевелясь, не спуская с нее взгляда. Его только что источавшее внутренний свет лицо гасло, как гаснет день в сумерках. Только глаза продолжали упрямо сверкать колким светом. – Это из‑за Юстаса? Ты готова оставаться с ним? Ты его… любишь? – Не мели чушь! Она была потрясена, что он так думает о ней. Или он пытается повлиять на нее? О, Артур был хитрецом, она не забыла, как когда‑то поддалась на его обман. Как поверила в его чувства. Он откинул капюшон, запустил пальцы рук в волосы, убирая черные пряди со лба. Это движение было так знакомо ей! А еще она увидела, как он чуть поморщился и огладил свою руку над локтем. – Ты ранен? Она вспомнила о сегодняшнем побоище перед собором и догадалась, что и Артур мог там быть. Такой, как он, всегда там, где опасность. Спрашивается, почему ему не жилось спокойно в Уэльсе, под крылышком любящей его богатой Ависы? Она так и спросила: что привело его сюда из Уэльса? – При чем тут Уэльс? Что ты вообще говоришь, Милдрэд? Если ты не хочешь оставаться с Юстасом, почему не пойдешь со мной? Прямо сейчас. И я уже попросил Риса и Метью позаботиться о Вилли, так что тебя ничто не удерживает. Мы сможем вместе бежать. Ты ведь всегда была такой храброй и, если только захочешь, станешь свободной! – А если не захочу? Он замер. Минута тянулась бесконечно долго. Милдрэд смотрела на него холодно и спокойно, потом с равнодушием, разделявшим их подобно стене, произнесла: – С тех пор как я любила тебя, Артур, прошло достаточно времени. И я на многое посмотрела иначе. И многое забыла. Но, возможно, это и к лучшему? Зачем мне вспоминать, что когда‑то у меня была иная жизнь, если все в этой жизни было обманом? И если тот, кого я когда‑то имела глупость полюбить, ради которого лгала своим родителям, оказался всего лишь ловким обманщиком? И этот ловкач, едва поняв, что уже не сможет получить меня, быстро обвенчался с другой. С Ависой из Глочестера! Теперь уже Артур воскликнул: – Не мели чушь! Его грудь бурно вздымалась. – Я не женат на Ависе. Это всего лишь глупость. А на деле я всегда любил только тебя, стремился только к тебе! И я по‑прежнему люблю тебя, моя кошечка. Я дорожу тобой не меньше, чем своей бессмертной душой и надеждой на вечное спасение. Милдрэд вдруг громко всхлипнула, шагнула к нему и так сильно толкнула, что он едва не упал, охнул, схватившись за раненую руку. Но Милдрэд не чувствовала жалости. Пусть ему будет больно! Так же больно, как и ей, когда она слышит его заведомую ложь. – Ты негодяй, Артур! Как ты можешь говорить о любви, как можешь уверять, что не женат на Ависе, когда я сама присутствовала на вашем венчании?! Артур был ошеломлен. Но постепенно стал догадываться. О Пречистая Дева! Так вот почему Милдрэд гонит его и не верит! Она была там! Это ее крик звучал в полутемной церкви, когда он уже был готов надеть обручальное кольцо на руку обманщицы Ависы! Это голос Милдрэд помешал ему совершить роковую ошибку. Однако почему же она не знает, что венчание не состоялось? Что он отказался от Ависы, а потом и его друг тамплиер высказался против этого брачного союза. И Артур начал говорить. Сказал, что если она была там, то должна знать, что они так и не обвенчались с Ависой. Уж о том, как кричала и ругалась разгневанная куртизанка, Милдрэд должна была знать. Воцарилась тишина, столь глубокая, что, казалось, оба утонули в ней. И впервые на лице молодой женщины появилась тень сомнения. Глаза ее затуманились, руки задрожали, она вновь затеребила украшения. Затем все же осмелилась спросить: так ли это? Артур вдруг почувствовал такую сильную усталость, что опустился на ларь у стены и стал рассеянно