Глава 13. Зима в том году выдалась снежная

Зима в том году выдалась снежная. Снег выпал еще до Рождества, но начал таять, потом опять сыпал крупными непрекращающимися хлопьями, и вновь наступала оттепель. Погода стояла сырая и промозглая, небо нависало темными тучами, а земля хоть и казалась светлой, но была мокрой и грязной. Безрадостная картина. И так же безрадостно было на душе у Милдрэд.

Юстас постарался со всеми удобствами поместить свою возлюбленную в королевской крепости Тауэр. Она была принята в окружение короля, ей оказывали почести, но за ее спиной шептались, дескать, вон какая участь постигла самую завидную невесту Англии. И хотя Юстас говорил, что объявляет саксонку своей женой по старому датскому праву, люди все равно считали, что она обесчещена и ее высокое положение зависит лишь от того, как долго она сможет удерживать у своего подола королевского сына.

Что же касается самой Милдрэд, то она сохраняла невозмутимость. А еще она полюбила уединение. Молодая женщина часами просиживала в одиночестве, раздумывая о своей судьбе и вспоминая свою самозабвенную любовь к бродяге Артуру. Эти воспоминания порождали в ней глухую злость. Как она могла полюбить такого? Родители всегда учили, что она должна выбрать благородного человека, они готовы были пойти ей навстречу, но с условием, что ее выбор будет разумным. Она же поступила, как глупая, доверчивая гусыня, избрав среди всех поклонников самого недостойного. А он в итоге предпочел ей другую. Почему же Милдрэд должна страдать, если, как оказалось, вся их с Артуром любовь была только притворством? Но он сумел убедить Милдрэд в своей преданности, выставил себя ее единственным защитником, добился ее доверия, и для нее исчезли все сословные различия, и она, будто околдованная, мечтала только об этом обаятельном пройдохе. И это при том, что она видела, как он умеет располагать к себе людей: аббатису Бенедикту, графа Херефордского, Генриха Плантагенета. Но Плантагенет уехал, а хитрец Артур решил, что сможет поправить дела путем брака на знатной девице. Когда же и это не сложилось, он просто вернулся к женщине, которая была очень хороша собой и подходила ему по духу, – такая же беспринципная авантюристка. Ну и Бог им судья! Милдрэд вычеркнет их обоих из своей жизни. И будет жить дальше. Как? Тут она не вольна была решать.

Ее попытки умереть были пресечены, а сил на новые у нее не осталось. Милдрэд даже пыталась убедить себя, что для нее все закончилось относительно хорошо: она не стала женой низкородного обманщика Артура, ибо тогда она жила бы во лжи, день ото дня замечая, как рушатся ее надежды, открывая, как обманулась сама и обманула близких. Юстас хотя бы был сыном короля. Так что она могла утешиться тем, что все‑таки живет со знатным человеком, который чтит ее и изо всех сил старается украсить ее жизнь.

Порой, думая о принце, девушка пыталась возродить былую ненависть к нему, но ощущала только тоску. Увы, теплое лето ее надежд на счастье кануло в прошлое. Пришла зима, и Милдрэд, убаюканная этой серой стылостью, будто засыпала в ней, как засыпает трава под снегом. Ей казалось, что так будет всегда. И самое удивительное, как выяснилось, так тоже можно было жить.

Принц Юстас рвался выполнять все ее прихоти, он одаривал Милдрэд, стремясь вызвать ее расположение, и требовал от короля и королевы признать свою избранницу как члена королевской семьи. И король с королевой, чувствуя свою вину перед дочерью гронвудской четы, старались держаться с ней приветливо, однако и они терялись, когда Милдрэд смотрела на них своими холодными эльфийскими глазами. И это при том, что король всегда относился к ней с исключительной добротой, а королева даже отметила, что влияние Милдрэд пошло ее сыну на пользу: Юстас стал не таким мрачным и нелюдимым, стал сдерживать свои вспышки гнева, даже внешне он выглядел лучше, ибо Милдрэд настояла, чтобы принц отпустил бороду и усы, и таким образом удалось скрыть покрывавшие нижнюю часть лица гнойную сыпь и застарелые шрамы от нарывов. Но, несмотря на всю свою любезность, король и королева невольно стали избегать Милдрэд. И когда Юстас сказал, что они с Милдрэд переедут в Винчестер, венценосная чета вздохнула с облегчением.

В середине февраля беременность Милдрэд уже стала заметной, и ей удалось избежать постельных обязанностей под предлогом, что это может повредить ребенку. К тому же из Франции пришло известие, что Юстасу необходимо уезжать. Для Милдрэд это была желанная весть, и она даже согласилась выйти проводить его на галерею в винчестерском замке.

Февральский день был серый и унылый. Милдрэд стояла у прорубленного в толще старого замка окна и наблюдала за суетящимися во дворе грумами, смотрела на уже взнузданных лошадей и проверявших амуницию солдат. Было промозгло, опять таял снег, и старая столица королевства утопала в серой туманной дымке. И если на крышах домов, колокольнях и башнях большого Винчестерского собора и окрестных монастырей с их причудливыми выступами еще оставались нетронутые шапки снега, словно роскошная горностаевая оторочка, то внизу образовалось сплошное грязное месиво.

И там был Юстас. Укутанный в дорожный длинный плащ с привычным черным капюшоном, он восседал на своем караковом жеребце. Отдавая приказы, Юстас то и дело поглядывал на окошко, у которого стояла Милдрэд. Она заставила себя помахать ему рукой, а потом развернулась и ушла. Довольно с нее торчать на холоде. Ее руки озябли, несмотря на двойные шелковые перчатки, а носик покраснел – не хватало еще простудиться.