поглаживать нывшую руку. – Ты сказала, что многое забыла, Милдрэд. Однако ты не знаешь, как много забыл я. И как долго не мог вспомнить. Да, ему необходимо ей все поведать. Остальное неважно. Главное, чтобы она поверила и поняла, что с того мгновения, как он пустил ее коня вскачь от преследователей под Гронвудом, очень многое изменилось. Очень многое… Она слушала. Это была необычная история. Его ранение, пребывание в комтурии Колчестера, болезнь, заключавшаяся в потери памяти. Амнезия – знакомо ли ей такое слово? Ему неприятно говорить об этом, но если раньше Милдрэд не слышала о подобном, то пусть спросит у своих друзей‑монахов, они‑то наверняка знают. И вот, находясь в полном беспамятстве, решив стать тамплиером, он прибыл в Лондон, где и встретил Авису. И эта хитрая женщина задумала воспользоваться его бедой. Ранее он считал Авису другом, потом… Потом чуть не женился на ней. Но его остановил крик Милдрэд. Артур старался рассказывать спокойно и подробно, чтобы она поняла и поверила. Ибо есть люди, какие могут подтвердить правоту его слов, подтвердить, что он забыл свое прошлое и решил уехать. Его не было в Англии целых два года. Где он был? В Святой земле. Он почти стал рыцарем‑тамплиером. Почти. Ибо было нечто, что не давало ему покоя, вселяя некое губительное беспокойство, заставляя вернуться. Теперь‑то он понимает, что это была неосознанная тревога за нее. И постепенно он стал вспоминать свое прошлое, вспомнил Шрусбери, мать Бенедикту, Риса и Метью, свои проделки, свое бродяжничество. Вот поэтому он отказался от почетной службы в ордене Храма и отправился искать свое прошлое. И постепенно, где с подсказки, а где сам, стал вспоминать и узнавать, кто он такой. Узнал даже, что Гай де Шампер был его отцом. Помнит ли Милдрэд Черного Волка, который вдруг решил помочь им? Возможно, Гай раскрылся ее родителям, раз те вдруг согласились на помолвку единственной дочери и сына их друга. И теперь он зовется Артур Фиц Гай – сын Гая. И он наследник родовых владений рода де Шампер. Сама императрица Матильда дала ему подтверждение его прав и обещала поддержку. Он умолк, переводя дух, и посмотрел на Милдрэд. Она сидела вполоборота к нему, в слабом свете свечей Артур не мог разглядеть ее лица. Но Милдрэд молчала, и он не знал, поверила ли она ему. Конечно, все, что он ей поведал, было слишком невероятным. Но ему было необходимо, чтобы она поняла, что он не мог прийти за ней. Но теперь пришел. – Милдрэд… – Тсс… Она вдруг резко вскинула руку – парчовая подбивка ее широкого рукава сверкнула, как молния. Потом Милдрэд резко схватила его и увлекла за занавесь полога. И тут же в ее дверь постучали. Из своего укрытия Артур слышал, как она довольно резко говорит Хорсе, что ей не потребуются сегодня ее женщины, что пусть убирается и оставит ее в покое. Потом они прислушивались, как удаляются его шаги, позвякивает сталь кольчуги. Артур вышел и увидел, что Милдрэд стоит у дверей, прижавшись к ней лбом. Глубоко вдохнув, она медленно повернулась. Они долго смотрели друг на друга. Было тихо, только порой раздавался монотонный поминальный звон колокола. – Ах, Артур, – слабо вздохнула Милдрэд, – если бы ты только знал, как долго я тебя ждала. Как втайне от всех верила, что вдруг… Но сама же сердилась на себя и заставляла тебя забыть. – И забыла? Его лицо было серьезным, грудь бурно вздымалась. Для него было неимоверно важно, что она скажет. Она же молчала. Потом слегка улыбнулась, но в ее улыбке напрочь отсутствовало веселье. Она вдруг вспомнила все, что произошло и отделило ее прежнюю, горячую и шальную, от любви к нему, и представила себя нынешнюю, холодную и расчетливую. И в этот момент словно тяжелые горы легли ей на плечи. – Так много всего случилось за это время. – Плевать. Наша судьба в наших руках. И я пришел за тобой, потому что мне никто не нужен, кроме тебя. Опомнись же, Милдрэд! Подумай, что нас ждет. А ведь я еще не все тебе сказал! Я хочу жениться на тебе, и теперь этот брак не унизит, а даже возвысит тебя. Ибо я опять служу Генриху Плантагенету, я в почете у него. О, что я говорю? Представь, я узнал, что Генрих – мой брат! Как это славно! И странно. Помнишь, как некогда мы и впрямь с ним очень сблизились, возможно, потому, что оба чувствовали, что нас связывает нечто большее, чем просто расположение. О, вижу, ты удивлена? А каково мне было это узнать! И от кого? От самого славного парня Генриха. Оказывается, мой отец Гай и императрица Матильда некогда были любовниками, и вот… появился я. Он схватил ее за руки, заставил сесть, а сам, опустившись подле ее колен, стал торопливо рассказывать. О догадках матушки Бенедикты, о том, что у подкидыша Артура нашли крестик, о том, как она ездила в Анжу и вызнавала, пока не убедилась в подлинности своих догадок. Она же сообщила обо всем Гаю, и Гай согласился помочь Артуру стать рыцарем и получить руку Милдрэд. Помнит ли Милдрэд, как они гадали, что заставило Гая резко поменять свое решение? Рассказал он ей и о том, как об этом узнал Генрих, причем при весьма драматических обстоятельствах. Милдрэд слушала как завороженная. И про Генриха, и про то, как Артур ездил ко двору Матильды, как императрица, пусть коротко и сдержанно, но дала понять, что признает его. И теперь Артур вполне достоин прекрасной гронвудской леди. Матильда подтвердила, что он вступит во владения своего отца, ну а Генрих пошел даже дальше, подписав указ, что отныне Артур станет лордом Малмсбери. О, его ждет блестящее будущее, Милдрэд может быть в этом уверена! Она слушала, и голова ее все более никла. Даже то, что Артур стал рыцарем у графа Честера и по его приказу приехал сюда с большим отрядом не столько из желания похитить Юстаса, сколько освободить ее, Милдрэд восприняла как‑то отстраненно, не поднимая головы. И это пугало Артура. Он взял ее за подбородок, заставил взглянуть ему в глаза. – Кошечка моя! Признайся, что тебя гнетет? Ведь теперь ты не можешь сказать, что мы неровня и я недостоин тебя? Она смотрела на него невероятными глазами. Ласково провела рукой по его растрепанным волосам. – Я вот подумала, Артур… Столько всего… Что теперь может объединить нас? – Наша любовь. Он вдруг светло улыбнулся. – Да, наша любовь, если мы останемся ей верны. И еще… Еще есть Вилли. Милдрэд встрепенулась. – Ради самого Неба! При чем тут мой ребенок? И вдруг… – Да, при чем тут мой сын? Раздался страшный грохот, когда Юстас ворвался с этим криком в покой, резко отбросив расшитый занавес на двери. Милдрэд словно окаменела. Ощущение ужаса, бесформенного и тяжелого, окутало ее, будто саван. Она открыла рот, собираясь что‑то сказать, но не смогла издать ни звука. Краем сознания отметила, как Артур отскочил от нее и, не сводя с принца глаз, машинально нащупывает у пояса рукоять меча. Но его не было, он оставил оружие, когда облачился в ливрею дома Юстаса. Однако принц уловил это движение, и из его горла вырвался короткий сухой смех. Глаза принца казались аспидно‑черными, особенно под светлой повязкой на голове, борода его была всклокочена, а ровные белые зубы блестели в зверином оскале. – Так‑так. Моя леди принимает у себя давешнего трубадура. То‑то мне показалось, что его пение произвело на нее неизгладимое впечатление. Или вы исповедуетесь