Королевский замок в Винчестере был неуютным полуразрушенным строением, однако, как бы ни хотелось Юстасу поселить свою саксонку близ епископа Генри в его роскошной резиденции Уолвеси, прелат решительно отказал ему. Да и Милдрэд не хотела этого. По сути, она была обязана Генри жизнью, но почему‑то не испытывала к нему расположения. И все же епископ обещал племяннику присматривать за его избранницей и, навещая ее, был сама любезность. Справлялся, как миледи себя чувствует, как протекает ее беременность. Все хорошо? Ну и слава Богу. Ах, она скучает? Что ж, пусть тогда посетит его знаменитый зверинец, там есть забавные звери: обезьяны, большая рысь, медведь, ужасные львы и даже огромные страусы. О, леди Милдрэд уже бывала там? И не хочет идти смотреть их во второй раз? О, уже в третий. Ну, тогда он может предложить ей что‑нибудь из своей огромной библиотеки. Историю королевы Эммы Нормандской, к примеру. Генри даже сам проследил, чтобы сей огромный фолиант принесли саксонке, дабы она развлеклась в эту сырую пору в конце зимы, читая о судьбе столь незаурядной женщины, какой была королева Англии.

И она читала. За окном опять валил снег, в очаге на подиуме огонь пожирал громадные кругляки поленьев, оплывали воском длинные белые свечи. Милдрэд бережно переворачивала страницы огромной книги, рассматривала изящные рисунки рукописи. Существовала известная школа винчестерских мастеров миниатюры – краски и орнаменты по краям страницы были столь яркими, что казались переливающимися, изображенные фигуры были как живые и передавали подлинные чувства. И больше всего было изображений женщины в короне и белом покрывале – Эммы Нормандской. Милдрэд нравилось с головой погружаться в чтение о перипетиях ее судьбы. Нормандская принцесса, которой дважды пришлось стать королевой Англии, в первый раз была выдана замуж за короля Этельреда Неспособного (само его прозвище указывало, какой человек достался ей в мужья), а после его смерти и завоевания Англии датчанами Эмма опять стала правительницей, на этот раз выйдя за молодого и удачливого короля Кнуда, получившего прозвище Великий благодаря своим деяниям и размерам подвластной ему державы. Ибо Кнуд правил не только Англией, но и Норвегией, Данией, Швецией. Это было самое крупное в то время королевство, во главе которого стояли юный Кнуд и его королева, бывшая старше его на целых двенадцать лет. И все же их брак можно было считать удачным. Ибо если детей от короля Этельреда Неспособного Эмма игнорировала, услав их к своей родне в Нормандию, то сына от Кнуда, носившего странное имя Хердекнут, она очень любила и заботилась о его благополучии.

Конечно, сухие строки летописи мало говорили о чувствах давно живших людей, однако то, что их связывало, становилось понятным по поступкам. Вот этому и надо доверять – поступкам, а не красивым словам и пылким взглядам. И Милдрэд опять отгоняла воспоминания о красоте и нежности Артура и предпочитала узнавать о чужих судьбах, о том, как Кнуд, расставшись со своей прежней супругой Эльфгифой Нортумдерлендской, настоял на браке с Эммой и считался с ее советами до самой своей смерти. Ибо Кнуд умер молодым. Увы, счастье никогда не бывает долгим. Но у Эммы был сын от горячо любимого мужа, она боролась и отстаивала его права, пока и он не умер… Что же касается ее детей от первого брака, то они так и остались для овдовевшей королевы чужими. Недаром, когда королем стал ее старший сын Эдуард Исповедник, он велел арестовать мать, заподозрив ее в заговоре против него.

Необычная судьба. И необычная женщина. Милдрэд даже ходила помолиться над ее прахом в большом соборе Винчестера. Ибо королева жила и умерла тут, немало сделала для этого города и неизменно сюда возвращалась, а потому о ней помнили, чтили ее память.

Когда наступила весна, саксонка полюбила гулять по окрестным лугам вдоль речки Итчен, смотрела на снующие по ней ладьи, а то и уходила совсем далеко, поднимаясь на холмистые возвышенности. Во время этих дальних прогулок спутники госпожи всегда волновались за нее, потому что она уже была в том положении, когда беременным полагался покой. Но Милдрэд никого не желала слушать, она знала свои сроки и была несказанно удивлена, когда однажды без всякой боли ощутила, что подол ее платья стал мокрым, – у нее отошли воды.

Перепуганные спутники тут же уложили ее на траву и послали за носилками. И не успели Милдрэд принести в замок, как у нее начались сильнейшие схватки и стало ясно, что она разродится раньше срока.

Узнав об этом, взволнованный епископ Генри тут же поспешил к ней, опасаясь за судьбу ребенка Юстаса и переживая, как сам племянник отнесется к тому, что случилось такое. Но одна из женщин Милдрэд, встретившая его, сообщила, что ребеночек родился крепеньким и горластым, что он и молодая мать чувствуют себя превосходно, а кормилицу они подыскали еще заранее, так что все в порядке. Разве что… тут женщина как будто замялась, прежде чем решилась продолжить.

– Видите ли, милорд епископ, наша леди совсем не интересуется сыном. Даже когда ее спросили, какое имя ему дать, она только отмахнулась.

Епископ задумчиво щелкнул бусиной аметистовых четок. Он‑то надеялся, что рождение ребенка благотворно повлияет на эту женщину, но она осталась такой же нелюдимой. Крики младенца ее только раздражали, и Милдрэд велела обустроить его с кормилицей в дальних покоях и ни разу не навестила. Зато сама она оправилась от родов довольно быстро, что было даже странно при ее хрупком сложении. Уже через неделю после родов она пожелала покататься на лодке и была оживлена и весела, как будто наконец‑то избавилась от тягостного бремени. Однако когда ей сообщили, что вскоре прибудет Юстас, вмиг помрачнела и замкнулась, удалившись в свои покои.

Он же примчался, едва получил известие о рождении сына. Причем удержать его не смог даже удачный захват замка Нью‑Марш. Не сообщив своему союзнику, французскому королю, о победе, Юстас сел на первый же корабль и отправился в Англию. И когда по его прибытии епископ заикнулся, что принц должен перво‑наперво заботиться о войсках в Нормандии, Юстас лишь отмахнулся.

– Вы видели, какого сына родила мне Милдрэд Гронвудская? Это мой долгожданный наследник! И какой крепыш! Даром что недоношенный. И он рыжий, как большинство потомков Вильгельма Завоевателя.