ему, миледи? Вам что, священников в аббатстве мало, раз вы так надолго уединились с этим парнем? Который вдруг нацепил ливрею моего человека. Его неторопливая манера была не в силах скрыть бушевавшую в нем ярость. И вдруг он резко и сильно ударил Артура в живот, так что тот согнулся пополам и стал ловить ртом воздух. Но при этом медленно отступил, оказавшись у окна. Уже в следующий миг Артур кинулся к окну. Рванулся, разбив слюдяные вставки в мелком переплете, но не успел выскочить, так как к нему бросились пришедшие с Юстасом люди, повисли, не давая вырваться, вновь подтащили к принцу и грубо поставили на колени. Милдрэд не двигалась. У нее было странное ощущение, что все это происходит не наяву, что ей снится жуткий сон… Ибо если она свыклась с Юстасом и не боялась его, то теперь ей было неимоверно страшно. Она молчала, оглушенная ужасом, догадываясь, что может сделать Юстас с Артуром. Она попыталась взять себя в руки. Что он слышал? Что понял? – Милорд!.. Больше она не успела ничего сказать – пощечина Юстаса свалила ее на пол. Артур рванулся, протащив за собой удерживающих его стражей. Несколько крепких тумаков – и он опять едва не задохнулся. Потом его приволокли к креслу, в которое сел Юстас. Принц пристально смотрел на пленника, лицо его было неподвижным, а в остекленевших глазах таился смертельный холод. – Хорса, – обратился Юстас к стоявшему у приоткрытой двери саксу, – мой верный Хорса, ты был прав, заподозрив, что наша леди не одна. И вот кого она принимала! Трубадура, который к тому же оказался посланцем графа Честерского. Знаешь, парень, а я тебя вспомнил! Это ведь ты гарцевал на великолепном жеребце под стенами Уоллингфорда? А после, видать, последовал за мной и отбил сокровища монастыря Сент‑Эдмундса. Думаю, мы найдем способ развязать тебе язык и ты расскажешь, куда дел украденное. Он какое‑то время молчал, даже не повернулся, когда к нему приблизилась Милдрэд. Она была очень бледна. Но помнила, что еще имеет на принца влияние. – Милорд, не делайте этого. Я прошу вас за этого человека. Некогда он оказал мне немало услуг и… Все, что пожелаете, только отпустите его. – О, все дьяволы преисподней! – взревел Юстас. – Все, что пожелаю? А что я еще могу получить от тебя, если ты и так моя? И я могу сделать с тобой все, что мне заблагорассудится. Но, кажется, ты с этим трубадуром беседовала о любви? Как забавно! Сначала мой отец, теперь этот пройдоха… Ты расшалилась, моя милая. Но… Он резко умолк, переводя взгляд с Артура на Милдрэд и обратно. – Ха! А ведь недаром этот красавчик еще там, под Уоллингфордом, показался мне знакомым. Разве не он кинулся под мечи, когда я захватил тебя под Гронвудом? Так, может, это тот самый славный парень из Шрусбери, за которого ты когда‑то собиралась замуж? Юстас подошел к пленнику и уставился на него, чувствуя, как со дна души поднимаются какие‑то ядовитые испарения, как он словно пропитывается ими, понимая, что перед ним его основной соперник, тот, ради кого Милдрэд была готова обмануть весь мир, а позже уморить себя голодом… которого не забывала все эти годы… чье имя порой шептала во сне… – Артур? И что ты скажешь мне, Артур? У меня к тебе немало вопросов. С чего начнем? Тебя послал Честер? Ты человек Плантагенета? Это твои воины сегодня пытались напасть на меня? Артур молчал, дерзко глядя на принца. А Юстас смотрел на него. Мало кто мог выдержать взгляд принца, и это доставляло Юстасу истинное удовольствие, он понимал, что его боятся, что подчиняются его силе. Но этот парень не стушевался перед ним. А ведь он – ничтожество, почти труп… Ибо Юстас знал, что тому недолго осталось жить. – Как ты хочешь умереть? – с презрительной усмешкой спросил Юстас. Глаза его обещали смерть. – От старости, – был ответ. Юстас опешил. Этот подонок еще смел шутить! Да он просто не ведает, с кем имеет дело! Ну ничего, Юстас знал, как подчинять людей, как доводить их до такого состояния, когда они забывают, что они люди, когда превращаются в нечто из сгустков крови и ошметков мяса, когда не осознают, живы еще или уже в аду. – До старости тебе не дожить, не обольщайся. Ибо ты умрешь уже сегодня… к утру. И будешь умирать медленно. Сначала тебе сожгут волосы. Потом выколют один глаз. Один. Для того чтобы ты смог и далее наблюдать работу моих палачей. Смотреть, как они рвут твою плоть раскаленными щипцами, как вонзают в тебя иглы, как отпиливают конечности. При этом тебя будут отливать водой и задавать нужные вопросы. И ты все им скажешь. И про службу у Плантагенета, и про спрятанные монастырские сокровища, и про то, где скрываются твои воины. Ты все скажешь. А к утру будешь молить о смерти как об избавлении. Но прежде я позову к тебе сию прекрасную даму, дабы она прочитала над тобой отходную молитву и ты смог увидеть ее в последний раз своим единственным глазом. А потом наступит мрак, потому что твой оставшийся глаз зальют кипящей смолой. Выживешь ли ты после этого? Мне это даже любопытно. Милдрэд стояла позади принца, вцепившись в спинку кресла. Она едва не теряла сознание, ей было дурно. Слова Юстаса доходили до нее словно через слой воды. Он хочет выколоть Артуру глаза? Самые красивые, веселые и ласковые глаза на свете? Они хотят распилить его? Внутри нее закрутился какой‑то мучительный смерч. И все же она вздрогнула, когда принц громко позвал Хорсу. – Эй, Хорса! Ты слышал, что я повелел? Проследишь за исполнением? Сакс смотрел угрюмо, его худое лицо было мрачным. – Милорд, я не палач! – Так станешь им! Это приказ! И ты сделаешь это, если не желаешь разделить его участь. Юстас жестом велел увести Артура. Милдрэд видела, как он быстро оглянулся, когда его выталкивали в проем двери. Последний взгляд. Потом расшитый занавес опал, Артур исчез, глухо стукнула закрывшаяся дверь, и она поняла, что это все. Это конец. Она осталась стоять на месте. От шума в голове она пошатывалась, но не падала. И только когда Юстас вышел, когда ей не нужно было держаться при нем из последних сил, Милдрэд, перестав воспринимать окружающее, заметалась… Ее привел в себя резкий голос Хорсы: – Эй, прекрати! Хватит бродить вдоль стены, как полоумная. Меня этим уже не проймешь! От его окрика Милдрэд как будто очнулась. Оказалось, что она опять мечется у стены, касаясь ее ладонями, как и раньше, когда она почти сходила с ума. Но и теперь она была едва ли не на грани помешательства. Ох, лучше бы так и случилось, чем понимать, что ждет ее любимого. Ибо она любила его! Она верила ему! Она не выдержит, если ей опять придется потерять его! Все, что угодно, только бы он жил! И сейчас она пойдет к Юстасу, она будет умолять его, она станет валяться у него в ногах, и… Милдрэд шагнула к двери, почти налетев на Хорсу. Он все еще был тут, мрачный и неподвижный, смотрел куда‑то в пространство. Его худое лицо было бледным и напряженным, на щеках вспухли желваки, на лысой голове отражался свет. Милдрэд показалось, что она видит перед собой саму костлявую гололобую смерть – высокую и неподвижную. Смерть ее Артура… Она всхлипнула, упала перед ним на колени, вцепилась в его пояс. – Хорса! Умоляю, не делай этого! Не мучай его! Священной плотью распятого Христа и слезами, пролитыми над ним Богоматерью, заклинаю тебя, не делай этого. Я знаю, что ты человек Юстаса, что