Для Милдрэд же приезд принца был настоящим кошмаром. Ибо едва он увидел ее, как тут же выслал всех, повалил ее на пол, овладел, несмотря на ее протесты, мольбы и слова о том, что она еще не оправилась после родов. Только потом, когда Милдрэд стало плохо, он немного опомнился и вызвал к ней врачей. Несколько дней она пролежала в горячке.

Тут даже епископ Генри не выдержал.

– Юстас, вы можете хоть изредка думать о том, что не все должно делаться по вашей воле? – сказал он. – Вам эта леди нужна живой или мертвой?

Юстас смотрел перед собой застывшим тяжелым взглядом.

– Она нужна мне. Я так хочу ее, что пелена застилает мне взор. Я задыхаюсь без нее.

Да, его любовь была странной, то заставляющей его ползать перед Милдрэд на коленях, то набрасываться на нее, как охотник на жертву. Он считал ее полностью своей, ему нужно было в этом убеждаться раз за разом. Даже когда Милдрэд оправилась, когда сказала, что он ей отвратителен… Он все стерпел. Как бы Милдрэд ни относилась к Юстасу, для него важнее было осознавать, что, даже ненавидя его, она принадлежит ему всецело. И если Милдрэд знала, что имеет влияние на Юстаса, то, конечно, не в тот момент, когда видела в его глазах это пугавшее ее голодное вожделение. Ей даже легче было выслушивать его упреки, что‑де она совсем не интересуется ребенком.

– Я родила его вам, что еще надо? С ним все в порядке: он ест и спит, спит и ест. У него есть кормилицы, даже не одна. Не желаете же вы, чтобы я сама кормила его грудью?

Юстас представил подобное и, возбудившись, вновь потянулся к ней. И как Милдрэд ни сопротивлялась, она опять была вынуждена подчиниться. Увы, жажда Юстаса, его непреходящее вожделение изводили ее, а одно только присутствие принца словно высасывало из нее силы. Хорошо, что ей порой удавалось отвлекать его разговорами. Однажды Юстас признался, что у него уже есть ребенок – незаконнорожденная дочь. А где ее мать? Юстас не мог вспомнить. Кажется, умерла. Милдрэд невольно вздрогнула, но продолжала расспрашивать. Узнала, что девочку нарекли Евстахия и что она воспитывается в одном из французских монастырей. Юстас позаботился о ее будущем, когда‑то она станет там аббатисой, однако ни разу не навещал ее. Да и что такое дочь? Другое дело – сын! Юстас предложил назвать его Вильямом, в честь его великого предка Вильгельма Завоевателя. Милдрэд безразлично согласилась.

Она сама не могла объяснить, почему равнодушна к этому ребенку. Наверное, и Эмма Нормандская тоже чувствовала отчуждение к сыну, рожденному от короля Этельреда Неспособного. И все же, когда во время крестин Милдрэд стояла в большом соборе Винчестера и маленький Вильям заплакал, едва его окропили холодной водой, ее сердце невольно дрогнуло и появилось желание взять малыша на руки. Но она не сделала этого. Это ведь дитя Юстаса, вот пусть он и занимается им. Принца даже не смущало, что Вильям совсем не похож на него.

На крестины младенца приехали король с королевой. Стефан по‑прежнему держался с Милдрэд по‑отечески приветливо и мягко, а вот Мод игнорировала ее. К слову, Мод была серьезно больна. Во время церемонии в соборе королева сотрясалась от кашля, да и позже, когда епископ Генри принял королевскую чету у себя во дворце Уолвеси, она выглядела не самым лучшим образом.

– Мне не нравится, что эта саксонка имеет такое влияние на моего сына, – заявила королева после очередного приступа кашля. – У нее глаза злой кошки, и, даже родив Юстасу сына, она продолжает ненавидеть его.

– Это их дела, мадам, – заметил король, а Генри Винчестерский добавил, что как бы ни складывались отношения Юстаса и его любовницы, все же она довольствуется своим положением датской жены и не настаивает на разводе принца с Констанцией.

– Этого только не хватало! – всплеснула руками Мод. – Пока Юстас муж Констанции, король Франции будет нашим союзником. И только в союзе с ним мы можем ставить на место неугомонного Плантагенета. Что касается дочери изменника Эдгара, то ей надо смириться и удовольствоваться тем, что она принята в наше окружение.

– Но ведь Милдрэд знает, что никакой измены со стороны ее отца не было, – осторожно произнес епископ.

При этом Стефан горестно вздохнул, а Мод еще сильнее рассердилась. Сказала, что даже если Эдгар не был предателем, то все равно большинство лордов считают, что при захвате Гронвуда в руки короля попал документ с их подписями, и это заставило их затаиться. Они не посмеют даже заикнуться о правах Плантагенета на трон, ибо опасаются, что и их не минет сия чаша.

Мод, как всегда, была права; воли и разума этой измученной болезнью женщины хватило, чтобы убедить принца вновь отправиться в Нормандию. Это было необходимо как для пользы королевства, так и для здоровья Милдрэд. Юстас просто не мог оставить ее в покое, и молодая женщина, измученная его ненасытной похотью, больше походила на тень.

Отъезд Юстаса был необходим еще и потому, что до короля Людовика стали доходить слухи о том, что муж его сестры оставил войска в самый разгар кампании ради желания навестить новорожденного бастарда. Людовик пребывал в гневе, но не столько из‑за того, что английский принц позорит его сестру, сколько по той причине, что оставленные Юстасом войска мародерствовали в Нормандии и при этом отнюдь не спешили подчиняться Людовику и идти на приступ очередного замка. Может, поэтому по возвращении Юстаса их встреча была несколько бурной. Началась она с упреков по поводу ведения войны, а потом постепенно перешла на семейные дела, и Людовик заявил Юстасу, что тот, вместо того чтобы плодить ублюдков, лучше бы справлялся со своим супружеским долгом и сделал жене законного сына.

Юстас уставился на Людовика своим тяжелым, давящим взглядом.