ты верен ему и тебя даже называют его псом… Я сама порой так называла тебя, но вот я перед тобой на коленях и прошу… я умоляю тебя, Хорса… Да, ты повинен в смерти моих родителей, но я готова все простить, готова сама умолять тебя о прощении, только смилуйся! Слышишь, я никогда больше не скажу тебе ни единого дурного слова, я стану любить и почитать тебя… Мы ведь родня, Хорса, ты мой дядюшка, и отныне я буду обращаться к тебе как к родне, буду твоей преданной помощницей… твоей рабыней!.. Ее нервная речь прерывалась рыданиями. Хорса потрясенно смотрел на нее, хотел поднять, но она не позволила, обхватила его ноги, прижалась к нему, дрожа, как в лихорадке. – Хорса! Хорса!.. Сколько же зла мы принесли друг другу! А ведь ты всегда любил мою мать, я слышала рассказы об этом и знала, что Гита Гронвудская, несмотря ни на что, относилась к тебе с теплотой, понимая, что в том, что ты стал изгоем, есть и ее вина. Сакс резко вздрогнул, как будто его ударили кнутом. – Замолчи! Но Милдрэд не унималась. – Я знаю, что ты ненавидел моего отца, своего соперника… Но ведь он был твоим братом… У вас был общий отец. Да, я дочь Эдгара, я твоя родня, хочешь ты этого или нет… но я и дочь Гиты, которую ты любил! И я прошу тебя… Пощади Артура! Слышишь, это я, дочь Гиты, умоляю тебя о снисхождении! Хорса стал пятиться, но она не отпускала его, волочилась за ним по полу, то прижималась к нему и рыдала, то вскидывала залитое слезами, искаженное в гримасе лицо и все просила… просила… Обещала, что станет слушаться его, что пусть он даже побьет ее, если ему станет от этого легче, если она хоть чем‑то загладит то зло, какое причинила ему, оскорбляя и настраивая против него Юстаса… Юстаса, который сломал ее жизнь, убил ее родных, который сделал из Хорсы своего цепного пса и палача! – Он и мою жизнь сломал, – вдруг глухо произнес Хорса. – Да, я стал его псом и потерял все, что когда‑то имел. Мои соотечественники презирают и избегают меня, я стал чужим даже в этом краю… Краю, где родился… Я проливал кровь за Юстаса в этой святой обители, где похоронена моя мать… Откуда хотят увезти величайшую святыню моей земли… Он говорил негромко, но прильнувшая к нему Милдрэд слышала каждое слово. Она снизу вверх осторожно поглядела на него. Хорса. Враг. Убийца. Пес Юстаса. Она не ожидала от него таких слов. И она с готовностью поддержала его, стала говорить, что Юстас разрушает и губит все, к чему прикасается, на него невозможно влиять, он никого не слушает и… О, пусть Хорса не становится палачом ее Артура! Ведь он благородного рода, они родня… И пусть он не мучает Артура. Лучше пусть сразу убьет… Она произнесла это и рухнула на пол, сама испугавшись того, что сказала. Убить Артура! Да ее сердце сразу разорвется! Хорса вдруг склонился и резко поднял ее на руки. Легко отнес к постели и почти швырнул на ложе. – Оставайтесь тут. Я пришлю к вам ваших женщин. И не вздумайте ничего с собой сделать. Он стремительно вышел. Милдрэд лежала не шевелясь. Она впала в забытье и надолго оцепенела… Сейчас бы тихо отойти в царство вечного покоя… Ибо без Артура она уже не будет жить. А Хорса… Как она могла просить такого, как Хорса? Он сама смерть… Он не остановится. Хорса быстро шел по галерее, спустился вниз, где его ожидали люди принца. – Сэр, его высочество приказал повиноваться вам. Когда приступим? – Когда скажу. Отправляйтесь в подвал и ждите. Я скоро приду. Он смотрел, как они уходят, но не двигался. Видел, как луна скрывается за ажурные башни собора Святого Эдмунда, как его длинная черная тень падает на двор перед храмом. Сегодня тут было настоящее побоище, когда земляки Хорсы пришли постоять за своего святого Эдмунда, которого собирался увезти и продать Юстас. Сам Хорса не принимал участия в сражении. Ему было приказано охранять Милдрэд Гронвудскую, и он охранял ее. А еще смотрел на то, что творилось вокруг. Позже даже помогал монахам сносить и складывать порубленные, окровавленные тела. Среди них узнал и своих знакомых: толстого тана Бранда, белобрысого Рикберта, престарелого Бритрика… В одном из мертвецов Хорса с ужасом узнал и своего сына Олдриха… Олдрих всю жизнь провел в хозяйстве, возясь со свиньями, овцами, и Хорса даже стыдился такого сына… А вот же и он прибыл в Бери‑Сент‑Эдмундс, чтобы постоять за святого Эдмунда. И был убит. Олдриху размозжили голову, и он, даже мертвый, по‑прежнему сжимал в руке старую саксонскую секиру, принадлежавшую деду Хорсы, с которой тот бился еще при Гастингсе. Хорса уже давно отказался от этого оружия предков, умело владел мечом и палицей. А секира осталась в его роду. Роду… Хорса знал, что у него в усадьбе Фелинг есть внуки, есть и дочери, которые давно вышли замуж и где‑то жили. Он никогда не интересовался ими… как и они им. А если и слышали об отце… то вряд ли горели желанием встретиться. Ибо он, некогда прославленный тан Хорса из Фелинга, защитник и поборник свобод для саксов, давно уже стал проклятием в Денло, он нес сюда только зло, он поступил на службу к Юстасу, поверив тому, и даже одно время гордился этой службой. Стал бароном Ледвическим… сделался, по сути, нормандским бароном. В Денло же о нем говорили только одно: нидеринг. Большего оскорбления саксы и не могли придумать для своего соотечественника. Это означало «мерзкий предатель», хуже любого вора и убийцы. Почти проклятие для человека, который всех предал и от которого все отвернулись. И он, Хорса, стал нидерингом. Он и сам себя уже считал таковым. А Милдрэд сказала, что Гита до последнего думала, что это из‑за нее он стал изгоем, и чувствовала себя виноватой. Милдрэд – дочь Гиты. И Эдгара, которого Хорса когда‑то люто ненавидел. Почему? Из зависти? Из мести? Он сам уже забыл. И даже понимал, что Эдгар сделал все, что мог, когда убил Гиту… спасая ее от бесчестья, какое бы принес ей Хорса. Гита сама просила об этом… Гита – мать Милдрэд, которая сегодня стояла перед ним на коленях, просила прощения и умоляла… О чем она его умоляла? О чем может просить женщина, которая обесчещена, но смирилась с этим? Вот Гита предпочла смерть. И это хорошо, ибо ей не пришлось узнать, какая судьба уготована ее ребенку. И он, Хорса, помог отдать ее девочку Юстасу. Человеку, который губит все, к чему прикасается. Он сделал Милдрэд своей пленницей и шлюхой, Хорсу превратил в нидеринга… А теперь хочет увезти мощи святого Эдмунда… Сакс медленно провел по лицу ладонью. И вдруг понял, что плачет. Как же давно он не плакал! Неужели это мольбы Милдрэд так на него подействовали? Ерунда! И все же у Хорсы было ощущение, что Милдрэд, умоляя его, будто бросила камень в застывшее болото равнодушной души. И теперь он… Да, он знает, что нужно сделать. Хорса шагнул в проем дворцовых дверей, оказался в переходе, куда падал свет из большого зала. Там по‑прежнему было шумно, за столами сидели и пили люди принца, а сам Юстас восседал во главе стола на возвышении, мрачный и отрешенный, но величественный, даже повязка на его голове смотрелась как корона. Ел он красиво, манеры и хорошее воспитание оставались при нем, даже когда вокруг буйствовали его разбойничьи рыцари, орали, ржали, шумно испускали газы, обсуждали сегодняшнее побоище. Юстас будто не замечал происходящего. Он то улыбался каким‑то своим мыслям, то становился