– Сделать Констанции ребенка? Чтобы он стал столь же безумным, как она сама?

– Моя сестра не была безумной, когда выходила за вас! – парировал Людовик.

Но Юстас продолжал так мрачно смотреть на него, что король невольно отступил и перекрестился. Дьявол, ну чисто дьявол! И угораздило же его породниться с таким исчадием ада. Бедная Констанция! А тут еще Юстас глухо сказал, что если король Франции столь мудр, чтобы давать советы, от кого заводить сыновей английскому принцу, то пусть лучше сделает собственного наследника Элеоноре Аквитанской.

Учитывая сложившуюся в семье короля Франции ситуацию, подобное заявление звучало как явное оскорбление. Но Людовик предпочел сделать вид, будто не придал ему значения. Однако в ближайшее время неожиданно отвел войска к Парижу, оставив Юстаса один на один с отрядами Плантагенета. Вот когда Юстасу пришлось несладко. Конечно, он был неплохим военачальником, но и мальчишка Генрих умел воевать. К тому же Генриху досталась хорошо организованная и обученная еще его отцом армия, а за Юстасом стояли только отряды младших сыновей рыцарей, не столько умелых, сколько рьяных, но даже всего их ража не хватало, чтобы противостоять войскам Плантагенета. Они отступали, когда Генрих в отместку за захват Нью‑Марша опустошил долину между реками Иска и Андели, сжег замки Читри, Баскервилль и Стирпни. К тому же воины Юстаса давно не получали платы, они стали роптать, и, чтобы как‑то утихомирить их, английский принц разрешил им разграбить земли некоего графа Валерана де Мелена. А это был родной брат‑близнец могущественного английского графа Лестера, до этого верно поддерживавшего в Англии Стефана. И Лестер, чтобы поддержать своего брата в Нормандии, даже написал Плантагенету, умоляя помочь Валерану. Плантагенет откликнулся на просьбу и ввел свои войска в разоренные и преданные анархии владения Валерана де Мелена. Объединившись, они нанесли Юстасу поражение, и нанятые принцем наемники разбежались, а сам принц, охраняемый только отрядом своих саксов под предводительством Хорсы, вынужден был пробираться через враждебную территорию к побережью.

Об этом Милдрэд рассказал Генри Винчестерский. Епископ был удручен, что после такого блестящего начала нормандской кампании его племянник все испортил из‑за своего дурного нрава и неумения ладить с союзниками. Что касается Милдрэд, то известие о том, что принц настроил против себя Валерана и английского Лестера, даже развеселило ее.

– Ну вот, Юстас опять показал, какой из него негодный правитель. Подумать только – разругался с королем Франции, да еще и обозлил такого вельможу, как Лестер! Теперь этот граф‑горбун [66]задумается, стоит ли ему сохранять верность блуаскому дому, если однажды его королем может стать Юстас!

При этом она злорадно засмеялась. Но Генри был возмущен.

– Я знаю, что такой, как Юстас, не может испытывать твоего расположения, Милдрэд, но если ты хоть немного задумаешься, то поймешь, что пока ты под покровительством нашей семьи, твое положение незыблемо и даже имеет определенные перспективы. Если же наш дом падет…

– Мне все равно, что случится со мной, – резко ответила она. – Хуже того, что со мной произошло, уже и быть не может. А вот вам, преподобный отец, стоит не единожды подумать, как сохранить свое место. Некогда вы были папским легатом, но потеряли свое положение [67], так как ваш брат Стефан не пользуется поддержкой Папы. И вы из первого лица в английской церкви опустились до обычного епископа. А будущее… Вы защищены правами Церкви, но разве правители всегда ценят церковников? Вспомните, как некогда Стефан посмел поступить с епископом Солсберийским [68]. К тому же поговаривают, что, несмотря на ваше родство с королем, вы имеете общие с домом Анжу интересы. И там, замечу, вы на хорошем счету.

Она говорила спокойно, но епископ напрягся. Некогда эта девочка была полностью в его власти, а теперь смело указывала ему на зыбкость его положения. И чтобы сбить с Милдрэд спесь, Генри, в свою очередь, пустил в нее ядовитую стрелу: знает ли миледи, что небезызвестная дама Ависа, которую она видела в церкви Святого Ботольфа в Лондоне, распродала свое имущество в Глочестере и со всем семейством подалась неизвестно куда? Поговаривают, что Артур отправился в Нормандию на шлейфе этой разбитной бабенки, своей жены.

Больше епископ ничего не добавил, но был удовлетворен, заметив, как поникла саксонка. Вот‑вот, пусть не зазнается и помнит, что она сама едва не стала жертвой какого‑то пройдохи.

Как бы ни складывались дела в Нормандии, Милдрэд была готова благословлять эту войну, удерживавшую Юстаса вдали от нее. Но к концу лета он все же вернулся, дабы изыскать новые средства и людей для войны за морем. И конечно же, он примчался в Винчестер. И если Милдрэд несколько оттаяла за время отсутствия принца, то с его возвращением она опять оказалась в кошмаре, из которого не видела выхода. Независимо от того, дралась она с ним или с покорным равнодушием отдавалась, Юстас чувствовал себя счастливым, оттого что она была в его власти. К тому же, хотела того Милдрэд или нет, но, будучи женщиной Юстаса, она невольно оказывалась вовлечена в политику и не могла не интересоваться вестями, какими делился с ней ее ненавистный обожатель.

Юстас не скрывал, что она стала причиной его ссоры с королем Франции. И все же он не сомневался, что рано или поздно Людовик будет вынужден идти с ним на перемирие. И в этом английскому принцу поможет его дядя, могущественный граф Теобальд Шампанский [69]. Теобальд имел влияние на Людовика, он всегда настраивал его на сближение с английским королевским домом, однако сейчас дела в Нормандии замерли, потому что Людовика куда больше волнует его развод с королевой Элеонорой. Супруги уже давно живут раздельно, и даже самые влиятельные и опытные советники французского короля смирились, что подобного разрыва не избежать. Все знают, что Людовик самолично отправился в Аквитанию, где велел разрушить самые сильные крепости, и вывел наиболее усиленные гарнизоны, а это указывало на то, что французский король решил ослабить Аквитанию, понимая, что вскоре она выйдет из‑под его влияния.

Милдрэд была заинтригована.

– Мой отец говорил, что если Людовик решится на развод, то потеряет половину королевства. А Элеонора своей рукой может осчастливить кого‑то иного, и тогда рядом с Францией возникнет не совсем дружественное могучее герцогство.

– Да, это так. И мой дядя Теобальд уже подумывает, кого бы предложить Элеоноре в мужья, дабы это не повредило Франции.

– Неужели такая женщина, как Элеонора Аквитанская, кого‑то послушает?

– Всего лишь женщина, – фыркнул Юстас. – А женщины всегда вынуждены подчиняться мужчинам. Нет, мой дядя не выпускает заносчивую Элеонору из‑под своего влияния. Как и короля Людовика. Так что мой разрыв с этим французским святошей Луи лишь временная мера.

Милдрэд задумчиво смотрела на закат за окном. Отчего‑то ей вспомнился молодой Генрих Плантагенет, с которым некогда свела ее судьба. Тогда все было по‑другому, она была свободна и беспечна, и таким же свободным и беспечным казался Генрих. Но уже в то время он смел мечтать о королеве Франции. И если Элеонора получит развод… Но вряд ли… Она – опытная зрелая женщина, а Генрих такой юный! Сейчас ему уже восемнадцать, французская королева старше его на добрый десяток лет. Но ведь некогда и Эмма Нормандская вышла замуж за короля Кнуда, который был намного младше ее.

Юстас еще что‑то говорил, но Милдрэд его прервала:

– Юстас, кто бы ни пытался влиять на королеву Элеонору, вы должны помнить, что и Генрих Анжу тоже холост.

Юстас внимательно посмотрел на нее. Он еще не забыл, что в позапрошлом году Милдрэд какое‑то время жила под покровительством Плантагенета. И может что‑то знать. Но он не стал ее расспрашивать. Он считал, что, как бы ни сложилась судьба Элеоноры, она не обратит внимания на такого юного и вечно воюющего мальчишку, как Плантагенет. Однако Юстасу стало приятно, что Милдрэд пытается предупредить его. Он взял ее руку в свои, стал медленно целовать. При этом не переставал наблюдать краешком глаза, как она реагирует на ласку. Юстас никогда не мог предугадать поведение Милдрэд. И в этом заключалась ее сила. Порой за поцелуй она могла вцепиться ему в лицо, как разъяренная кошка, а порой становилась покорной и мягкой. В такие моменты он начинал надеяться, что она испытывает к нему хоть немного привязанности.

Взгляд Милдрэд был отсутствующим. Не обращая внимания на Юстаса, она вспоминала пылкие речи Плантагенета об Элеоноре и не могла не думать об Артуре, который тогда тоже был с ними. Как же Милдрэд верила ему! А на деле… На деле он и в то время продолжал любить другую. Загадочно улыбающуюся смуглую Авису с ее мерцающим взглядом золотистых глаз.

Некогда кто‑то предупреждал Милдрэд, что Артур – обманщик, использующий женщин для своего возвышения. Кажется, это была вдова убитого Артуром шерифа города Шрусбери. Но Милдрэд не прислушалась к ее увещеваниям, она ослепла от любви и сама ввела Артура в свою семью, сама с охотой поддержала его ложь и обманула родителей. И это сломало ее жизнь. Артур же, как сообщил епископ Генри, теперь наверняка старается заручиться покровительством Генриха Плантагенета, который тоже доверял хитрецу Артуру. И наверняка он уже добился завидного положения при дворе, учитывая, что за него похлопотала жена Ависа. Сама же Милдрэд досталась тому, кто любил и добивался ее, кто принес в ее жизнь столько зла, от кого она родила ребенка и теперь связана с ним неразрывно.

Она поглядела на склоненную к ее руке голову принца, увидела его полный собачьей преданности взгляд. Юстас. Все, что ей осталось. Она медленно коснулась его лба, запустила пальцы в его русые гладкие волосы. Подобный жест был настолько необычен для Милдрэд, что принц был просто потрясен. Он усадил ее к себе на колени и держал бережно, как бесценное сокровище.

– Ангел мой… Все для тебя сделаю. Я так тебя люблю… так тебя жажду…

О, это его «жажда», его ненасытность к ее телу! Она опасалась, что вновь забеременеет, поэтому старалась делать все, чтобы этого не произошло. Как ни странно, ей в этом взялись помогать Джун и Джил. Некогда приставленные к Милдрэд как надзирательницы, со временем они сблизились с ней, по‑своему жалели и стали посвящать ее, как женщине не забеременеть после соития. По их совету Милдрэд пила отвар из ягод тиса, впрыскивала в себя настой пижмы, осторожно применяла можжевеловое масло. И после каждого посещения ее опочивальни принцем целыми днями носилась по округе верхом и без седла.

Джун даже как‑то сказала:

– Знающие люди говорят, что если женщина проглотит живую пчелу, то не забеременеет уже никогда.

Милдрэд была готова и на это, правда, с пчелой у нее не очень получилось, да к тому же и Юстас вскоре должен был ее оставить.

В Англии было неспокойно. Наступившее одно время после падения Гронвуда затишье уже миновало; вельможи поняли, что Стефан никого из них не подозревает, никто не был наказан, и постепенно земли Честера, Херефорда, а теперь и Лестера становились как бы отдельными владениями в королевстве. И если там принимали короля или его сына, то больше из почтения к их сану, но никак не спеша полностью подчиниться их власти.