мрачен. Вот он поднял голову и громко крикнул: – Эй, когда наконец подадут блюдо из угрей? Эта свинина плохо прожарена. Хорса чуть отступил в тень, чтобы страшные глаза принца не заметили его. Полудикие вояки Юстаса считают, что его взгляд может видеть все, у них вообще какой‑то суеверный страх перед принцем, они его уважают… и понимают, что только такой, как он, может быть их главарем. Хорса же давно пришел к выводу, что Юстас просто озлобленный, самоуверенный мальчишка, урод во всех ипостасях, а ныне еще взбешенный тем, что дела его идут не так, как хочется, и готовый на ком угодно сорвать зло. На попавшем в плен Артуре, к примеру, которого сейчас должен пытать Хорса. Сакс не сомневался, что вскоре Юстас покинет застолье, чтобы самому присутствовать на пытках. Чтобы такой, как Юстас, да отказал себе в удовольствии видеть, как мучают его врага? Его соперника… Наверняка при мысли об этом у его высочества только улучшается пищеварение. Мимо Хорсы спешно проносили большой поднос. – Эй, погодите! – Он загородил дорогу слугам, когда те стали устраивать поднос на голове одного из лакеев: его высочество любил, чтобы ему все подавали красиво. – Принц недоволен свининой. Хоть угрей вы хорошо приготовили? Он отломил кусочек уложенных среди зелени длинных рыб, стал жевать, потом еще отломил один. При этом, пока стоявший с подносом слуга не мог видеть, а ко второму он как раз повернулся спиной, Хорса незаметно повернул желтоватый топаз в перстне и быстро высыпал содержащийся в нем порошок на мясо угрей. – Да, годится. Можете нести. Хорса не волновался. Даже, наоборот, был на удивление спокоен. Так же спокойно смотрел, как блюдо поставили перед Юстасом, как тот начал есть, – изящно брал ломтики угря кончиками пальцев и неспешно клал в рот. И ничего не почувствовал. Значит, Хорсу не обманули: яд действительно безвкусный. И быстро действует. Ибо Хорса еще стоял и наблюдал, когда Юстас вдруг откинулся на спинку кресла, схватился за горло, лицо его исказилось. – Да провалишься ты в Хель! – прорычал Хорса сквозь зубы старое языческое проклятие, забросил через плечо полу своей накидки и пошел прочь. Теперь он направлялся к подземелью, но даже не убыстрил шаг, когда шум в зале усилился. У входа стоял стражник, еще двое были на лестнице, у дверей в подземелье. Хорса подождал, пока они отомкнут засовы. Один даже спросил: – Что это за шум во дворце аббата? – Веселятся, – только и ответил Хорса, вгоняя в его тело меч. Так же быстро он разделался и с двумя другими. Но палачи в камере пыток уже что‑то заподозрили, и Хорсе пришлось повозиться с ними, погонять вокруг жаровни с раскаленными орудиями. Один даже успел кинуться к двери, закричал, но рванувшийся в цепях Артур сумел толкнуть ему под ноги табурет, и тот рухнул. Хорса добил его без сожаления, потом нагнулся, снял с его пояса связку ключей, стал отмыкать на запястьях пленника кандалы. – Тут у нас небольшой переполох, – сказал он, так и не взглянув на парня. – Но я смогу тебя вывести. – А Милдрэд? Хорса все же посмотрел на него. – Ей ничего сейчас не грозит. Они вышли вместе, беспрепятственно пересекли двор, и только у ворот Хорсе пришлось объяснить, что за крики в зале. Сказал то же самое: мол, веселятся. Пока эти олухи разберутся, что к чему… – А теперь убирайся, – произнес Хорса, когда они оказались среди узких улочек темного города. Но Артур какое‑то время еще шел за ним. Хорсу это раздражало. – Я же сказал – пошел вон! Артур смотрел, как Хорса одиноко уходит в темноту, как гордо несет свою лысую голову. Вот от кого Артур Date: 2015-07-25; view: 277; Нарушение авторских прав |