Поэтому, заботясь о безопасности Милдрэд, Юстас перевез ее в большой замок Рочестер. В отсутствие принца Милдрэд старалась чем‑то занять себя. У нее были средства, но если счастье и душевный покой купить нельзя, то теперь, словно пытаясь кому‑то доказать, что она всем довольна, Милдрэд с головой окунулась в пополнение своего гардероба. Всегда любившая наряжаться, слывшая щеголихой, она вызывала портных и торговцев, по ее повелению к ней спешили поставщики тканей, приходили мастера пошива обуви, являлись показать свой товар ювелиры или продавцы самого тонкого белья, какое особенно вошло в моду после крестовых походов, когда в Европу стали завозить хлопок и изысканные кисейные ткани.

Милдрэд нравилось придумывать фасоны. Она сама скроила плащ из переливчатого голубого шелка, сшила нарядное платье‑сюрко [70]из светлой венецианской парчи, обшила его по‑королевски роскошным горностаем, а нижнее платье сделала из бархата темно‑синего цвета, столь плотно облегавшее, что в сюрко с его низкими боковыми проймами ее фигура с тонкой талией казалась особенно прелестной. А еще были богатые пояса с ювелирными розетками в виде сплетенных листьев, головной обруч наподобие короны из светлого золота и с зубчиками, каждый из которых оканчивался идеально круглой лунно мерцающей жемчужиной. Корона казалась удивительно светлой и легкой, Милдрэд любила носить ее с воздушной вуалью из дамасского переливающегося шелка нежно‑алого цвета. Все это было роскошно и великолепно, но теперь Милдрэд хотела, чтобы ее свита носила ливреи, как у особ королевского дома. Она сама разработала крой туник с разрезами по бокам и вставками на груди, с вышитой головой коня – гербом Армстронгов. Даже простоватых Джун и Джил Милдрэд нарядила в специально придуманные для них широкие складчатые одеяния, отчего эти две грубоватые женщины стали походить на солидных матрон из почтенных семейств.

Но ее хорошее настроение вмиг испарилось, когда в начале зимы вернулся Юстас и даже привез с собой Хорсу. Милдрэд устроила принцу настоящий скандал.

– Как вы посмели привезти убийцу моего отца! – кричала она. – Пусть немедленно убирается, если вы не хотите, чтобы я оставила вас.

Это была пустая угроза. По сути Милдрэд была пленницей, за которой тщательно следили, да и Юстас не отпустил бы ее. И он сначала терпеливо пытался объяснять ей, что Хорса стал его бароном, что он не может изгнать его даже из желания угодить Милдрэд. Но когда она не угомонилась и продолжила бушевать, Юстас впервые сорвался и поколотил ее.

Побои оказались для Милдрэд даже предпочтительнее его ласк. По крайней мере теперь она могла открыто игнорировать принца, чем довела его до отчаяния. И он опять ползал у ее ног, твердил о своей любви, упрашивал простить его… А потом опять кидался на нее, брал силой, не обращая внимания на ее крики и сопротивление.

Тогда Милдрэд решила сама выжить Хорсу. В его присутствии она держалась демонстративно приветливо, но при этом источала яд. Милдрэд садилась напротив Хорсы, заводила премилые речи об их дальнем родстве, саксонской крови, напоминала, сколь много раньше Хорса говорил о своей борьбе за дело саксов, но она‑то всегда подозревала, что все хваленые обещания Хорсы были даны лишь потому, чтобы он мог возвыситься. Ведь кто он по сути? Обычный мелкопоместный тан в Норфолке. А при поддержке Юстаса стал бароном Ледвическим, таким же, как и те завоеватели, каких ранее он так презирал. И теперь Хорса гонит славных англичан воевать за норманна, проливает их кровь, а сам следует за принцем в богатом плаще нормандского кроя, даже от старой саксонской секиры отказался, опоясавшись длинным нормандским мечом. О, мудрый Хорса добился высокого положения. Правда, уже никто не поминает его как поборника прав и свобод покоренного саксонского населения.

В итоге Милдрэд довела Хорсу до полной ярости, и он сам попросился у принца отпустить его.

Когда Хорса покидал Рочестер, Милдрэд хохотала, глядя, как он ведет своего коня под холодным мартовским дождем и пробирается сквозь толпу собравшихся у ворот нищих. Этой зимой нищих было как никогда много. Прошлое дождливое лето и холодная осень привели к тому, что колосья еще до жатвы уничтожила плесень, а потом еще начался падеж скота. В итоге цены на зерно достигли небывалых размеров, уже на Рождество люди голодали, а к весне Англия была переполнена разорившимися и нищими, просившими подаяние. Да и разбойников расплодилось немало, голод гнал людей на дорогу, они нападали на путников, королевские шерифы не справлялись, бродяг ловили и вздергивали, но обыватели говорили, что виселицами народ не прокормишь. И все больше ширилась молва, что эти беды обрушились на Англию из‑за того, что Стефан добился трона путем нарушения клятвы прежнему королю, что он узурпатор и что не будет в стране благоденствия, ибо сам Всевышний отвернулся от Стефана Блуаского.

Эти слухи особенно усилились, когда скончалась королева Мод. Соратница и советница Стефана, она в начале весны отбыла в свой любимый замок Хедингем, где ей неожиданно стало хуже, и Мод тихо угасла, оплакиваемая супругом. Юстас тоже присутствовал на похоронах королевы, а вернулся столь мрачный, что Милдрэд не стала изводить его в своей излюбленной манере.

– Мой отец совсем пал духом, – говорил Юстас. – В начале года скончался его брат Теобальд Шампанский, поддерживающий нас во Франции, а теперь еще и королева. Я не сильно ладил с Мод при жизни, но все же ценил и уважал ее.

Милдрэд молча слушала, а ночью покорно отдалась ему, терпела страстные стоны Юстаса, потом едва сдерживаемые рыдания и пылкие речи о том, что она его и только его, что он никогда не оставит ее, потому что любит больше жизни. Как же он надоел ей! Два года, прожитые с Юстасом, не примирили ее с судьбой. Она покорялась, но с отрешенным равнодушием: смиренно лежала, не двигая бедрами и храня холодность. И это давалось ей непросто – ведь от прикосновений Юстаса ее тошнило. Милдрэд давно забыла о том, что ее когда‑то тянуло к мужчине, что она могла чего‑то желать, испытывать возбуждение. В ней царила постоянная зима. Холодная и бесчувственная.

Через месяц Юстас вновь уехал в Нормандию. На этот раз он был уверен в успехе. Ибо французский монарх теперь сам нуждался в союзе с Юстасом. Во‑первых, случилось то, чего все давно ожидали: Папа дал развод Людовику Французскому и Элеоноре Аквитанской. А во‑вторых, почти сразу же после развода Элеонора обвенчалась с Генрихом Плантагенетом. И теперь Людовик, намереваясь воевать, готов был сойтись с кем угодно, только бы нанести Плантагенету урон. Ведь заключив брачный союз с бывшей французской королевой, Генрих стал владельцем земель от Нормандского побережья до самых Пиренеев. Теперь он был сильнее самого короля Франции!

Новости о союзе Генриха и Элеоноры обсуждались повсеместно. Поговаривали, что они условились пожениться еще до ее окончательного разрыва с Людовиком. Но когда разведенная королева возвращалась в свои владения, ее пытался похитить младший брат Плантагенета Жоффруа Анжуйский. Однако Генрих отбил у брата свою красавицу, и они сразу же поспешили обвенчаться в Бордо, составив самую странную и неожиданную для всех супружескую чету. Зато Жоффруа, раздосадованный неудачей, с готовностью переметнулся на сторону короля Людовика, и они собирались начать военные действия, как только обозленный Луи обвенчается со спешно сосватанной за него Констанцией Кастильской. Так Людовик хотел доказать, что не горюет о непокорной Элеоноре, а озабочен дать роду Капетингов законного наследника, раз уж его предыдущий брак не был благословлен Небом. Но при этом он не забыл и Юстаса, прислав ему вежливое послание и пообещав всяческие преимущества и поддержку в Нормандии.

Для Милдрэд это означало лишь одно – Юстаса не будет рядом! Вновь можно начать жить, шить великолепные наряды, читать книги, благоустраивать свое жилище. Хотя… Развлекать себя такими простыми житейскими радостями, когда душа опустела, все равно что предлагать пряник человеку с обожженной кожей – забавно, но облегчения не приносит.

А вот чего никак не ожидала саксонка, так это то, что Юстас, едва обосновавшись в Нормандии, сразу пришлет за ней.

Милдрэд понадобилась вся ее воля, чтобы не впасть в отчаяние. Ладно, она найдет утешение в том, что ей предстоит посетить новые места, – это всегда отвлекало ее. Вот и на сей раз она отбыла на хорошо оснащенном корабле, без происшествий пересекла Ла‑Манш и высадилась в Кале. Здесь Милдрэд встретил большой отряд, и ей сообщили, что Юстас ожидает ее в Жизорском замке и что им следует поторопиться, поскольку путь туда небезопасен… Но пока Милдрэд просто наслаждалась дорогой. Она нашла Нормандию привлекательной: казалось, что тут разливается некий особый свет, а цвет неба то и дело меняется от ярко‑голубого до сумрачно‑серого. Еще она отметила, что здесь куда реже, чем в Англии, можно увидеть простые деревянные усадьбы: по большей части дома в Нормандии строили из камня, и они походили на крепости или маленькие замки с башенками.

На третий день пути сопровождавший ее рыцарь сказал, что уже завтра они будут в пределах Вексенского графства, где могут ничего не опасаться. Милдрэд обреченно вздохнула. А небо‑то какое синее… И птицы щебечут…

– Что это за замок? – спросила она, указывая рукой на маячивший в долине силуэт с мощной зубчатой башней.

– Это Гурне, мадам. Нам лучше не приближаться к замку, так как местный сеньор поддерживает Плантагенета, и мы не знаем… О, Творец небесный! Что же это такое? – воскликнул рыцарь, привстав в стременах. А через миг уже кричал: – Вперед! Гоните, если вам дорогá жизнь!

И тут же схватил под уздцы повод белой лошадки оберегаемой им дамы и стал увлекать ее за собой по петлявшей среди рощ дороге. На повороте Милдрэд успела оглянуться и заметила, как от замка Гурне в их сторону несется большой отряд вооруженных всадников.

Она даже не успела толком испугаться. Просто скакала, сжав коленями бока лошади. Сзади слышались резкие выкрики, конский топот, потом в воздухе засвистели стрелы, кто‑то закричал.

Нелегко было уйти от преследователей, срезавших расстояние от замка по зеленому лугу, где с испуганным мычанием разбегались мирно пасшиеся коровы. Спутники Милдрэд вскоре поняли, что им, уже проделавшим немалый путь, не спастись на усталых лошадях от преследователей. Поэтому они сначала бросили вьючных мулов с багажом, потом стали останавливаться и поднимать руки. Только авангард отряда, состоявший из французских рыцарей, все еще продолжал скакать, с ярым остервенением нахлестывая своих измотавшихся коней. А тут еще лошадь, на которой мчался увлекавший Милдрэд рыцарь, споткнулась, всадник едва удержался в седле, но при этом выпустил повод лошади саксонки, и животное, рванувшись в сторону, налетело на заросли орешника и заржало, не зная, куда скакать. Милдрэд натянула повод, стала оглаживать лошадь, успокаивая. Оказавшись среди зарослей, Милдрэд замерла и смотрела, как преследователи окружают ее спутников, как те спешат сдаться, пока на них не набросились с оружием.

Лишь небольшая группа продолжала преследовать ускакавших вперед рыцарей, которые скрылись за поворотом дороги, и вскоре оттуда донесся лязг металла, громкие выкрики боли и ярости. И тут к Милдрэд подъехали трое вооруженных всадников. Они были в островерхих нормандских шлемах, их лица закрывали длинные металлические наносники, плечи были покрыты кольчужными хауберками [71].

Встреча с вооруженными людьми в краю, где идет война, не сулит ничего хорошего. И в первый миг Милдрэд испугалась, смотрела на них, не в силах вымолвить и слова. Они тоже молчали, разглядывая ее. Один что‑то сказал, обращаясь к своим приятелям, после чего жестом приказал ей следовать за ними. Но хоть не напал, не поволок.

Молодая женщина заставила себя держаться с отстраненным высокомерием. Выехала с ними на дорогу, успокаивала свою лошадку, взволнованную таким обилием незнакомых храпящих коней и запахом крови. Несколько человек и впрямь лежали без движения на дороге, но большинство послушно спешились, позволяя вести себя под конвоем. А многие из нападавших смотрели на пленницу в нарядном голубом плаще и алой легкой вуали, удерживаемой вкруг чела украшенной жемчугом короной.

– Похоже, наш улов и впрямь неплох, – заметил кто‑то из них. – Кто вы, мадам?

Милдрэд не ответила, смерив обратившегося к ней бородача холодным взглядом. Его это не обескуражило, он даже заулыбался.

Пока напавшие строили вереницей пленных, пока переговаривались с ними, они выяснили, кто оказавшаяся у них в плену дама. И уже не улыбались ей, были суровы. Но тут со стороны, куда умчалась погоня, послышался шум возвращающихся всадников. Впереди на мощном гнедом жеребце скакал рыцарь в закрытом шлеме; звенел его длинный пластинчатый доспех, всадник вытирал о гриву коня окровавленное лезвие меча. Он что‑то сказал одному из следовавших за ним воинов, и Милдрэд увидела, что тот тащит по земле на веревке тело сопровождавшего ее ранее охранника.

Милдрэд смотрела на приближающегося рыцаря. Она не видела его лица, но не могла оторвать глаз от пучка дрока, украшавшего навершие шлема. Пучок дрока! Рlanta genista по‑латыни. Плантагенет! Генрих Плантагенет!

Он тоже смотрел на нее сквозь прорези шлема. Потом медленно отстегнул под подбородком ремень, снял шлем, обнажив голову в кольчужном капюшоне хауберка. Все тот же Генрих Плантагенет – сероглазый, широколицый, с мощным подбородком и полными чувственными губами. И все же он изменился, лицо его стало более мужественным, более зрелым. Он всегда выглядел старше своего возраста, сейчас же, когда его щеки покрывала рыжеватая щетина, он никак не походил на юношу, которому еще не исполнилось двадцати. Тем не менее он был герцогом, владельцем обширных земель и множества людей, полководцем, ведущим непрестанные войны. А вот улыбка у него осталась прежняя – легкая, светлая, мальчишеская.

– Клянусь венцом терновым! – воскликнул он, не сводя глаз с саксонки. – А ведь нам, моя нежная дама, не впервые встречаться на дорогах! Не так ли? Ибо таких красоток я не забываю.

Но Милдрэд чувствовала, что не может ответить на его улыбку. Она была его пленницей и не знала, какая участь ее ждет.

Ее холодный взгляд постепенно погасил улыбку Генриха. А потом к нему подъехал ранее захвативший ее бородач, стал что‑то негромко говорить. Даже среди стоявшего вокруг гула саксонка различила имя Юстас, сказанное на местный лад – Эсташ Блуа.

Генрих нахмурился, потер переносицу, а когда взглянул на нее, его серые глаза стали тверже гранита.

– Так, так, леди Милдрэд. Далеко же вы ушли от той милой бродяжки, какая некогда перевязывала мне раны и, как птичка, щебетала обо всем на свете. Достойная карьера для саксонки – стать невенчанной женой королевского сына. И, как поговаривают, вы даже метите в королевы. А ведь помнится, некогда у вас был иной рыцарь. И славный рыцарь, замечу, готовый ради вас небо и землю перевернуть. Но вы выбрали более высокородного воздыхателя, нашли иной способ возвыситься. Что ж, очень ловко для саксонской девушки. Вернее, не девушки. Девки!

Так вот какая о ней идет молва! И Генрих поверил в это? Неужели он забыл, как некогда сам помог ей укрыться от Юстаса, ибо знал, что она его избегает и боится. И все же сейчас он видит в ней только корыстную куртизанку. Унижает ее прилюдно.

Милдрэд вдруг перестала его бояться. Ее охватил гнев. Ведь раньше у них с Генрихом были легкие, добрые отношения, а теперь он даже выяснить ничего не пожелал, поспешив с обвинениями и оскорблениями. И прежде чем Милдрэд поняла, что делает, она резко перегнулась в седле и с силой ударила его по щеке.

Прозвучал громкий хлопок. Генрих тут же перехватил ее руку, сжал. Вокруг настала тишина, потом зазвучали громкие возмущенные крики.

Генрих так сильно сжимал запястье Милдрэд, что ей стало больно. Но она молчала, не сводя с него отчаянных синих глаз. Их лошади топтались на месте, Генрих тянул ее на себя, и Милдрэд пришлось упереться в луку седла, чтобы не выпасть. И тогда он резко отпустил ее руку, будто отбросил. И обратился к своим людям:

– Готье, Жан, отвезите эту… Эту даму в Руан. Глаз с нее не спускайте и устройте со всеми почестями, какие полагаются знатной пленнице. Я же пока решу, как с ней быть и чего она стоит.

Он не смотрел, как ее увозили. Казалось, судьба Милдрэд его больше не волновала, все его внимание было обращено на пленников, на доставшееся им во время вылазки обмундирование и лошадей. Но все же в какой‑то миг он повернулся в ту сторону, где на дороге в отдалении виднелись скакавшие с Милдрэд всадники, и отвлекся от распоряжений. Генрих нахмурился, взгляд его стал задумчивым.

Когда сопровождавшие пленницу всадники доехали до развилки, Генрих неожиданно подозвал бородатого рыцаря и, коснувшись его плеча, сказал:

– Возьми несколько людей, мой славный Реми, и скачи за ней. Я передумал отправлять ее в Руан, поэтому ты будешь сопровождать пленницу в Кан, к моей супруге. Скажешь герцогине…

Тут он склонился и стал что‑то долго и тихо объяснять внимательно слушавшему его Реми. Потом добавил уже громче:

– И передашь Элеоноре, что я люблю и всегда помню о ней!

Date: 2015-07-25; view: 393; Нарушение авторских прав